Текст книги "Портрет моего отца"

Автор книги: Вадим Трунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Прочитав все то, что осталось от писем, Коля аккуратно сложил их снова, перетянул резиночкой и спрятал у себя на груди. А пепел сгреб в шкатулку и бросил ее в огонь. Она вспыхнула синеватым пламенем…

Он разворошил кочергой прогоревший жар и, убедившись, что пламени нет, закрыл заслонку и задвинул вьюшку.

Громко скрипя снегом, кто-то прошел мимо посветлевших окон, гулко хлопнула дверь. Потом было’ слышно, как в сенях топтались, стряхивая снег, потом шаги по коридору и голос:

– Ах, хорошо! Тепло, хорошо.

Дверь в класс открылась, и вошла учительница. Она ничуть не удивилась, увидев Колю.

– Это ты так хорошо натопил? Молодец. А чего сидишь в темноте? – Она зажгла свет.

– Доброе утро! – сказал Коля.

– Доброе утро! Доброе. А мама что, нездорова?

– Приболела немного.

– Ну, передавай ей привет. – И она ушла, повторяя: – Ах, хорошо! Тепло; хорошо!

Коля взял рукавицы и шапку, лежавшие на столе, и направился к двери. Задержался, чтобы выключить свет, поднял руку к выключателю, обернулся и увидел класс таким, каким он был, когда приезжала призывная комиссия…

Парты сдвинуты к стенке, одна на другой, на доске висит таблица с буквами и подковками, по которой проверяют зрение, у двери весы и рейка для измерения роста. Военкоматская девица, со скукой глядя на голых парней, заполняла карточки. Потом врач со своим молоточком, дальше проверка слуха. Сухонький старичок, врач «ухо-горло-нос» что-то тихо шептал, а потом орал призывнику:

– Что, что я сказал? Повтори. Громче повтори. Правильно.

Молодая сестричка проверяла зрение и старалась не смотреть на голых призывников. За большим столом – начальство: офицер из военкомата, сам районный военком, главный врач больницы и инструктор райкома комсомола.

Когда Коля дошел до этого стола, он вытянул руки по воображаемым швам и доложил:

– Призывник Бурлаков. Прибыл для прохождения медицинской комиссии.

– Вольно, – сказал военком.

– Вот каких богатырей вам отдаем. – Врач был горд, заглянул в свои бумажки. – Ни в больнице, ни в поликлинике его ни разу не видели.

Офицер зачитал скороговоркой:

– Бурлаков. Николай Владимирович. 1956 года рождения. Место рождения – село Мартемьяново, Хакасская автономная область, Красноярского края. Образование среднее. Профессия – тракторист и механик сельхозмашин, член ВЛКСМ, годен.

Военком заглянул в его личное дело и спросил:

– Отчество сам себе придумал?

Офицер пояснил:

– У него в метрике прочерк.

– Сам, – сказал Коля. – Когда паспорт получал.

– В военное училище пойдешь?

– Нет.

– А почему? – спросил офицер.

– Пока войны нет, я поработаю.

– Ну-ну, – сказал военком. Пошептался со своими коллегами и добавил: – В железнодорожные части. Согласен?

– Да.

Представитель райкома встал и пожал Колс руку:

– Поможете молодым строителям-комсомольцам прокладывать БАМ. Слыхали, что это такое?

– Слышал.

– Поздравляю, это большая честь. Надеюсь, не уроните марку нашего района.

Рядом встал Леша Горбатов:

– Призывник Горбатов прибыл для прохождения медкомиссии!

Провожали их ранним осенним утром. Солнышко еще нежилось в тумане над лесом, кричали петухи и в разных концах им откликались гармошки. Это призывники и провожавшие двигались потихоньку к центральной площади.

У ворот дома Горбатовых стояла Лешкина мать, Катерина, беспокойно смотрела по сторонам. Вышел отец.

– Ну?

– Нет его, паразита. Ну что ты с ним будешь делать? Последнюю ночь дома не мог побыть с родителями. Если ты ему не врежешь как следует, я сама не знаю, что ему сделаю.

– Поздно уже «врезать». А ты у Коли Бурлакова была?

– А чего ему там делать-то?

– Я спрашиваю: была?

– Ну была. Нет его там. И Кольки тоже нет. Бабка одна ковыряется. Ну не могут, чтоб хоть напоследок перед людьми не осрамить.

