Текст книги "Зенитчик-2"

Автор книги: Вадим Полищук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Отрез сторговал, – поделился радостной новостью Иван, – Аннушка себе юбку сошьет, а может, и мне на штаны хватит. А ты иглы нашел?

– Нашел.

Я объяснил ему, где найти искомое.

– Посторожи телегу.

Иван метнулся в указанном направлении, а я все смотрел в след отошедшей женщине. Невольно в памяти всплыла другая – тоже с двумя детьми, но в другом «городском» платье и с дамской сумочкой. Может, они и есть причина хронокатаклизма? Последовали моему совету, уехали из Ленинграда до начала блокады и остались в живых? Очень даже может быть. На дальнейшие события я не очень обращал внимание. Появился хозяин, прихватил с телеги мешок и опять исчез. Опять появился. Подходили другие люди, присматривались, торговались, что-то брали. После полудня телега опустела.

– Ну что, обратно поехали?

– Езжай один, я здесь на некоторое время задержусь.

– А как же…

– Доберусь как-нибудь, ты за меня не волнуйся, дела у меня тут образовались. Извини.

И я, закинув на плечо сидор, зашагал в сторону железнодорожной станции.

– Эй, открывай давай! Слышь! Вы там спите все или уже сдохли!

Скорый поезд Самара-Москва стоит здесь всего три минуты, а я уже две с половиной из них обиваю кулаки о запертую дверь вагона. Наконец, когда моя мысль уже металась между желанием попробовать счастья у двери следующего вагона и боязнью в последний момент оставить начатое, раздался сухой щелчок и дверь распахнулась.

– Здравствуй, красавица, опять я к тебе.

«Красавица» сдала назад освобождая проход.

– Шлындают тут всякие туда-сюда.

Едва я повис на поручнях, как со стороны паровоза раздался гудок и по составу прокатился лязг буферов.

– В вагоне мест нет, – порадовала меня проводница.

– Тогда, может, к себе в купе пустишь?

– Еще чего?!

Ну ладно, ладно. Не очень-то и хотелось. Я протиснулся в проход, ведущий внутрь вагона, а женщина осталась закрывать дверь под неторопливый, пока еще, перестук колесных пар. Мест в вагоне действительно не было. Люди сидели на всем, на чем можно было, на полках, чемоданах, узлах, каких-то котомках, на верхних полках лежали по двое. И как только не падали на разгонах и торможениях? Я пробирался по узкому проходу, уворачиваясь от свисающих с полок ног, пару раз наступил кому-то на ноги, услышав про себя и своих родственников массу интересного. В конце концов, нагло сдвинув в сторону замухрышистого солдатика, втиснул свой сидор на пол и уселся на него. Разбуженный неожиданным вторжением в его сон военный попытался возмутиться, но я молча сунул ему под нос кулак, и он заткнулся.

Сверху над головой висели чьи-то грязные ботинки, через человека слева храпел какой-то мужик, а брошенный в вагонную атмосферу топор взлетел бы к потолку. Но я сильно не огорчался – через пару часов будет Рязань и часть пассажиров выйдет. Правда, тут же в вагон набьются новые, но за те минуты, пока будет происходить смена, всегда есть шанс занять места получше, может, даже забраться на верхнюю полку. Я поерзал на мешке, устраиваясь удобнее, чем вызвал недовольное бурчание соседа справа. За время, прошедшее с момента нашего расставания с Иваном, сидор существенно облегчился. «Парабеллум», чистые бланки и большую часть денег я спрятал в лесочке, недалеко от райцентра, решив, что таскать это хозяйство с собой слишком опасно.

Большие сомнения были по поводу документов. С одной стороны, я нахожусь как бы в законном, ну, почти законном, отпуске по ранению, и никто не лишал меня права свободного передвижения по стране. С другой стороны, время все-таки военное, и с реализацией своих прав у призванного в Красную армию гражданина могут возникнуть проблемы. Но я решил рискнуть и не стал выписывать себе новые документы, хотя чистые бланки и были. Кстати, я буквально носом пропахал эти бланки в поисках пресловутых спецпомарок. Либо их там не было, либо у меня что-то со зрением, хотя до сих пор я на него не жаловался. В любом случае, если они там есть, то Гарри и компания должны снабжаться своим высоким покровителем вполне свежими бланками документов со всеми необходимыми атрибутами.

