Текст книги "Двойник"

Автор книги: Вадим Живов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

У Германа был огромный опыт деловых переговоров. Даже не имея информации, он всегда знал, когда собеседник блефует, а когда говорит правду. Опыт подсказывал ему, что слова Кати нельзя принимать на веру, но то, что она их произнесла, на мгновение оглушило его, лишило способности рассуждать здраво. Ее слова попали в самую больную точку, в самую потаенную область души, в ту каморку в душе, в которую он запретил себе заходить. Катя распахнула дверь в нее, но даже и сейчас Герман не мог заставить себя посмотреть на то, что внутри.

Пауза затягивалась, становилась неприличной, неловкой. Откинувшись к спинке кресла, с жалкой, вымученной, растерянной улыбкой, зная, что она жалкая, вымученная и растерянная, Герман рассматривал снимки, лежащие на столе. Сказал только для того, чтобы что-то сказать:

– Ты хотела предъявить их в суд?

– Я хотела предъявить их тебе!

Все также бесцельно, только лишь для того, чтобы не сидеть, а что-то делать, чем-то себя занять, Герман сложил снимки в конверт и отодвинул конверт на край стола.

– Ну что ж… Если ты хотела сделать мне больно, тебе это удалось.

– Ему больно! Да что ты об этом знаешь! А каково мне было сидеть в четырех стенах и представлять, как ты развлекаешься с московскими шлюхами? Мне было каково?! Да ты и понятия не имеешь, что такое больно!

– Теперь имею. Чего ты хочешь?

– Я хочу получить развод! Я хочу получить половину совместно нажитого имущества! Половину недвижимости, половину активов, половину «Терры»! Я имею на это право!

– Имеешь. Что ты будешь с делать с акциями «Терры»? Продашь? Но они приносят до двенадцати процентов годовых. Нет никакого смысла их продавать.

– Я знаю, что с ними делать! Я сама буду заниматься делами!

– Ты?! – поразился Герман. – Будешь заниматься делами?! Да ты же ничего в них не смыслишь!

– Разберусь! Ты всегда считал меня дурой. А я не дура. Я сумею вести дело не хуже тебя. И такой контракт, как на поставку обуви армии, не упущу, можешь не сомневаться!

– Господи Боже, сегодня день неожиданностей! Откуда ты знаешь про этот контракт? Я хотел тебе рассказать, но ты же не захотела слушать!

– Знаю!

– Понятно, – кивнул Герман. – От Борщевского. Придется его уволить. Много болтает.

– Вот как? – вскинулась Катя. – Теперь я не дам тебе этого сделать!

– Как это не дашь? – удивился Герман. – Каким образом?

– Таким! У меня будет контрольный пакет акций «Терры!

– Извини, что вынужден говорить элементарные вещи. Контрольный пакет – это пятьдесят процентов плюс одна акция. А у тебя будет только сорок шесть процентов.

– Неважно! Все равно без моего согласия ты не сможешь принять ни одного решения! И о контракте мне рассказал Иван Кузнецов. Звонил из Москвы, тебя не было. Крыл тебя чуть ли не матом. И я его понимаю. Отказаться от такой сделки!

– Он не сказал, почему я отказался?

– Потому что ты мелкий лавочник! Побоялся рискнуть!

– Интересная закономерность, – заметил Герман, сдерживая раздражение. – Все знают, как вести дела. Один я не знаю. Иван попробовал. И чем кончилось?

– Чем?

– Он разорился. От его фирмы «Марина» осталось одно название. И он меня учит жить!

Катя отошла от окна, обогнула письменный стол и сзади положила руки на плечи Германа. Он замер. Вот сейчас она наклонится к нему, обдаст запахом волос, защекочет волосами щеку и шепнет, как часто шептала, входя заполночь в его кабинет:

– Постель остыла.

Потом укусит за ухо, со смехом выскользнет из его рук и убежит в спальню.

Она сказала:

– Послушай, Герман. Мы с тобой прожили двадцать лет. Неужели мы не можем расстаться по-человечески?

– Что я могу сделать?

– Подай сам на развод. А я свое заявление отзову. Это избавит нас от склок в суде.

– Я подумаю, – пообещал Герман.

