Текст книги "Милюль"

Автор книги: Вадим Шильцын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Сговорились? – предположила Милюль.

– Сговориться могут люди в замкнутом кругу, но посторонние прохожие и мужики, к которым я приставал с расспросами, не могли сговориться. Я же долго носился со своей башней как дурак с писаной торбой. Что вы думаете про такой феномен?

– Я теряюсь – призналась тётка Юлия.

– Вот и я никак не мог объяснить этого. Вплоть до сегодняшнего дня.

– Теперь можете? – спросила Милюль, прожёвывая пятое перепелиное яйцо с сыром.

– Не совсем, милое дитя – ответил Сергей Пантелеймонович – благодаря тебе у меня сложилась в голове этакая гипотеза. Во всяком случае, ты мне напомнила про моё собственное детство, и, кажется, я снова попробовал ответить на свой же собственный детский вопрос, но уже с позиций взрослого человека. Эх, если бы молодость знала, если бы старость могла! – Сергей Пантелеймонович допил коньяк и поднял рюмку вверх, призывая стюарда.

Стюард принёс графинчик коньяку и новую рюмку, убрал использованную посуду и предложил ещё чего-нибудь. Никто ничего более не заказал, и стюард отбыл. Сергей Пантелеймонович отхлебнул коньяку, отставил рюмку и, положив локти на край стола, свёл ладони вместе:

– Вот видите, две ладони – сказал он и тут же развёл их, демонстрируя здоровенные ручищи – они похожи почти как зеркальные отражения друг друга, но всё же между ними есть некоторая разница. Например, на левой – у меня размытая и невнятная линия любви. На правой же она прямая, чёткая и глубокая. Если верить в гадания по руке, то мы видим два разных варианта развития событий. Получается, это две разные пьесы, между которыми общего много, но они всё-таки разные. Здесь – он протянул левую руку – масса действующих лиц, но все они эпизодические. Главных практически нет. Каждое новое лицо оставляет небольшой и незаметный след. Их сплетение даёт подобие общей линии. Ничего серьёзного. Здесь же – он показал правою ладонь – напротив, все подчинены одному, главному, одной, определяющей линии. Лишь одна личность царствует в этой пьесе. Выходит, что мы видим две разные реальности, в которых может оказаться один и тот же человек. Две судьбы. Но откуда они берутся?

– Как человек себя поведёт, так судьба и сложится – предположила тётка Юлия.

– Сложится – эхом отозвался Сергей Пантелеймонович – но я веду к другому. Я хочу вам сказать: вы видели эти две руки, как два разных сценария. Сценарий всегда вещь уже существующая, написанная, как смета, или проект. Выходит, уже есть оба эти проекта, и мы с течением времени лишь пробегаем по одному из них как паровоз по железной дороге. То есть моя душа – это паровоз. Вчера он выехал из Санкт-Петербурга, а сегодня уже миновал Бологое и всё ближе к Москве. Пусть движение паровоза зависит от мастерства машиниста, но путь прочерчен. Именно в детстве, когда пути ещё не разошлись окончательно, я мог переместиться от одного проекта, на другой. И поехал мой паровоз не в Москву, а в Гатчину, по параллельной реальности.

– А обратно? – спросила Милюль.

– Что обратно?

– Можно снова на прежнюю дорогу перепрыгнуть?

– Откуда мне знать? – вздохнул Сергей Пантелеймонович. Я такого не встречал. Давай представим себе, что в моей и в твоей жизни случился сбой. В моей – это выразилось только лишь изменённой башней, да молочным братом. А у тебя всё переиначилось. Словно тебя на одной земле схватили, да на другую забросили. Я в своей жизни больше по реалиям не перескакивал, потому как с каждым шагом, с каждым вздохом костенел и закреплялся.

– Стало быть, вы в детстве прыгнули с одной руки на другую? – уточнила тётка Юлия.