Бабушка Коли Бурлакова у ворот не ждала, в доме по хозяйству крутилась. Достала из печки противень с пирожками, сложила в рюкзачок бельишко, сунула туда же две бутылки молока и только, когда мимо прошли с гармошкой, подошла к окну, поглядела и тяжело вздохнула.

А Николай в это время сидел на бревне около реки у потухшего костра, перебирал тихонько струны гитары и, казалось, никуда не спешил. На другом бревне сидел Лешка Горбатов и вырезал ножичком узоры на палочке. Рядом была Маша. Она сидела тихонько, съежившись под двумя телогрейками.

Сверху из села ветерок доносил то обрывки песни, то звуки гармошки. Коля поглядел на часы, а Леша сказал:

– Надо бы идти.

– Иди.

– А ты что же, и домой не зайдешь с бабкой попрощаться?

– Она сама на площадь придет.

– Неплохо устроился. Во сколько машина-то?

– В шесть, – сказал Николай.

– Еще полчаса осталось.

– Ну ладно, вы сидите тут, а я пошла, – сказала Маша, сбрасывая телогрейки. – Во-первых, я замерзла, во-вторых, мне и так попадет ни за что, а в третьих – дураки вы оба. – И она пошла, не оглядываясь, вверх по тропинке, сверкая белыми ногами.

Леша поглядел на свой красиво и кропотливо разрисованный прутик, отбросил его и сказал:

– Ну что?

– Ничего.

– Вот именно.

– Ты иди, – сказал Николай, – а то мать там, небось.

– Не твое собачье дело. Ишь, заботливый какой.

– Ты полегче, понял?

Они поднялись со своих бревен.

В это время над рекой пролетел далекий крик:

– Леха-а-а!

– Ладно, в другой раз поговорим, – сказал Леша, поднимая свою телогрейку.

– Годика через два теперь, не раньше. – Коля поднял свою.

Они разошлись. Один – по тропинке вверх на слободку, другой – вдоль берега к мосту.

Потом на центральной площади каждый искал глазами Машу, но на площади ее не было.

Провожали человек пятнадцать призывников, а толпа на площади собралась порядочная. Танцевали, пели песни, выпивали, закусывали вокруг небольшого скверика, па котором стояла каменная плита с именами погибших односельчан во время войны. Бурлаковых там был целый столбец – фамилий десять, да и Горбатовых тоже не меньше.

Лешкина мать рыдала навзрыд, вцепившись в сына, а Лешкин отец пробрался через толпу к Николаю и сказал, слегка пошатываясь:

– Коля… Ты это… Если вместе с Лехой попадете, приглядывайте друг за дружкой и друг дружки держитесь. Земляки, брат, в армии большая сила. Понял?

– Ладно.

– Ну. тогда дай я тебя поцелую.

– Зачем?

– Затем. – Лешкин отец поцеловал Колю в губы и отошел.

Бабушка крепилась. Хоть подбородок дрожал у нее, но не плакала. Председатель с табуретки речь произнес:

– Я уверен, что наши землями мартемьяновцы не посрамят памяти героев-односельчан, не опозорят наши седины и, если надо, сумеют постоять за землю нашу, как стояли их отцы и старшие братья!

Только когда в машину стали садиться, бабушка заплакала.

– Не увижу я тебя больше, Коленька…

– Да что ты, ба? Я ж не на войну, – успокаивал Коля.,

– Спаси Христос, – сказала бабушка. Перекрестила его. – Ну, прощай.

Он влез в машину последним. Шофер так дернул, что Коля чуть не упал. Мальчишки бежали за машиной. Бабушку оттеснили провожавшие, и Коля больше ее не видел. Если б он знал, что больше никогда ее не увидит…

На повороте, у въезда в лес, в машину вдруг плюхнулся огромный букет цветов. Не сразу разобрались, откуда. Вертели головами по сторонам. И в самый последний момент заметили – на дереве пестрело платьице Маши, и голос ее долетел им вслед:

– Буду ждать, ребята-а-а!

Первый год он работал на просеке. Прорубались напрямик через тайгу к реке, строили автодорогу, чтобы по ней могли подойти к реке и установить мост.

Зима была морозной и снежной. Коля работал на трелевочном тракторе. Лесоповальщики бензопилами валили деревья, грузчики навьючивали стволы на спину Колиного трактора, и он трелевал их, или, попросту говоря, волок по ухабам и кочкам к поселку, где их очищали от сучьев, ошкуривали немного и складывали в стены для будущих домов. Такие дома уже стояли вперемежку с брезентовыми палатками.