Как я и предполагал, во время стоянки в Рязани удалось занять сидячее место на нижней полке. Для лежачего на верхней я оказался слишком велик и недостаточно расторопен, но был доволен и достигнутым. После того как вновь вошедшие расселись, утихли вагонные склоки и скандалы, пассажиры погрузились в дорожный сон, у кого-то тяжелый и тревожный, у кого-то чуткий, а у некоторых счастливчиков спокойный и безмятежный.

– Держи его!

Еще до того, как открыть глаза, я крепче вцепился руками в лежащий у меня на коленях сидор. Мимо меня мелькнула чья-то тень, но я почти автоматически выбросил вперед правую ногу, и тень с грохотом растянулась на полу.

– Уй! Е-о-о-о!

Что-то больно ударило меня по голени, и я окончательно проснулся. «Тень» вскочила на четвереньки и, пока пассажиры соседнего купе хлопали ушами, с низкого старта скрылась за дверями нерабочего тамбура, а возле моей ноги остался стоять фибровый чемодан с металлическими уголками и блестящими застежками.

– Чемодан! Мой чемодан!

Какая-то тетка ухитрилась слету проскочить проход и, буквально упав, вцепилась в свой чемодан. Не повезло сегодня майданщику. Под сочувственный гомон пассажиров тетка убралась обратно, даже спасибо не сказав, а я остался потирать ушибленную ногу. Вагон, взбудораженный происшествием, понемногу утих и опять погрузился в сон. Я тоже задремал, забыв о боли в ноге. Скоро будет Москва, где мне предстоит пересадка на поезд, идущий на север.

В Москве я надолго не задержался, всего-то и дел было: перейти через площадь, под которой еще отсутствовал длинный загаженный переход, купить билет и дождаться поезда на Ярославль. На вокзале послушал утреннюю сводку Совинформбюро: «В течение ночи наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло». Немецкое наступление уже выдыхается. Кое-где они еще рвутся вперед, но их последние потуги успеха уже не приносят. Немецкая группировка на юге, по сути, разделена на две части: кавказскую и сталинградскую. А между ними сотни километров безлюдной и безводной степи.

«В районе Сталинграда продолжались упорные бои. Гвардейская миномётная часть под командованием товарища Дорофеева обстреляла скопление противника и истребила более двухсот немецких солдат и офицеров». Очень интересно, «товарища Дорофеева». У него что, звания нет? «На другом участке бойцы под командованием младшего лейтенанта Матыца отбили три атаки немцев и уничтожили четыре танка и до роты пехоты противника». Да-а, когда наши пойдут вперед, когда в сводках начнут звучать названия освобожденных областных центров, тогда же Левитан озвучит названия соединений и объединений, принявших участие в этих боях, фамилии генералов и маршалов. А сейчас и небольшой успех взвода или роты под командованием младшего лейтенанта, сумевшего удержать свою позицию, считают достойным прославить на всю страну. Ничего, ничего, осталось всего полтора месяца, а там и на нашей улице будет праздник.

Толпа устремилась на перрон, и я поспешил влиться в нее, чтобы успеть захватить место на нижней полке, а если повезет, то и верхнюю целиком. Не повезло. Но и на нижней тоже можно ехать, только во время сна ноги сильно затекают. До Ярославля поезд полз двенадцать часов, от Ярославля до Вологды еще почти десять, но все-таки доехали, а вот дальше возникли проблемы.

– В ближайшие сутки поездов на Архангельск не будет. Следующий!

Военный в черной шинели с двумя рядами блестящих пуговиц не солоно хлебавши, отошел от окошка кассы. Следующим был я, но драконить кассиршу тем же вопросом не стал и отошел вслед за моряком. Судя по фуражке с крабом и кобуре на двух ремешках – средний командир, а что означают две полоски на рукаве, верхняя уже, нижняя шире, я не знал. Кстати, кобура болтается так, что никакого пистолета в ней явно нет.

