Текст книги "Милюль"

Автор книги: Вадим Шильцын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Очень кушать хочется – прервала молчание Милюль.

Капитан не сильно удивился и отвёл её на камбуз. Матрос, исполнявший обязанности кока, пообещал накормить девочку. Сам же капитан прошёл в каюту, где сидели его жена и сын.

– Ну что, юнга – спросил он Павлика – не хочешь ли ты посмотреть на капитанский мостик?

– Конечно, хочу – ответил мальчик – Надька вон все учения видала!

– Тогда отправляйся наверх и скажи старпому Круглову, мол я тебя прислал к нему на выучку.

Павлик воробьём выпорхнул из каюты. Капитан сел рядом с женой, погладил её по колену:

– Не сильно я тебя оконфузил? – спросил он.

– Наоборот – возразила жена – я сама порядочная дура. Угораздило же меня гоняться за ней! Спасибо тебе.

– Ты собиралась со мной поговорить. Про Надежду?

– Алёша – Елена подняла на мужа взгляд – это клинический случай. У твоей двоюродной сестры серьёзное нарушение психики, душевная болезнь в глубокой форме. Я бы уже сейчас изолировала её и заперла, а по прибытии в Ленинград, тут же госпитализировала. Это серьёзно. Она проявляет немотивированную агрессию, но это ещё полбеды. Основная беда в том, что её собственная личность полностью подавлена какой-то иной, невесть откуда взявшейся сущностью. Все представления о себе, о мире и об окружающих, которые были у Надежды, стёрты напрочь. Это иное, которое поселилось в теле твоей сестры, не знает ни тебя, ни меня. Оно пытается приспособиться. Очень изощрённо вживается в получившуюся роль, но это не Надя. Это какой-то дореволюционный монстр! Это даже не хрестоматийный случай. Это нечто уникальное…

– То есть таких случаев твоя медицинская наука не знает? – уточнил капитан.

– Знает. На лекциях нам читали про женщину, душевная болезнь которой заключалась в том, что её левой рукой руководила не она, а какой-то другой человек. Сама больная была взбалмошной и капризной. Она врала врачам, в то время как личность, управлявшая левой рукой, постоянно подавала какие-то знаки. Когда перед больной положили бумагу и карандаш, то рука, независимо от всего остального, схватила карандаш и ну – писать. Эта левая рука постоянно её разоблачала. Спрашивают женщину: «Не пьёте ли вы водку?» Она отвечает: «В рот не беру!», а рука пишет: «Позавчера она выпила бутылку в одно рыло!» Сама же больная даже не подозревала о действиях левой руки. Ей казалось, будто рука не шевелится.

– Не подозревала?

– Вот именно! Её спрашивают, сколько ей лет. Она говорит, что двадцать пять, а рука пишет: «Врёт. Ей уже тридцать два». И так во всём.

Склонив голову и уперев лоб в кулак, капитан задумался. Потом мотнул головой:

– Я только что беседовал с ней и отвёл её на камбуз. По-моему, она совершенно адекватна.

– Вот именно! Более того, она хитра и изворотлива! Только это не она. Это не та Надежда, которая была вчера, позавчера и всегда. Это не школьница и не пионерка. Она не читала Чуковского, слыхом не слыхивала про Маяковского. Она даже не знает, что совершилась революция, и мы строим коммунизм. Она всерьёз полагает, что самый главный – царь. Это ещё чего! Она утверждает, что есть бог! Ты можешь такое себе представить?

– Не могу – признался капитан.

– Вот и я не могу. А эта… эта… она даже не знает пионерскую речёвку: «Раз-два, три-четыре, три-четыре, раз-два!» – как никогда не слыхала! Она как будто заброшена к нам из белогвардейской армии. Представляешь, она считает, будто живёт в России!

– Разве нет? – спросил капитан.

– Не хватало мне ещё одного сумасшедшего! – всплеснула руками Лена – Алексей, кому как не тебе знать, что мы живём совсем в другой стране. Это Советский Союз, Лёша! Это не та тюрьма, которая кончилась. Мы её до основания, понимаешь?.. Это там был царь, там, откуда взялась на наши головы эта дикая сумасбродка, были господа и дамы. Никаких господ!

