Текст книги "Двойник"

Автор книги: Вадим Живов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Ты часто здесь бываешь?

– Иногда захожу, попрактиковаться в английском, – небрежно ответил Герман.

На Катю обращали внимание, приглашали танцевать. Она отказывалась. Герман понимал почему: стыдилась самопальной джинсовой юбчонки и простеньких туфель, уместных на студенческой дискотеке, но не в этом респектабельном баре. Позже, когда ехали на такси в Долгопрудный, где она жила с родителями, попросила с детской обидой:

– Ты в другой раз говори, куда мы пойдем. Чтобы я не чувствовала себя нищенкой.

На ее глазах блеснули слезы, и Герман вдруг ощутил такую пронзительную, такую щемящую нежность, какой никогда не испытывал ни к кому. И уже тогда, в такси, прижимая к щеке ее руку, он почему-то подумал, что эта девочка не должна бесследно исчезнуть из его жизни, как до этого появлялись и исчезали многие, а если это случится, ему придется жить с ощущением несвершенности, сосущей пустоты в сердце.

Ему понравилась эта мысль, и он сам себе понравился – тем, что он, в свои восемнадцать лет считавший себя человеком бывалым, знающим что к чему и что почем, способен на такие тонкие и красивые чувства. И тогда же будто обдало холодком судьбы, он ощутил то же волнение, с каким молодой водитель первый раз, без инструктора, выезжает на московские улицы, полные неизвестных опасностей, как жизнь.

Через месяц у Кати был день рождения. Герман подарил ей нитку александрийского жемчуга – такую же, какие были на журналистках в пресс-центре. Он с интересом ждал, возьмет или не возьмет. Она поколебалась, но все же взяла. Германа тронуло и то, что поколебалась, и то, что взяла. Это был знак доверия. Такой же, как всегда потрясавшая его открытость для него женских губ, обнаженность груди и разведенные ножки, высший знак доверия. Он пошутил:

– Теперь, как честный человек, я должен на тебе жениться.

Она засмеялась. Потом спросила:

– Это предложение?

Он сказал:

– Может быть.

Хотел добавить: «Поживем – увидим», – но вовремя прикусил язык.

Демарш Германа оказался своевременным и перевел ее роман с Борщевским в режим вялотекущей шизофрении. Угадав по сдержанности Кати о появлении соперника и узнав, что это Герман, Шурик включил форсаж. Но Катя не поддалась, выбор для нее стал еще более трудным. Герман не торопил. Он даже чуть отстранился от Кати, с мучительно ревнивым и одновременно странно-мстительным чувством предоставляя решение ей самой.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешался случай. Среди задержанных в ходе милицейской облавы на наркоторговцев, которую провел капитан Демин по наводке Германа, оказался Борщевский. При личном досмотре у него нашли «стекло» – десять ампул морфия. Ему светил срок. Не очень понимая, почему он это делает, Герман успел шепнуть капитану Демину, что этот парень – его человек, он дал ему «стекло» для сдачи, чтобы внедрить в среду наркоторговцев. Шурика продержали полночи в 26-м отделении милиции возле Курского вокзала и выпустили с заднего хода. Здесь его встретил Герман, завел на безлюдный товарный двор и молча избил голыми кулаками, рассадив костяшки пальцев о скулы Шурика. Борщевский даже не пытался защищаться. Пару недель он не появлялся в университете. Потом пришел – в темных очках, скрывающих синяки, отвел Германа на лестничную площадку и сказал, глядя в сторону:

– Спасибо. Этого я тебе никогда не забуду.

Он демонстративно прервал ухаживания за Катей, но сделал это в своей манере – как уступку товарищу, как великодушный жест доброй воли. Катя не поняла, почему Шурик вдруг выпал из числа ее поклонников. Сначала удивилась, потом оскорбилась, потом сделала вид, что очень этому рада, так как ее давно уже тяготили его приставания.