Он почувствовал, что ее руки исчезли с его плеч. Коротко простучали каблучки по паркету, не закрытому ковром, стукнула дверь. Герман оглянулся. Кати не было. Лишь остался дымок ее сигареты и слабый запах ее духов. И с весельем, которое всегда приходит на смену достигшему крайнего предела отчаянию, Герман понял: «Я не могу без нее жить».

«Я не могу без нее жить!»

Герману не раз приходилось слышать эти слова. В юности – от сверстников, пораженных несчастной любовью, позже – в фильмах, в назойливо лезущей в уши музыкальной попсе. И всякий раз, когда случалось над ними задуматься, удивлялся вопиющему несоответствию их смысла реальной жизни. Проходит время, иногда совсем небольшое, месяц, два, и что? Живет себе человек и живет. Без нее. Иногда даже поражается себе: да он ли это был, его ли это душа стенала в безвыходности, он ли это глушил себя водкой и доставал приятелей заверениями, что он не может без нее жить?

Умом Герман понимал, что то же произойдет и с ним, не он первый, не он последний. Но отчего же такой невыносимой кажется сама мысль, что он сможет жить так же, как жил, только без нее, без Кати, с пустотой в душе, с выжженной частью души, как лес после пожара? Да, заполнится пустота, как кострище затягивается молодым подлеском. Да, будет жизнь без нее. Возможно, благополучная. Может быть, даже счастливая. Но это будет уже не он. Его, нынешнего, уже не будет. И так отчаянно, так яростно протестует все его существо против подсказанной разумом перспективы, потому что эта перспектива

– смерть. Даже верующему человеку трудно смириться с неизбежностью смерти, с бесследным исчезновением себя, нынешнего. И потому наполняются непереносимой болью, режут сердце затертые, затасканные, как слово «любовь», слова: «Я не могу без нее жить».

Герман не думал о том, что узнал. Еще будет время об этом подумать. А пока нужно было кое-что выяснить. Он собрал чемодан, сунул в кейс конверт со снимками, вызвал такси и приказал ехать в Даунтаун. Отъезжая от дома, оглянулся и вновь подумал о себе в третьем лице. Красивый, очень красивый дом построил ответчик Ермаков. И бассейн красивый, и газон ухоженный.

Бассейн, пожалуй, пора закрыть – осень, скоро зима.

V

В кабинете на тридцатом этаже административного небоскреба в Даунтауне, где располагался центральный офис группы компаний «Терры», Германа встретил встревоженный Ян Тольц:

– Вы уже знаете?

– Что я знаю?

– Проблемы в Москве. Оперативная таможня опечатала наши центральные склады. К чему-то прицепились. Сказали, что разговаривать будут только с вами. Боюсь, Герман, вам придется лететь.

– Передайте, что я буду в Москве послезавтра. Сначала мне нужно в Новосибирск.

– А что в Новосибирске?

– Тоже проблемы.

Тольц с сочувствием покачал головой:

– Вот уже верно: если дует, то изо всех щелей.

Герман достал из кейса конверт и разложил на столе фотографии.

– Это вы снимали?

– Да, я, – подтвердил Тольц. – На «Шота Руставели». Я отснял тогда не меньше десяти пленок. Мне хотелось сохранить воспоминания о той поездке. Как знал, что такого хорошего времени у меня больше не будет. Откуда они у вас?

– Дала Катя.

– Катя?! Погодите. А у нее откуда?

– Прислали из Москвы. Полгода назад.

– Ничего не понимаю. Мои фотографии прислали из Москвы Кате? Кто?

– Это я и хочу узнать. Кому вы давали эти снимки?

– Никому. Нет, никому. Я был уверен, что они лежат в моем архиве. Никто из моих домашних никогда туда не заглядывает. Да я и сам последний раз видел их года три назад… Впрочем…

– Что – впрочем? Что, черт возьми, впрочем?!

– Не кричите, Герман, – попросил Тольц. – Вы же не думаете, что это я кому-то отдал снимки, чтобы разрушить вашу семейную жизнь? Мне тогда показалось, что снимки не все. Что их должно быть больше. Но решил, что это мне показалось.