– Да, действительно – согласился капитан и усмехнулся – наше детство прошло в одной стране, а остальная жизнь идёт в другой.

– Именно, детство! – воскликнула Лена – Ты мне напомнил. Она не знает, сколько ей сегодня исполнилось лет. Сначала сказала: «Пять», потом исправила на шесть, и лишь после стала задумываться. Она внимательно следит за нами и старается приноровиться, приспособиться, прикинуться своей, хоть сама прекрасно понимает: она – чужая, из другой эпохи, из другого мира, из другого, чуждого нам классового общества. Она буржуйка! Она как иностранный шпион, не обеспеченный легендой.

– Ну вот, договорились! – возмутился капитан – хорошо, что ты не комиссар, а-то поставила бы Надьку к стенке.

– И была бы права! – запальчиво вскрикнула Лена – она являет самую настоящую отрыжку царского прошлого!.. – и тут же прикусила язык, потому что капитан глянул очень серьёзно и обиженно. Тут же Лене припомнилось: до революции-то он тоже был из тех, из чужих, для которых существовала Россия, царь и прочие ненавистные гадости. Именно до революции он успел кончить не то гимназию, не то кадетский корпус. Знания и образование позволили ему стать блестящим военным специалистом, но такие понятия, как пролетарский дух, интернациональное сознание, революционное мировоззрение… изначально должны были быть не его, не в сердце вызревшими. Этим понятиям Алексею пришлось когда-то учиться, привыкать, влезая в чужие шкуры, так же, как теперь приходится приноравливаться той, неизвестной Милюль, которая изо всех сил старается прикинуться Надеждой. Если вдуматься, да сорвать с мужа поверхностную кожуру советского человека и красного командира, под нею окажется изначальный враг революции, неискоренимый буржуазный шовинист из дореволюционного прошлого.

Подтверждая эту страшную догадку, Алексей Андреевич заговорил:

– Лена, есть такие явления, о которых мы замолкаем на годы, иногда навсегда. Но они всё равно продолжают жить в нас. От них невозможно избавиться, сколько бы я не загонял их внутрь. Сколь бы я ни старался, мне не выкинуть из памяти собственного детства. Я помню его также ясно, как вчерашний день. И вот в чём парадокс события: я смотрю на свою сестру, к которой привык даже больше, чем к тебе, Лена. Смотрю я на неё и понимаю: это она, всё та же Наденька, что и вчера, но одновременно мне кажется, что это не она вовсе, а та самая Милюль, с которой я познакомился ещё в дореволюционном детстве. Что за наваждение такое?.. Думал, такого не может быть, пока ты не рассказала про чудеса психологии. Теперь я склонен предполагать, что никакое это не наваждение, а так оно и есть. И, кстати, малахитовая лягушка, которую я ей сегодня подарил, тоже оттуда, из тех времён. Выходит, ничего не проходит бесследно.

Капитан умолк. Лена же громко возмутилась:

– Какая дурацкая сентиментальность на тебя нашла! Я тебе говорю, надо принимать срочные меры, а ты ударился в слюнявые детские воспоминания! Сегодня не вчерашний день, Лёша! Нет больше твоего детства! Всё кончилось! Нет никакой сопливой Милюль в кокошнике! Есть монстр, который по самой своей сути махровый контрреволюционер, а ты со своими мерехлюндиями добьёшься того, что она испортит тебе всю карьеру. Сейчас же запри её в каюте и не выпускай до Ленинграда. А там под конвоем!.. Слышишь меня, под конвоем срочно отправь в клинику. Пусть ей поставят какую следует клизму, чтобы от этой Милюль не осталось и следа!..

Лёгкое движение в поле бокового зрения Елены заставило её повернуть голову, и она увидела, что дверь в каюту не заперта, а полуоткрыта, и через щель за нею наблюдает внимательный глаз. Милюль была здесь! Дверь скрывала ровно половину девочки, в то время как вторая половина подглядывала и подслушивала. Кто теперь скажет, как давно она это делала? Слышала ли она воспоминания мужа? Слышала ли она свой диагноз? Но то, что последние слова, сказанные Леной в запальчивости, она услыхала, было очевидно, ибо торчавшая из-за двери половина лица была очень серьёзной, сосредоточенной и злой.

– Ты чего подслушиваешь? – возмутилась Лена.