Раз в несколько дней прилетал вертолет и сбрасывал им хлеб, продукты, горючее, письма.

В этот раз сбросил хлеб, письма и улетел.

Коля закапчивал грузить термосы с обедом около кухни, когда увидел, как вертолет сбросил мешки. Он быстро сел в кабину, развернул трактор на месте, так что едва не разворотил помойку и спугнул с нее стаю ворон, помчался к штабному домику.

Мешки уже внесли в домик. По коридорчику Коля прошел в канцелярию. Там за перегородкой писарь-сержант читал письмо, а те двое, что мешки принесли, отбирали письма для своих ребят и рассовывали их по карманам.

Коля вежливо постоял у перегородки, на него ноль внимания. Кашлянул – эффект тот же. Тогда снял каску – она была надета поверх ушанки, – взял за ремешок и, перегнувшись через перегородочку, будто невзначай, опустил на писарский стол, на бумаги. Писарь поднял па него глаза.

– Тебе чего?

– Почта пришла?

– Пришла, пришла, не волнуйся, иди работай.

– Слушай, я на просеку возвращаюсь с рубоном для нашего взвода, могу и почту захватить. Литер «Д».

– Перебьешься.

– Почему?

– Потому что получишь, когда положено и у кого положено, понял?

– Послушай, там, за окошком, тридцать два градуса и до конца смены ребятам еще пять часов. Я везу им горячий обед, а если еще привезу теплые весточки из дома, они же горы свернут.

– Не надо. Вы лучше горы в покое оставьте. Ваше дело – рубить деревья, а горы не ваша забота, – усмехнулся писарь.

– Шкура ты, – сказал тихо Коля.

– А вот за оскорбление… Солдат, как ваша фамилия? Как его фамилия? Ты думаешь, это тебе так пройдет? Литер «Д», говоришь?

– Шкура, – повторил Коля, повернулся и вышел.

На улице трактор, попыхивая синеньким дымком, урчал, ожидая хозяина. Коля надел каску, влез в кабину и развернул свой трактор, чтобы его выхлопная труба оказалась как раз против окошек канцелярии. Прибавил обороты, дым из трубы повалил густой и сизый, а сам полез с гаечным ключом под трактор.

Писарь в своей канцелярии что-то аккуратно писал, склонив голову набок и высунув от напряжения язык. Дымок защекотал в носу. Чихнул. Поморщился, поискал вокруг, что горит. Подошел к окну и увидел, что совсем рядом на полную мощь работает трактор, выругался:

– Ну, негодяй…

В это время к трактору подошел офицер и стал выговаривать водителю, лежащему под машиной. Тот вылез, и писарь узнал солдата, который только что его оскорбил.

– Да это ж он нарочно!

А офицер меж тем выговаривал Коле:

– Другого места не нашли чиниться, Бурлаков?

– Товарищ лейтенант, я за письмами к писарю заезжал. Только хотел тронуться, а оно заскрежетало и ни с места. Наверное, муфту сорвал.

– Ты другого места не мог найти муфту сорвать? Дышать же в штабе нечем.

– Я ж глушить на таком морозе двигатель не имею права, товарищ лейтенант. Сейчас, через минут пятнадцать-двадцать, починю и поеду.

– Давай быстрей.

В канцелярии совсем стало нечем дышать. Писарь открыл окно – так стало хуже, – дым пошел в дом, да и холодно еще вдобавок.

Вошедшие офицеры закричали на писаря:

– Сержант! Вы что, с ума сошли? Закройте окно немедленно!

– Сейчас! – Сержант стиснул зубы, но делать нечего: достал мешок с трафареткой «Литер «Д» и бросил его в окно: – На! И уматывай отсюда!

Коля увидел мешок, вылез из-под трактора и сказал:

– Все в порядке, товарищ лейтенант. Извиняюсь за беспокойство.

Ветер становился все сильнее. Пошел снег. В последний рейс Коля с трудом пробился к поселку.

Подобрал мешок, влез в кабину и уехал…

…Потом на просеке ребята из его взвода, наворачивая из котелков горячую кашу, хохотали:

– Ох, Бурлак, уморил.

– Он чуть писаря не уморил.

– Коля, применение химического оружия запрещено международными соглашениями.

А командир сказал:

– За почту спасибо, Бурлаков. Но от канцелярии ты пока подальше держись, понял?

– Есть, товарищ лейтенант!