После этого всякие отношения между Германом и Борщевским прекратились и возобновились лишь через несколько лет после окончания МГУ. Отец Шурика стал заместителем министра в Министерстве внешней торговли, а сам Шурик возглавлял малое предприятие, созданное при министерстве. Герману был нужен выход на валюту, на этом они ненадолго сошлись, а потом снова потеряли друг друга из виду. Много позже, когда Герман уже жил в Канаде, произошла какая-то темная история с Борщевским-старшим: он с женой улетел на отдых в Грецию и не вернулся. Из Афин сообщили, что господин Борщевский с супругой вылетел в Нью-Йорк. Московская прокуратура возбудила против него уголовное дело по обвинению в хищении валюты в особо крупных размерах, потребовала его выдачи. Посольство США официально уведомило МИД России, что следов пребывания Борщевского и его жены на территории США не обнаружено. Так и осталось непонятным, что же произошло: то ли чета Борщевских где-то благоденствует, то ли действительно сгинула в джунглях Нью-Йорка.

Без мощных связей отца малое предприятие Шурика захирело. Он попытался одним ударом выправить положение: дал крупный кредит под очень большие проценты. Фирма оказалась подставной, Шурика развели на бабки по полной программе. Родительскую квартиру в высотке на площади Восстания пришлось отдать за долги. Он мыкался по съемным квартирам, перебивался случайными заработками.

О том, что Шурик Борщевский бедствует, Кате рассказал кто-то из бывших однокурсников, а она рассказала Герману. Попросила: «Помоги ему, тебе же нужны юристы. Он хороший парень, просто ему не повезло». Герман пообещал. Про себя подумал: если Шурик не сел на иглу. Герману действительно были нужны опытные работники в штат московского филиала компании «Терра». Опыт у Шурика был. Что ценно – в части юридического сопровождения внешнеторговых сделок. Просьба Кати вызвала у Германа легкую ревность, но одновременно ему понравилась ее отзывчивость на чужую беду. Шурик давно уже стал частью их общего прошлого, эпизодом на пути его счастливого сближения с Катей. Так он и вспоминался, безотносительно к тому, что на самом деле произошло.

Слухи о том, что Борщевский бедствует, не вполне соответствовали действительности. Его пригрела в своем особняке в Архангельском торговка из новых русских, бабища огромных размеров и бешеной энергии, по возрасту годившаяся ему в матери. Ни о каких наркотиках не могло быть и речи, она даже не налила ему второй рюмки коньяка, выставленного по случаю встречи ее зайчика с университетским товарищем, очень приличным молодым человеком, подъехавшим к их дому на черном «мерседесе-600» с водителем. От «зайчика» Шурик дергался, как препарированная лягушка от тока. Предложенная Германом работа с зарплатой в тысячу долларов в месяц давала ему возможность избавиться от его толстомясой «заиньки», но и при этом он согласился так, словно бы делал Герману одолжение.

Как все самовлюбленные люди, не ведающие сомнений в собственной непогрешимости, он обладал удивительной способностью оборачивать себе на пользу любую, самую проигрышную ситуацию. Такие люди, даже опустившись на самое дно жизни, умудряются представить свое падение как особенную немилость судьбы, отмечающей своим перстом лишь избранных. И что Германа всегда поражало и вызывало неприятное ему самому, как бы завистливое раздражение, так это то, что они и всем окружающим умели внушить почтительное уважение к их избранности.

С этого началось их сотрудничество, которое позже привело к тому, что Борщевский стал правой рукой Германа и исполнительным директором московского филиала «Терры». Отношения между ними установились деловые, внешне дружеские, но Герман прекрасно знал, что если придет беда, на кого угодно он сможет положиться, но только не на Борщевского. Потому что памятную фразу Шурика «Этого я тебе никогда не забуду» следовало понимать как «Этого я тебе никогда не прощу».

А вот на Ивана Кузнецова Герман всегда мог рассчитывать. Потому что Иван был другом.

Был.

III

«Иван Кузнецов».

«Найти».

