Текст книги "Милюль"

Автор книги: Вадим Шильцын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она гневно стукнула лбом по препоне. Препона дёрнулась, затряслась как пузырь, и вибрация отдалась по всему телу Милюль: «А! Трястись!?» – гневно возопила девочка и вцепилась в мягкую, полупрозрачную плёнку препоны ртом. Плёнка поддавалась, но не прокусывалась. Милюль отчаянно дёргалась всем телом, боролась с ней, грызла её, но всё тщетно.

Наконец она устала и собралась в компактный комок: «Надо отдохнуть. Я – неумеха. Я – ничтожество. Я не могу справиться с такой мелочью, с прозрачным пузырём!» Она сидела неподвижно внутри своей тюрьмы, когда кругом что-то происходило, что-то менялось. Она томилась от осознания бездарной потери драгоценного времени, и не на что было уповать.

«Это – тюрьма. Тюрьма!» – твердила Милюль, а мимо проплывали тени, в которых смутно угадывались такие же существа, как и она. Во всяком случае, внешне они были похожи.

«Они подобны мне, но они не я – подумалось ей – они не могут быть мной, потому что чувствую-то я только себя. Вот она, самая главная несправедливость: я сижу тут, а они там свободно перемещаются куда захотят, и, ведь, едят же, едят, когда я голодаю!»

Милюль открыла пасть и закричала: «Сволочи! Паскуды! Помогите, гады!», но никто не помогал ей. Неожиданно снаружи раздалась очень тревожная вибрация. Милюль стало страшно, и она замерла, забыв о случившемся душевном порыве. Большое и тёмное надвигалось из глубин неизвестности. Все те мелкие, что суетились и двигались – пропали, а Это – всё надвигалось и надвигалось, загораживая собой полмира.

«Докричалась – констатировала пленница своей препоны – это конец» – а дальше с ней произошло нечто неожиданное. Будто бомба взорвалась в животе, уничтожив и былое отчаяние, и мысли, и саму память. Не помня себя, Милюль мгновенно развернулась в своём пузыре и резко выпрямилась, превратившись на миг в гвоздь, в вектор, в дрожащую прямую, пронзающую вселенную насквозь. Препона лопнула и Милюль – стрелой полетела сквозь зеленоватый, холодный мир.

«А-а-а-а-а-а!» – орала она, несясь по прямой и, удивительным образом видя со стороны, как огромные зубы чудовища сомкнулись сзади, поглотив пустую оболочку её былого заточения.

* * *

Рассветное солнце ударило в глаза, стирая ужасное наваждение, которое оказалось всего лишь сном. Сном долгим и муторным. Сном, вобравшим в себя и ужас и радость и разочарования и чёрт знает чего ещё. Что бы там ни снилось Милюль, всё оказалось в прошлом. Более того, в несуществующем прошлом, в том, которого и не было вовсе и не о чем вспоминать. Милюль прикрыла глаза рукой и отвернувшись к стене, упёрлась в неё коленками.

– Стоп. Какая ещё стена? – подумала она – кровать под зелёным балдахином стояла посреди спальни, а не у стены. Милюль потянулась не открывая век, перекатилась на другой бок и упала с койки на пол.

– Ничего себе! – вырвалось у неё. Милюль села. Сверху свесилось озабоченное и очень родное женское лицо в обрамлении распущенных волос.

– Ой, упала! – без всяких волнений констатировала женщина.

Милюль вглядывалась в это лицо, пока оно не скрылось там, наверху. Но и потом она продолжала размышлять: кто это там был? С одной стороны, там могла быть только нянечка. И все черты той незнакомки были как у нянечки. Тот же луноликий контур лица, тот же маленький, мягко вылепленный носик, те же серые, чуточку раскосые глаза. С другой стороны, было в том лице нечто иное, новое, не вчерашнее. Наконец Милюль решила прекратить думать глупости. Нянечка – она и есть нянечка и некому там кроме неё быть. Милюль позвала:

– Нянечка, зачем ты забралась на балдахин?

– Что? Как ты меня назвала? – лицо женщины вновь показалось наверху. Вглядясь в него сызнова, Милюль с неожиданным испугом сообразила: это не нянечка! Это чужая, хоть и неведомым образом родная тётя!