Коля читал письмо, спрятавшись от ветра за корпус трактора. Письмо было от бабушки: «Новостей у нас, Коленька, особых нету. Баба Дуня померла вечор. У меня руки совсем плохие стали. Если где тебе попадется лекарство венгерское, забыла как называется, голова совсем дырявая стала, купи. А мать так и не приезжала. Тебе-то пишет хоть? Пиши мне, Коленька…»

Снег с грохотом стучал по брезенту палатки. Внутри было тепло, правда, иней серебрился на потолке. Солдаты отдыхали. Большинство перечитывало письма и писало ответы, Коля пробовал сыграть на гитаре, но мешали болельщики, которые слушали по транзистору репортаж о международном хоккейном матче.

Вошел посыльный из штаба, отряхнул снег и сказал:

– Бурлаков! Есть?

– Ну? Есть, – нехотя поднялся Коля.

Кто-то присвистнул:

– Ого, смотри, писарчук-то накапал уже.

Держась за канаты, прошли к штабному домику. Вошли в знакомый коридорчик. Посыльный сказал:

– Сюда, – и показал па двери дежурного по части.

Коля вошел. Внутри было жарко и накурено. О чем-то тревожно пищала рация, и радист записывал, не снимая наушников. Офицеров было человек шесть: дежурный старший лейтенант, тот лейтенант, что ругался сегодня на Колю, его командир, майору – начальнику штаба и сам командир части. Писарь был тут же. Сидел в уголке с бумагами.

– Товарищ подполковник! рядовой Бурлаков по вашему приказанию прибыл, – доложил Коля.

– Прибыл, значит, – сказал командир части.

В это время радист передал ему листок с радиограммой. Прочитав, командир передал ее начштаба.

– Ну вот, прогноз подтверждается: метель с усилением морозов на ближайшую декаду. Вот такие пироги. – Он повернулся к лейтенанту, ругавшему Колю, и спросил: – Так это он из канцелярии нашего писаря выкуривал?

– Он, товарищ командир.

– Откуда же он такой веселый и находчивый?

Колин командир ответил:

– Сибирский.

– Морозоустойчивый, значит. Это хорошо. Ну, что скажешь в свое оправдание? – спросил командир у Коли.

– Виноват, товарищ подполковник, – вздохнул Коля.

– Виноват, – повторил подполковник. – А мне вот рекомендовали тебя как лучшего тракториста. Ну вот что, друг, шутки в сторону. Дело серьезное. Прогноз ты слышал. Горючее у нас на исходе, продовольствия тоже в обрез осталось. Вертолетов ждать теперь, как ты сам понимаешь, не приходится. На центральной базе весь транспорт в разгоне, и они нам ничего определенного не обещают. Остается один выход: пока совсем не отрезало заносами, пробиться на центральную, забрать горючее и продовольствие, сколько возможно, и вернуться. Вот такая задачка, сынок. Подумай и сам решай: если знаешь, что справишься, пошлем тебя, если нет – будем искать другого.

Николай немного подумал и сказал:

– Если выйти прямо сейчас, то пробиться можно.

– Дельный ответ. Пишите приказ, сержант Мартынюк: «С семнадцатого января сего года откомандировать на центральную базу рядового Бурлакова и сержанта Мартынюка…» Пиши, пиши! А кто же с накладными там будет возиться?

Коля почему-то снял шапку и спросил:

– Товарищ подполковник, а нельзя другого кого-нибудь?

– Нельзя. У меня каждый рабочий человек на счету. И потом, ты что же, хочешь совсем безнаказанным остаться за свои фокусы? Поедете вместе. Ничто так не сближает людей, как совместное преодоление трудностей! Все! Приказы не обсуждаются!

Свет фар упирался в сплошную снежную муть. Благо хоть деревья, стеной стоявшие по краям просеки, не давали возможности сбиться с дороги. Колю Бурлакова и писаря Мартынюка так мотало в кабине трактора, что казалось, сам господь хотел из них душу вытрясти. Отопление было хорошее. Коля расстегнул полушубок, снял шапку.

– Тебя не укачивает? – спросил он писаря.

– Немного, – признался Мартынюк.

– Ничего, меня поначалу тоже уматывало. На них, говорят, хуже, чем в шторм на море. Вот, пососи конфетку, кисленькая.

Писарь сунул конфетку в рот и сказал:

– А ты ничего. Я поначалу думал, Ванек деревенский, а ты ничего. Давай знакомиться, что ли? Меня Александром зовут.

