Текст книги "Зенитчик-2"

Автор книги: Вадим Полищук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я обернулся. Вот это встреча! Передо мной стояла бравая предводительница женской штурмовой команды из городской общественной бани. Я постарался удержать морду ящиком, но она меня узнала.

– Что, военный, так в тылу и ошиваешься?

– Это кто в тылу ошивается? – абсолютно искренне возмутился я. – Да я под Воронежем немецкие танки останавливал! Я… Я ранен был, сюда опять из госпиталя попал. Да я… А ты…

Попытка рвануть ворот шинели и продемонстрировать нашивку за ранение была заранее обречена на неудачу, но и возмущенной тирады хватило – женщина поверила.

– Ну извини, – смутилась она. – Кто же знал, что ты герой?

– Герой, не герой, а от фрицев не бегал.

Тут я приврал, побегать тоже пришлось. Чтобы не затрагивать эту тему дальше, я перешел в наступление.

– Так что там насчет лишнего билета? Кавалер не пришел?

– Подруга. Здесь встретиться договорились, кино вот-вот начнется, а ее нет. Три рубля тоже деньги не лишние.

– Беру.

Я выудил из кармана несколько мелких купюр и вручил женщине «пехотинца», став взамен обладателем зеленоватой полоски бумаги.

– А что хоть показывают?

– Волгу-Волгу.

Эту комедию с Ильинским и Орловой я видел неоднократно, но отступать было поздно. В зал мы попали уже после начала сеанса, но сам фильм еще не шел – крутили документальную хронику из Сталинграда. Оперативно сработал сталинский агитпроп.

– А ты к нам надолго? – поинтересовалась женщина.

– Это уж не мне решать, а начальству. Может, задержусь, а может, завтра туда отправят.

Я кивнул на экран, где камера крупным планом демонстрировала заметенные снегом трупы в серых шинелях. Начался фильм, и некоторое время мы сидели молча. Зал не то чтобы полный, но народу хватает. Некоторые парочки, воспользовавшись темнотой зале, перестали обращать внимания на экран. Прямо перед нами совсем еще пацан облапил такую же зеленую девицу и неумело изображал страстный поцелуй.

Сеанс уже дошел до середины, и парусник начал догонять доисторический пароход с колесом в заднице, как вдруг под мой правый локоть медленно, но настойчиво начала внедряться чья-то рука. Я бросил взгляд на женщину, она смотрела прямо на экран. Чужая рука добралась до конца. Я рискнул накрыть ее своей левой и слегка сжал. И тут же уловил легкое ответное пожатие. Путь открыт? А, была, не была! Женщина «поплыла» чуть ли не с первых же секунд поцелуя. Год назад она на мужиков кидалась с совсем другими намерениями, а тут вероятность перевода отношений в горизонтальную плоскость стремительно приближалась к единице.

– Эй, эй, ты что делаешь? – возмутилась совесть. – Может, у нее муж на фронте?

– Отвали, – огрызнулся основной инстинкт, почуявший близость поживы. – Если муж и есть, то шансов вернуться у него ноль. А если и вернется, то жена хоть квалификацию не потеряет. Хе-хе.

– Постойте, постойте, нельзя же так, – вмешался разум, – а вдруг она забеременеет? Возможно, тогда вся мировая история пойдет насмарку…

– Ничего, перепишут, – донеслось откуда-то из-под пряжки брючного ремня, – не в первый раз.

Отбросив доводы разума и совести, я предался предварительным плотским радостям с практически незнакомой женщиной, но тут опять вмешался мозг.

– Ну и куда ты ее поведешь? В гостиницу – нельзя, комнату снять – нереально, на свежем воздухе – погодные условия не располагают. Ну что, съел?

Ситуация действительно складывалась комическая: вроде есть кого, есть чем, на близость женского тела организм отреагировал как надо, несмотря на постоянное недоедание, но негде! Оторвавшись от женщины, я задал вопрос, в котором таилась последняя надежда на благоприятный исход.

– Может, к тебе?