– Разрешите обратиться, товарищ…

– Лейтенант, – подсказал флотский, видя мое затруднение.

– Вам в Архангельск срочно надо?

– Срочно. А в чем дело?

Видимо, к месту службы торопится.

– Мне тоже в Архангельск. Может, на товарном попробуем?

– Давайте попробуем, – согласился лейтенант.

Но стоило нам направиться к выходу из вокзала, как на пути нарисовалась неопределенного возраста женщина с двумя котомками.

– Товарищи, – заторопилась она, – товарищи военные, возьмите меня с собой. Мне к мужу надо в Вельск.

– Да мы еще и сами не знаем, как поедем. К тому же товарняк – это даже не общий вагон, это намного хуже, – пытаюсь отговориться я.

Но женщина продолжает настаивать.

– Хорошо, – сдается лейтенант, – поехали.

Мне эта идея не показалась здравой, но спорить со старшим по званию, хоть и значительно моложе по возрасту я не стал.

– Давайте помогу.

Я взял у женщины одну из котомок, вторую взял лейтенант.

Уехать нам удалось только в открытом сверху порожнем полувагоне. Сидели мы, прижавшись к его передней стенке – туда меньше задувал холодный поток встречного воздуха, а на ходу долетали только отдельные капли холодных осенних дождей. Лейтенанта звали Андреем. Училище он закончил два года назад и только добился перевода с Тихоокеанского флота на Северный. Очень волновался: успеет ли прибыть вовремя к новому месту службы, и на какой корабль получит назначение. Поскольку основные силы Северного флота базировались в районе Мурманска, то я с высокой вероятностью предположил, что вместо стремительной «семерки» или хотя бы «новика» ждет его провонявший треской рыболовецкий траулер с парадным ходом десять узлов, вооруженный парой сорокапяток в морском варианте и дюжиной глубинных бомб.

– Скорее всего, – согласился лейтенант, – но и на такой калоше можно воевать.

– Можно, – не стал спорить я, – но на эсминце все же лучше. А еще лучше на крейсере. Только где его взять?

Лейтенант только вздохнул.

Женщина оказалась моей землячкой, ленинградкой. Когда я сдуру ляпнул «Ну как там?», она разрыдалась. Пришлось нам с Андреем ее успокаивать, внезапно она заговорила, выкладывая незнакомым попутчикам свою историю. Выяснилось, что она с маленькой дочерью и свекровью пережила самую страшную блокадную зиму. Выжили только благодаря брату мужа – военному, полк которого стоял в Красных казармах. Раз в неделю он приходил к ним, преодолев пешком шесть километров, приносил что-нибудь сэкономленное от своего командирского пайка. Все, что можно было съесть – съели, все, что имело хоть какую-то ценность – обменяли на еду. Но выжили, а многие из соседей – нет.

– Я ведь за месяц до войны с Кушелевского хлебозавода уволилась, – все сокрушалась она. – Весной совсем плохо стало – их часть на фронт отправили, он только один раз и смог вырваться, принес лошадиную кость с остатками мяса. Совсем уже умирали, но тут нас эвакуировали. Везли в машинах, лед трещит, вода до самого кузова доходит…

Женщина опять разрыдалась. Несколько человек умерли во время дороги через озеро, буквально чуть-чуть не дотянув до большой земли, где их ждали тепло и пища. Эвакуированных блокадников расселили тут же – в деревнях Ленинградской области. Ей повезло – она устроилась работать на молокозавод. Работникам разрешали забирать так называемый «обрат» – остатки молочного сырья после производства сливочного масла, на нем и держались. За лето окрепли и набрались сил, вот женщина и рискнула навестить мужа, строящего Северную железную дорогу в направлении на Воркуту. Я думал, что он там по договору работает, оказалось, по приговору.

– Муж у меня каэровец, – призналась она.

– Это кто? – заинтересовался лейтенант.

– Контрреволюционер. Статья пятьдесят восемь десять, десять лет и дали в тридцать седьмом.