– Вы кто? – спросила Милюль, больше всего желая, чтобы тётя всё же назвала себя нянечкой, а никак иначе. Но тётя вообще никак себя называть не стала, а, состроив озабоченную физиономию, поинтересовалась:

– Ты чего это, Веруся, сильно головушкой тюкнулась?

– Не сильно – ответила Милюль – только я не Веруся.

– Кто же ты, если не секрет? Вождь краснокожих?

– Я Милюль – сообщила Милюль, удивляясь тому, как можно этого не знать. Женщина сверху неожиданно рассмеялась и возразила:

– Нет, Веруся, Милюль это я. А вот ты, видимо, всё-таки основательно ушиблась, когда с полки сверзилась. Ну, ничего. До свадьбы заживёт… кстати, с днём рождения.

Последние слова показались Милюль совсем нелепыми. День рождения-то был вчера, а не нынче! Она оглядела спальню, торопливо скользя взглядом по предметам. Не было в каюте ничего такого, за что можно было бы зацепиться как за напоминание про бесследно ускользнувший день. Другая каюта. Совсем не та спальная комната. Пытаясь вернуть хоть кусочек прежнего порядка, Милюль поправила женщину:

– День рождения у меня был вчера, в субботу.

– Да нет же – возразила та, слезая по приставленной к двухэтажным кроватям лестнице – не бывает у людей двух дней рождения подряд. Уж поверь мне. Если сегодня двадцать третье июня седьмого года, воскресенье, то вчера, в субботу, никаких дней рождений я не замечала. Вставай, фантазёрка. Хватит сидеть на полу.

Но Милюль заупрямилась и предприняла ещё одну попытку прояснить ситуацию:

– Мы вчера сели на лайнер «Святой Виталий». Верно?

– Ничего себе, лайнер! – воскликнула женщина – Да на этом корыте по морю страшно плавать! Полторы палубы! И никакой не святой, а просто «Виталий Ширшов». Самый обычный пароходик.

– Мы в семнадцатом нумере. Верно? – не унималась Милюль.

– Верно – согласилась женщина, ведя её под руку к двери.

– Напротив нас восемнадцатый. Там живут Пантелеймон Ильич и его младший сын Сергей. Кадет. Без пяти минут юнга…

Женщина приостановилась, задумчиво хмыкнула, и, подумав немного, понесла такую несусветную чушь, разобраться в которой Милюль не смогла бы никогда:

– Удивительно! Просто удивительно, какие невероятные совпадения! Ты гениальный ребёнок, Веруся! Я бы сама никогда не подумала, что история может до такой смешной степени повторяться! Но с чего ты могла это взять? Тебе это положительно не может быть известно! Тебя же не было на земле в девяносто втором году! Совсем не было… – она почесала нос, и неожиданно заключила – Впрочем, зная Сергея Пантелеймоновича, ты вполне могла догадаться, что его отца звали Пантелеймоном.

Пока женщина говорила всё это, они перешли из одного отделения каюты в другое, являющееся сильно уменьшенным, жалким подобием вчерашней залы. Обтянутый кожей диван стоял у стены. Перед диваном был маленький столик, никак не пригодный ни для ужина, ни даже для завтрака. На ковре в углу громоздились чемоданы и коробки. Штора едва доставала до узенького подоконника и никак не напоминала вчерашние гардины до полу.

Женщина подошла к единственному в каюте высокому зеркалу и завертелась перед ним, продолжая городить один вздор за другим:

– Да, я теперь припоминаю – говорила она, расчёсывая длинные каштановые волосы – Пантелеймон Ильич был такой огромный! Словно межконтинентальный лайнер! Но и Сергей, как видно, весь пошёл в отца. Кажется, он и теперь, как пятнадцать лет назад, не обращает на меня внимания. Или это он так смущён? А вдруг он тоже помнит, как мы встречались в прошлом веке? Надо будет обязательно спросить. Очень статный кавалер и весьма обходительный. Это так романтично, Веруся. Спасибо, что напомнила – тут женщина сделала задумчивое лицо, и заговорила ещё непонятнее, чем прежде – Интересно, у него есть жена? Впрочем, у такого мужчины как Сергей Пантелеймонович, наверняка много женщин, даже если он и женат. У меня, конечно, нет никаких шансов. Хотя, с другой стороны, я достаточно привлекательна. Если бы ноги были чуть подлиннее, да вот здесь, на талии чуть-чуть… но, зато у меня большие ресницы, и глаза есть. Да, я не лишена женского обаяния…

– Нянечка вы мне, или чужая тётя – оборвала Милюль поток нелепых откровений – но я ребёнок, а вы несёте при мне такую чушь… я даже не знаю, что теперь делать.

