Текст книги "Милюль"

Автор книги: Вадим Шильцын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Экий ты засранец! – грозно пробасил Сергей Пантелеймонович – вот возьму я ремень, да всыплю тебе так, как твой отец позабыл!

– Полно вам, Сергей Пантелеймонович – урезонила его тётка Юлия – он же мальчик. Это всем мальчикам свойственно. Романтизм…

– В гробу я видал подобный романтизм! – возразил Сергей Пантелеймонович, и тут же пообещал – Стюарду я непременно сверну шею. Раззява! Сидит в конуре и не глядит за дверью. Его для чего на корабль поставили?

– Угомонитесь – посоветовала тётка – он, может и виноват, но как ему ожидать такого фортеля? Он тоже человек.

– Видал я этих человеков! Все как один! Только о чаевых забота.

– Давайте, я со стюардом сама поговорю, а то вы и впрямь на себя не походите…

– Вместе поговорим – заключил Сергей Пантелеймонович.

– Вот и ладненько – обрадовалась тётка Юлия и, уже обращаясь к Милюль и Алексею, предложила – Вера и Алексей, надеюсь, вам не будет скучно вдвоём, пока мы с Сергеем Пантелеймоновичем проведём переговоры со стюардом. Никуда не уходите из каюты.

– Посмотри, нянечка, какие тут игрушки! – воскликнула Милюль, поднимая над головой одну из фарфоровых кукол.

– Опять двадцать пять! – отозвалась тётка Юлия – Что за блажь целый день? Никакая я не нянечка!

– Да, тётя Юля – спохватилась Милюль – это я оговорилась. Извини. Ты знала, что в этом сундучке столько сокровищ?

– Час от часу не легче! – всплеснула руками тётка – Вот, вы, Сергей Пантелеймонович, своего племянника ругаете, а мне с моей не легче. У меня порой такое ощущение, словно ей всю память поотшибало. Вера, ты сама третьего дня эти куклы в сундук складывала и печалилась, мол, они стали неинтересными, играть в них стало скучно, а игрушечные украшения тебя больше не радуют. Неужто совсем позабыла?

– Совсем – развела руками Милюль – тут ей стало грустно и захотелось плакать. Она и заплакала, а Сергей Пантелеймонович засмеялся:

– Только один реветь перестал, как другая начала! Да вы, как я посмотрю, два сапога – пара!

– Милюль, хватит сырость разводить! – подсела к девочке тётка – раз уж такое дело, я подарю тебе сейчас то, что собиралась только вечером подарить.

Сказав так, тётка ушла в спальное отделение каюты. Милюль перестала плакать и стала ожидать неведомого подарка. В это время Алексей равнодушно переложил с места на место бесценные куклы и занялся разбиранием матрёшки.

– Вот! – воскликнула тётка, внося в залу сафьяновую коробочку – это украшение мне подарила моя няня. После завтра исполнилось бы пятнадцать лет, как я берегла эту волшебную брошь. Но вчера я решила: раз ты выросла из игрушечных украшений, значит, пора подарить тебе настоящее. Носи её до тех пор, пока не почувствуешь, что тебя нашёл твой Иван Царевич. Меня, кажется, уже нашёл (тут тётка скосила глаза на Сергея Пантелеймоновича и густо покраснела). В общем, с днём рождения тебя, Вера. А торт будет вечером.

Тётка открыла коробочку. Милюль разочарованно подняла брови. В коробочке оказалась та же лягушка из зелёного малахита, что вчера на пристани вручала ей нянечка. Милюль взяла украшение в руки. Не могло быть никаких сомнений. Она самая. Те же красные глаза, те же золотые корона со стрелой и с обратной стороны пузико из белого кварца.

– Да-а – протянула Милюль – я уже видела эту брошку.

– Конечно, видела – согласилась тётка – я её часто носила и она очень тебе нравилась.

Милюль не стала возражать. Она разглядывала брошь и размышляла о чудесах, происходящих в её жизни, о днях рождения, следующих один за другим, о странных переменах в окружающем мире, о словах Сергея Пантелеймоновича про водонапорную башню.