– Вам не показалось, – буркнул Герман. – Кто мог взять их из вашего архива?

– Есть у меня предположение, мне только сейчас пришло это в голову… Когда я уезжал из Москвы, отправлять багаж мне помогал один наш сотрудник. Это было лет пять назад, вскоре после дефолта. Он приехал с микроавтобусом. Пока прособирались, стемнело. Решили ехать в Шереметьево утром. Ну, выпили. Вы же знаете, какое настроение бывает накануне отъезда. Уезжаешь навсегда. Хоть теперь и можно вернуться, но сам-то знаешь, что уже не вернешься. Годы не те. И все, что оставляешь, обретает новую ценность… Проговорили полночи, я показывал свои фотоальбомы. Он остался ночевать у меня в кабинете. Утром отвезли багаж в Шереметьево. Мне и в голову не могло прийти…

– Кто этот сотрудник?

– Саша Борщевский, – ответил Тольц и тут же решительно покачал головой.

– Нет, он не мог взять снимки. Зачем? Это совершенно невероятно.

– Это вероятно, – сказал Герман. – Потому что их нет там, где они должны быть. И есть там, где их быть не должно.

– Вы полагаете… Но вы же друзья! Борщевский всегда говорил, что он ваш друг! Еще со студенческих лет!

– Да, друг, – кивнул Герман. – Такой друг в жопу влезет и за сердце укусит. Заберите, Ян, они ваши. Верните их в свой архив.

– Нет, – отказался Тольц. – Они ваши. Они уже стали фактом вашей жизни. К сожалению.

Герман перебрал снимки, пытаясь представить, с какими чувствами смотрела на них Катя. А сам он, как бы сам он смотрел на такие снимки, если бы на них был не он, а Катя с чужим мужчиной? И с темной злобой, с бешенством понял: он бы ее убил. Он бы убил ее! Он бы ее убил!

«Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные…»

Герман собрал со стола фотографии, вместе с конвертом сунул в бумагорезательную машину и нажал кнопку «Старт». Заработали ножи, превращая снимки в бумажную лапшу, и у Германа появилось ощущение, что он вырезает из души что-то такое, без чего станет беднее.

– Мне очень жаль, Герман, что я невольно вас подвел, – проговорил Тольц. – Поверьте, искренне жаль.

– Это не ваша вина. Вы сказали, что я выручил вас в трудную пору…

– Да. Вы оказали мне такую услугу, за которую я никогда не смогу расплатиться.

– Сможете, – возразил Герман. – Кто хочет купить у вас акции «Терры»?

Тольц замялся.

– Ладно, не говорите. Он сразу предложил купить у вас все восемь процентов ваших акций?

– Нет, сначала предложил продать четыре процента плюс одну акцию. Я отказался. Смысл? Если продавать, то весь пакет. Тогда я смогу сразу купить хороший дом и жить спокойно. А так – ни то, ни се. Он с кем-то проконсультировался и согласился. Это важно?

– Да, – кивнул Герман. – Это самое важное.

Четыре процента плюс одна акция Тольца и сорок шесть процентов в сумме давали Кате контрольный пакет.

– Я сам скажу, кто этот посредник, – предложил Герман. – А вы скажете, да или нет. Борщевский?

– Да.

До самолета оставалось полтора часа. Герман заехал в банк и получил подтверждение тому, о чем уже догадался. Три миллиона четыреста тридцать тысяч долларов – столько было на их семейном счету. Герман оставил распоряжение, изменившее режим пользования вкладом. До тридцати тысяч долларов Катя могла снять самостоятельно. Чтобы получить большую сумму, требовалась подпись Германа.

Через полтора часа, пристегнувшись ремнями в кресле «боинга» компании «Люфтганза», взявшего курс на Франфурт-на-Майне, он словно бы провалился в бездонную тьму. Но и во сне, как ощутимо присутствующие в хвостовом салоне гул турбин и вибрация, судорогами проходившая по фюзеляжу, неотвязно пульсировала пустая, совершенно не ко времени, лишенная практического содержания мысль: контракт на поставку обуви российской армии. Иногда выныривая из забытья, Герман пытался понять: почему этот контракт, на котором давно поставлен крест, привязался к нему, как рекламный слоган, почему мысль о нем сидит в подсознании, как заноза?