Коренастый, с бычьей шеей, с налитыми свирепой силой плечами и руками. Добродушный, но мгновенно взрывающийся при малейшем намеке на несправедливость. В жизни Германа Иван Кузнецов впервые мелькнул на первом курсе МГУ. Он не проучился и года. По пьянке подрался с милицией, его отчислили и тут же забрали в армию. Он сам напросился в Афган и два года отслужил в 66-й десантно-штурмовой бригаде ВДВ, дислоцированной под Кандагаром. Вернулся с наголо обритой головой, с косым шрамом на лбу, с медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Восстановился в МГУ, на экзамены приходил в камуфляже, пугая преподавателей шрамом, смущая наградами. Меньше четверки он никогда не получал, так как прямо говорил, что на тройку не согласен, потому что останется без стипендии.

При внешнем простодушии малый он был очень себе на уме. В Афгане наладил свой бизнес. Начал с того, что давал пострелять из автомата афганским мальчишкам, у которых при виде «калашникова» горели глаза. Один выстрел – десять афгани. Это было куда прибыльнее, чем сливать соляру или продавать колеса и запчасти от «Камазов» – этим промышляли прапоры и сержанты. На скопленные афгани Иван купил дубленки и отправил в Москву, оттуда знакомый летчик военно-транспортной авиации привез дешевую советскую электротехнику – кипятильники и утюги, в Кабуле они шли нарасхват. Так и пошло. Этот торговый мост продолжал функционировать и после демобилизации Кузнецова. Так что жалкая студенческая стипендия была для него вопросом принципа, даже малости он не хотел отдавать этому «гребаному государству, за которое кровь проливал».

После возращения Кузнецова в Москву Герман виделся с ним от случая к случаю, сближение их произошло через несколько лет, когда Герман работал в УБХСС ГУВД Москвы и одновременно, не афишируя этого среди сослуживцев, возглавлял многопрофильный кооператив «Континент». В нем были четыре хозрасчетных участка по мойке окон в магазинах и учреждениях, бригада альпинистов, обслуживающая высотные здания, четыре ремонтно-строительных подразделения, конструкторское бюро по проектированию спортивных тренажеров, пользующихся очень большим спросом, их делали в арендованных цехах на московских заводах и на металлургическом комбинате «Азовсталь» в Жданове. Было налажено производство вагонки, облицовочной рейки, дверных и оконных блоков. Дело стремительно разрасталось. Рынок сметал все подряд, он казался бездонным.

В кооперативе Германа работало тридцать штатных сотрудников и около пятисот человек по трудовым соглашениям. К 1989 году на счету «Континента» было два миллиона рублей, свою часть прибыли Герман складывал в раскладную тахту, в ящик для белья, он уже закрывался с трудом.

Эти два безналичных миллиона в банке и особенно вид набитого деньгами ящика все чаще вызывали у Германа смутное беспокойство. Он быстро и как-то незаметно пережил ощущение собственного богатства. Восьмиметровую комнату в коммуналке на Ленинском проспекте, их первое в семейной жизни с Катей собственное жилье, обменяли с доплатой на двухкомнатную квартиру у черта на куличках, в Свиблове, потом с очень большой доплатой на трехкомнатную в хорошем доме на Фрунзенской набережной. Купили машину – «Жигули»-«семерку» цвета кофе с молоком. Достали югославскую мебель. Купили японский телевизор с видеомагнитофоном, норковую шубку и дубленку Кате. Герман мог купить все, что хотел, поэтому не хотел ничего. Из всего, что составляло мечту советского человека: квартира, машина, дача, не было только дачи. Катя была равнодушна к природе, а из памяти Германа еще не изгладились прелести дачной жизни, когда он с утра до вечера кормил прожорливых цыплят, рубал им головы и ощипывал хилые тушки.