– А вы, мадам Элеонора, хотите всё за моей спиной обтяпать? – прохрипело в ответ бледное от злобы существо.

– Сколько раз тебе говорить… – начала, было, Лена, но девочка перебила её:

– Что вы теперь не мадам. Что вы теперь товарищ. Я поняла. Я знаю, что вы собираетесь сделать со мной. Вы хотите, чтобы я умерла. Только ничего у вас не выйдет. Вы меня не убьёте, мадам Элеонора. Это я вас убью. А теперь мне некогда. Теперь я слишком злая.

Девочка исчезла из дверного проёма. Лена обернулась на капитана, вновь посмотрела в опустевшее пространство между дверью и косяком и громко закричала: «Стоять!», но Милюль не послушалась.

* * *

Барсуков с Чагиным уже вынесли ящик с пустыми гильзами, пробанили орудие и собирались зачехлять задранный кверху ствол, когда услышали, как кто-то пробежал по палубе, запрыгнул в башню и громко захлопнул дверцу.

– Барсуков! Иди-ка, проверь, кто там! – скомандовал Чагин.

– Сейчас посмотрю – отозвался Барсуков и пошёл вокруг башни к двери. Изнутри раздавался приглушённый лязг передвигаемого металла. Барсуков дёрнул дверь на себя, но она не поддалась.

– Э! Кто там шалит? – крикнул Барсуков.

– Это я! – пискнула Милюль, с натугой заправляя в орудие конец железной ленты. Она до деталей запомнила, как это делал сам Барсуков, но никак не ожидала, что лента окажется неприподъёмно тяжёлой. Тужась и пыхтя, Милюль всё-таки заправила ленту и захлопнула крышку казённой части. Оставалось прицелиться, для чего следовало сначала повернуть башню вправо, в сторону берега.

Милюль села в железное седло Барсукова и обеими руками двинула ручку поворотного механизма. Как же это оказалось тяжело! Милюль даже подивилась, прикинув какой страшной силой должен был обладать сам Барсуков, чтобы вращать колёсико туда-сюда!

Вначале туго, но потом всё быстрее башня начала поворачиваться вправо. За орудийной амбразурой проплыл нос катера, серые волны Ладоги, появились на горизонте утёсы шхер, и, перекрывая их, испуганная рожа Чагина.

– Ты, давай, заканчивай! Ты чо? – заорала рожа.

– Уберите голову, матрос! Сейчас стрельнёт! – крикнула в ответ Милюль и рожа исчезла.

Барсуков отчаянно дёргал дверь сзади. Бесполезно. Спустя секунду в дверь уже колотили и орали сквозь сталь несколько голосов:

– Не дури, Надежда! Дверь открой!

– Ты, там стрелять не вздумай!

– Открой сейчас же!

– Хуже будет! – И ещё много очень, очень вульгарных и непонятных по сути слов.

Милюль пересела в седло Чагина и приблизила глаз к прицелу. Серые тучи в перекрестье линий увеличились и распухли. Башню качало, как и весь катер, но хитрое орудие сглаживало амплитуду. Милюль завертела ручкой вертикального наведения. Ствол послушно пошёл вниз. В прицеле оказались скалы, затем вечно подвижные волны. Она стала крутить в обратную сторону и орудие, поднявшись, снова устремило взгляд на пустынные утёсы.

На катере взвыла сирена. Снаружи донеслось:

– Ключ тащи! Чего вылупился? Быстрее!

И ответ Барсукова:

– Есть, товарищ!..

– А! – недобро оскалилась Милюль – Достать меня? – подскочив к двери, она схватила фомку и, тихо бурча – Вот вам ключ, грубияны – ловко заклинила затвор. Вернулась к орудию. Снова мельком глянула в прицел. Там были всё те же утёсы.

– Унылый край, страна варягов, прими мой искренний привет! – визгнула она, и так же, как давеча неизвестный матрос Чагин, отпрянула от прицела и дёрнула шнур бойка.

Выплёвывая дымящиеся гильзы, орудие начало выстреливать порции огня. Сквозь бойницу Милюль с восторгом видела, как разрываются утесы, и каменная пыль разлетается в разные стороны, как падают вниз сорванные взрывами бульники. Захотелось глянуть в прицел, но орудие ходило ходуном, прицел опасно дёргался при каждом выстреле, и Милюль благоразумно отказалась от этой идеи. Пытаясь перекрыть грохот стрельбы, она орала что есть мочи всякую восторженную несусветность:

– Сдавайтесь, подлые враги!.. Прямо в яблочко!.. Никто не уйдёт!.. Мы в плен не берём!..