Коля Бурлаков протянул руку и представился:

– Ваня.

Потом они долго ехали молча, да и разговаривать было трудно. Трактор зарывался в снег, и мотор так отчаянно рычал, что перекричать его было почти невозможно.

Так они доехали до развилки, осветили фарами столб. На столбе стрелки с указателями. Одна показывала в ту сторону, откуда они приехали, на пей было написано: «До Москвы 8697 км». Вторая 19 стрелка показывала в противоположную сторону, на Владивосток, а на третьей, торчащей вбок, было написано: «Рымбай – 7 км».

Писарь сказал:

– Ну, слава богу, приехали.

– Не кажи гоп, – сказал Коля.

После поворота ветер стал встречным, сугробы высокими, как барханы. В один такой сугроб трактор залез, мотор взревел на самой высокой ноте, и вдруг рев оборвался с металлическим звоном. Стало слышно, как яростно выл ветер и скрипели деревья.

– Накаркал, – сказал Мартынюк.

Коля пробовал заводить мотор. Ничего не получалось. Надел шапку, взял заводную ручку, длинную, как кочерга, сказал Мартынюку:

– Ты сиди не высовывайся. – И вылез из кабины.

Рот и глаза залепило снегом и ветром. Цепляясь за гусеницы, еле добрался до рыла трактора. Руками откопал его из-под снега, воткнул рукоятку и стал крутить, пока не упал, обессиленный. Мотор лишь один разок фыркнул, и все. Коля влез в кабину, вытер шапкой мокрое лицо. Принюхался, посмотрел на писаря:

– Ты чего?

– Спирт, – сказал писарь и вынул флягу. – На, глотни.

– Не надо. И тебе не советую.

– Ты же мокрый, дурак.

– Ладно, посмотрим, кто из нас дурак. – Коля достал из-под сиденья ветошь, намотал ее на конец заводной рукоятки и протянул руку к фляге:

– Дай сюда.

– Ага! Давно бы так, – усмехнулся писарь, протягивая флягу, но когда увидел, что Коля выливает спирт на ветошь, завопил благим матом и вырвал флягу. – Ну, ты и гад.

Коля не ответил, чиркнул спичкой, зажег импровизированный факел и снова вылез на ветер. Укрепил факел, открыл капот.

Ветер хлестал по кабине, трактор заносило. Писарь высунулся, задохнулся от ветра, спрятал лицо в воротник и крикнул:

– Ну? Долго еще? – Вылез на гусеницу, потому что Коля не отвечал, копаясь в моторе. Прыгнул и сразу провалился почти по пояс. – Черт! Ну что? Хана, да? Кабину выстудило – окачуриться можно. Ваня, давай бросим эту кучу железа к чертовой матери и пойдем пешком! Здесь же немного осталось! Ваня! Дойдем!

Коля обернулся к нему и сказал:

– Попробуй сушняка поискать – надо распалить огонь под днищем, а то и вправду хана. Слышишь?

– Угу, – кивнул писарь.

Отошел к обочине, с трудом выдирая из снега валенки, глотнул из фляги, потряс около уха, много ли еще осталось. Нашел край какой-то коряги, торчавшей из сугроба, ухватился, потянул – не поддавалась. Писарь дернул и повалился в снег. Когда выбрался, шапку найти не мог. В руках остался обломок коряги сантиметров десять. Сплюнул, отшвырнул обломок, поднял воротник. За пеленой снега едва светился факел у тракториста. Писарь снова сплюнул:

– Ну и подыхай тут. – Наклонясь вперед против ветра, пошел по обочине в сторону Рымбая.

Коля обернулся, крикнул:

– Эй! Как тебя… Александр! Сволочь пьяная!

Снял полушубок, потом телогрейку, подумав немного, вынул из карманов гимнастерки документы и снял ее тоже. Полушубок надел на рубаху. Накачал в ведерко мазута, облил им все, что снял, сунул под днище трактора и подпалил от факела. Увидел шапку Мартынюка, подобрал и бросил в кабину. Затем пошел в лес. Снегу там было поменьше. Разрыл ногами и руками большой сугроб. Как и предполагал, в нем оказались сложены недомерки. Стал таскать их к трактору. Натаскав про запас и распалив костер, снова занялся мотором.