Деньги перестали быть для него средством для жизни, обрели какое-то новое качество. Было что-то неправильное в том, что они лежат без употребления. Они как бы таяли на глазах из-за набирающей скорость инфляции. Разумнее всего было купить на них доллары, но еще действовала 88-я статья Уголовного кодекса «Нарушение правил о валютных операциях», по ней можно было схлопотать до восьми и даже до пятнадцати лет с конфискацией имущества. За валютчиками присматривали, в их среду были внедрены осведомители КГБ и милицейская агентура. В два счета засветишься и попадешь в шестерни правоохранительной системы. Между тем уже начали появляться первые совместные предприятия с западными фирмами, имевшие лицензии на валютные операции, но что это такое и как к ним подступиться, никто толком не знал.

Однажды осенью, в разгар горбачевской перестройки, Герману позвонил случайный знакомый, некий Владик, предложил встретиться: есть серьезные люди, которые могут продать американскую валюту за российские «деревянные» по безналичному расчету. Этот Владик – Герман вспомнил его не без труда – долговязый белобрысый парень лет двадцати двух, был мелким фарцовщиком, вертелся в Центре международной торговли, навязывая знакомство западным бизнесменам, которые зачастили в Москву. Его связь с серьезными людьми вызывала очень большие сомнения. Да и само предложение выглядело совершеннейшей дичью, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не могло прийти, что можно законным образом за рубли купить валюту. Что не разрешено, то запрещено. Принцип этот казался незыблемым, как сама советская власть.

На встречу Герман не поехал. Но Владик продолжал звонить и в конце концов Германа уболтал. Тем более что время у него было.

Незадолго до этого Герман подал рапорт об увольнении из МВД, где прослужил около пяти лет. Решение уволиться из милиции зрело в нем уже довольно давно. Все труднее становилось совмещать службу с руководством кооперативом. Да и сама служба утратила свою привлекательность. Поступая в милицию, Герман рассчитывал попасть в МУР под начало Василия Николаевича Демина, но руководство распорядилось иначе. Выпускника МГУ с высшим юридическим образованием направили в УБХСС, где были нужны грамотные специалисты.

Во времена внештатного сотрудничества с МУРом, выезжая с тревожной группой на ограбления и убийства, собственноручно составляя протоколы об осмотре трупов, потому что пьяные опера уже не могли держать авторучку, Герман ощущал гордость от причастности к милицейскому братству, к этим крутым мужикам, крепко пьющим, циникам и матершинникам, без высоких слов делающим свое дело, очищающим жизнь от выродков и убийц. В УБХСС же Герман попал в систему, функционирующую по законам, никем не сформулированным, но обязательным и для следователей, и для прокуроров, и для судей. Линию поведения опера Ермакова диктовало начальство, руководствуясь своими, высшими соображениями, расследования носили характер политического заказа и были частью какой-нибудь очередной «кампании». Личные интересы тоже не забывались.

Еще в первый год службы на него произвел тяжелое, остро-болезненное впечатление случай, о котором он никому не рассказывал, так как для всех это было ерундой, не заслуживающей внимания. Судили двух продавщиц. Они продали две тонны отдельной колбасы, стоившей два рубля двадцать копеек за килограмм, по два девяносто. Статья предусматривала от двух до пяти лет, но продавщицы были молодые, ранее не судимые, так что могли получить по минимуму или даже условно. Герман, который вел это дело, был вызван в суд в качестве свидетеля. Перекуривая перед началом заседания, разговорился со знакомым судьей. Тот спросил: «Сколько им дать?» Герман удивился: «Ты у меня спрашиваешь? Ты судья. Да хоть пятерку, это тебе решать». Огласили приговор: пять лет. «Ты что – о…л?!» – накинулся Герман на судью после заседания. Тот напомнил: «Ты же сам сказал – дать пятерку». «Я пошутил!» «Такими вещами не шутят. Я решил, что у тебя в этом деле есть свой интерес». Позже приговор пересмотрели, но воспоминание об этом случае так и осталось занозой.