Праздник закончился с последней гильзой, одиноко стукнувшейся об пол.

– Всё. Конец! – сообщила Милюль сама себе, а в дверь за её спиной бухали чем-то большим и железным.

– Хватит бухать! – крикнула Милюль – Сообщите ваши условия!

Ещё раз бухнуло железом об железо, и наступила удивлённая тишина. Через некоторое время снаружи раздался выражающий кромешное недоумение голос Барсукова:

– Ты там это… Чо надо?..

– Могу открыть – заговорщицки пояснила Милюль.

– Ну, так открывай, мать твою! – рявкнул другой голос.

– Не буду.

– Почему?

– Потому что вы грубите.

Снаружи раздался ропот, приглушённо выражающий разнообразные мнения, из которых Милюль заключила, что хоть у башни и собрался весь экипаж, но при этом нет единства в команде катера. Индивидуально выделился голос старпома Круглова:

– А ну открывай! Я тебе все уши оборву!

– Эти условия меня не устраивают! – крикнула Милюль в ответ.

Опять послышалась разноголосица, в которой порой можно было расслышать самые неординарные идеи. Кто-то предлагал взорвать дверь гранатой, кто-то убеждал сверлить замок дрелью. Чей-то голос предложил: «…зачехлить всю башню и так идти до Питера». Ему возразили: «Девка бедовая. Может по Зимнему стрельнуть. Тогда опять говна не оберёшься». Какой-то умник предложил запихнуть в смотровую щель дымовую шашку. Наконец, перекрывая неразборчивый гур-гур споров, раздался голос капитана:

– Надежда, открой, пожалуйста.

– Ну конечно! – злорадно ответила Милюль – Чтобы вы меня изолировали и заперли?

– Какая тебе разница, где взаперти сидеть? – спросил капитан.

Милюль задумалась над такой постановкой вопроса и через минуту размышлений выдала ответ:

– Сейчас я сама заперлась. Я довольна, а все нет. Если же вы меня запрёте, то все будут довольны, а я – нет. Выходит, по-моему лучше.

– Во как мотивирует! – послышался восхищённый возглас Круглова.

Все аргументы были на стороне Милюль. И команда катера должна была капитулировать перед совершенством её логики. Сидеть бы ей в башне вечность, кабы не напало на Милюль нечто непредвиденное с совершенно неожиданной стороны. Изнутри. Милюль вдруг осознала, что четыре тарелки макарон по-флотски, съеденные на камбузе, давно переварились и ей опять хочется есть. Несколько томительных минут прожорливая девочка молча боролась с внутренним врагом. Молчали и снаружи. Наконец, Милюль не выдержала и подала голос:

– Чего вы там молчите?

Тишина была ей ответом. Милюль решила, было, что все разошлись, когда голос Круглова спросил с той стороны двери:

– Ты Рембрандта читала?

– Нет – созналась Милюль.

– Так о чём с тобой разговаривать? – радостно крикнул Круглов. Раздавшееся следом ржание нескольких человек обидело девочку. Она схватила пустую гильзу и бросила ею в дверь.

– Смотри, ничего там не разбей – посоветовал Круглов.

Милюль оглянулась вокруг. Разбить в башне было совершенно нечего.

– Тут ничего бьющегося нет – крикнула она.

– Не может быть! – возразил Круглов – Только вчера трюмо поставили с фарфором гамбургским.

Милюль ещё раз удивлённо огляделась. Никакого трюмо не было, да и где бы оно уместилось тут, в тесноте орудийной башни? Милюль поняла, что Круглов над ней измывается. Буйная ярость навалилась на неё, споря своею силою с растущим голодом.

– Выйду и убью! – пообещала девочка и стала исступлённо дёргать заклинившую запор фомку. Фомка шла туго, но Милюль дёргала и раскачивала её с такой же силой, с какой мучил её нарастающий голод. Выдернув лом, Милюль отворила запор, распахнула дверцу и выскочила наружу.