Писарь шел, спотыкаясь. Ему было весело. Отпил еще немного, выбросил флягу. Обернулся и погрозил кулаком:

– Это тебе за газовую атаку, литер «Д». Думаешь, я забыл? Ха-ха! Приду, скажу, что ты струсил и вернулся. Накладные со мной? Со мной. А трактор я на базе достану. Чего-чего, а трактор – раз плюнуть.

Он упал в снег, поднялся.

А Коля снова крутил рукоятку. Полушубок мешал – скинул. Рубашка намокла от снега и пота. Наконец мотор фыркнул раз, другой и завелся! Коля сел на полушубок, зачерпнул снег ладонью, сунул в рот. Потом оделся, залез в кабину и рванул трактор с места.

Правую дверцу Коля оставил открытой, двигался осторожно, медленно, ощупывая фарами каждый сугроб.

Он нашел Мартынюка, когда уже были видны сквозь метель огни Рымбая. Из большого сугроба, у края дороги, торчали валенки. Коля чуть не наехал па них. Выпрыгнул из кабины, откопал писаря. Тот лежал, свернувшись калачиком. Мокрые волосы его обледенели и чуть позванивали сосулька о сосульку, нос был белый. Коля расстегнул тулуп на груди, послушал: дыхание, хоть и слабое, было. Растер лицо Мартынюка снегом и втащил в кабину.

В поселок влетел на полной скорости, благо улицы были пусты. На поворотах раскидывал сугробы, пару раз даже задел за углы заборов. И наконец затормозил у медпункта. У крыльца была прибита фанерка с красным крестом в белом круге. Выскочил и загрохотал кулаком по двери. Сонная медсестра открыла:

– Ну, чего хулиганишь?

– Обмороженного возьмите.

– Это ты, что ли?

– Нет, там в кабине.

С помощью санитара вытащили писаря из кабины. Он совсем был плох. Сестричка испугалась:

– Ой! У него пульса нет, мама!..

– Так ведь дышит же, – сказал санитар. – Эх, и какой же крепкий дух из него выходит.

– Подождите, – Коля расстегнул карманы Мартынюка, вынул его документы и накладные с требованиями на грузы. – Ну, я пошел. Я потом за ним заеду, на обратном пути.

Он разбудил прапорщика, заведовавшего складом ГСМ, заставил его найти людей и погрузить бочки с горючим на сани.

На продскладе вышла заминка. Часовой-казах твердо сказал:

– Стой! Кто идет?!

– Слушай, друг, – попытался Коля с ним объясниться, – где твое начальство живет? Мне срочно надо.

– Стой! – приказал часовой и щелкнул затвором. – Стрелять буду!

– Да подожди ты стрелять. Свой я, ты что, не видишь?

– Ложись! – сказал часовой. – Лицом вниз!

– Да некогда мне с тобой.

– Первый выстрел в воздух, – сказал часовой и выстрелил.

Коля упал лицом в снег. Вьюга свистела над ним.

Прошло какое-то время. Коля приподнял голову.

– Ну, долго?

– Лежать, – сказал часовой и снова щелкнул затвором.

– Формалист проклятый. Холодно же лежать.

Наконец послышались торопливые шаги: бежали к складу люди. Кто-то крикнул:

– Илубаев! Это я.

– Начальник караула, ко мне, остальные на месте! – продолжал действовать по уставу часовой. И доложил, когда над Колей остановился тяжело дышавший человек: – Часовой Илубаев, пост номер пять, задержал нарушителя, товарищ сержант!

– Молодец Илубаев! А ну, вставай!

Коля выпрямился и увидел прямо перед собой лицо Лешки Горбатова.

– Тю! – сказал Коля обрадованно. – Леха! Ты? Вот это встреча.

Но Лешка хмуро смотрел на него.

– Отставить разговорчики, задержанный! Руки назад, шагом марш в караульное помещение!

– Леш, ты что?

– Шагай, шагай!

– Ненормальные, что ли? Да ты пойми: меня подполковник послал за горючим и продуктами для десанта.

– Разберемся, кто тебя послал.

– Леша, хватит, не до шуток. Если я сегодня не пробьюсь обратно…

Они вошли в караульное помещение. Здесь было жарко натоплено. Подсменные спали, не раздеваясь, на койках, другие пили горячий чай за длинным столом.

Леша сел за стол, снял шапку и, строго посмотрев на Колю, спросил:

– Почему оказались в районе продсклада?

– Я ж тебе объясняю.

– Кто вы такой? Где ваша одежда?

Коля запахнул полу полушубка, под которым виднелась голая грудь и вымазанная в машинном масле рубашка.