Герман пользовался, как и все его коллеги, угодливым благожелательством торгашей по части доставания дефицита, но поползновения подсунуть ему взятку, мизерную по сравнению с его заработками в кооперативе, вызывали у него лишь снисходительную усмешку. На него пытались выйти через сослуживцев, он делал вид, что намеков не понимает. Тон в Управлении задавали опытные опера, хорошо знающие правила игры, к Герману и немногим молодым сотрудникам «андроповского набора», они относились настороженно. Постепенно вокруг Германа образовалась атмосфера отчужденности. Она превратилась в откровенную подозрительность после того, как у Германа однажды случайно раскрылся кейс и на глазах у всех на пол вывалились пачки червонцев – тридцать тысяч рублей, которые он получил в банке для зарплаты работникам своего кооператива. Так он и объяснил, но в глазах у всех читалось: «Говори, говори нам про кооператив!»

Недели через две после этого случая на работу к Герману заехал Демин. Как всегда, он был в штатском. Оглядев тесный кабинет, который Герман делил с двумя сослуживцами, неодобрительно покачал головой:

– Накурили-то! Весна на дворе, а вы тут, как сычи. Пойдем погуляем, хоть воздухом подышишь, – весело предложил он Герману.

– И по пивку, – расширил программу Герман, не видевший старшего товарища несколько месяцев и обрадованный неожиданной встречей. – Как, Василий Николаевич?

Но Демин, никогда от таких предложений не уклонявшийся, на этот раз отказался. Едва за ними закрылась дверь кабинета, оживление исчезло с его лица.

– Почему ты закрыл дело на Митинском холодильнике? – спросил он, когда вышли на Страстной бульвар и расположились на скамейке в тени молодой листвы тополей.

– За отсутствием состава преступления, – удивленно ответил Герман, недоумевая, откуда об этом мелком деле знает Демин. – Они списали десять тонн мяса. Испортился компрессор, вовремя не заметили. Статьи тут нет, это административная ответственность.

– Кто знал, что ты вынес постановление о прекращении дела?

– Как кто? Начальство.

– И все? Вспомни, это важно.

Герман вспомнил: в тот день сломалась электрическая «Оптима», полетел ремень. Пришлось идти в соседний кабинет, там он и напечатал постановление.

– Кто был в кабинете?

– Ну, кто? Свои. А что?

– Да то. Кто-то из своих под тебя попытался взять. Объявил десять тысяч. Обвиняемый написал заявление в прокуратуру. Назначена проверка, занимается инспекция по личному составу.

– Откуда вы знаете? – спросил Герман.

– Ко мне приходили. Я же тебя в органы рекомендовал. Расспрашивали о тебе. Откуда у тебя машина и все такое. Подставили тебя, парень. Кто – не знаю, но что подставили – факт.

– Перебьются, – отмахнулся Герман. – Я в этом деле чистый.

– В этом – да, – согласился Демин. – Но кто знает, как сложится в другой раз. Вот что я тебе, Герман, скажу: уходить тебе надо из ментуры. Не вписываешься ты в систему.

– Потому что не беру?

– И поэтому тоже. Не светит тебе ничего. Майора, может, когда-нибудь и получишь. А на большее не рассчитывай. Это правда, что у тебя отец сидел?

– Вспомнили! Этим делам в обед сто лет. Сидел. По пятьдесят восьмой, после войны. По делу министра авиапрома Шахурина и главкома ВВС Новикова. Их обвиняли во вредительстве. В пятьдесят третьем отца выпустили, в пятьдесят шестом реабилитировали.

– Для кадров важно не то, что реабилитировали, а то, что сидел.

– Василий Николаевич, шутите? Отец до самой смерти работал в ОКБ Сухого, истребители делал. Боевые истребители! Да кто бы ему дал допуск, если бы за ним хоть что-нибудь было!

– Нет, Герман, не шучу, – хмуро проговорил Демин. – К сожалению, не шучу.