Оказалось, её ждёт почти вся команда. Краем глаза Милюль заметила и капитана и матроса Барсукова. Даже Павлик с Леной стояли невдалеке. Но ей было не до них. Старпом Круглов был её целью, и, замахнувшись фомкой, она ринулась на него. Ударила изо всех сил по ненавистной роже шутника. Только рожа эта неожиданно увернулась. Тяжелое железо нырнуло в пустоту. Фомка звякнула по палубе и мерзко завибрировала в руке.

Милюль выронила своё оружие, а подлый Круглов воспользовался этим и сгрёб девчонку в охапку. Она вертелась и извивалась, пытаясь укусить издевателя, но старпом крепко держал её. Сколько Милюль не дрыгала ногами, сколько ни корячилась, никак не нанесла наглому шутнику никакого ущерба. Наконец, Милюль умаялась.

Матросы, обступившие их с Кругловым, стояли, разинув рты. Так же растерянно выглядел капитан. На его плечо легла изящная кисть тёти Лены:

– Я же говорила, она не усидит в башне. Расстройство такого рода не даёт больному возможности находиться в бездействии. Ей всё время нестерпимо хочется чего-нибудь предпринять…

– Мне хочется есть! – перебила Лену Милюль.

– Ого! – сказал безымянный кок – только пол часа, как четыре тарелки макаронов умяла, а опять голодная.

– Отставить разговоры! – приказал капитан – Прошу команду разойтись по боевым постам. Барсуков и Чагин, пробанить и зачехлить орудие! Катер продолжает следовать прежним курсом. Старпом, отведите Надежду в каюту и заприте там. Потом возвращайтесь ко мне на мостик. Лена, вам с Павликом приказываю до возвращения находиться в кубрике. Всё.

Расставив, таким образом, всё по местам, капитан быстрым шагом пошёл на мостик и даже не обернулся, когда Милюль крикнула ему вслед:

– А покушать?

Матросы разбежались. Не выпуская Милюль, старпом двинулся внутрь судна. Павлик шёл впереди и отворял дверцы. Тётя Лена замыкала процессию. Когда Павлик открыл дверь, ведущую в каюту, Круглов ослабил хватку, чем Милюль, тут же воспользовалась, извернулась и укусила старпома за правую руку.

– А-а-а-й, ты! – взвыл старпом и, впихнув девочку в каюту, захлопнул за ней дверь. Милюль кинулась обратно, ударилась в дверное железо, забарабанила по нему кулаками и так страшно завыла, что у старпома по спине побежали мурашки.

– Она меня укусила! – пожаловался он тёте Лене – Теперь и я сбесюсь!

– Не сбеситесь, старпом – улыбнулась женщина – душевные болезни не заразны.

– Да она бесноватая – сказал старпом, возясь с дверными запорами.

– Это не диагноз – возразила тётя Лена – Мы строим коммунистическое будущее, а все бесноватости, товарищ старпом, остались в царском прошлом.

– Ну, конечно. Если бы вы знали, сколько в ней силищи, вы бы так не говорили. Я еле справился.

– Так ведь справились. Некоторые психические расстройства высвобождают из человека колоссальную энергию, заставляя сжигать миллиарды калорий в секунды. Кстати, может быть, от этого и зверский аппетит. Но вслед за возбудимостью неизбежно наступает ремиссия, откат организма обратно, потом чувство бессилия, апатия. Если бы у меня были медикаменты, я бы уже сейчас могла сделать ей успокаивающий укол. Но кто бы знал?.. Надеюсь, врачи помогут.

Хмурясь от изобилия учёных слов, старпом пробурчал:

– Ладно, пойду на мостик. Хорошо, что у нас есть врач на катере.

– Она не вырвется? – спросил Павлик.

– Куда там – усмехнулся Круглов – видишь, я через ушко дверь заклинил. Пока ты её снаружи не откроешь, изнутри никто не вырвется.

Голоса за дверью стихли. Силы и впрямь покидали Милюль. Как и предсказывала тётя Лена, на Милюль начали наваливаться апатия и безразличие. Опустившись на полку, Милюль подумала про себя: «Что-то тётя Лена шибко часто всё предвидит. Может, она права и я душевно больная? Может быть действительно, доктора помогут мне вернуть мир на потерянное место?» Милюль прикрыла глаза, представляя, что под волшебными чарами неизвестных врачей, прекратится творящийся вокруг беспорядок, и она вновь окажется на большом белом лайнере вместе с любимой нянечкой, а жёсткий мир непонятных людей и слов сгинет в небытии как ночной кошмар.