На момент ареста ее муж проходил службу в Красной армии. Часть его дислоцировалась в КаУРе, буквально в полутора десятках километров от дома. Два раза в месяц он получал увольнение и мог бывать с семьей. До конца службы оставалось уже меньше полугода, да где-то что-то не то ляпнул, кто-то донес, и закрутилось. Жена у него была тогда на восьмом месяце беременности, дочка родилась уже после приговора. А она его ждет и на свидание едет, думает, что через пять с половиной лет отпустят. Наивная. Почти все в сорок седьмом будут осуждены повторно и выйдут из лагерей очень нескоро. А тем, кто выйдет, проживание разрешат только за сто первым километром.

Между тем поезд не торопясь пробирался на север, подолгу стоял на станциях и полустанках, ожидая прохождения встречных эшелонов. На станциях мы мокли и бегали за кипятком, постоянно оглядываясь – боялись отстать от поезда. Морженга, Вожега, Коноша. В Коноше мы помогли женщине выбраться из вагона, дальше наши пути расходились. Ей на Воркутинское направление, а наш эшелон шел до самого Архангельска.

На станцию Бакарица наш эшелон прибыл утром, и мы, замерзшие и промокшие, покинули, наконец, наше столь некомфортабельное пристанище. Станция располагалась на левом берегу Двины выше самого Архангельска. Здесь же находился и крупный порт, принимавший грузы, поступающие в СССР по ленд-лизу. Сначала мы долго шли по путям, ныряли под вагоны, перелазили через тормозные площадки. Справа тянулись какие-то бесконечные заборы, пакгаузы, станционные здания. Несколько раз мимо нас, обдавая паром и закладывая уши гудками, проезжали маневровые паровозы, толкающие или тянущие вагоны. Станция и порт жили своей жизнью круглосуточно.

В город переправились на древнем пароходике. Меня поразила мощная ширь реки, заставленная длинным рядом судов, ждущих разгрузки, и испещренная большим количеством речной мелочи, снующей вдоль и поперек русла. На правом берегу наши с лейтенантом пути разошлись, он направился в штаб Беломорской военной флотилии.

– Удачи тебе, лейтенант, – пожелал я ему на прощание.

Моя же задача была намного сложнее: отыскать в незнакомом, к тому же совсем немаленьком, городе женщину по одному только имени и отчеству. Решить эту задачу самостоятельно я не надеялся, поэтому попытался прибегнуть к помощи официальных органов. Выяснив у первого встречного адрес городского отдела милиции, я направился прямиком туда. Если Вера Мефодьевна воспользовалась моим советом и приехала сюда, то непременно должна была зарегистрироваться по новому адресу. Шел осторожно – в городе полно военных, штаб округа находится здесь же, на патруль можно нарваться в любой момент. Город в основном деревянный одно– и двухэтажный.

В милиции, после того как меня пофутболили по кабинетам, я пристал к ведавшему паспортными столами капитану. Того хватило минут на десять.

– Ну как я тебе ее найду? Фамилии нет, год рождения только приблизительно. Ты представляешь, какое после начала войны перемещение людей произошло?

– Представляю, товарищ капитан, потому и прошу – помогите.

– Ну как ты мог фамилию забыть? Имя помнишь, отчество помнишь, имена детей тоже помнишь. А фамилию забыл?

– Забыл, товарищ капитан. Контузия. У меня и справка есть.

– Да видел я уже твою справку! Хорошо, жди.

Капитан начал обзванивать районные отделы. Судя по его разговорам, перспектива поиска гражданки по таким данным у его подчиненных восторга не вызвала. Однако часа через два результат появился. Капитан, разговаривая по телефону, что-то писал на клочке бумаги, потом протянул его мне.

– Вот. Смирнова Вера Мефодьевна, пятнадцатого года рождения. Сын Александр тридцать шестого и дочь Людмила тридцать девятого. Она?

– Она, товарищ капитан! Точно она.

– Ну, тогда иди. Адрес там есть.