– Ну, тогда меня действительно к милиции близко нельзя подпускать. У меня и дед сидел. Кулак и враг колхозного строя. А бабка, так та умудрилась сидеть два раза. Один раз у немцев за то, что дала партизанам мешок картошки и спички. А как не дать – пристрелили бы и избу сожгли. Второй раз – у наших. За то, что сотрудничала с немцами. С полицаем сошлась, он ее и освободил из лагеря. Десятку оттянула в Караганде за полицая. Так теперь мне и это припомнится?

– Про это не знаю. Что знал – сказал. Ты не выступай, а подумай над моим советом. Я ведь от чистого сердца. У тебя есть свое дело, вот и занимайся им, пока дают.

– А вы не хотите уйти? – спросил Герман. – Я бы взял вас начальником службы безопасности. Дела идут к тому, что скоро без такой службы будет не обойтись. Как, Василий Николаевич?

– Спасибо, – невесело усмехнулся Демин. – Только мне уже поздно менять профессию.

– Рассчитываете дослужиться до генерала?

– Ну, до генерала мне, как до луны. Дай бог дослужиться к пенсии хоть до полковника. А над моим советом серьезно подумай, – повторил он.

– Подумаю, – пообещал Герман.

Уволиться из милиции оказалось намного сложнее, чем туда поступить. Начальник управления наотрез отказался подписать рапорт капитана Ермакова: «С каких хренов? На его обучение тратили деньги, пусть служит!» Сопротивление только увеличило решимость Германа. Сама мысль, что он не властен распоряжаться собственной жизнью, привела его в ярость. Дело тянулось все лето. Наконец удалось организовать письмо заместителя министра финансов с просьбой уволить старшего оперуполномоченного УБХСС Ермакова из МВД в связи с тем, что без него народному хозяйству СССР придется очень туго. Начальник внял, рапорт был подписан. В ожидании увольнения Герман догуливал неиспользованный отпуск, впервые за многие годы у него вдруг образовалось свободное время, которое нужно куда-то деть. Только поэтому он и дал Владику себя уболтать.

Встречу назначили на шесть возле Центрального телеграфа. На улице Горького, которая еще не стала Тверской, «семерка» Германа попала в пробку. Был теплый вечер, стекла машин были опущены, по радио шла прямая трансляция из Кремлевского дворца съездов – народные депутаты яростно атаковали 6-ю статью Конституции СССР о руководящей роли КПСС. Председательствовал Горбачев. Он объявил: «Слово предоставляется депутату…» Оратор, фамилия которого ничего не говорила Герману, бодро начал: «Днепропетровск, родина застоя». Зал взорвался смехом и аплодисментами. Герман выключил приемник. Но трансляция не прервалась: приемники всех машин, запрудивших улицу Горького, были настроены на ту же волну, водители и пассажиры жадно, с восторгом вслушивались в депутатскую болтовню.

Герман почувствовал раздражение. Не то чтобы он совсем не интересовался политикой, политика интересовала его в той мере, в какой влияла на конкретную жизнь. Пока же единственным реальным результатом перестройки был закон о кооперативах и отмена запрета на частнопредпринимательскую деятельность. Все остальное – словоблудие каких-то невиданных, фантасмагорических масштабов. Тем временем мрачные очереди выстраивались вдоль пустых прилавков в огромных темных универсамах, штурмом брали винные магазины, слово «купить» окончательно вытеснилось словом «достать». В центре Москвы состоялось театрализованное представление «Похороны еды», в провинции проходили марши «пустых кастрюль», а народ прилип к приемникам и телевизорам в уверенности, что вот сейчас отменят 6-ю статью Конституции и тут же в холодильнике станет полно колбасы и водка снова будет по 3-62. Из Останкина транслировались сеансы невесть откуда взявшихся экстрасенсов, Кашпировский давал установки, Чумак заряжал воду, миллионы людей, в том числе и образованных, внимали им с убежденностью идиотов. Вера в чудо эпидемией охватила всю страну.

Дурдом!