VI

О том, что Управление тыла Минобороны намерено закупить два миллиона пар ботинок для солдат и офицеров российской армии, Герману сообщил Иван Кузнецов еще в ту пору, когда он был вице-президентом «Терры» и генеральным директором Московского представительства. А до него эта информация дошла через военных финансистов, с которыми он имел дело при распродаже имущества Западной группы войск. Госзаказ на два миллиона пар обуви – о таком контракте можно было только мечтать. Когда же стали известны условия, у Германа вообще голова пошла кругом. Управление тылом объявило закупочную цену: двадцать пять долларов за пару. Хорошие кожаные ботинки можно было сшить за двенадцать долларов. Двадцать шесть миллионов прибыли – было за что бороться.

Герман прекрасно понимал, что получить этот подряд будет очень непросто. «Терра» уже занимала прочные позиции на российском рынке, имела крепкую производственную базу и была вполне способна выполнить даже такой масштабный заказ. Но при выборе подрядчика это вряд ли будет иметь решающее значение. Не отщипнуть от такого куска – это противоречило бы всем традициям российского чиновничества, и военные в этом смысле не были исключением. Весь вопрос состоял в том, каким будет откат.

Герман встретился с заместителем начальника отдела полковником Семенчуком, который готовил документы для начальства и при всей незначительности своей должности был в деле распределения подрядов главной фигурой. Встреча была назначена в кабинете полковника в здании Управления тылом в старом громоздком доме на Солянке. Иван Кузнецов приехал с Германом, но на встречу не пошел. В Управлении его помнили по скандальной истории с имуществом ЗГВ, могли узнать, это предопределило бы отношение к самому Герману. Он остался ждать в чахлом сквере, примыкавшим к стоянке для служебных машин, обставленном киосками с сигаретами, пивом, курицами-гриль и шаурмой.

Едва миновав проходную, Герман сразу перенесся лет на двадцать назад, в какую-то пыльную контору советских времен. Успев привыкнуть к офисам с евроремонтом, современной оргтехникой и длинноногими вышколенными секретаршами, он с удивлением рассматривал тусклые коридоры с протертым линолеумом, обшарпанные стены, немытые окна. Кабинет полковника Семенчука был обшит панелями из ДСП с темной фанеровкой, насквозь прокурен, громоздкий двухтумбовый письменный стол завален бумагами. На стене висел портрет президента Ельцина в рамке под стеклом, словно засиженным мухами.

Сам полковник был под стать кабинету – довольно молодой, не намного старше Германа, но будто бы выцветший, пыльный в своем мундире и, похоже, с глубокого бодуна. Минут сорок он распространялся об успехах, достигнутых Управлением тыла в части обеспечения российской армии материально-вещевым довольствием, демонстрировал альбомы с эскизами новой формы для разных родов войск. Постоянно звонили телефоны, в кабинет заглядывали майоры и подполковники:

– Степаныч, отъеду к бабе. Моя позвонит – прикрой.

– Генерал спросит – я на объекте. Трубы горят. Лады?

– Вали, вали, – отмахивался Семенчук и оборачивался к Герману, как бы ища сочувствия: – Во рожи, а? А с кем работать? С кем? Других нет. Вот и крутись!

– А вы, собственно, по какому вопросу? – неожиданно прервавшись, спросил он.

Герман объяснил.

– Ах да, правильно, понял, – кивнул полковник и еще с полчаса распространялся о том, какие высокие требования предъявляет Управление к качеству обуви для реформируемой армии, готовящейся к переходу на контрактную основу.

– Мы навели справки о вашей фирме, – доверительно сообщил он. – Солидная фирма. Но… Вы уверены, что сумеете выполнить такой заказ?

– Зависит от ваших требований, – ответил Герман. – Нет, если вы хотите, чтобы обувь шили на отечественных фабриках на отечественном оборудовании из отечественных материалов.

– Почему мы должны этого хотеть? – удивился полковник.

– Из чувства патриотизма.

– Какой патриотизм? При чем тут патриотизм? Мы говорим не о политике, а о деле!