Каюту раскачивало всё сильнее. Алексей разобрал матрёшку и начал снова её собирать, когда тётка Юлия прервала затянувшуюся паузу:

– Ну, дети, вы тут поиграйте, а мы пойдём со стюардом поговорим. Нет ли у него чего-нибудь от морской болезни. Лимонов, например.

Тётка вышла, увлекая за собой Сергея Пантелеймоновича.

Когда они оказались в коридоре – корабль заметно качнуло и тётка, будто случайно, привалилась к Сергею Пантелеймоновичу. Она смутилась, упёрлась в его широкую грудь руками, и, потупившись, произнесла:

– Ах, извините. Кажется, качка усиливается.

– Да полно извиняться! Я вам очень благодарен, Юлия Ивановна, за то, что вы помогли мне вернуть с палубы моего сорванца – тут Сергей Пантелеймонович сам качнулся в сторону тётки, но избежал тесного соприкосновения, упёршись рукою в стену. Тётка, находясь между Сергеем Пантелеймоновичем и стеной, опять же возразила:

– Да что вы, Сергей Пантелеймонович, не стоит благодарности. Я понимаю, что такое дети, и как человек переживает за них. Вся душа переворачивается, стоит только подумать, вдруг с ними что-нибудь случиться! – она подняла раскрасневшееся лицо и вперила очи в глаза потомственного купца первой гильдии. Корабль вновь качнуло, но Юлия устояла, прижавшись к стене. Сергея же Пантелеймоновича отшатнуло к стене противоположной.

– Всё равно, вы героическая женщина! – заявил он, не отводя взгляда – Я буквально преклонён перед вашей смелостью. Буря всё сильней с каждой секундой, а вы вышли на палубу и, как матрос, держали равновесие!

– Это не я держала равновесие, но вы держали меня. Боюсь, что я даже была вам обузой.

– Отнюдь нет, Юлия Ивановна, отнюдь нет! – воскликнул Сергей Пантелеймонович. В этот самый миг корабельная качка вновь кинула Юлию Ивановну в его объятия. Сергей Пантелеймонович принял её открытой грудью, обнял её стан обеими ручищами и поцеловал в сахарные уста.

Так они и замерли, целуясь посреди коридора, и никакая качка не могла уже разорвать их объятий. Тут, совершенно некстати появился стюард. Он деликатно кашлянул в кулак, не подозревая, что уподобляется в сей миг библейскому богу, низвергнувшему мужчину и женщину из райских кущ на грешную землю. Юлия Ивановна смутясь, отвернулась. Сергей Пантелеймонович, напротив, проявил мужественное рыцарство. Он оградил Юлию Ивановну от наглого взора супостата мощным плечом и спросил наглеца:

– Чего тебе надобно, голубчик?

Стюард изобразил смущение и даже притворно покраснел. Но по его глумливым речам вскоре стало ясно, что ничерта он, подлец, не смущается:

– Господа, шторм усиливается – сказал он довольно развязным тоном – в силу некоторых обстоятельств, мы вынуждены идти бортом к волне. Корабль будет сильно качать. Во избежание травм капитан настоятельно рекомендует всем пассажирам вернуться в каюты и принять горизонтальное положение.

Стюард стоял по центру коридора и умудрялся не кидаться на стены. Сергей Пантелеймонович, которому подобное равновесие давалось с трудом, строго обратился к нему:

– Милейший, мы как раз тебя ищем.

Тут Юлия Ивановна вспомнила, что именно стюарда они только что отправились искать, и спросила его прямо, без обиняков:

– Вы зачем оставили выход без присмотра? У нас мальчик шести лет, будущий офицер, выбежал на палубу и мы его еле вернули!

– Прошу извинения, мадам – ответил мошенник – господа из третьего нумера отказывались покидать палубу. Мне пришлось долго их уговаривать. Наверное, в это самое время я и не уследил…

– Можешь не оправдываться – благородно простил его Сергей Пантелеймонович – юному герою даже полезно ощутить силу стихии морской. Ты мне, лучше вот что скажи: Не будет ли у тебя какого лекарства от морской болезни? У нас тут малые дети, так что…

– Сию минуту по каютам разнесут лимонные леденцы. Не извольте беспокоиться. Я уже послал в ресторан человека. Единственно, я опасаюсь, он там может замешкаться, а через некоторое время выходить на палубу станет опасно. Придётся как-то потерпеть.