Пользуясь капитанскими подсказками, я минут через двадцать оказался на улице, застроенной небольшими двухэтажными домами. Стуча каблуками по деревянному тротуару, я уже продумывал, как провести разговор с Верой, но тут в домах возник разрыв. В этом месте большая воронка практически поглотила один из домов, от второго осталась только часть обугленной стены. Я еще раз сверился с адресом на бумажке, и сердце ухнуло вниз. От нужного мне дома осталась только часть фундамента. Сойдя с тротуара, я приблизился к воронке. Относительно свежая, от одного до трех месяцев. Края еще не успели оплыть, на дне стоит грязная вода. Тут я споткнулся и чуть не упал. Не поленился, выковырял из земли предмет, о который споткнулся. С трудом узнал в этой железяке стабилизатор немецкой авиабомбы. Судя по размерам воронки – пятисотка. У тех, кто находился в доме, шансов на спасение не было.

Неужели все? Или могли спастись? Может, в этот момент они находились за пределами дома? Обратный путь я проделал в два раза быстрее. Выслушав меня, капитан опять взялся за телефонную трубку. На этот раз поиск закончился минут через десять.

– Никто не выжил. Двух месяцев не прошло, не успели документы переоформить, на живых времени не хватает.

– И никакой надежды?

Капитан отрицательно покачал головой.

– Трупов их никто, конечно, не видел, но они были в доме, все трое, это точно. И не только они…

Прочь отсюда! Судьба словно издевалась надо мной второй раз отнимая у меня надежду, найти, предупредить, как-то помочь. Они избежали ужасов первой блокадной зимы, но остановить немецкую фугаску было не в моих силах, как и снаряд, оборвавший Сашкину жизнь. Все напрасно, все зря. На душу давило осознание собственного бессилия. Я – песчинка, гонимая ветром судьбы, полный ноль, который ничего не решает и ничего не может. Ноги сами несли меня в направлении пристани, здесь меня больше ничего не держало. И не только в городе, но и в СССР середины осени сорок второго. Кто здесь меня помнит? Петрович, Дементьев, Рамиль, Катерина. Все? Ну, может, еще Филаткин. Кто я для них? Враг народа, шпион и диверсант. Они в это не верят? Пусть так, в любом случае, встреча с ними ничем хорошим закончиться не может, ни для них, ни для меня. А потому – прочь, быстрее прочь отсюда.

Уй! Едва успел нырнуть в проход между двумя домами, избегая встречи с группой из троих в серых шинелях. Патруль, не патруль, а нарываться все равно не стоит. Эта встреча несколько отрезвила меня, голова заработала чуть лучше. Бежать, надо бежать отсюда. Куда? Лучше всего обратно в свое время. Но как? После всего, что я натворил на их базе, договориться с хрономародерами невозможно. Заставить вернуть меня силой? Заставлялка не выросла. И вряд ли когда-либо достигнет нужных размеров. Нет у меня рычагов воздействия на них. А они меня ищут и будут искать до тех пор, пока не найдут. Поэтому уходить придется здесь. И не просто уходить, а уходить, обрубив все концы. Воображение услужливо нарисовало стоящую на прямой наводке зенитку, всаживающую осколочную гранату прямо в окно одноэтажного дома с зеленой крышей. Ну как-то так.

Порыв холодного ветра раздул полы шинели, напомнив о близости студеного океана. Невольно вспомнилась тень вертолета, скользящая по темно-синей безбрежной поверхности. К черту воспоминания! Я осторожно выглянул из-за угла, осматривая подходы к переправе. Около пристани болтался патруль. Красные повязки на рукавах шинели, винтовки с примкнутыми штыками. Когда плыли в город, его не было, дуракам везет. Выждав, когда патруль отойдет в сторону, и прикрываясь потоком людей, прибывших с левого берега, я проскользнул на паром. Спокойно, спокойно, у меня есть еще время. Можно вернуться в Рязанскую деревню, обстоятельно обдумать сложившуюся ситуацию и принять решение. Пусть ошибочное, но свое собственное. Сойдя с парома, я двинулся на звуки свистков маневровых паровозов.

Глава 3

– Поставьте ноги одну за другой по одной линии, раскиньте руки в стороны, закройте глаза. Очень хорошо. Указательным пальцем правой руки дотроньтесь до кончика носа. Отлично. Теперь сделайте то же самое указательным пальцем левой руки. Великолепно.