– Всё это мне кажется – сказала Милюль вслух и попыталась улыбнуться самой себе, но губы её дрожали и отказывались улыбаться. Несмотря на усталость, не приходил к ней и сон. Милюль ворочалась на полке и ворчала:

– Не я больная, а все вокруг сумасшедшие. Зачем они меня сюда затащили? Чего им от меня надо целый день? Почему не вернут меня обратно, к няне, или хотя бы к тётке Юлии? – Она заплакала тихо и бессильно. Слёзы текли по щекам, щекотали за ушами и скатывались на накрахмаленную наволочку. Тяжкие всхлипы то поднимались изнутри, сотрясая грудь, то проваливались обратно, заставляя девочку задыхаться в клокочущих спазмах.

Так она лежала и плакала, пока не задремала. Неясные образы привиделись Милюль в её недолгой дрёме. Образы эти показались ей родными и близкими, хоть и ничем не были связаны с реальной жизнью. Так может задремать любой человек. Даже собака. Каждый из нас может так задремать, и оказаться не пойми где.

* * *

Судорожными рывками она неслась среди длинных зелёных полос. Полосы упруго колыхались в прозрачных потоках, и не было им конца. Заунывным шевелением эти полосы разогнали всех мало-мальски пригодных к пище тварей, и ничего съедобного не осталось в хрустальной стремнине. Только движение, несущее её. Только холодные плотности со всех сторон. Движение в потоке не имело ни начала, ни конца и теоретически могло длиться вечно.

Оно заключало в себе как плюсы, так и минусы. Плюсы в том, что никто извне не смог бы разглядеть мчащуюся Милюль, чтобы её съесть, а минус был в полном отсутствии еды для неё. При таком положении вещей и ей никто не мог причинить вреда и она…

Старый рак поскрёб клешнёй голову и заключил:

– Вот такое положение. Сколько лет уже я смотрю на окружающий мир и думаю: как это нелепо, как противно жить на земле, если вся жизнь сопровождается нескончаемой цепью страданий. Что цепью? Это не цепь, это иерархия! То есть всякие страдания, взаимные пожирания, страхи, искусы и устремления – некоторым образом выстроены. Мир живой материи и внутренний мир каждого существа в течение жизни наполняются нескончаемыми сгустками ужасов, напряжений и страшными ликами взаимного уничтожения. Сущность боится, что уничтожат её, но и сама в тот же миг стремится поглощать других, тех, которые кажутся ей незначительными по сравнению с ней самой. Неприятно.

Вы возьмите и представьте, как весь этот кошмар прекращается и наступает момент, когда никто не может съесть вас, но и вы не можете никого сожрать. Получается какая-то своеобразная святость.

Находясь в мире дрём, или сновидений, Милюль попала в такое течение, которое вынесло её из стоячей воды, насыщенной разными съедобными и пожирающими других сущностями. Не стало ни вкусных личинок, ни опасных рыб. Мчась в чистом от всякого говна пространстве, она обретала покой. Но покой тот был безжизненным, холодным, навязанным извне.

* * *

Наконец Милюль надоело святое, но бессмысленное движение. Она сбросила дрёму и открыла глаза. Перед ней сидела Тётя Лена.

– Полегчало? – спросила она сочувственно.

– Нет – ответила Милюль.

– Мне показалось, что ты спишь.

– Я вздремнула. Зачем вы пришли?

– Нам надо поговорить.

– Мы уже говорили. Мне не понравилось. Давайте больше не будем?

Помолчав немного, Лена призналась:

– Очень хочется поговорить, потому что мне любопытно. Завтра, когда тебя отправят в клинику, ты можешь очень даже удивить современных врачей. Тебя будут лечить лучшие, оставшиеся в этой стране профессора. Может быть, ты станешь предметом не одной диссертации, а я многого так и не узнаю. Конечно, я медик, но не настолько, чтобы… до учёной степени мне далеко, так что, как феномен, ты станешь для меня недостижимой, а ты феномен… – Лена замолчала. Молчала и Милюль, размышляя над услышанным так и сяк. Наконец она произнесла:

– Феномен. Я – феномен. Значит, вы пришли поглядеть на меня, как глазеют дети на уличного дурачка?