– Ну, это – форменное безобразие! Я вот сейчас пойду в каюту и свяжусь по телефону с капитаном – припугнул стюарда Сергей Пантелеймонович.

Стюард изобразил испуганное лицо:

– Ах, да, конечно, я сам сейчас же отправлюсь в ресторан! – он развернулся и стал удаляться, по-морскому борясь с качкой. Когда он открыл дверь и скрылся за нею, Сергей Пантелеймонович сказал задумчиво:

– Судя по упадку дисциплины, сильная буря надвигается.

– Вы полагаете, нависла какая-то опасность? – спросила Юлия Ивановна.

– Судите сами, Юлия Ивановна – если бы никакой опасности, зачем подчинённому спорить с начальством? Тот, посланный человек, давно бы уже вернулся из ресторана. А когда опасность, то своя шкура дороже должностных условностей.

– Но это только у лакеев так заведено – возразила Юлия Ивановна.

– Так, если бы на корабле были одни лишь благородные люди, никто бы надвигающейся опасности и не заметил.

– Неужели мы потонем?

– Вот, тоже, глупости! – Сергей Пантелеймонович прыснул в бороду, но, взглянув в расширенные очи Юлии Ивановны, поправился – Оставьте эти настроения. Только по палубе ходить опасно. Тут же мы как у Христа за пазухой.

Они смотрели друг другу в глаза и, чёрт знает, какое электричество металось по коридору меж ними. Юлия Ивановна видела спокойный, умный, и слегка лукавый взгляд большого сильного мужчины. Его же взор неуловимо скользил по слегка раскосой линии её век, задерживаясь на каждой реснице. Вместе с тем – он всем сердцем ощущал вызов в направленных прямо на него очах. Странное томление, пробуждённое самыми разными ощущениями, возникшими одновременно, сковало его жесты. Даже говорить приходилось сквозь какую-то препону, сквозь лёгкий столбняк.

Сергей Пантелеймонович вздохнул судорожно и сказал голосом, полным боли и мольбы:

– Пойдёмте ко мне в каюту!

Юлия Ивановна не нашлась, чем возразить. Они молча ворвались в восемнадцатый нумер и, не сговариваясь, кинулись друг другу в объятия. Что делать? Эти любящие сердца были созданы друг для друга.

* * *

Рак-рассказчик, он же рак-отшельник пафосно возвёл обе клешни к небесам и торжественно заголосил:

– Есть на земле вещи несоизмеримые, ибо существуют сами по себе и соизмерять их друг с другом невозможно! Но, несмотря на свою несоизмеримость, они подобны, потому что потрясают воображение, живут одними законами вселенной и являются проявлениями божественного промысла! Принято считать, будто природная стихия есть нечто несокрушимое, неуправляемое и даже опасное. Людям свойственно преклоняться перед стихией, иногда вступать с нею в борение, даже пытаться её покорить, но всё равно в результате вновь преклоняться перед её мощью, неистовством и неизмеримостью.

А я вам так скажу: шторм, бушевавший за бортом корабля, был в тот миг ничем по сравнению с той страстью, которая разгорелась промеж Юлией Ивановной и Сергеем Пантелеймоновичем. Пароход кренило то вправо, то влево. Плотные и безжалостные морские валы ударяли в борт, сотрясая металлический корпус.

Стороннему наблюдателю показалось бы, может, что нет ничего опаснее и вреднее для корабля, чем эти безжалостные атаки взбеленившейся воды. Стороннему – да. Но не нам. Мы-то знаем, что в этот самый миг внутри корабля, а точнее в каюте номер восемнадцать разыгрывалась куда более неудержимое и неуправляемое действо! Никакой, даже десятикратно усиленный шторм не мог бы помешать той стихии, которая бушевала в восемнадцатом нумере! И уже не ответить: от шторма ли вздрагивали бокалы и бутыли в баре? От шторма ли тряслись и дребезжали окна в каютах? Шторм ли напрягал многочисленные заклёпки судна, носящего имя известного русского полярника?