– Глаза открыть уже можно?

– Да, да, конечно. И встать можете, как вам удобно.

Я открыл глаза, старикашка с козлиной бородкой, одетый в белый халат, что-то писал с энергией, не присущей его возрасту. Недаром говорят, что единственный врач, который считает, что у вас все в порядке, работает в военкомате. Откройте рот, закройте рот. Дышите, не дышите. Годен. Следующий. Доктор, а опять дышать можно? По этому принципу всех остальных врачей медицинской комиссии я прошел в общей сложности минут за двадцать, а этот нервный патолог, наверняка начинавший еще в земской больнице, пытал меня уже не меньше получаса. Стучал блестящим молоточком по локтям и коленям, щекотал разные места гусиным пером, задавал массу разнообразных вопросов. На мой взгляд, большая часть из них была абсолютно идиотской. Особенно его интересовало: не били ли меня чем-нибудь тяжелым по голове в детстве, и не было ли у меня черепно-мозговых травм в последнее время. В конце концов, я не выдержал.

– Доктор, у меня что-то не в порядке?

– Нет, нет, все реакции у вас в норме. И вестибулярный аппарат хороший. Но это и странно, ведь у вас контузия была всего два месяца назад, а сейчас я никаких последствий найти не могу.

– Так и хорошо, что без последствий обошлось. Выходит, к строевой я годен.

– Да, да, конечно. Я сейчас все напишу.

И он опять уткнулся в свои бумажки. Трудно найти последствия того, чего не было. А мне лишнее внимание к своей персоне абсолютно ни к чему. За две недели деревенского сидения я так никакого окончательного решения и не принял. Куда ни кинь – всюду клин. Спрятаться в тылу не получится: ни легенды, ни надежных документов, да и навыков агентурных тоже нет. За границу уйти? Опять же куда? Китай, Монголия, Иран и Афганистан меня не интересовали. Вся Западная и почти вся Восточная Европа оккупированы гитлеровцами, и путь туда мне заказан. Можно попытаться пробраться на одно из судов, идущих в Великобританию или США. Однако вероятность удачного исхода такой попытки стремилась к нулю. К тому же, обнаружение русского дезертира на союзном судне вряд ли бы вызвало восторг у его команды. В лучшем случае выдадут обратно, а в худшем – могут и за борт выкинуть, ребята там суровые. Да и не лежала душа к загранице. Я и в своем времени мог туда уехать, но остался и ни разу об этом не пожалел.

Где лучше всего спрятать лист? Правильно, в лесу. А военного? Ну, конечно, в армии. А там, глядишь, и подвернется возможность сменить документы или скрыться в дыре поглубже. Поэтому, когда настала обозначенная в отпускном билете дата проведения медицинской комиссии, я в положенное время прибыл к дверям райвоенкомата. Учитывая, что большая часть моего личного дела обнаружилась в папке, прихваченной из сейфа, и была потом уничтожена, разоблачения я не очень опасался. Хрономародеры должны были подчистить следы моего пребывания здесь, и на запрос в архив или по месту прежней службы ответ должен быть: личное дело утрачено. Вот и бродил я между врачей, обрастая их резолюциями о своем здоровье, пока не нарвался на въедливого невропатолога, но и он уже свое дело заканчивал.

После медкомиссии я получил возможность одеться и подпер стенку в ожидании своей дальнейшей судьбы. Вместе со мной в коридоре стояли десятка полтора мальчишек и пара мужиков моего где-то возраста – то, что наскреб район к очередному призыву. Очередь двигалась быстро, на каждого военком тратил минуты три-четыре, не больше. Как я заметил, отсрочки от призыва никто не получил. Из-за задержки у невропатолога в кабинет военкома я попал последним. Кроме капитана административной службы, в кабинете находился один из врачей, видимо, председатель комиссии. Едва взглянув на меня, военком уставился в мои бумаги.

– Сержант, командир орудия, зенитчик, к строевой годен.