– Вовсе нет – мотнула головой тётя Лена – мой интерес не праздный. Понимаешь, деточка, на медицинских курсах нам рассказывали о самых разных видах сумасшествия. Нам рассказывали о белой горячке, когда человеку мерещатся чёртики и не пускают его домой. Рассказывали, как повар сошёл с ума и, таким образом прозрев, стал видеть, как куриные яйца повылезали из кассет и давай бегать по кухне. При этом они его дразнили и строили очень обидные рожи. Нам рассказывали про самые разные разрушения личности. Это очень увлекательно. Ещё увлекательнее были лекции про эффекты так называемых замещений одной личности другой. Много было интересных историй. Но чтобы так, глазами увидеть и… у меня лишь теория за спиной, а тут такой практический случай!..

– Я не практический случай – перебила тётю Лену Милюль – я живой человек.

– Не сомневаюсь в этом. Ты живее всех живых. Поэтому мне и хочется с тобой поговорить, убедиться, персона передо мной, или персонаж. Вчера ты тоже была живой, но совсем иной, чем теперь.

– Неправда.

– Правда и неправда – понятия относительные. То, что является правдой для тебя, не абсолютно для других. Вот, например, ты помнишь, что ты вчера ела?

– Очень хорошо помню завтрак. Вчера меня не ограничивали в еде. Вчера было хорошо.

– Ну, перечисли.

– Что перечислять?

– Чем тебя вчера кормили.

– Не буду.

– Почему?

– Потому что слюнями захлебнусь. Я вам разве не говорила, что есть хочу как волк?

– Хорошо, я принесу тебе еду. Только позже.

– Вот принесёте, тогда и поговорим – и Милюль отвернулась к стенке, всем видом давая понять: соловья баснями не кормят.

Лена посидела несколько секунд, и ушла за едой, заперев за собой дверь. Вскоре она вернулась с миской и ложкой. Маслянистый запах моментально наполнил маленькую каюту. Этот запах уже был знаком Милюль. Так пахла вся еда на катере. Потому что вся тутошняя еда называлась макароны по-флотски.

– Дежурный сказал, ты уже полведра макарон съела. Боится, у тебя будет заворот кишок – сказала Лена.

– Пусть за свои кишки боится – отозвалась Милюль – давайте сюда ваши макароны.

Она забрала миску и ткнула в макароны ложкой. Получалось не так ловко, как вилкой, но тоже ничего. Макароны выпрыгивали, скатывались обратно в миску. Милюль не сдавалась и продолжала выуживать их, помогая себе пальцем.

– Поразительно – произнесла Лена.

– Что? – Милюль оторвалась от трапезы.

– Такого обжорства я ещё не видела. Судя по всему, у тебя отключились механизмы торможения. Организм не посылает в мозг сигнал о насыщении. Ты ешь как собака Павлова. Но у неё это всё отводилось в сторону через фистулу. Куда же у тебя девается?

– Всё на пользу – уверила Лену Милюль и громко рыгнула.

– Фу! – Лена помахала рукой перед носом.

– Да, меня уже за это ругали вчера – пожала плечами Милюль.

– Ну, так мы продолжим разговор? – спросила Лена.

– Вас интересовало, что я ела вчера на завтрак? – уточнила Милюль – Извольте слушать, я вам расскажу. Сначала мне дали меню, и уверяю вас, там был гораздо больший выбор, чем здесь. Я выбрала пять греческих салатов. Это овощи с брынзой. Очень вкусно и легко. Потом подали миноги в масле. В оливковом. Потом пироги. Очень большие. С капустой и с грибами. В меню были ещё блины с икрой, но я поскромничала. Съела десяток перепелиных яиц с рокфором и выпила шесть стаканов компота. Тётушка ела куриный бульон, пирог и пила чай с лимоном. Рассказать вам, что заказал Сергей Пантелеймонович?

– Догадываюсь.

– Как это вы можете догадываться?

– Могу догадываться и даже скажу, что он ел. Он ел ананасы и рябчиков жевал – сказала Лена желчно.