Знал ли капитан, мужественно стоявший в этот миг на мостике, тот самый капитан, который одним видом потряс воображение маленькой Милюль, до чего ничтожна его борьба? В то же самое время, когда нос корабля то и дело нырял в пучину, когда волны перекатывались через палубу, и порой мерещился девятый вал, внутри находились люди, которым не было до того никакого дела. Стихия, захватившая их, была в сотни, в тысячи раз сильнее, но они не боролись с нею, а, находясь в её власти, сами её создавали.

Корабль то взмывал вверх и стонал всеми своими железами на гребне великанской волны, то проваливался в саму преисподнюю так, что тёр килем лысую башку сидящего на дне морского царя. Не знаю, пароход ли стонал, и Нептунова ли голова билась об его днище? Нет, мои милые, объяснения происходившему в каюте номер восемнадцать и нет приборов для измерения его продолжительности. Может быть, оно длится до сей поры? Вполне может быть, ибо речь идёт о параллельном существовании двух стихий. Никому неизвестно, чья стихия, морская, либо человеческая взяла бы верх, но тут раздался, как всегда неуместный стук в дверь каюты.

Юлия Ивановна выскользнула из объятий Сергея Пантелеймоновича, подбежала, неслышно касаясь босыми ногами ковра, к двери и, приоткрыв её, выглянула наружу одним глазом.

За порогом стоял мокрый от бури стюард. Взгляд, которым он одарил Юлию Ивановну, был укоризненным, хоть и слегка пьяным. Стюард протянул пакет и сказал:

– Вот, вам, барыня, леденцы. Иногда помогают-с. Но, смею заявить: погода такая наступила! Хороший хозяин собаку за дверь не выставит. Я уж хотел, было не возвращаться вовсе, но всё-таки, это моя служба-с. Выпил немного для храбрости и прошёл-с через палубу-с. Тут шторм такой-с, что дверь в коридор-с настежь распахнуло-с. Я её еле-еле закрыл-с.

– Мерси – ответила Юлия Ивановна и хотела, было затворить дверь, как стюард довольно ловко подставил в щель ботинок. Она не ожидала такого хамства от прислуги и остолбенело уставилась на наглеца.

– Вознаграждения не плохо было бы-с за геройство-с… – заявил хам.

– Обождите минуточку – попросила Юлия Ивановна.

– Буду ждать тут-с – пообещал лакей и на этот раз не воспротивился закрыванию двери.

Юлия обернулась к Сергею. Он уже накинул пиджак и доставал купюру:

– Сейчас я выдам ему за геройство – пообещал он, засовывая кошелёк во внутренний карман – он у меня получит и кнута и пряника в одной упаковке.

– Не стоит его наказывать, Серёжа, погода и впрямь не пляжная. Давай, я ему твой рубль сейчас вручу, а о дисциплине ты побеседуешь с ним в другой раз, а-то теперь ты уж больно в растрепанном виде. Он и бояться станет и зубоскалить. Конфуз.

Сергей смутился:

– Твоя правда, Юленька. Хоть это и не педагогически. Держи вот, отдай мерзавцу. Пускай отвяжется.

Юленька приняла ассигнацию и, приоткрыв дверь, вручила её стюарду.

* * *

Старый рак замолчал, лениво шевеля челюстями. Рак-доходяга воспользовался паузой и спросил:

– Не объясните ли вы, о мудрейший, что такое ассигнация?

– Какая разница! – махнул мудрейший клешнёй – Разве об ассигнациях мой рассказ? О кораблях ли? Неужто я решил поведать о стюардах, леденцах и прочей ерунде? Я почём зря трясу воздух, в то время как главная героиня моего повествования осталась в каюте номер семнадцать, и я о ней как-будто забыл. А она сидит там, в обществе неразговорчивого мальчика, держит в руках брошку в виде малахитовой лягушки и не знает, что ей теперь делать и как дальше жить. Всё, что должно было оставаться неизменным в её жизни, поменялось, а то, что должно было пройти и смениться, осталось нетронутым. Вчера был день рождения, сегодня опять он. Вчера подарили брошку, а нынче сызнова. С другой стороны, вчерашняя няня стала тёткой, и всё остальное вокруг похоже на то, да не то. От такой расстановки того и гляди, с ума сойдёшь. Вот и думает себе Милюль: «Может, я сплю? Может, мне это всё снится? А что, бывают такие смещения во сне. Где ещё им быть? Не в жизни же!»