Тут же выяснилось, что в ее четырнадцатиметровой комнате кроме нее живут мать, сестра и трое детишек. Город был переполнен беженцами, каждый квадратный метр жилой площади был на счету. Птица обломинго расправила крылья и распустила хвост. Тащить ее в антисанитарные условия какого-нибудь чердака или подвала я не рискнул. Тогда я задал еще один вопрос.

– А как тебя зовут?

Женщину звали Ольгой. Работает на ГАЗе контролером ОТК. Муж работал там же, имел заводскую бронь, но осенью прошлого года ушел на фронт добровольцем и буквально сразу же сгинул где-то в Вяземском котле.

– Написали, без вести пропал.

Остался ребенок, мальчик. В этом году пошел в первый класс. На глаза у нее навернулись слезы, и приставать к ней в таком состоянии я уже не рискнул. Однако она довольно быстро успокоилась и шепотом поведала мне, что одной ей трудно. Основной инстинкт ехидно прокомментировал полную неразвитость индустрии помощи одиноким женщинам в Советском Союзе сороковых годов. Крутить романы на работе или по месту жительства она не хотела, да и опасалась злых языков соседок и сослуживиц, в подавляющем большинстве таких же соломенных и реальных вдов.

– Да и мужиков нормальных вокруг мало, – посетовала она.

Я сочувственно согласился. Между тем в голове завелась мыслишка: а подружка-то была? Была, по крайней мере, Ольга так утверждала, и действительно не пришла.

На экране пошли титры, народ потянулся из зала, мы тоже поднялись. Я предложил ее проводить, она согласилась. Так, под ручку мы прошли почти полгорода по хрустящему снежку, уже начинало темнеть. На улице, застроенной двухэтажными деревянными домишками, Ольга остановилась.

– Ты меня дальше не провожай.

– Соседок боишься?

– Боюсь.

Я притянул женщину к себе. Сопротивлялась она всего пару секунд, после обмякла и обвила руками мою шею. Однако бесконечно это длиться не могло, пришлось объятия разжимать.

– Мы еще увидимся?

Ольга ненадолго задумалась и продиктовала телефон.

– Это подружкин. Ее Аней зовут. Будет возможность – позвони, она все мне передаст, а я что-нибудь придумаю.

И ушла. Проводив ее взглядом, я медленно побрел обратно. Потом вспомнил, что есть шанс успеть на ужин, и добавил оборотов. По пути мне пришло в голову, что это ее «а я что-нибудь придумаю» прозвучало довольно многообещающе. Чем черт не шутит! Короче, КПП я проскочил в довольно приподнятом настроении, даже в столовую с батареей прийти успел.

Глава 4

Начало дня не предвещало никаких происшествий, но буквально сразу после утреннего развода в батарее начался натуральный кипеж. Сначала появились наши батарейцы, снятые с караула. От них мы узнали, что сегодня ночью кто-то опять вскрыл вагон, на этот раз удачно, и утащил два десятка ящиков с американской тушенкой. Консервы вынесли через дыру в заборе, возле которой воров ждала машина, затерявшаяся потом в ночном городе. Сделано все было настолько тихо и незаметно, что никто из часовых и не почесался. Пломба была аккуратно срезана, а потом так же аккуратно пристроена обратно. Пропажу обнаружили только утром – сопровождающий груз перед отправкой эшелона проверил пломбы на вагонах. Он-то и поднял тревогу. Приехала милиция, нашли следы, дыру в заборе, отпечатки протектора грузовика. Если бы не бдительность железнодорожника, то эшелон ушел бы на следующую станцию, а там, поди, найди, где пропало продовольствие.

Всем понятно, что сработали местные уголовники, и делом этим занималась милиция, но воры не меньше получаса незамеченными орудовали на станции, вынося тяжелые ящики. Получалось, они отлично знали, что сам вагон и путь выноса часовыми не просматривались. Кроме того, они знали время смены и, возможно, время проверки постов. А тут уже попахивало сообщником среди караульных. Всех подозреваемых допрашивал полковой особист. Я даже тайком перекрестился, что эту ночь спал в казарме, а не караулил станцию – встреча с органами в мои планы и так не входила, а уж в качестве подозреваемого и подавно.