– Значит, по импорту? – задал Герман один из двух самых главных вопросов.

– Только по импорту! – решительно подтвердил полковник. – Наши солдаты и офицеры достойны ходить в самой лучшей обуви! В такой же, как штатники! Даже лучше! Да, лучше!

– Предоплата? – спросил Герман. Это был второй главный вопрос.

– Зачем вам предоплата? Такая солидная фирма! Под этот контракт вы получите любой кредит! Банкиры в очередь выстроятся, чтобы дать вам кредит!

Герман встал.

– До свиданья, полковник. Интересно было с вами познакомиться.

– Вы куда? – опешил Семенчук.

– Дела.

– Господин Ермаков! Что за дела? Какие дела? Мы только начали разговор!

– Я уже все понял. Не люблю, когда меня держат за лоха. А вы любите?

– Вы мне не доверяете? – оскорбился Семенчук.

– Конечно, нет.

– Господин Ермаков! Вы говорите с российским офицером!

– Успокойтесь, полковник. Если бы вы были частным лицом, я бы еще подумал, как ответить. Но вы представляете государственное учреждение. А государству сейчас доверяют только идиоты. Их становится все меньше. Скоро не останется ни одного. Предоплата – гарантия серьезности ваших намерений. Я вложу в производство деньги, а вы потом заявите, что вас что-то не устраивает. И что?

– Гарантия – контракт. Вы всегда сможете обратиться в суд!

– И судиться с вами до морковкина заговенья? Слуга покорный.

– Сядьте, господин Ермаков. Давайте говорить, как деловые люди.

Будет предоплата. Десять процентов.

– Сто, – возразил Герман.

– Вы спятили! Мое руководство никогда на это не пойдет! А если вы скроетесь с нашими бабками?

– Капитализация моей компании порядка сорока миллионов долларов. Треть активов в России. Это мои гарантии.

– Двадцать.

– Восемьдесят.

– Восемьдесят процентов предоплаты?! Да с этой цифрой я даже близко к генералу не подойду! Сорок – и это все. Учтите, вы не единственный претендент на контракт. Это вы понимаете?

– Очень хорошо понимаю. Пятьдесят. Мое последнее слово, – предупредил Герман.

Полковник тяжело вздохнул:

– Трудно иметь с вами дело. Ладно, пятьдесят. Попробую пробить. Но ничего не обещаю.

– Остальные пятьдесят процентов – после того, как я поставлю половину обуви.

– Ну, это проще, – неожиданно легко согласился Семенчук. – Достал ты меня, Ермаков, – неожиданно перешел он на «ты». – Сразу видно – деловой человек. Уважаю! Давай-ка по этому поводу…

Он обежал кабинет, запер дверь на ключ и наклонился к тумбе письменного стола. Появилась початая литровая бутылка водки «Белый орел» и два граненых стакана. Полковник набулькал от души и предложил:

– Вздрогнули!

– Я за рулем, – отказался Герман.

– Да будет тебе, за рулем! – хитровато улыбнулся Семенчук. – Мне доложили, на какой тачке ты приехал. На «мерсе» с водилой. За знакомство, Ермаков! Будь здоров!

– И тебе не болеть, – кивнул Герман, хотя не в его правилах было пить водку посреди рабочего дня.

На скамейке в сквере его нетерпеливо поджидал Кузнецов. Герман сел рядом и закурил.

– Ну, что? – поторопил Иван. – Не тяни!

На замечание Германа о том, что полковник Семенчук не показался ему серьезным человеком, горячо возразил:

– Ты что?! Это он ваньку валяет. Полкан – самая серьезная фигура в конторе. Тот еще жучила! Через него все дела проходят. Он своим генералом вертит, как хочет. Тот же кормится из его рук!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением отозвался Герман.

– Сигареткой не угостите? – робко обратился к нему молоденький солдатик, бесцельно крутившийся возле киосков с курицами и шаурмой.

Герман отдал ему пачку «Мальборо» и кивнул:

– Присядь. Разуйся.

– Зачем? – испугался солдатик.

– Разговорчики! – добродушно прикрикнул Кузнецов.

Солдатик поспешно снял ботинок и принялся за второй, не понимая, чего от него хотят эти холеные господа.