Капитан посмотрел на врача, тот кивнул, подтверждая прочитанное. Военком взял ручку, макнул перо в чернильницу и что-то начал писать. Наконец обратил внимание на меня.

– Вы будете направлены в запасной зенитный полк. Но сначала поможете сопроводить команду призывников в ее запасной полк. Команда будет сформирована через четыре дня. В военкомат прибыть двадцать седьмого числа к девяти ноль ноль. Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан! Разрешите идти?

– Идите.

Капитан отдал мне отпускной билет, действительный еще четыре дня.

– Р-равняйсь! Смирно! Александров!

– Я!

– Афиногенов!

– Я!

– Барабанов!

– Я!

Стоящий передо мной строй по большей части курнос, лопоух и недокормлен. Ничего удивительного – двадцать четвертый год рождения. На их долю выпали голодные годы начала тридцатых и последний военный год в тылу, когда поесть досыта удавалось далеко не всегда. А ведь именно этим пацанам, ничем не похожим на сказочных богатырей, предстоит в ближайшее время ломать хребет гитлеровской военной машине. Сейчас на дворе не сорок первый год, а конец сорок второго. Сегодня утром сообщили, что наше наступление под Сталинградом успешно продолжается. Сводка пестрела цифрами убитых, пленных, захваченных трофеев.

– Калинин!

– Я!

– Ларин!

– Я!

– Микифоров!

– Я!

А морозец-то сегодня приличный! Минус пять, не меньше. А может, и все десять, вон как за уши щиплет. Призывникам хорошо – они одеты уже по-зимнему, мамлей тоже в зимней форме, в шапке-ушанке, хотя шинель у него пожиже моей будет. Я же по-прежнему в натянутой на уши летней пилоточке и хэбэ. Туловище хоть шинель спасает, а ноги – толстые шерстяные носки, подарок Сашкиной матери. Вот голову бы надо чем-то прикрыть, но нечем. Можно, конечно, найти какую-нибудь гражданскую шапку, только тогда образу бравого сержанта будет нанесен непоправимый урон. Приходится терпеть.

– Шебанов!

– Я!

– Шиловский!

– Я!

– Эрастов!

– Я!

Перекличка закончена. Все на месте, что, в общем-то, было ясно с самого начала, но порядок есть порядок. Теперь надо доложить старшему команды. Поворот направо, шаг вперед, правая рука взлетает к пилотке.

– Товарищ младший лейтенант, сборная команда номер тридцать шесть в количестве сорока человек построена.

Старший команды – младший лейтенант Иванов всего на год старше призывников, только-только из училища, ускоренный выпуск. Полушаг вправо, поворот. Лейтенант делает шаг вперед.

– Здравствуйте, товарищи призывники!

Те отвечают вразнобой, ничего, еще научатся.

– Вольно!

Строй расслабился и как-то оплыл.

– Разбейте команду на отделения, – это лейтенант уже мне, – назначьте командиров и ведите на станцию. Я догоню, надо у военкома кое-какие документы оформить.

И ушел. Надо так надо. В отделении должно быть двенадцать человек, но сорок на двенадцать не делится, поэтому пусть будет по десять. Первые десять – первое отделение, вторые – второе, ну и так далее.

– Командиров отделений выберете сами, через минуту жду фамилии.

В минуту, конечно, не уложились, но начальство себе выбрали.

– В колонну по два становись! Шаго-ом, марш!

Скрипя ранним снегом колонна двинулась в путь. На выходе с военкоматовского двора призывников ожидала толпа родственников, в основном, женщин. Все понимали, что многих из этого строя родные провожают навсегда.

Так, сопровождаемые еще одной, преимущественно, женской командой, дошли до станции. Лейтенант, кстати, нас так и не догнал. Ладно, обойдемся пока без него.

– На месте, стой! Раз, два! Нале-во! Из строя не выходить, я сейчас.

Я уже заметил красный головной убор дежурного по станции и метнулся в его направлении. О, старая знакомая!

– Здрасьте. Для тридцать шестой команды какой транспорт предполагается?

– Уже обратно?

– Уже.

– Вон в тупике теплушка стоит, туда и грузитесь.