Однако рано я обрадовался, на следующий день на допрос дернули и меня, правда, в качестве свидетеля, милиция связала два ограбления: вчерашнее и неудавшееся недельной давности. Но помочь местным сыщикам в поимке злоумышленников я не смог.

– Опознать? Нет, не смогу. Далеко было, и освещение плохое, только силуэты и видели.

– Ладно, идите. Если что-то вспомните…

– Обязательно сообщу, товарищ политрук!

Я с огромным облегчением выкатился за дверь кабинета и только в коридоре позволил себе немного расслабиться. Остальных на допросы таскали еще неделю, особист давил, стращал, Ивченко даже три дня просидел на гауптвахте и вернулся злой как черт, но так ничего и не выяснилось. Понемногу дело заглохло, все успокоилось, народ облегченно вздохнул и начал готовиться к встрече Нового года. Я тоже начал размышлять, как опять выбраться в город и продолжить столь перспективное знакомство, но в один из вечеров меня некстати занесло в туалет после отбоя.

Когда я вошел, Ивченко стоял возле открытой форточки. Ничего необычного в этом не было, некоторые втихаря, а Ивченко практически открыто, курили в туалете, что было строжайше запрещено. Вот только папиросы у него в руке не было, мне показалось, что за мгновение до моего прихода он что-то выбросил в окно. Ну выбросил и выбросил, не мое это дело. Обернувшись и увидев меня, сержант ухмыльнулся, приоткрыл рот, вроде хотел что-то сказать, но закрыл рот обратно и, слегка пошатываясь, вышел. Когда он проходил мимо меня, я почуял свежий выхлоп. Во, обнаглел! Бухали они в каптерке со старшиной. Видимо, Новый год досрочно встречать начали.

На этом бы все и закончилось, но на следующее утро судьбе было угодно загнать меня на расчистку снега с тыльной стороны казармы. Вгоняя в сугроб фанерную, обитую жестью лопату, я вывернул из снега золотистую банку емкостью приблизительно поллитра. Посредине банки крупными буквами было написано «Pork хрен пойму meat». Я поднял голову – прямо надо мной, на втором этаже поблескивало стеклом окно туалета нашей батареи.

– Что это у вас, товарищ сержант?

– Да так, ничего.

Я с трудом затолкал банку в карман шинели.

– Ну что замер, Ерофеев? – накинулся я на не в меру любопытного подчиненного. – Греби больше, кидай дальше. До обеда все должно быть расчищено.

И сам взялся за лопату, но снег уже кидал чисто механически, раздумывая над тем, что предпринять. Или ничего не предпринимать? Первый порыв – рвануть на полусогнутых в известный кабинет за справедливостью – уже прошел. А что? Выкинуть эту проклятую банку и забыть. И спокойно жить дальше. Нет, не выход, долго сосуществовать с этой сволочью на территории, ограниченной казармой, я не смогу, рано или поздно все равно схлестнемся. Пустая банка давила на бедро при каждом движении, постоянно напоминая о своем существовании и подгоняя в принятии решения.

– Валиев, куда ты кучу навалил? Военный сугроб должен ровненьким быть, как по линеечке. Подравнять немедленно!

Или все же к особисту? Но все мое естество восстало против такого решения. Стукачом я никогда не был и не буду. Да и не видел я ничего хорошего от этих товарищей в форме политсостава, одни гадости. И тут же завелась мыслишка: может, это другая банка? Ну да, ее Ивченко на трудовые доходы купил! Смешно. Нет, ситуация ясная. У «завмага» есть связь с местным криминалитетом. Скорее всего, ворованное через них толкает. А Ивченко выполняет функцию связного между старшиной и уголовниками, поэтому каждую неделю и ходит в город. Но много в родной части не наворуешь, вот они и придумали новый бизнес с потрошением вагонов на станции. Сдали схему постов, время смены часовых и стали ждать прибыли. Но в первый раз им обгадил малину один помначкар, не вовремя попершийся с проверкой постов, и тогда они поставили в караул своего человека, надеясь, что воровство обнаружится не сразу. Но тут вмешался случай в лице бдительного железнодорожника, заметившего нарушенную пломбу.