Женщина легкомысленно улыбнулась, и возразила:

– В общем-то, конечно, ребёнок. Но, во-первых, я тебе никакая не чужая, а самая родная тётка. Во-вторых, ты уже взрослый ребёнок. Пора понимать, что жизнь полосата и волосата.

– Что? – опять не поняла Милюль.

– А, ладно! – протянула, потягиваясь, родная тётка, и ни с того, ни с сего спросила – Чего это ты, Милюль, на пол сверзилась?

Неожиданные повороты движения тёткиной мысли, как и сам факт превращения нянечки в эту самую родную тётку, встали бы непреодолимым препятствием для здравомыслия взрослого человека, но детская психика гибче. Пока человек маленький, он задаёт вопросы и продолжает приноравливаться к условиям игры, как бы они ни менялись. Детёныш не успел отгородиться от изменчивой реальности заклинанием: «Так не бывает». Вот и Милюль не прекратила попыток найти возможные причины произошедших метаморфоз. Она спросила:

– Я что, выросла?

– Да нет, конечно, тебе ещё расти, и расти – ответила тётка и добавила – у тебя вся жизнь впереди. Ещё меня обгонишь.

Тётка явно не понимала суть вопроса и Милюль уточнила:

– Если вы не моя нянечка, хотя и очень на неё походите, то подскажите мне, как я теперь должна к вам обращаться?

Тётка легкомысленно рассмеялась и заявила:

– Обращайся как всегда. Из-за того, что тебе нынче исполнилось шесть лет, ровным счётом ничего не меняется.

– Как же не меняется? – возмутилась Милюль – вчера мы сели на корабль, мне исполнилось шесть лет. Была суббота. Сегодня воскресенье, мы плывём на каком-то другом корабле. Вы уже не нянечка мне, а тётя. У меня день рождения второй раз подряд, чего, как вы говорите, не бывает. И даже как вас называть вы не говорите. Вы только смеётесь!

Тётка посерьёзнела. Села на край кожаного дивана и ответила:

– Ты, мать моя, видно, упамши, сильно башку себе повредила, коли спозаранку несёшь околесицу. Или у тебя память отшибло? Я это! Я! Как ты можешь меня не признавать? И на корабль мы сели не вчера, а уже два дня тому назад.

– Бог с ним, с кораблём! – воскликнула Милюль – Если у меня стёрлись из памяти последние дни, то, значит, так тому и быть. Вы мне напомните, как именно я вас раньше называла?

– Просто и называла – пожала плечами тётка.

– Как просто? – продолжила настаивать Милюль.

– Тётей. Иногда тётей Юлией. Иногда просто Юлей.

– Хорошо – подытожила Милюль – теперь я знаю, как к вам обращаться. Но и вы, в честь моего дня рождения, пожалуйста, называйте меня Милюль.

– Ну и слава богу – обрадовалась тётя Юлия, истолковав слова Милюль на свой лад – какая разница, кого как зовут? Главное, чтобы мы жили в мире и дружбе. А то, как ты об пол грянулась, так, будто, в фантазию какую понеслась. И кровать у тебя с балдахином и я – неизвестно кто. А теперь, Милюль, живо иди умываться. Умоешься, и пойдём завтракать.

– Разве нам не подают завтрак в нумер?..

– Опять двадцать пять! Ты прекратишь фантазировать, или нет? Завтрак в нумер! Может, тебе ещё лакея у двери поставить?

– Вчера был…

Тётка всплеснула руками: – А у меня вчера корона была золотая!

– Короны не было.

– Ну вот! Ей, стало быть, всё, а мне – ничего!

– Говорю тебе, тётя Юля, нам вчера ужин в нумер подавали. Ты ещё удивлялась тому, как я много ем.