– Спасибо.

Лопоухий строй, сопровождаемый хвостом из родственников, остановился около указанного вагона. Я сунул нос внутрь. Буржуйка с выведенной в окно трубой есть, как и деревянные нары, видимо, для перевозки людей теплушка используется регулярно. О топливе, конечно, никто не позаботился, да и загажен вагон изрядно, и стекла в окошках под крышей отсутствуют.

– Афиногенов!

– Я!

Откликнулся демократически избранный командир первого отделения. Этот, на взгляд, пошустрее остальных будет.

– Берешь свое отделение и ищешь на станции топливо. Любое, дрова или уголь. Видишь трубу котельной?

– Вижу.

– Не вижу, а так точно. Там сбоку куча угля есть. Только аккуратно.

– А…

– В чем угодно. Хоть в шапках таскайте, хоть в карманах. Сколько ехать – неизвестно, и если не хотите приехать в пункт назначения в состоянии леденцов – работайте шустрее. На все про все – тридцать минут.

– Есть!

Афиногенов убежал вместе со своим отделением.

– Остальные! Выгребаем из вагона всю мерзость, затыкаем дыры, щели. Картон или фанеру для окон найдите.

Тридцать человек для такой задачи это явный перебор, хватило бы и трех, но надо же всех чем-то занять. А что ты хотел? Ты теперь в армии, сынок! В самый разгар этого действа нарисовался младший лейтенант с каким-то железнодорожником.

– Что вы себе позволяете, товарищ сержант?!

– Что позволяю? – мой дурак моментально включился на полную мощность.

– Вы приказали призывникам воровать уголь!

– Не воровать, товарищ младший лейтенант, а обеспечить теплушку топливом, если хотим избежать обморожений во время пути.

– Да ваши архаровцы от котельной весь уголь растащили! – влез со своими комментариями железнодорожник.

– Не архаровцы, а будущие бойцы Красной армии, выбирайте выражения, товарищ! Они, между прочим, на войну едут, вас защищать. А вам для них двух пудов угля жалко? Да в этой куче тонны три, не меньше.

– Я за этот уголь ответственность несу, в случае чего, с меня и спрос будет, – пробурчал железнодорожник, но уже без прежнего запала. – Сейчас маневровый подойдет, прицепим вас к тому эшелону. Эшелон отправляется через двадцать пять минут.

И ушел. Лейтенант недовольно зыркнул на меня, но вслух ничего не сказал. Полез руководить работой призывников, внося в общий бардак свою лепту. Нет, в данном случае, трое справились бы с уборкой вагона и затыканием щелей гораздо быстрее тридцати. Через двадцать минут наша теплушка была прицеплена к эшелону, ждущему только зеленого сигнала семафора для отправления. Лейтенант загнал всех призывников в вагон и сам проводил последнюю перекличку. Я остался сидеть у открытой двери, родственники толпились у вагона, стремясь заглянуть внутрь, еще раз увидеть своих сыновей, внуков, братьев. Засвистел паровоз, зашипел пар. Какая-то женщина сунула мне в руки узелок.

– Вы уж там присмотрите за моим Сереженькой.

Я уже открыл рот, чтобы объяснить ей, что командиром ее сына я не буду, я только… Теплушка дернулась, лязгнули буфера, перекрывая остальные звуки, взвыли женщины. Они еще некоторое время шли за набиравшим ход вагоном, из открытой двери махали им и что-то кричали едущие на фронт мальчишки. Я не выдержал этого зрелища и отошел вглубь вагона, узелок так и остался у меня в руках.

– Дверь закрой!

Это товарищ младший лейтенант Иванов командный голос вырабатывает. К власти своей он еще не привык, время от времени косится на свои петлицы с одинокими кубарями, а в кобуре – тряпка. Зачем молодые командиры это делают? Я понимаю, перед девками форсить, но ведь здесь-то женского пола не наблюдается, и все прекрасно знают, что пистолета в кобуре нет. Ну нет и нет, носи пустую, а лучше совсем сними. Нет, запихают, что под руку попадется, и ходят, оттопырив зад. Смешно, честное слово.