Однако куш они взяли неплохой – по ценам местного рынка два десятка ящиков «второго фронта» – это ого-го. За добычу им пришлось расплачиваться потрепанными нервами, особенно сержанту Ивченко, он был под серьезным подозрением, но доказать ничего не смогли. Вот он вчера нервы и лечил, а закусывали добытым. Во, наворотил! Но, вроде логично. Хотя чего-то в этой схеме не хватает.

Короче, если я сейчас подниму шум, то могу оказаться крайним. Если старшина и Ивченко не полные идиоты, то хранить ворованное в каптерке они не будут. Принесли вчера одну банку и тут же ее слопали. А кроме меня, никто больше в руках сержанта ее не видел. Отпечатки пальцев? А он скажет, что это я его угостил. Никто, конечно, не поверит, но если другие банки не найдутся, то я могу стать крайним. А в том, что они найдутся, я сильно сомневался. И тут мне в голову пришла мысль.

– Валиев!

– Я!

– Остаешься старшим. Я скоро вернусь.

Идя напрямую к Гаврилову, я, конечно, нарушал субординацию – к комбату мы должны были обращаться только через взводных, и за этим следили строго. Но случай был экстренный, а комбат, в принципе, мог разобраться с этими гадами своей властью – просто отправить с очередной командой на фронт, а там, глядишь, немецкая пуля и свершит правосудие. Кстати, очередная команда отправлялась из полка буквально завтра днем. С этими мыслями я возник на пороге комбатовской каморки.

– Разрешите войти, товарищ капитан!

Гаврилов поднял на меня удивленный взгляд.

– Входите. Что у вас?

Я плотно прикрыл дверь и с трудом извлек банку на свет.

– Что это?

– Сержант Ивченко вчера в окно выбросил, а я сегодня нашел.

Капитану хватило буквально секунды, чтобы оценить ситуацию.

– Кто-нибудь еще видел, как вы ее нашли?

Я его понимаю, всплывет история – капитану тоже мало не покажется, точно из запасного полка на фронт попрут.

– Не знаю. Может, кто и видел.

Гаврилов пару раз пересек свою каморку, хотя что там пересекать – два шага туда и два обратно. Остановился передо мной, постоял, размышляя, наконец, вскинул голову – ростом он существенно ниже меня – и произнес.

– Спасибо вам. С этой сволочью я разберусь. Обязательно разберусь, но мне надо подумать. А сейчас идите.

– Есть!

Гаврилов мужик правильный и командир настоящий, недолго этим гадам осталось в тылу сидеть. Полный радужных надежд, я выкатился в помещение казармы и поспешил к своим архаровцам – их только оставь без присмотра, сразу сугроб вдоль дорожки кривой выйдет.

До конца дня ничего не случилось. И следующее утро прошло как обычно: подъем, зарядка, приборка, построение, завтрак, развод. Около десяти, во время занятий в парке, за мной пришли старшина и Ивченко. По их рожам я сразу понял, чего не хватало в моей схеме – крыши. А крышевал всю эту компанию наш бравый капитан, образцовый командир и душевный человек. До последнего момента не думал про него плохо, а купил-то он меня всего лишь за лишний черпак супа и ложку каши. Козел! Урод морально-нравственный!

– Пошли с нами, – приказал Остапчук.

– Куда?

От неожиданности я решил, что меня просто грохнут, и начал лихорадочно перебирал варианты использования подручных предметов в качестве оружия, в карманах у меня не было даже перочинного ножа. Увы, но ничего подходящего поблизости не было. Однако Ивченко, более молодой и менее выдержанный, рассеял мои страхи.

– На фронт поедешь, – хохотнул он, – с сегодняшней партией.

До меня, наконец, дошло, что на глазах у многочисленных свидетелей убивать меня никто не будет. Да и зачем им лишнее дело на себя вешать? Достаточно просто сплавить меня из полка подальше, что и сделал комбат, включив меня в команду, отправляемую в боевую часть.

– А пока имущество сдай, – добавил старшина, – да быстрее, давай, шевелись. Или от страха в штаны наделал?