– Не угадали – улыбнулась Милюль – и, если честно, я не понимаю, почему ананасы и рябчики вызывают у вас отрицательные эмоции.

– А потому что это барство! – выкрикнула Елена и продолжила говорить хриплым голосом, словно сквозь застрявший в горле комок – Не для того мы голодали в Петрограде! Не для того мой брат лез под кулацкие пули! Не для того мы брали Зимний и выгоняли из страны белую сволочь, чтобы теперь ты, пигалица, рассказывала мне о буржуйском образе счастья! Всякое можно себе нафантазировать. Я и ожидала всякого, но не такого. Это что же за подлость? Что за нарыв образовался в твоём мозгу?..

– Позвольте полюбопытствовать – обратилась к Лене Милюль – насколько я только что поняла, вы делали много разных неприятных вещей. Неужели всё это лишь для того, чтобы я не могла по-человечески покушать?

Прищурившись, Елена несколько секунд молча взирала на Милюль, после чего понесла такую чушь, которую и понять-то было невозможно:

– Наш вождь – тут она уточнила – Владимир Ильич Ленин, предупреждал: «Когда умирает человек, его труп выносят из избы, а старый, умерший мир, это не труп. Его нельзя вынести. Он продолжает оставаться среди нас. Он разлагается. Он смердит!»

– Ну и мрачный у вас вождь – ужаснулась Милюль.

– Не сметь, мерзавка! – крикнула Лена – Не тебе, сопля, марать святое имя! Мы строим коммунизм, и таким как ты нет места в наших рядах! Может быть, у тебя, действительно душевная болезнь, но это не значит, что тебе всё дозволено! Это, знаешь ли, удобно прикинуться сумасшедшим, чтобы топтаться по святыням, без которых весь Мир не имеет смысла!

– Извините, я и не думала топтаться – смутилась, было Милюль, но Лена заорала так громко, что уши заложило:

– Молчать! Я поняла, откуда весь этот буржуйский бред! Не знаю, насколько ты больна, но то, что ты рассказала, говорит мне лишь за то, что голос крови в вас сильней всякого воспитания. Сильнее даже пионерской организации! Ты… Ты же ведь буржуйка!

– Кто я?

– Ты знаешь, что твоя мамаша из дворян?

Вопрос был поставлен прямо. Елена явно дожидалась ответа и требовательно сверлила взглядом растерянную девочку. Милюль пожала плечами:

– Вполне может быть. Почему бы и нет?

– Почему бы и нет? – передразнила её разгневанная женщина – Я бы спросила тебя, кто тебе это рассказал?

– Да, вроде бы, никто не рассказывал особенно. Меня это не занимало.

– Вот именно! Никто не мог тебе рассказать, что твоя матушка из графьёв, что она родила тебя в семнадцатом, а потом дала дёру вместе с твоим папенькой, буржуем. С двух лет тебя воспитывает Алёша, а он, в чём я абсолютно уверена, не мог тебе рассказывать о твоём контрреволюционном происхождении.

Тут Елена прервала поток новостей, чтобы перевести дух, чем Милюль воспользовалась и вклинила замечание:

– Это, конечно, очень интересно, но я чувствую, нам опять пора перекусить.

– Кто бы мог подумать – возопила Елена, игнорируя сказанное Милюль – что пионерка, будущая строительница коммунизма, воспитанная в семье красного командира вдруг вспомнит о своём буржуинском происхождении! Как это могло всплыть? Какой психиатр откроет мне тайну этого воспоминания? Не знаешь? Так я сама тебе скажу: Это у тебя в крови сидит! Это всё потому, что ты и есть гниющее тело того старого мира, который мы собираемся вынести отсюдова! Со всей земли!

– Хорошо – согласилась Милюль, и умоляюще протянула вперёд ладони – выносите меня куда хотите, но сначала дайте поесть!

Усилия девочки разобраться в околесице, которую несла взрослая, но несуразная тётя, поглотили всю энергию, которую дала ей миска с макаронами. Для того чтобы участвовать в этом бессмысленном разговоре, для того, чтобы понять, что за нелепый гнев заставляет женщину ругаться и угрожать, для того, чтобы просто продолжать жить, Милюль необходимо было срочно съесть чего-нибудь, хоть кожаный ботинок.