Пока она так сидела, да размышляла, Алексей собрал матрёшку, залез в сказочный сундук и достал оттуда картонную коробку, на лицевой стороне которой была нарисована крепость с храмами и колокольнями. Старорусской вязью там же было написано: «Сергиевъ посадъ». Он открыл крышку и извлёк аккуратно уложенные детали макета Сергиевой Лавры.

– Совсем другое дело! – оценил мальчик находку – Вижу, никто этот макет ещё не собирал…

– Чего тут собирать? – отозвалась Милюль – Это неинтересно.

– Вовсе даже наоборот – возразил Алёша и, уложив на пол рельеф, с вырезанными в нём аккуратными гнёздами для стен и строений, начал собирать макет Лавры. Милюль следила за точными и аккуратными действиями юного конструктора и по мере того, как маленькие монастырские стены, церковки с золотыми куполами и мизерными крестиками вставали на положенные места, создавая точную копию архитектурного ансамбля, увеличивался её интерес к личности маленького молчуна.

– За что тебя Сергей Пантелеймонович взгрел? – спросила Милюль.

– Дядька то? – уточнил Алёша – А кто его знает. Я стою себе на палубе, никого не трогаю, вдруг они с твоей тёткой подлетают, и давай орать как резанные.

– Так ты на палубу сбежал?

– Не сбежал, а вышел. Чего мне в каюте сидеть?

– Сам капитан велел господам и дамам пройти в каюты!

– Верно. А я по-твоему кто? Господин, или дама?

Милюль рассмеялась от такого вопроса:

– Ну, что не дама, это точно.

– Вот то-то. Я и не господин. Я мальчик Алёша, покоритель морей. Так с чего мне торчать в каюте? Я должен своими глазами видеть бури и шторма, чтобы научиться их покорять.

– Иди вон, к окну и видь своими глазами.

– Сейчас. Сложу макет до конца и пойду – пообещал покоритель морей.

Милюль пододвинулась к нему поближе. Макет был уже почти готов. Алёша вставлял в дырочки маленькие деревца на ножках-гвоздиках.

– Вот тут не хватает самого главного – сказала Милюль, и положил на площади перед главным собором свою брошку-лягушку.

– Её там нет – возразил Алеша.

– Значит, будет – улыбнулась Милюль.

– Ну, ладно – Алёша встал и, покачиваясь вместе с каютой, подошёл к окну. Постоял там некоторое время, всматриваясь в ревущую тьму сквозь потоки стекающей по стеклу воды. Неудовлетворённо хмыкнул и сказал:

– Смотреть на бурю сквозь стекло – это удовольствие для изнеженных девчонок. Мы сидим тут как кроты, а в это время капитан стоит на мостике, не защищённый никакими стеклами.

– Не может быть! – воскликнула Милюль, вспомнив белый китель и белую фуражку капитана – он же может намочиться!

– А, может быть, он хочет быть мокрым? – спросил запальчиво Алёша – Вам, девчонкам, не понять, что такое настоящий капитан! Настоящий капитан всегда мокрый! А когда корабль входит в полярные воды, у капитана на носу вырастает такая сосулька, что мешает ему поворачивать штурвал.

– И как же он поворачивает?

– А вот так! Вместе с головой и поворачивает – и Алёша довольно потешно изобразил, как капитаны головой и руками одновременно поворачивают штурвалы. Милюль рассмеялась, а Алёша с неожиданной серьёзностью в голосе предложил:

– Пойдём на палубу, на бурю посмотрим?

– Вот ещё, глупости! – возмутилась Милюль – Мало тебе досталось? Теперь ты хочешь, чтобы и меня из-за тебя наругали?

– Не наругают! – пообещал Алёша – Они сейчас стюардов воспитывают. А мы мигом, выбежим на палубу и обратно.

– И зачем же нам выбегать? – резонно поинтересовалась Милюль.

– Чтобы на самом деле ощутить, что такое буря в море.

– Нет. Это глупые фантазии, как говорит тётя Юлия.