– Свои проверь, – огрызнулся я. – Пошли, получишь свое барахло обратно.

Я решительно двинулся прямо на них. Не успевший убраться с дороги Ивченко отлетел в сторону, задетый моим плечом, и едва удержался на ногах.

– Чего хлебальники раззявили, – обрушился он на невольных свидетелей произошедшего, – а ну за работу! Матчасть учите!

Я быстрым шагом направлялся к казарме, оба обормота сопели за моей спиной. Страха не было, была обида и злость. Надо же было так ошибиться в человеке!

Процедура сдачи вещевого имущества заняла минут двадцать, еще полчаса оформляли документы. К одиннадцати я стоял в строю среди абсолютно незнакомых мне красноармейцев. За спиной висел «сидор», с которым я здесь появился, винтовку тоже пришлось сдать, «там дадут». Об этом я нисколько не жалел – зенитный полк еще не передовая и вряд ли мне в ближайшее время потребуется личное оружие. Незнакомый капитан начал перекличку, назвал и мою фамилию, я привычно откликнулся, продолжая считать про себя количество людей. Счет остановился на девяносто пятой фамилии.

– На-пра-во! Шаго-ом марш!

Колонна «по четыре», скрипя снегом, вышла через распахнутые ворота. Шли молча, я воспользовался последней возможностью рассмотреть город. Почему-то я был уверен, что больше сюда не вернусь, по крайней мере, в этом времени.

На станции нас уже ждал эшелон, нашей команде выделили три теплушки. Назначенный старшим по вагону младший лейтенант с набитой тряпками кобурой, еще раз пересчитал нас по головам. Началась погрузка. Едва я успел плюхнуться на нижний уровень деревянных нар поближе к печке, как кто-то тронул меня за руку.

– Товарищ сержант, а можно рядом с вами?

– Можно Машку за… – привычно начал я. – Ерофеев? А ты здесь как?

Автоматически считая фамилии, я упустил знакомые, и мне казалось, что из батареи сюда направили меня одного.

– Меня прямо с наряда сняли и сюда. Тут незнакомые все, а я как вас увидел – обрадовался. Можно, я и дальше с вами?

– Ну это уже не мне решать, а начальству. А из наших никого больше не видел?

– Валиева. Но он в другой вагон попал.

– Понятно.

Всех, стало быть, спихнул из батареи капитан. Ну и хрен с ним! Может, там, на фронте, воздух чище будет, а здесь что-то сильно пованивает. Дверь вагона с лязгом закрылась. Сразу наступил полумрак, теплее не стало, зато перестало дуть. Кто-то напихал в печку бумаги и поджег, отсветы пламени заплясали на деревянных стенкам.

– Товарищ младший лейтенант, – поинтересовался я, – а вы совсем с нами или туда и обратно?

– Совсем.

Лейтенант попытался добавить в голос нижних тонов для солидности, но сорвался на мальчишеский фальцет. Детский сад.

– А куда нас, не знаете?

– Это секретная информация.

Чувствую – врет, сам ни хрена не знает, но мальчишеский гонор не позволяет в этом признаться. Ну и ладно, приедем – увидим.

Новый год приходилось встречать в разных условиях и обстоятельствах: за тысячи километров от дома и цивилизации в вахтовом вагончике, два раза в казарме, раз пять в ресторанах разной степени приличности, несколько раз всухую, но никогда на колесах. Накануне нам выдали сахар, немного, граммов пятьдесят. Его ссыпали в карманы, в кисеты, бумажные кулечки, тут же меняли на хлеб и табак. Новый год в промороженной теплушке с раскаленной почти докрасна буржуйкой мы встретили послащенным кипятком с куском черного хлеба. Терпеть не могу говорить тосты, но тут меня прорвало – когда минутная стрелка на часах лейтенанта почти совпала с часовой, я встал и, перекрыв шум, потребовал внимания.

– За новый одна тысяча девятьсот сорок третий год. Год, когда мы сломаем, наконец, хребет фашистского зверя. За Победу!