– Сжег. Ну, что дальше?

– Документы на стол!

– На! – Коля выложил солдатскую книжку, накладные и требования.

– Напоить задержанного горячим чаем и глаз с него не спускать! – приказал солдатам Алексей, взял со стола бумаги и направился к двери.

– Как был псих ненормальный… – вздохнул Коля.

Коле налили чай, придвинули кружку и хлеб.

– Пей, – сказал солдат, который пришел вместе с ним.

Коля пил горячий чай и грел руки о кружку. Потом привалился спиной к стенке, задремал.

Приснился ему летний луг. На лугу корова смачно жует траву и громко дышит. Подошла к нему, боднула крутым белым лбом в плечо и сказала: «Вставай!».

Он открыл глаза. Леша Горбатов тормошил его.

– Вставай! – Бросил ему на колени гимнастерку и свитер. – Одевайся и пошли!

– Куда? Сколько я проспал?

– Здесь вопросы задаю я! Ну, живее!

Коля натянул свитер, надел поверх него гимнастерку, потом полушубок.

Вышли на улицу. Метель продолжала выть и крутить снежной мглой. Перед караулкой стоял Колин трелевщик с прицепленной платформой, на которой рядом с бочками лежали мешки и ящики с продуктами.

– Сукин ты сын, – сказал Николай.

– Да-а. А то черт бы тебя поспать заставил. Тебе еще пятьдесят кэмэ. На, возьми – бабушкино, последнее…

– Спасибо, Леха.

– Сочтемся… Машка пишет тебе?

– А тебе?

– Ладно, вали отсюдова, пока цел. – Леша хлопнул его по плечу.

Коля влез в кабину урчащего трактора и, махнув на прощанье рукой, рванул с места.

Он погасил свет и перешел в другой класс. Там проверил, прогорела ли печь, закрыл вьюшку. То же самое сделал в красном уголке. И уже собирался уходить, когда заметил в углу гитару. Поколебавшись немного, вытащил и, сдунув пыль, положил на колено. Взял несколько тихих аккордов…

Весной их отряд прорубался к реке. Снег уже сошел, но вода еще стояла высоко. Трактора и тяжелые грузовики по вырубленному берегу размесили такое болото, что ходить можно было только по осклизлым жердям, а чуть в сторону ступишь – провалишься по пояс.

И народу тут откуда-то всякого сразу набралось: инженеры, проектировщики, водолазы. Подтянулись санчасть и склады. К берегу приткнулось несколько катеров и барж. С утра до поздней ночи визжали пилы и стучали топоры – ставили срубы между палатками.

Десантный отряд, в котором был Коля Бурлаков, основное дело свое закончил, но работа все же нашлась и для него. Стлали гати на дорогу, по которой невозможно было проехать из-за подтаявшей мерзлоты. Коля подвозил на трелевщике бревна, солдаты в холодной грязи выше колен укладывали их поперек дороги и сшивали железными скобами. Не пыльная работа, что и говорить.

Следом, прямо по свежей, только что уложенной гати, подпирала колонна тяжелых машин – трехосные грузовики, автокраны, бетоновозчики, цистерны. Все это рычало моторами, воняло пережженной соляркой, гудело и торопило.

Затемно возвращались в свою землянку. Ее построили еще в холода, а теперь сквозь бревна и с потолка сочилась вода и шлепала капелью в подставленные котелки. Сил хватало только стянуть грязные сапоги, размотать мокрые портянки, бросить все это дневальному, чтобы развесил у печки, и завалиться на койку. Спать.

Только легли, поворочались и затихли, вошли трос с фонариками.

Дневальный вскочил:

– Товарищ подполковник!

– Тихо, тихо, не шуми, – Устало сел у стола, снял фуражку. – Всех будить не надо. Давно угомонились?

– Только что, товарищ подполковник.

– Эх, ребятки вы, ребятки мои. Бурлаков где?

– Здесь. Вот его койка, – сказал лейтенант.

Подполковник поднялся, подошел и, присев на койку Бурлакова, потормошил его за плечо:

– Сержант.

– Ну? Какого черта! – отмахнулся Коля.

– Проснись, родной.

– Что такое? – открыл глаза. – Товарищ подполковник? Что случилось?

– Дело есть, сержант: надо гать к рассвету закончить.