– Ну, давай, хоть краешком глазика, через дверь глянем? – Алёша просил, но просил не так заунывно и гнусно, как просят занудные дети, а наоборот, азартно и увлечённо. Он демонстративно предвкушал несказанные радости, которых так хочется в жизни. Его глазки горели восторгом, все его интонации выдавали с трудом сдерживаемый азарт грядущего приключения и, конечно же, детский этот азарт стал постепенно просачиваться в Милюль.

«Почему бы и не пойти? – спросила Милюль саму себя – почему бы не ощутить упругий ветер и солёные брызги, не посмотреть на страшные волны, которые грозят кораблю неминуемой погибелью? Почему бы не ощутить себя на минуточку бесстрашным капитаном, или пиратом, грозой морей?»

– Ну, пойдём. Уговорил – решилась она, и дети выскользнули в коридор.

Они стремительно и неслышно прошмыгнули мимо длинного ряда номеров, быстро достигли выхода на палубу и остановились около него.

– Ну, что теперь? – спросила Милюль.

– Теперь пойдём! – ответил Алёша и толкнул дверь. Дверь не поддалась.

– Заперто что ли? – пробурчал мальчик и навалился на дверь всем тельцем. На этот раз дверь сдвинулась, приоткрылась на несколько сантиметров, впустила в коридор порцию холодных брызг, и снова захлопнулась. Алёша повернул к Милюль удивлённое лицо, и, пнув дверь ногой, попросил:

– Помоги. Мне одному не справиться!

– Тоже мне, герой! – Милюль скорчила презрительную гримасу, но тут же и решила помочь. Вдвоём они навалились на упрямую дверь. Дверь упиралась, то поддаваясь, то наоборот, давя на них, будто кто-то пихал её с той стороны. Совместными усилиями Милюль и Алексей толкали её, пока она, наконец, не пошла вперёд.

Едва отворившись, дверь тут же распахнулась настежь, вывернулась наружу. Злой, холодный дождь ударил Милюль сразу со всех сторон. Алексея сбило с ног и поволокло по мокрой, накренившейся палубе. Милюль же повисла на припёртой ветром к стене двери и никакая сила не смогла бы разжать её рук.

– Держись! Я тебе помогу! – крикнула Милюль вслед стремительно уползающему Алёше, но оторваться от дверной ручки было слишком страшно.

– Господи, только бы он не утонул! – взмолилась она, потеряв Алёшу из виду, а ветер с брызгами всё бил и бил её. Милюль поняла, что иного выхода нет, надо срочно идти на помощь. Тогда Милюль ухватилась за перила, шедшие вдоль стены и, держась за них, стала медленно передвигаться сквозь мокрый полумрак бури. Периодически ветер обрывался, но тут же спохватывался и кидался с новой силой. Корабль шатал девочку во все стороны, то отрывая от стены, то ударяя в неё.

Добравшись до угла, Милюль – завернула за него и оказалась в относительно безветренном месте. Дождь и ветер били не прямо в нос кораблю, а немного наискось, поэтому здесь было спокойнее.

– Милю-у-уль! – донеслось от перил ограждения.

Милюль вгляделась в серую дождевую мглу. Перила, идущие вдоль борта виделись смутно, но именно от перил исходил этот зов. Милюль разглядела тёмное пятно. Оно находилось чуть дальше, там, где свирепствовал дождь. «Алёша зацепился за ограждение – мелькнула догадка – Надо пробраться к нему».

Милюль дождалась, когда палуба перестала медленно заваливаться вправо по ходу движения корабля и начала обратный ход. Когда крен стал терпимым, она оторвалась от стены и по мокрым доскам заскользила к перилам. Палуба продолжала штормовое движение и, вскоре крен стал настолько велик, что, Милюль прижало к ограждению. Присев и опираясь о решётку, она двинулась в сторону тёмного пятна, выползла из-под прикрытия стены и колючки дождя снова обрушились на неё.

Дождь пробивал одежду. Руки же и лицо, ничем не прикрытые, совсем онемели. Постепенно палуба прекратила крениться влево, и начала обратное движение. Не прошло и нескольких секунд, как Милюль стало отрывать от левого борта, тащить в скользкую серую непроницаемость. Тогда, чтобы не уползти по скользким доскам в мокрую бездну, Милюль просунула между стоек перил ногу и руку, и повисла на них. Только когда корабль вновь выпрямился и начал заваливаться влево, она отцепилась от ограждения и проползла вперёд, чтобы снова зацепиться и висеть так до следующей возможности. Постепенно, метр за метром, Милюль добиралась до Алексея, пока, наконец, не добралась и не повисла рядом.