Народ радостно загремел кружками, все хотели чокнуться со мной. Кипяток был в самый раз: недостаточно горячий, чтобы обжечься, но хранящий много драгоценного тепла, проникающего прямо внутрь организма. Снаружи горохом сыпанули несколько выстрелов, пауза, и опять: бах, бах, бах. Лейтенант метнулся к двери.

– Не суетитесь, товарищ лейтенант, это славяне новому году салютуют.

Однако молодости не свойственно прислушиваться к советам старших и более опытных товарищей. Ошибки предков они предпочитают изучать на собственном опыте.

– А может нападение? Надо выяснить. Вы – за старшего.

Спрыгнул на насыпь и побежал в голову эшелона.

– Колька, дверь закрой, – попросил я Ерофеева.

И мы продолжили праздновать. Минут через десять, в дверь теплушки постучали. Сидевшие около двери красноармейцы открыли ее и втащили замерзшего лейтенанта обратно, тот смущенно проскользнул на свое место. Хоть и пацан, но, по крайней мере, не трус. Я бы три раза подумал, стоит ли бежать разбираться со стрельбой, когда тебя этот вопрос прямо не касается, а в кобуре вместо оружия – тряпки.

Между тем мы пятые сутки ползем на юг. С учетом происходящих на фронте событий, я с вероятностью девяносто девять процентов могу указать конечную точку нашего путешествия – Сталинград. Сейчас активно действует воздушный мост, доставляющий грузы окруженным фрицам. Видимо, в ближайшее время придется пострелять по немецким транспортникам.

В Саратове уже почувствовалась близость фронта, к нашему эшелону прицепили две платформы с зенитными автоматами. Подозреваю, что в случае налета немецкой авиации толку от них будет немного, но хоть будет, чем фрицев пугнуть. Зато народ сразу подтянулся, посерьезнел, подавляющее большинство в зону боевых действий попадало впервые. Однако до Сталинграда мы не доехали. Второго января нас выгрузили на небольшой станции в паре сотен километров от города. От самой станции мало что осталось – бомбили ее много. Кругом занесенные снегом воронки, насыпь и рельсы хранят следы многочисленных ремонтов, от станционных зданий не осталось даже стен, только возвышающиеся над общим уровнем снега сугробы указывают на места, где они когда-то стояли.

Едва мы выгрузились, эшелон ушел обратно, а нас пешим порядком, по хорошо утоптанной предыдущими колоннами дороге, отправили куда-то на юго-запад, если ориентироваться по солнцу. Ночевать пришлось прямо в открытой степи. Точнее, когда-то здесь был хутор, но от него остались только пара закопченных труб да разрытые сугробы на месте домов, где наши предшественники разыскивали топливо для костров. Ночевать на морозе у костра – жуткое дело. Спереди уже пованивает паленым шинельным сукном, а со спины пробирает мороз. Надо периодически поворачиваться. Не дай бог заснуть, можно и не проснуться, товарищи периодически толкают друг друга. Если задремать и потерять над собой контроль, то можно упасть вперед – прямо в раскаленные угли.

Утром голодные, не выспавшиеся и замерзшие, мы тронулись в путь и к полудню едва доползли до более крупного населенного пункта, станицы или поселка. Здесь были уцелевшие дома, но народу в них набилось… Внутри холодно – топить нечем, но хоть от ветра защита есть. Спать можно только сидя, ноги вытянуть невозможно. Я пристроил вещмешок под спину и расположился почти полулежа. Рядом со мной пристроился Ерофеев.

– Надолго нас сюда?

– Думаю, нет. По частям быстро распихают, чего зря такую ораву кормить.

Однако со сроками я ошибся, как и с будущим местом службы – не судьба мне была послужить в Сталинградском корпусном районе ПВО. Продажная девка фортуна выписала очередной пируэт, в результате которого жизнь моя сильно изменилась, не могу сказать, что к лучшему.

Личный состав района ПВО и так процентов на пятьдесят был женским. Но потери зенитных частей Сталинградского, Юго-Западного и Донского фронтов в операциях ноября-декабря сорок второго года вынудили начальство еще раз прочесать состав частей ПВО на предмет высвобождения мужского контингента. Естественно, пополнение, которое еще не успели распределить по частям, попало под эту гребенку в первую очередь. К нам зачастили «покупатели» из отдельных дивизионов и полков зенитной артиллерии.