Тётка прикоснулась ко лбу девочки, хмыкнула, после чего, взяв её аккуратно под руку, повела в уборную:

– Идём, я тебе умыться помогу. Вдруг, тебе в уборной архангелы привидятся? Такая ты вся неожиданная! – они вошли в маленькое помещение с раковиной, ватерклозетом и душевой кабинкой, где тётка добавила – Отправляйся-ка, лучше, в душ. Ты сегодня сама не своя. Сейчас позавтракаем и пойдём к доктору. Должен же быть на корабле доктор! Давай-ка я тебе помогу, а то, боюсь, ты и мочалку держать разучилась.

– Я и не умела – ответила Милюль.– Конечно, конечно – согласилась тётка Юлия – но не беда, снова научишься. И она взялась учить Милюль пользоваться мочалкой, приговаривая, мол, эти элементарные вещи все шестилетние девочки должны уметь делать сами.

* * *

Выйдя из каюты, Милюль с Юлией оказались в тесном коридоре, освещённом круглыми зарешеченными лампами. Узкая ковровая дорожка лежала на железном полу. Милюль огляделась. Никаких стюардов нигде не было, да они бы и мешались в столь узком пространстве. Тётка подошла к дверце с номером 18 и, постучав, громко сказала:

– Сергей Пантелеймонович, мы на завтрак отправляемся.

Восемнадцатая дверь осталась неподвижной, но открылась дверь с цифрой 16. Из неё как чёрт из табакерки выскочила вчерашняя злая дама и громко обратилась к Юлии:

– Чего вы орёте ни свет, ни заря? Неужели не понимаете, что многие господа ещё спать изволят?

– Пардон, мадам – извинилась тётя.

– Какой ещё пардон? – возмутилась злобная дама – ведите себя прилично! – и, резко повернувшись, направилась к выходу.

Тётка Юлия неожиданно надула щёки, высунула язык и таким манером издала неприличный звук. Злая дама остановилась и обернулась, явно собираясь что-то сказать, когда тётя Юля повела себя ещё более неожиданно. Она обернулась к Милюль и заявила:

– Милюль! Я же говорила, что тебе надо ко врачу. У тебя метеоризмы.

Милюль покраснела, а злая дама по лошадиному фыркнула, повернулась и вышла.

– Так нечестно, тётя Юлия – упрекнула тётку Милюль.

– Зато эффективно – парировала нечестная женщина.

* * *

Когда они оказались на палубе, Милюль даже пискнула от восторга. Во все стороны, доколь хватало взгляда, простиралось бескрайнее море. Стоял штиль и пароход двигался сквозь утреннюю дымку. На горизонте море сливалось с небом так, что и не было никакого горизонта. Казалось, кораблик находится внутри гигантского голубого яйца. На палубе под большим белым тентом стояли столики, накрытые белыми скатертями. За некоторыми сидели господа и дамы. Стюарды с серебряными подносами обслуживали завтрак.

«Ага, стало быть, стюарды никуда не пропали – подумала Милюль – и то славно».

Дамы присели. Тут же рядом оказался один из стюардов и, выложив перед ними две одинаковые книжечки, исчез. Тётка Юлия пододвинула Милюль одну, сама открыла другую и углубилась в чтение. Милюль, не притрагиваясь к пододвинутой книжечке, уставилась на тётку. Та заметила её взгляд и спросила:

– Ты чего?

– Что? – не поняла вопроса Милюль.

– Я тебя спрашиваю, почему ты меню не читаешь? – пояснила Юлия.

– Разве я умею читать? – удивилась Милюль.

– В таком возрасте читать не умеют только цыгане – раздался сбоку резкий голос.

Милюль обернулась. Дама в сиреневой шляпе сидела за соседним столиком.

– Она шутит – сказала Юлия, будто оправдываясь перед стервозной дамой.

– Плоская шутка – отозвалась дама и углубилась в изучение меню.

– Ваш кавалер ещё не проснулся? – спросила Милюль, вспомнив вчерашнего незаметного господина.

– Какой ещё кавалер? – дёрнула дама плечом – я самостоятельная прогрессивная женщина. Эмансипация дала нам возможность путешествовать вовсе без кавалеров, так что не городите ерунду, барышня.

Милюль перегнулась через стол и зашептала тётке:

– Вчера она была с этаким незаметным господином, а сегодня говорит, будто его нет. Наверное, она его зарезала.

Тётка Юлия рассеянно ответила:

– Если он вчера был незаметным, то теперь, наверное, стал ещё незаметнее. Не вижу никакой интриги. Лучше соберись и сообрази, что ты будешь заказывать.