Он, так же, как и она, зацепился, просунув сквозь ограждение руку и ногу. Обоих детей то наваливало на перила, то начинало тащить в сторону палубы, но они продолжали висеть, ухватившись за железные прутья.

– Ты можешь двигаться? – прокричала Милюль в грохочущую мглу.

– Что? – не расслышал Алёша. Тогда Милюль приблизила лицо вплотную к его уху и изо всех сил заорала:

– Ползи за мной! Там спокойнее! Можно добраться до стены, и вернуться!

– Я не могу! У меня руки не слушаются!

У Милюль, висевшей таким же образом, как и Алексей, руки, тоже перестали чувствовать что-либо. Тем очевиднее сознавала она: времени терять нельзя!

– Ползём рывками, как палуба сюда наклонится! – крикнула она мальчику в ухо.

Когда палуба вновь стала крениться на их сторону, Милюль отцепилась от прутьев, проползла полметра назад и зацепилась снова. Алексей последовал, было, её примеру, вынул из решётки ногу, но палуба уже начала движение в обратную сторону и его неудержимо потащило от перил. Он закричал. Ноги и тело отъехали от борта. Теперь он висел лишь на одном локте и рука, не слушаясь его, начинала медленно распрямляться. Милюль зажмурилась: «Вот сейчас его оторвёт и утащит к другому борту, а потом – так и будет катать по палубе и бить об решётки. Бить и бить до смерти.

Держась левой рукой за стержень решётки, она рванулась вперёд, проскользила по дуге и схватила правой рукой уже отъезжающего по палубе мальчика за онемевшую кисть. Теперь они вместе – висели на одной Милюлиной руке. Если бы это продлилось чуть дольше, они бы непременно, оторвались, но палуба, совершая равномерное качание, уже выравнивалась. Потом она стала крениться в другую сторону, и детей вновь потянуло к перилам. Милюль дёрнула мальчика, подтянула к себе, а потом неимоверным усилием толкнула в спасительном направлении.

Алёша пополз, прижатый к ограждению, туда, куда толкала его Милюль. Он не заметил, не почувствовал, что крен снова стремительно меняется в опасное для него положение, но заметила Милюль. Она схватила его за ноги обеими руками, ногами же зацепилась за стойки перил. Когда корабль оторвал Алёшу, чтобы утащить к противоположному борту, она повисла, точно мартышка, и не дала мальчику пропасть.

То проталкивая Алексея вперёд, то удерживая от неминучего падения, Милюль продвигала его к относительно безопасной зоне между каютами и перилами. Это продвижение длилось бесконечно долго. Так долго, что Милюль потеряла ощущение времени. Она попеременно толкала и держала, толкала и держала мальчика, а ледяная вода всё сыпалась и сыпалась на неё.

Дотащила ли она его? Наверное, дотащила, но Милюль не узнала об этом. В конце концов, силы покинули её, и тогда корабль поволок Милюль по скользкой палубе, разогнал и ударил со всей дури о противоположный борт.

Пароход, служащий убежищам для всех, оказавшихся посреди бушующего моря, для неё, Милюль, стал беспощадным палачом. Он катал её по палубе, с силой ударяя о железы. Ей было больно, но на то, чтобы кричать, или звать на помощь, уже не осталось никаких сил.

* * *

Старый рак печально оглядел сородичей. Все слушали внимательно, но ни в одном взгляде, ни в одной рачьей морде не отражалось и капли сострадания. Тогда он вздохнул и продолжил:

– Эх, братья мои! Та форма жизни, о которой идёт речь, далека от нас, нелепа и безумна. Она может вызывать научный интерес, но не сочувствие. Тем не менее, именно для того я всё это и рассказываю, чтобы вы могли себе представить, как там, среди непонятной для нас фауны присутствует жизнь божественного духа. То самое необъяснимое, которое заставляет шевелиться и переживать всё живое на земле.