В занимаемых нами домах стало свободнее, раз в день стали кормить горячей пищей, если добавить отсутствие налетов авиации и полезных занятий, то стало даже скучновато. На престарелого сержанта никто из приезжавших позариться не спешил, разбирали более молодых. Но все когда-нибудь заканчивается, выходя из нашего пристанища, я столкнулся с незнакомым лейтенантом.

– Кто такой?

Я представился.

– Командир орудия? Это хорошо. А не хочешь послужить в нашем полку МЗА?

Наверное, он ожидал, что я бодро соглашусь «Так точно, товарищ лейтенант!», но я только плечами пожал, мне было все равно где. А лейтенанта я понимаю, они только что окружили Паулюса, надавали по сусалам Манштейну, пребывали в радостной эйфории и были готовы гнать фрицев дальше. Вот только я его оптимизма, по понятным причинам, не разделял. Лейтенант пригляделся ко мне внимательнее.

– Уже повоевал? Когда? Где?

– Днепр, Брянск, Елец, Воронеж.

– Понятно. Ну так что? Готов Родине в МЗА послужить?

– Можно и в МЗА.

– Не можно, а «есть, товарищ лейтенант».

– Есть, товарищ лейтенант!

– Вот так-то лучше. Через десять минут жду у штаба.

Штабом громко именовалась канцелярия, ведавшая прибывающими и убывающими, располагавшаяся в одном из уцелевших домов в центре поселка.

– И меня возьмите, товарищ лейтенант!

Колька то ли услышал, то ли почуял, что меня куда-то вербуют.

– А ты кто?

– Красноармеец Ерофеев!

– Заряжающий, – пояснил я. – С запасного полка вместе.

– Заряжающий тоже сгодится, – согласился лейтенант, – значит, оба через десять минут штаба.

– Есть, у штаба!

Лейтенант ушел. Колька удивленно взглянул на меня.

– Чего это он по избам ходит? Обычно по бумагам набирают.

– Людей себе подбирает, – ответил я, – для своего же подразделения. Вот и смотрит, кого брать. Ладно, пошли собираться.

У «штаба» стоял вымазанный белой краской тентованный грузовик, похожий на уменьшенный «студебеккер» без второго заднего моста. Возле грузовика притопывали, пытаясь согреться, еще шестеро таких же, как мы. Из дома вышел красноармеец и направился к машине.

– Что за агрегат? – поинтересовался я, кивнув на ранее не виданный грузовик.

– «Шевроле», девяносто три лошадиные силы, все мосты ведущие.

Сказано это было с нескрываемой гордостью за каждую лошадиную силу, как будто машина эта была собственноручно создана водителем от рамы до последней гайки. Я еще хотел расспросить его про машину, но тут появился лейтенант.

– Станови-ись!

Мы после некоторой заминки построились. Я оказался на правом фланге.

– Я – лейтенант Угрюмов. Ваша дальнейшая служба будет проходить под моим командованием.

Большой радости по этому поводу никто не выказал. После короткой переклички мы погрузились в кузов. Хлопнула дверца кабины. Что меня удивило – двигатель завелся от обычного стартера. Наши машины заводились только кривым. На ходу под тент малость поддувает, тусклый свет проникает внутрь сквозь щели. Холодно. Все попрятали руки, нахохлились, стараясь не растерять имеющееся тепло, на разговоры не тянуло. Машина едет неторопясь, на глаз километров тридцать-тридцать пять в час, а когда и меньше. В вечерних сумерках добрались до затерянного в заснеженной степи хутора.

– Переночуем здесь, – принял решение лейтенант.

Нам достался крайний дом, стоящий у дороги на запад. Все население хутора состояло из нескольких дедов, дюжины бабок и нескольких ребятишек. Все остальные в возрасте от десяти до шестидесяти лет обоего пола отсутствовали напрочь.

– Кто сам ушел, а кого герман угнал, – пояснила хозяйка дома, щеголявшая в зеленой шинели неизвестной армии.