Милюль открыла меню, прочла вслух заглавие страницы: «Холодные закуски» – и скроила удивлённую физиономию. Оказывается, она умела читать!

* * *

– Доброе утро, прекрасные дамы. Разрешите присесть за ваш столик – раздался голос свыше. Милюль подняла глаза и увидела Пантелеймона Ильича. Точнее, не совсем его, но необычайно похожего на Пантелеймона Ильича господина. Скорей всего, он и был тем самым Сергеем Пантелеймоновичем, о котором тётка щебетала утром. Сейчас он стоял, положив руку на плечо рыжего мальчугана, одетого в подобие военной формы.

– Доброе утро – ответила тётка Юлия и улыбнулась – а я будила вас.

– Я слыхал – согласился Сергей Пантелеймонович и, вынув изо рта сигару, обратился к полувоенному мальчишке – Алексей, поздоровайся с дамами.

– С добрым утром! – пискнул тот и, зачем-то приложил руку к козырьку игрушечной фуражки. Сей нелепый жест заставил Милюль хихикнуть.

– Присаживайтесь, Сергей Пантелеймонович – пригласила тётка – и вы, Алёша, садитесь вот сюда. Не сердитесь на Верочку. Она сегодня с утра, будто не в себе. Такую затеяла комедию… настроение знаете ли… – и, обратясь к Милюль, добавила строго – Милюль! Ты почему не здороваешься, а хихикаешь, как деревенщина? Что за дикость такая?

– С добрым утром – поздоровалась Милюль. Извините меня, Пантелеймон Ильич… то есть, Сергей Пантелеймонович. Мне сегодня с утра кажется, будто всё вокруг переменилось. Да и не только вокруг.

– Не мудрено – согласился Сергей Пантелеймонович, присаживаясь к столу бочком, так, чтобы дым от сигары не шёл в сторону дам – мы путешествуем. Каждый день мы оказываемся в новом месте. Страны и континенты проплывают за бортом. Всё изменяется вокруг. Изменяемся и мы.

– Какая пошлость! – раздалось из-за соседнего столика.

Сергей Пантелеймонович обернулся на злобную даму в сиреневой шляпе, не отрывавшую взгляда от меню и открыл, было, рот, чтобы что-то ответить, но его перебил вновь появившийся у столика стюард:

– Чего изволите? – спросил он, выложив на стол две новые книжечки.

– Мы ещё не определились – ответила тётка Юлия.

– Мне, пожалуйста, кофе со сливками и гренки с повидлом из крыжовника – заказала дама из-за соседнего столика.

– Один момент! – отозвался стюард, подскочил к ней, подхватил меню и удалился. Сергей Пантелеймонович пожевал ртом и снова заговорил с той, соседней дамой:

– Вот вы сказали давеча: «Пошлость», а то была не пошлость, но прописная истина.

– Я и говорю: пошло сорить прописными истинами – огрызнулась дама – это от безделья. Ещё пошло курить дорогие сигары и заговаривать с дамами от нечего делать. Пошло, когда господа плавают на корабле в белых костюмах, наряженные как бы в капитанов. Ещё пошло козырять всем подряд. Пошлости громоздятся одна на другую. Вы не находите?

– Может быть, правда ваша – сокрушённо вздохнул Сергей Пантелеймонович и открыл свою книжицу. Алексей сграбастал вторую книжку меню и также углубился в её изучение. Зловредная дама не унималась:

– Пошло сидеть, упулившись в меню, когда и так ясно, что человек всегда ест на завтрак. Зачем делать вид, будто ты чего-то выбираешь, когда выбор был сделан много лет назад, а теперь надо лишь сказать самому себе: «Как всегда»! И море это пошлого голубого цвета и небо…

– Помилуйте! – воскликнул Сергей Пантелеймонович – какого же цвета они должны быть? Может, сиреневого?

– Да хоть бы и так! – воскликнула дама надрывно – не пошло лишь то, что оригинально.

– Вот оно как. Любопытно, любопытно… – пробормотал Сергей Пантелеймонович – но я, знаете ли, не привык размышлять о столь высоких категориях. Думается, Алексею недурно было бы начать день с овсянки и компота, мне не повредит яичница с ветчиной, большая кружка чёрного кофе и пятьдесят грамм коньяку для пищеварения. Вот и вся моя философия. Вы выбрали что-нибудь? – обратился он уже к Юлии. Тётка не успела ответить, потому, как та назойливая дама взвизгнула:

– Коньяк поутру – тоже пошло!