– Одного хватит, – остановил его Герман. Он взял ботинок и внимательно его рассмотрел. Низкосортный, потрескавшийся кожзаменитель. Негнущаяся, как из железа, подошва. Плохо прошитые швы с гнилыми нитками. И не меньше килограмма весу.

– Сколько служишь?

– Год.

– Ботинки получил бэу?

– Нет, новые.

– Что скажешь? – обратился Герман к Кузнецову.

– А что тут можно сказать? Говно.

– Я предполагал, что говно. Но не думал, что такое.

– Потому что ты не служил, – объяснил Иван. – А я в таких два года в Афгане отбухал.

Герман вернул солдату ботинок и сунул сторублевку.

– Обувайся. А это тебе на пиво.

– Нет, – засмущался солдатик. – Я лучше это, куру. Целую!

Он поспешно зашнуровал ботинок и поспешил к киоску.

– Ну что, беремся? – нетерпеливо повторил Кузнецов. – Хуже не сделаем.

– Потому что хуже нельзя, – согласился Герман. – Не верю я, что нам дадут сделать лучше. Но давай попробуем…

Герман довольно быстро убедился, что Иван правильно оценил полковника Семенчука. Он был очень деловой человек и умел доводить клиента до кондиции. Совещания назначались, откладывались, переносились, постоянно возникали какие-то мелочи. Привыкший с современному стилю ведения бизнеса, Герман сначала матерился, готов был послать Семенчука подальше, но тут происходила подвижка, а потом дело снова зависало на мертвой точке.

По техническим условиям Управления тылом мастера из экспериментальной мастерской «Терры» сшили несколько пар обуви. Образцы привели полковника Семенчука в восхищение. Он бегал по кабинетам и всем показывал, в каких ботинках скоро будут щеголять наши солдаты и офицеры. Одну пару опломбировали и запаяли в целлофан, как эталон, другие отправили экспертам. Экспертиз было множество, получение каждого сертификата стоило денег. Гигиенический – пятнадцать центов с пары, носкость – двенадцать, влагоупорность – шесть, вентиляционность – шесть, впорность(?) – четырнадцать, еще какие-то холеры: четыре, двадцать один, восемь. Семенчук намекал, что экспертным комиссиям неплохо бы забашлять прямо сейчас, но Герман твердо стоял на своем: после подписания контракта, ни цента раньше. Семенчук вынужден был согласиться.

Между тем время шло, расчетные двадцать шесть миллионов долларов прибыли съеживались, как шагреневая кожа. За счет «Терры» Семенчук слетал на две недели в Бразилию на предмет лично проверить, на каких предприятиях, в каких условиях и по какой технологии будут бразильцы шить обувь для российской армии. Вернулся довольный, посвежевший, с молодым бодрящим загаром, полученным на пляжах Гуанобары и Копакабаны. Потом намылился с той же целью слетать в Гонконг, но эту поездку перехватил генерал, начальник отдела. Генерал не любил отказываться от привычных удобств, в Гонконг его пришлось отправлять с любовницей. Оформили ее в «Терре» переводчицей с китайского, хотя она и русский язык знала плохо. Понятно, что и эту инспекционную поездку оплатила «Терра».

Герману все это стало надоедать. Прошло полгода, а утряскам, уточнениям и согласованиям контракта конца не виделось. Однажды Герман прямо спросил Семенчука, сколько тот стоит. Не смутившись вопросом, полковник написал на настольном календаре: «2». И прибавил:

– С пары.

– Два цента? – удивился Герман.

– Обижаешь, – укорил полковник и добавил на листке «$».

Минус четыре миллиона долларов, прикинул Герман.

– Сколько стоит начальник финансового управления?

На календаре появилась цифра «3».

Еще минус шесть миллионов.

– Сколько стоит генерал? – спросил Герман, решив наконец-то выяснить все до точки.

– Не знаю, – ответил Семенчук. – Нужно поговорить. К нему так просто не подойдешь. Нужен подход.

– Так поговори! Чего мы воду в ступе толчем?

– Даешь добро?

– А можно без него обойтись?

– Нет.

– Тогда какого черта спрашиваешь?