Герман вывернул наконец из пробки и без пяти минут шесть припарковался в Газетном переулке, все обочины которого были заставлены новыми «Волгами» и «Жигулями». Владика он увидел сразу – тот маячил белобрысой головой в группе мужчин разного возраста, по-разному одетых, но чем-то одинаковых – отрешенностью от праздной уличной суеты, сосредоточенностью на своем. Было их человек тридцать, они стояли рядом, но не вместе, а каждый сам по себе. Этих людей не волновало, отменят или не отменят 6-ю статью Конституции, не возмущали пустые магазинные полки. Когда было нужно, они садились в свои машины, ехали на Центральный рынок и отоваривались всем, чем надо. Так же, как это делал и сам Герман. Деловые люди – вот кто они были. Герман даже зауважал Владика, это нужно уметь – собрать столько таких людей в одно время и в одном месте.

Ровно в шесть сразу несколько человек посмотрели на часы. Владик поспешно объявил тоном гида из «Интуриста»:

– Господа, следуйте за мной!

Помещение, в которое он привел группу, располагалось в полуподвале старого московского дома. Что-то вроде «красного уголка» ЖЭКа: несколько рядов ободранных кресел с откидными сиденьями, стол президиума, серый от пыли гипсовый бюст Ленина на тумбочке в углу. За столом озабоченно перебирал бумаги средних лет человек, похожий на профсоюзного деятеля областного масштаба. Все было настолько убого, что Герман с трудом удержался, чтобы тотчас же не уйти. Но его заинтересовало, как будут реагировать на происходящее остальные.

Председательствующий поднялся и изобразил на лице обаятельную улыбку:

– Господа, спасибо, что пришли. Уверен, вы не пожалеете об этом. Как известно, проводимая Михаилом Сергеевичем Горбачевым политика перестройки имеет целью коренную модернизацию советской экономики, что невозможно без привлечения иностранного капитала и новейших западных технологий…

– Давайте к делу, – недовольно перебили из зала.

– Перехожу к делу, – с готовностью согласился председательствующий.

Суть дела заключалась в следующем. Крупная западная корпорация намерена инвестировать в советский нефтегазовый комплекс сто миллионов долларов. Принципиальное согласие Совмина СССР получено. Но действующее законодательство не предусматривает прямые инвестиции в иностранной валюте, они могут быть только в рублях. Чтобы законным образом решить эту проблему, было создано совместное предприятие. Возглавляет СП председательствующий, в правление входят представители западной корпорации и ответственные работники Совета министров и Госбанка СССР. Цель настоящего собрания, на которое приглашены руководители наиболее успешных кооперативов и малых предприятий,

– к взаимной выгоде свести воедино интересы западного партнера и российских производителей, испытывающих острую нужду в валюте. Понятно, что суммы, эквивалентной ста миллионам долларов, ни у кого в отдельности нет, но она сложится из вклада присутствующих.

– О какой сумме идет речь? – спросили из зала. – Сколько «деревянных» хочет получить ваш западный партнер за свои сто миллионов «зеленых»?

– Два миллиарда рублей, – последовал ответ председателя.

В зале возмутились:

– На черном рынке доллар идет по пятнадцать рублей, а вы объявили двадцать. Откуда такие цены?

– Господа, за легальность надо платить. Это во-первых, – возразил председатель. – А во-вторых, никакой продажи и никакой покупки. Схема конвертации валюты в рубли совершенно иная, вы будете ознакомлены с ней, если решите участвовать в предприятии. Для этого вы должны оставить мне свои координаты и указать сумму. Наши сотрудники свяжутся с вами и подготовят договоры. Пока же вы можете ознакомиться с учредительными документами нашего СП, соответствующими распоряжениями правительства и Госбанка. Хочу сразу предупредить: мы не можем иметь дела с тысячами мелких клиентов. Минимальный взнос – пятьдесят миллионов рублей.

Герман встал и начал пробираться к выходу.

– Ты куда? – остановил его Владик.

– С меня довольно.

– Да ты что?! Герман! Это шанс, другого не будет! Локти потом будешь себе кусать!