– Да я вас уже и не спрашиваю – улыбнулся Сергей Пантелеймонович – что вы всё мучаетесь?

Дама фыркнула, как фырчала в коридоре, и отвернулась.

– Я не хочу овсянку – закапризничал Алексей – я манную кашу люблю.

– Уж и не знаю – призналась Юлия, глядя на Сергея Пантелеймоновича – вы вольны заказывать всё, что вам будет угодно. Я же кофей вовсе не пью. От него цвет лица портится. Я чай предпочитаю кушать.

– У вас прекрасный цвет лица – отозвался Сергей Пантелеймонович, а соседняя дама издала зубовный скрежет. Он тут же обернулся к ней и добавил: – А у вас – нет.

– Извольте ваш заказ – раздался тенор стюарда, и перед мучающейся дамой возникла миска с гренками и дымящаяся кружка с кофеем.

– Милейший, будь добрым – обратился Сергей Пантелеймонович к стюарду – сделай-ка мне яичницу с ветчиной, двойной чёрный кофе по-турецки и пятьдесят… нет, сто граммов армянского коньяку, а также моему племяннику манной каши, блинов с яблочным вареньем и компоту.

– Будет сделано – кивнул стюард и повернулся к тётке Юлии – а вам как?

– Куриный бульон, пирог с мясом и чай с лимоном. Милюль, ты определилась?

Милюль определилась. Водя пальчиком по строчкам меню, она заказала:

– Три салата греческих… нет, лучше пять. Миноги в оливковом масле… пять. Пять же пирогов с капустой. Десять перепелиных яиц с рокфором и ещё компот, как вон, ему – она ткнула пальцем в сторону Алёши – только побольше. Стаканов шесть.

Тётка, Сергей Пантелеймонович и Алёша – устремили на не взгляды.

– Не много ли ты ешь, милая? – спросила тётка.

– Боюсь, мне и этого не хватит – ответила Милюль – я же всегда много ем.

– Очевидно, девочка растёт – заметил Сергей Пантелеймонович.

– Да вовсе она и никогда много и не ела! – возмутилась тётка – Сегодня у ней одна блажь за другой!

– Ещё вчера вечером ты удивлялась, как я не лопаюсь – возразила девочка – ещё ругалась, что нельзя рыгать.

– Одна беда с тобой! – всплеснула руками Юлия – упаси Бог, опять начнётся! – и, будто оправдываясь перед Сергеем Пантелеймоновичем, добавила – сегодня у Веры не только аппетит, но и фантазия разыгралась. Она даже возомнила, будто вчера нам ужин в нумер подали, а у неё была кровать с балдахином. Я уж хотела доктора искать. Более того, она потребовала, чтобы я называла её так же, как меня называли в детстве. И, знаете, что я при этом вспомнила?

– Что же? – поинтересовался Сергей Пантелеймонович.

– Ну, это сейчас скучно будет. Это я потом расскажу – потупила тётка Юлия взор – Вы теперь на Веру поглядите. Она даже забыла, как меня зовут.

Сергей Пантелеймонович вновь с интересом взглянул на девочку и сказал по-доброму, но неожиданно панибратски:

– Фантазируешь, дитя? Ну что ж, в твоём возрасте это не грех. Даже весёлая игра. Только вот не знаю, как ты с таким количеством пищи справишься.

– Я справлюсь, не сомневайтесь – успокоила его Милюль – а изменений действительно много. Например, вчера мне казалось… да нет же, не казалось, а действительно, я помню, как нас поселили в огромном номере, а сегодня я проснулась в тесной каюте. Вчера вас звали Пантелеймоном Ильичём, а сегодня Сергеем Пантелеймоновичем. Вчера мы плыли на океанском лайнере, а теперь это довольно маленький пароходик. Даже нет нижней палубы для простых людей. Вообще, мир словно подменили. И меня подменили.

Милюль замолчала и над столом повисла пауза.

– Очень любопытная фантазия – заключил Сергей Пантелеймонович.

– Это не фантазия! – Милюль надула губы.