Физическая боль, пусть и в иной форме, чем у нас, но так же касается и людей. Когда эта самая боль становится бесконечной, когда каждая секунда жизни приносит новые страдания, то само бытие становится нестерпимой пыткой. Любая живая тварь спасается от боли и стремится её миновать. Даже в самом безнадёжном случае она ищет средства спастись.

Когда же все возможности исчерпываются, сама природа приходит на помощь и посылает нам то, что есть у неё про запас. Иногда в этом запасе остаётся совсем немного средств. У нас накопилось множество приёмов, чтобы отвлечь себя от физических и духовных страданий.

Есть они и у людей. Люди прибегают к анестезии, они употребляют самые разнообразные зелья от алкоголя до наркотиков, чтобы только не страдать, но страдания догоняют несчастных и продолжают бесконечную пытку, потому что каждому отмеряно претерпеть свою боль, как бы он ни уворачивался. А любая анестезия есть лишь слабое подражание великому изобретению вселенной под названием небытиё. Оно, представьте себе, есть.

Небытиё настигает нас в короткий миг, когда мы проваливаемся в сон, когда, перегревшись на солнцепеке, мы теряем сознание, когда мы впадаем в анабиоз, чтобы переждать то, что перетерпеть немыслимо. Никто не может измерить небытиё, потому что у него нет настоящих размеров. Со стороны мы видим, как наш соплеменник пробыл в небытии несколько секунд, а самому соплеменнику думается, будто прошла неделя. Так же и наоборот. Нет у меня образов и примеров, чтобы отобразить вам то странное место, находящееся за пределами жизни. Потому мы и говорим об умершем: «Его не стало».

Так вышло и с Милюль. Закончилось её мучение. Прекратились её попытки осознать происходящее. Не только боль, но даже возможность памяти о радостях и огорчениях прекратили быть для неё. Всё прекратилось. Иными словами, она ушла в небытиё.

Алёшу удалось спасти. После того, как стюард принёс леденцы в восемнадцатую каюту, Юлия Ивановна решила навестить детей. Она оставила Сергея и, прихватив кулёк, пошла в семнадцатый номер. Там она обнаружила каюту пустой. Ощущение страшной потери скользкой медузой провалилось ей внутрь. Она кинулась в спальное отделение, с тающей надеждой заглянула под нижнюю полку двухъярусной кровати. Конечно же, там никого не было. Рассыпав конфеты по полу, сама не своя от мрачных предчувствий, Юлия Ивановна выбежала в коридор, толкнула дверь в каюту Сергея Пантелеймоновича и закричала:

– Дети пропали!

Потом по шатающемуся коридору она подбежала к выходу на палубу. Дверь оказалась затворена. Стюард, возвращаясь с леденцами, увидал её открытой и посчитал нужным закрыть, да запереть от греха подальше.

Долго билась Юлия Ивановна, пытаясь отворить злосчастную дверь, пока подоспели стюард и одевшийся Сергей Пантелеймонович. Взялись искать в каютах. Стучались во все номера. Только выяснив, что нигде детей нет, они отворили дверь и, преодолевая страшную бурю, продолжили поиски во мраке, на танцующей палубе. Алексей нашёлся там, куда тащила его Милюль, в проходе, огибающем пассажирские каюты. А вот самой Милюль нигде не было.

Я мог бы рассказать о том, как билась в рыданиях Юлия Ивановна. Рассказал бы о том, как безуспешно пытался утешить её Сергей Пантелеймонович. Я мог бы рассказать о горе и страданиях всех людей, причастных к жизни несчастной девочки Веры, которую так нелепо выбросило из нашего мира. Но ни о чём этом я рассказывать не хочу.

Старый рак выпростал из-под раковины длинные волосатые ноги и поднялся, чтобы ползти к морю.

– Жаль, что всё кончилось – вздохнул зелёный бородач – вы так занимательно рассказывали, старейший, что мне порой казалось, будто речь идёт не о каких-то там людях, а о нас, о разумных существах.

Да ничего не кончилось! – возразил старейший – Мы в самом начале, но прилив зовёт меня на морское дно. Надеюсь встретить вас вскоре, чтобы продолжить мою фантастическую историю. У меня есть ещё, чем всех вас удивить. Придёте?