– Буду, – холодно кивнул Герман. – Это мое любимое занятие.

От двери он оглянулся. Несколько человек подошли к столу председателя, под прищуренным взглядом гипсового Ильича задавали вопросы, рассматривали бумаги. Остальные неторопливо поднимались со своих мест и тянулись к выходу.

На улице Герман закурил. Рядом остановился высокий, лет пятидесяти с небольшим мужчина с благородной серебряной сединой в шкиперской бородке и аккуратно подстриженных усах, моложавый, с умным ироничным лицом. Набивая табаком прямую данхилловскую трубку, поинтересовался:

– И как вам это?

– Сумасшедший дом, – ответил Герман. – Ловушка для дураков.

– Может быть, может быть, – покивал незнакомец, раскуривая трубку и обдавая Германа дымом хорошего табака. – Но каждое сумасшествие имеет свою причину. Вполне объективную. Есть спрос, есть предложение. Они обязательно сойдутся. Весь вопрос – когда и в какой форме. Вы чем занимаетесь?

– Кооператив «Континент», – представился Герман, подкрепляя свои слова визитной карточкой. – А вы?

– Кооператив «Балчуг».

На визитке с логотипом кооператива «Балчуг» значилось: «Ян Иосифович Тольц, кандидат технических наук, председатель кооператива».

Тольца знали, вокруг него образовалась группа участников этого странного совещания. Разговор пошел об общих знакомых, удачливых предпринимателях, имена которых были у всех на слуху. О совещании не говорили – так зрители после бездарного спектакля стараются сразу о нем сразу забыть. Герман раздал несколько своих визиток, получил в обмен другие и отправился в контору своего кооператива в Олсуфьевском переулке, досадуя на напрасно потраченное время.

Но мысль о валюте крепко зацепилась в сознании. Можно модернизировать производство, можно купить в Европе комплектующие для тренажеров. Себестоимость их была минимальной из-за дешевого металла и рабочей силы, конструкция по многим параметрам даже превосходила мировые стандарты. Спортивные тренажеры «Континента» получили серебряную медаль на ВДНХ, их установил Дикуль в своем знаменитом лечебно-оздоровительном центре. Если бы удалось улучшить дизайн, они были бы вне конкуренции даже на западном рынке. Дух захватывало от перспектив, которые открывало обладание валютой.

Реально ли это? Черт его знает. Факт, что западные бизнесмены проявляют интерес к сырьевым ресурсам СССР. Факт, что законом разрешаются инвестиции только в рублях. Ян Тольц прав: спрос и предложение обязательно сойдутся вопреки всем запретам. А скрепы, сковывающие предпринимательскую инициативу, слабели с каждым днем, возникали десятки коммерческих банков, через них шли потоки шальных, вырвавшихся из подполья денег, размывающих государственные устои, как мутный весенний паводок размывает одряхлевшую дамбу. То, что было совершенно невозможно вчера, сегодня становилось обычным. Никто не знал, сколько это продлится и чем закончится. Знали другое: кто не успел, тот опоздал.

«Куй железо, пока Горбачев».

Следующий месяц Герман провел в поисках партнера, имеющего валюту. Предложений было множество, на первый взгляд – очень серьезных. Несколько раз Герман готов был вложить в дело два трудно заработанных кооперативом «Континент» миллиона. Но срабатывала врожденная и благоприобретенная осторожность. Стоило копнуть глубже, как выяснялось, что на счету солидного СП копейки, зарегистрировано оно по потерянным или украденным паспортам, а часто и офис с евроремонтом и дорогой современной мебелью был арендован на время. Как только набиралась приличная сумма, СП бесследно исчезало. Герман иногда поражался, какими падкими на халяву оказываются предприниматели, люди очень даже неглупые, умеющие зарабатывать деньги реальным делом, многие в прошлом – цеховики, которых советская власть травила, как бешеных собак, и вроде бы приучила к звериной осторожности и недоверчивости. А вот поди ж ты