Недели через две Семенчук позвонил Герману и назначил встречу на Тверском бульваре. Вид у полковника был скорбный, словно он явился на похороны. Он начал было рассказывать, как успешно продвигается по инстанциям проект контракта, но Герману давно уже осточертела пустопорожняя болтовня.

– Говорил с генералом?

– Говорил.

– Сколько?

Семенчук оглянулся по сторонам, потом носком ботинка нарисовал на мокром песке цифру «7» и тут же поспешно ее затер.

– Семь долларов?! – ошеломленно переспросил Герман.

– Ну.

– За пару?!

– Ну.

– Он что, совсем с дуба съехал?

– А я про что? – горячо поддержал Семенчук. – Пенек трухлявый! Все ему мало, мало! Я так ему и сказал: «Что вы, товарищ генерал, побойтесь бога!» Нет, уперся. Думает: не ты, так другие дадут. И дадут, вот в чем все дело! Дадут!

Еще минус четырнадцать миллионов. Шагреневая кожа съежилась до размеров почтовой марки.

– А теперь объясни, зачем мне за это браться? – поинтересовался Герман.

– Такие деньги я заработаю нормальным порядком. И даже больше.

– Все так, – согласился Семенчук, снова оглянулся по сторонам и доверительно сообщил: – А кто тебя заставляет шить по двенадцать долларов за пару? Сошьешь по восемь. Вот тебе и навар.

– По восемь долларов? – удивился Герман. – За пару кожаной обуви? Где же я такую кожу найду?

– Можно и не из кожи. Сейчас есть хорошие заменители.

– А потом ваши ревизоры возьмут меня за жопу?

– Об этом не беспокойся. Прикроем. Ты что, сомневаешься?

Герман оборвал разговор. Вернувшись в офис, вызвал Марину и приказал на звонки из Управления тылом не отвечать. Его колотило от бешенства, когда он пересказывал разговор с полковником Семенчуком Ивану Кузнецову. Но тот его возмущения не понял.

– И что? Он тебе дело предложил. Сошьем по восемь. Восемь «лимонов» в кармане. Не двадцать шесть, но тоже не баран накашлял.

– Что мы сошьем по восемь? Что? – закричал Герман. – Говно!

– Не сошьем мы, сошьют другие.

– Вот пусть другие и шьют!

Разговор кончился ссорой, которая привела к тому, что Иван выделился из «Терры», заявив, что с таким мудаком, как Герман, он больше не хочет иметь дела. Герман постарался выкинуть эту историю из головы. Мало ли какие проекты проваливались. Из ста идей, казавшихся перспективными, дай бог одна-две реализовались на практике. Лишь иногда он ловил себя на том, что смотрит, во что обуты солдаты, попадавшиеся на глаза. Но разуться больше никого не просил. И так видел. Утешало то, что он к этому руку не приложил.

Прошло несколько лет. Герман окончательно забыл об этой истории и вспоминал лишь когда читал в газетах о коррупции в армии и генеральских поселках, растущих, как грибы, в самых живописных местах Подмосковья. Хмуро усмехался: знали бы газетчики, на каких бабках они растут!

Герман внимательно следил за ситуацией на обувных рынках России и всего мира. И однажды в новостях мелькнуло: прокуратура Волгоградской области возбудила уголовное дело против руководителей сети магазинов Военторга по факту реализации некачественной обуви по завышенным ценам:

«Как показало следствие, обувь для солдат и офицеров не соответствовала стандартам, была сшита не из кожи, как значилось в сертификатах, а из кожзаменителей, в числе поставщиков обуви значились фиктивные фирмы. Руководителям Военторга предъявлено обвинение в преступной халатности и превышении должностных полномочий».

А еще через некоторое время разразился настоящий скандал: за махинации в особо крупных размерах Генпрокуратурой были арестованы начальник финансового Управления Минобороны и ряд высокопоставленных должностных лиц, руководителей Управления тылом. Очень хотелось Герману позвонить Ивану Кузнецову и спросить: «Понял, где бы мы сейчас сидели?» Но отношения между ними были безнадежно испорчены, Герман утешился тем, что позлорадствовал про себя.