Шинель для старухи была длинновата, полы буквально волочились по земле, что придавало бабке довольно комичный вид. Остановка военных на хуторе была праздником для местного населения. Немецкие войска и их союзники, отступавшие через хутор, дочиста выгребли все содержимое кладовок и погребов хуторян, обрекая их на голодную смерть. Кое-что у них, видимо, сохранилось, надежно спрятанное от мародеров разных национальностей, но случая подкормиться от солдатского котла они не упустили. Набив живот сухпаем, который после третьей тыловой нормы шел просто на ура, и, запив ужин кипятком с кусочком рафинада вприкуску, я уже намеревался завалиться на боковую, но тут малая нужда погнала меня на улицу.

На крыльце приплясывал часовой, хлопая себя по бокам – к ночи мороз сполз явно ниже двадцати градусов, на скрип открывающейся за спиной двери он даже не отреагировал. Сходу я передумал бежать в и без меня загаженный, насквозь промороженный сортир, сугроб за углом вполне подойдет для моей цели. Стоило мне завернуть за угол, как привычный скрип снега под ногами сменился странным хрустом. Ощущение такое, будто наступил на едва присыпанную снегом щебенку. От удивления я запустил руку в снег. Нет, не щебенка – гильзы. Судя по закраине, наши. Ё-мое, да их тут даже не сотни – тысячи! И все на небольшом пятачке. Судя по всему, около этого угла стоял «максим» и бил по дороге, ведущей от хутора на запад. И было это не очень давно, гильзы едва присыпаны снегом. Почему «максим»? Да потому, что ни ДС, ни тем более ДП такого количества патронов за короткое время переработать не смогут. Только старый надежный станкач с водяным охлаждением ствола способен на такое, да и выброс гильз характерный – вперед. А почему за короткое время? Да если бы бой был как-то растянут по времени, то пулеметчики позицию поменяли, а они с одного места выпустили пять или шесть лент. Но кто мог наступать на хутор за последние две недели? Немцы контратаковали? Обследование стены за россыпью гильз показало, что никаких следов от пуль или осколков на ней нет. И что получается? Недели две назад здесь стоял наш станковый пулемет, который буквально за несколько минут выпустил тысячу, а то и две, патронов в западном направлении. В ответ же не прилетело ни одной пули, ни одного снаряда или мины. Странно, очень странно. Сделав свое дело в сугроб, я заспешил обратно в дом. Внутри наткнулся на хозяйку.

– Бабулька, а кто у вас тут недавно возле дома воевал?

– Свят, свят, свят…

Крестясь, бабка шмыгнула в сторону, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор на данную тему. Ну и ладно. Какое мне дело, кто тут в кого стрелял?

На следующий день подняли нас еще до рассвета, лейтенант торопился догнать ушедший вперед полк. После команды «По машинам!», еще не до конца проснувшись, я забрался под тент нашего «шевроле», притулился спиной к борту и, натянув поглубже ушанку, попытался добрать то, что не доспал. Не получилось, задние колеса у «шевроле» двойные, при движении машину в колее болтает сильно.

От хутора дорога сразу нырнула вниз, а затем начался длинный пологий подъем – тягун. Сидевший у заднего борта Колька толкнул меня локтем в бок.

– Смотрите, товарищ сержант!

Я нехотя разлепил глаза, взглянул в направлении колькиной рукавицы. Ну и что? Еще не до конца рассвело, и видимость была довольно паршивая. Бугры какие-то зеленые на обочине, почти занесенные снегом. И тут я увидел лицо. Бледное, перекошенное ужасом мертвое лицо проплыло буквально в паре метров от меня. Вместе с осознанием того, что все обочины завалены трупами в зеленых шинелях, куда-то в живот вполз липкий, ледяной страх. Десятки, нет, сотни и сотни, замерших и замерзших в самых разных позах покойников лежали на расстоянии всего метра от меня. Румыны или итальянцы? А может, венгры? Но точно не немцы, их серые шинели я хорошо помню. Привлеченные восклицанием зашевелились остальные, пытаясь рассмотреть, что же там интересного нашлось за задним бортом грузовика.