Коля застонал невольно:

– Ох, мама…

– Что же делать – надо. Понтонный парк на подходе. Стоят бедняги в тайге, ни туда, ни сюда. Если кончим гать, утром переправимся на ту сторону первыми. К чертовой матери из этого бедлама в чистый лесок. Там сухо. Работать посменно. В первую отбери ребят посильнее, остальные отдохнут пока. Ну, что скажешь?

– С койки слезу, дайте встать. – И добавил, когда подполковник поднялся: – Извините, товарищ подполковник. Не совсем еще проснулся. Сейчас сделаем.

– Ничего, сынок, ничего. – Подполковник повернулся к офицерам: – Пошли. – И на ходу лейтенанту: – Головой мне отвечаешь: чтобы сейчас сухое белье и после смены и горячий обед прямо на просеку.

Работали при свете прожекторов.

Коля не ушел, пока не кончили. На рассвете последние бревна уложили у самой воды. Утро тихое-тихое, было слышно даже, как рыба плескалась в реке. Коля отогнал на обочину трактор и свалился на бревна, которые уже не понадобились. Кто-то укрыл его шинелью.

Он и не слышал, как мимо него прошли машины с понтонами, выстроились вдоль реки, скинули в воду большие коробки. В воде они развернулись и стали плотами. Две амфибии свели их вместе, один конец оттащили на другую сторону, и получился мост. По нему потихоньку пошли люди, потом тракторы.

Коля проснулся, открыл глаза, увидел мост и улыбнулся.

А потом услышал голоса:

– Долго он еще будет дрыхнуть?

– Солдат спит – служба идет. Командир приказал не будить, пока сам не проснется.

– Да мне поговорить с ним надо. Пять минут, а потом пускай давит дальше хоть до второго пришествия.

– Нельзя. Это, знаешь, какой человек? Сначала я думал, он – так, деревня. А потом, когда мы вместе пробивались в пургу на Центральную, застряли и я обморозился, он спас мне жизнь. Мы за этот поход благодарность от командования получили.

Коля повернул голову и увидел сидящих на бревнах писаря Мартынюка и Лешу Горбатова, строгавшего ножичком прутик.

Коля откинул шинель и сел.

– Привет!

– Проснулся? – спросил Мартынюк.

– Не знаю, не уверен. Когда засыпал, ни тебя, ни моста тут не было.

– Поставили, пока ты спал.

– Ага. – Коля посмотрел на Горбатова. – А это кто?

– Здорово, не узнаешь, что ли? – удивился Леша.

– Нет. Первый раз вижу.

– А он говорит, – сказал Мартынюк, – что он лучший твой друг.

– Да ты что? Откуда у меня такие друзья?

– Я и то смотрю, – Мартынюк подозрительно оглядел Горбатова: – Вам что здесь, собственно надо, товарищ сержант? Из какой вы части? Что-то я раньше вас здесь не видел.

Коля сказал:

– Да, да, документики надо проверить.

– Ладно, Коля, кончай валять дурака.

– Какой он вам Коля! – сказал возмущенно писарь. – А ну, предъявите документы!

Леша покачал головой:

– Ну ладно, – протянул солдатскую книжку.

Мартынюк развернул, прочел:

– Сержант Горбатов, Алексей Владимирович… Ваша часть давно на том берегу. А вы почему здесь?

– Да вот хотел поговорить с этим субъектом.

– А вот я сейчас патруль позову, – сказал Мартынюк.

Коля остановил его:

– Подожди. О чем вы хотели со мной поговорить, товарищ сержант?

– Да пошел ты к чертовой матери! – с сердцем сказал Леша, спрыгнул с бревен и пошел к переправе.

– Стой! – крикнул Коля. – Надо его задержать…

– Стой! – крикнул Мартынюк. – Часовой! Кто там? Метелкин!

– Я! – откликнулся часовой у моста.

– Вот этого не пропускать!

– Есть!

Леша вернулся обратно, сел на бревно и спросил:

– Ну, что дальше? У меня время есть до двадцати четырех ноль-ноль.

– Вот и хорошо, – сказал Коля. – Мартынюк, а где наши?

– Тоже на том берегу уже.

– А мы почему здесь?

– Потому что командир приказал, ког-да ты проснешься, выдать тебе увольнительную на сутки. Вот она. – Он вынул два небольших листка из кармана. – С подписью и печатью, все как положено. И мне заодно, чтобы тебе не скучно было.

– Да, с тобой не соскучишься. – Коля взял свою увольнительную. – Эх, сколько свободного времени! Что же делать будем, Александр?