Спустя месяцев пять, когда Герман в очередной раз прилетел в Москву, его ждал факс из Минобороны, подписанный генерал-полковником, новым начальником Управления тылом. Генерал-полковник изъявлял желание встретиться с господином Ермаковым для делового разговора. Ну, если хочет встретиться сам генерал-полковник…

Герман позвонил в приемную и согласовал время. Но встреча не состоялась. Референт сообщил, что начальника Управления полчаса назад срочно вызвали к министру, он просит господина Ермакова его извинить. Герман вышел из приемной, с трудом удержавшись, чтобы не садануть дверью. Здесь его перехватил полковник Семенчук, взял под руку и почти насильно увлек к себе в кабинет.

Полковника было не узнать, его словно протерли влажной тряпкой. Хорошо сшитый мундир из генеральской диагонали, чисто выбритые, благоухающие дорогим парфюмом щеки, эдакая сановитость в лице. А туфли…

– Ну-ка, ну-ка! – остановил его Герман. – Покажи туфли. Покажи-покажи! Господи боже! Неужели Артиоли?

– Я всем говорю, что ты лучший спец по обуви! – подтвердил Семенчук. – Надо же, только глянул и сразу просек!

Туфли ручной работы итальянского мастера Артиоли стоили по тысяче долларов за пару. Их заказывали президент Буш-старший, бывший иракский лидер Саддам Хуссейн, крупные банкиры и звезды шоу-бизнеса. Как выяснилось, не только они.

– Ну и ну! – пробормотал Герман.

Кабинет полковника мало изменился, лишь появился компьютер да Ельцина на стене сменил президент Путин. Семенчук сразу же запер дверь и извлек из тумбы письменного стола бутылку и два стакана. Стаканы были такие же, граненые, а вот бутылка…

Это была не водка «Белый орел», когда-то очень популярная в Москве, а затем тихо исчезнувшая с прилавков. Не финский «Абсолют». И даже не дорогой «Русский стандарт». Это был французский коньяк «Луи Трамп» по пять тысяч долларов за бутылку – с цепочкой из настоящего золота на горлышке, с выгравированным номером бутылки.

– Ну и ну! – повторил Герман. – Я слышал, что военным повысили жалованье. Неужели на столько? Никогда не видел в Москве «Луи Трамп». Где ты его покупаешь?

– Ты обо мне слишком хорошо думаешь, – с самодовольной улыбкой возразил Семенчук, щедро наливая в стаканы. – Давальческое сырье.

– И ты каждый день его пьешь?

– Не каждый, не каждый. Только с такими гостями, как ты.

– А почему ты до сих пор полковник? Тебе пора бы стать генералом!

– Не срослось с генералом, – со вздохом объяснил Семенчук. – Из-за истории с тем контрактом. Слышал, небось? Сколько наших пересажали! А я говорил своему дураку: не наглей, не наглей! Жадность фраера сгубила.

– Его тоже посадили?

– Отмазался. Отправили в отставку.

– А ты как выскочил?

– А что я? Я ничего не подписывал. Мое дело готовить бумаги. Карьера, правда, накрылась. Но разве в карьере дело?

– А в чем?

– В чувстве удовлетворения от службы. За нас, Ермаков! За деловых людей! Пока есть такие люди, как мы, Россия будет стоять!

«Да он что, издевается?» – попытался понять Герман. Но полковник был вполне серьезен. Он опростал стакан и перешел к делу.

Как выяснилось, звонок нового начальника Управления тылом президенту «Терры» был вызван тем, что обувь для реформируемой российской армии так и не сшили, а с той, что сшили, разбирается прокуратура. Генерал-полковник случайно увидел эталонный образец ботинок работы мастеров «Терры» и пришел в полный восторг. Он собрал совещание, надел ботинки, расхаживал, бегал и даже прыгал в них по кабинету со словами:

– Вот с какой фирмой нужно иметь дело! А не с шушерой! С «Террой»! И никого больше мне не подсовывайте!

– Так что у тебя сейчас нет конкурентов, – заключил Семенчук.

– Сколько стоит генерал-полковник?

– Да ты что! Он еще новый! С этим к нему и соваться нельзя!

– Ты хочешь сказать, что вообще не будет отката?