– Ну, хорошо, хорошо – сдался Сергей Пантелеймонович – не плачь, милый ребёнок! Я даже могу согласиться с тобой, что это не фантазия. Такое действительно может быть на самом деле…

– Это как? – спросили хором Алексей, Юлия и Милюль.

– Ну… – Сергей Пантелеймонович неопределённо взмахнул рукой с сигарою – сам то я, конечно, не заметил этих всех перемен. На мой взгляд, что было вчера, то и сегодня. Однако, можно допустить косное происхождение моей точки зрения. Я успел пожить на земле, и укорениться в своей реальности, в своём постоянном мире. Не мир такой, а сам я стал устоявшимся, старым даже, в некотором роде. Я не развиваюсь.

– Не так уж вы и стары. Как раз в самом расцвете сил. Как раз! – возразила Юлия.

– Спасибо – поблагодарил Сергей Пантелеймонович – вы тоже кажетесь мне «как раз».

Юлия зарделась, а Сергей Пантелеймонович продолжил:

– Тем не менее, дети растут, в то время как мы – уже нет. Их внутренний мир обязан динамично меняться…

– Просто барышня оригинальничает – вякнула из-за своего столика навязчивая дама – и это тоже довольно пошло!

Сергей Пантелеймонович повернулся и, будто случайно, выпустил в её сторону мощную струю сигарного дыма, говоря при том:

– Вы давеча декларировали не пошлым только оригинальное. Теперь же противоречите сами себе.

– Не дымите в меня! – возмутилась дама.

– Я в вас не дымлю. Я дымлю на вас. Существенная разница, но, всё равно, прошу покорно извинить – тут он снова оборотился к Милюль – Я бы махнул рукой на твои слова, если бы не одно обстоятельство…

– Вы тоже заметили перемены? – с надеждой спросила Милюль.

– Пока ещё нет…

– Ваши заказы, господа и дамы – сообщил стюард и стал выставлять на стол содержимое огромного подноса.

– Спасибо, милейший – поблагодарил Сергей Пантелеймонович и увлечённо занялся яичницей, из-за чего разговор на время прервался. Милюль набросилась на салаты и миноги, стремительно их поглотила, и уже взялась за пироги, когда Сергей Пантелеймонович оторвался от еды и продолжил разъяснения:

– Так вот, никаких перемен до сего момента я не заметил. Теперь же вижу: вы, душа моя, жрёте словно крокодил, и это нельзя считать нормой.

– Я всегда много ем – Милюль даже не обиделась на слово «жрёте», так была увлечена едой.

– Отнюдь нет! Вчера за ужином ты ела как и все мы – сообщил Сергей Пантелеймонович.

– Да ну? – Милюль приостановила уничтожение пирогов – мы не вместе ужинали. Откуда вам знать?

– Снова здорово! – воскликнула тётка Юлия – Господи, что за мука на мою башку?

– Ну, хорошо, пусть будет по-твоему – Сергей Пантелеймонович кивнул – пусть то, что помним мы все, не совпадает с тем, что помнишь ты. Это можно было бы принять за фантазию, но я, кажется, могу согласиться и с противоположной точкой зрения. Однажды, давным-давно, за такую же фантазию были приняты мои собственные наблюдения. Да-с, дорогие мои, в моей жизни тоже был такой случай, о котором даже я сам, до сего дня привык думать, как о недоразумении или игре ума. Но сейчас, глядя на эту юную особу, я всё более склоняюсь переменить давно сложившееся мнение.

– С вами такое случалось? Значит, вы знаете, как всё объяснить – заключила Милюль и вновь занялась пирогом.

– Никаких объяснений я не предложу. Может быть, я выражу гипотезу, хоть я и не учёный вовсе, а простой коммерсант. Но, поскольку всё равно никто ничего путного не скажет, извольте выслушать – тут Сергей Пантелеймонович затушил сигару, подцепил вилкой оставшийся кусок яичницы и, засунув его в бородатую пасть, стал сосредоточенно жевать. Прожевав же и проглотив, Сергей Пантелеймонович откинулся на спинку стула, смачно хлебнул кофе, пригубил коньяку и продолжил прерванный актом чревоугодия монолог:

– В детстве я жил у батюшки с матушкой. Батюшка владел небольшим механическим заводом. Вокруг завода он выстроил рабочий городок, а на самом заводе установил паровой гудок. Каждое утро в восемь часов гудок будил весь наш квартал, и множество людей отправлялись на работу. Н-да-с.

Так вот, сразу за заводским забором стояла огромная, как мне тогда казалось, водонапорная башня красного кирпича. Мы с матушкой иногда провожали батюшку до завода, поскольку он имел обыкновение ходить туда пешком, вместе с рабочими. Каждый раз по дороге я с любопытством разглядывал эту самую водонапорную башню. В детстве она казалась мне очень, знаете ли, романтичной, словно в её форме, в древних кирпичах, в потёках воды на круглых стенах и на выступавшем тут и там мху, хранилось нечто средневековое. В общем, нравилось мне смотреть. Так всё время и хотелось проникнуть за забор, но папенька меня не брал с собой на завод. Слишком я был тогда мал годами.

Ага! Вот ещё одно обстоятельство тех лет: у нас, во дворе я играл с моим молочным братом из простых людей. Так я и дружил с ним и точно помню, что был он круглолиц и курнос как и все мы, славяне. Продолжалась такая жизнь, пока меня, как вот теперь Алёшеньку, не отправили в кадетский корпус. Я в детстве, как и многие романтически настроенные дети, мечтал стать капитаном корабля. Вон таким, как наш – тут Сергей Пантелеймонович ткнул пальцем куда-то вверх.

Милюль обернулась на этот жест и увидела, как палубой выше проходит вдоль решётчатых перил мостика самый настоящий капитан в белом кителе, белых брюках и белой же фуражке. В руке у него была подзорная труба. Вот он остановился и поднёс трубу к глазу. Капитан некоторое время вглядывался вдаль. Наконец он оторвал трубу от глаза и скрылся, отойдя от перил. Нечто летящее и романтичное привиделось Милюль в явлении этого белого ангела над миром их палубы. Девочка залюбовалась капитаном так же, как вчера любовалась кадетом. Она даже возмечтала о чём-то, но только на долю секунды, а потом снова переключилась на пироги. Сергей Пантелеймонович тем временем продолжал:

– Ну, и когда я вернулся после первого курса на побывку в отчий дом, я встретил моего молочного брата, а мы были почти ровесниками, и не узнал его! Он стал волосами чёрен и носат. Совсем другим парнем стал! Перемену сию, случившуюся с молочным братом, я сам себе объяснил сменой возраста, а курносый и белобрысый облик, который был в моей памяти, стёрся из ней сам собой, оставив лишь тень мимолётного недоумения.

Самое же главное произошло чуть позже, когда я увидел ту водонапорную башню. Ещё в казарме кадетского корпуса я вспоминал о ней, как вспоминают часть пейзажа, думая и тоскуя о Родине. Её образ хранился в моей голове как нечто неизменимое. То, что я увидел, потрясло меня, удивило и даже, можно сказать, расстроило. Сразу же я обратился с вопросом к своему папеньке:

– Что, папенька, – спросил я – башню реконструировали, или заменили на новую?

– Да никто её не трогал – ответил он – как стояла, так и стоит. И ещё простоит так лет сто или двести.

Поначалу я решил, будто он меня обманывает, и стал приставать с подобными вопросами ко всем подряд. Однако, ответ всегда был одинаков и он обескураживал меня…

– Так что с башней то случилось? – нетерпеливо спросила тётка.

– Она абсолютно изменилась! – ответил Сергей Пантелеймонович – в том, докадетском детстве, когда я видел башню чуть ли не каждый день, она была красная и простая, как все водонапорные башни по нашей Руси-матушке, теперь же она стала совсем другой: белая, оштукатуренная, с тонким ровным стволом в сердцевине. Ствол шёл от восьмигранного резервуара к земле. Сам же резервуар будто висел на четырёх ажурных опорах, которые расходились в стороны, как расходятся четыре угла Эйфелевой башни. В общем, оказалось, что это не просто кирпичная бадья на кирпичной трубе, а целое произведение архитектурного зодчества!

– Это прекрасно – заявила тётка.

– Может и прекрасно. Но как вы объясните мне такую метаморфозу? Башню явно подменили, а никто того не заметил. Лишь я один! Все, от родного моего батюшки и до молочного брата, который тоже переменился, уверяли меня в том, что никто башню не трогал и она, как стояла на месте, так и продолжает стоять! При этом я прекрасно помнил другое и был уверен в обратном!