– Да что я вам, блоха какая? – усмехнулся Сергей Пантелеймонович – С руки на руку прыгать? Просто один проект пошёл развиваться тем чередом, а моя, именно моя, собственная душа оказалась в проекте нумер два. Там и действующие лица, и пейзажи – похожи на проект нумер один, а всё же немножко другие.

– Получается, я прыгнула из одной жизни, в другую – подытожила Милюль.

– Если вчера со мной беседовал один ребёнок, а сегодня его словно подменили, значит, произносимое тобою – вполне может быть – ответил Сергей Пантелеймонович.

– Почему же у меня перемены такие глобальные? – спросила Милюль – Куда девались некоторые люди из числа тех, которые были вчера?

– А чёрт его знает. Я, вообще-то ничего такого не заметил, но, если ты утверждаешь, и с твоей точки зрения всё именно так, то я лишь могу предположить: наверное, это такой вот хитрый переход.

– А по мне, так вы рисуетесь друг перед дружкой и говорите приятные глупости – сказала противная соседка, вставая из-за столика. Милюль посмотрела на неё и неожиданно подумала: «Наверное, придётся эту тётеньку съесть в конце концов».

Мысль была столь нелепа. Она так не вязалась с реальностью, пусть и новой, неожиданной, но всё равно существующей, что Милюль сделалось смешно. Она улыбнулась. Рот её при этом был набит остатками завтрака (она только что запивала оказавшиеся слишком сухими яйца компотом) и поэтому улыбка вышла страшной и плотоядной. Дама заметила это и не могла не сказать:

– Вы бы прожевали, девушка, еду, а то у вас щёки как у хомяка. Удивляюсь, как вы с такими щеками из реальности в реальность перескакиваете.

– Зря вы, мадам над девушкой язвите – вступилась за Милюль тётка Юлия – шли бы себе, а то такое ощущение, будто вам поговорить не с кем.

Мадам, было, открыла рот, чтобы её слово осталось последним, но тут кадет Алексей, до сей поры молча сражавшийся с завтраком, громко объявил:

– Дядюшка, я поел! Давай по палубе гулять.

– Отличная идея! – возопил Сергей Пантелеймонович – Я благодарю вас, милые дамы, за компанию. Не составите ли вы и теперь её нам с племянником?

– С удовольствием составим – засуетилась тётка Юлия.

Милюль хотела поддержать её, но неожиданно, так же как вчера, громко рыгнула.

– Фу! – Возмутилась тётка точно так же как вчера возмущалась нянечка – то, что ты, мать моя, прыгаешь из реальности в реальность – ещё не повод рыгать на весь корабль! – она встала из-за стола – Пойдем, прогуляемся, а то у тебя вся еда в жир пойдёт.

Милюль попыталась встать и не смогла. Живот, огромный и круглый как глобус, придавил её. Сергей Пантелеймонович с племянником невозмутимо удалялись по палубе, будто не слыхали громоподобных Милюлиных извержений. Тётка начала проявлять то ли замешательство, то ли беспокойство по поводу уходящих собеседников и Милюль, чувствуя это, виновато улыбнулась:

– Тётушка, ты погуляй, а я ещё немного посижу.

– Вставай, вставай, барыня – тётка потянула её за локоть – долго сидеть – только задницу плющить. Пойдём, растрясём твоё пузо. На корму сходим, на носу постоим. А то эта заноза в шляпе, поди, уже где-нибудь нашего Сергея Пантелеймоновича подкарауливает! Я сразу заметила, что она на него глаз положила.

– И всё-таки, куда она дела своего кавалера? – задумчиво спросила Милюль, вставая и облокачиваясь на стол двумя руками, чтобы помочь себе – Наверное, она его съела.

– Нет пределов твоим фантазиям, обжора! – тётка взяла Милюль под руку – Давай, перебирай ногами то!..

Отойдя к борту палубы, Милюль упёрла мутный взгляд вдаль. Море переменилось за время завтрака. Утренняя дымка спала, и линия горизонта чётко делила вселенную на верх и низ. Верх был всё также безоблачно ясен. Солнце пронзало синеву яркими лучами и, отражаясь от воды, прыгало зайчиками по стенам корабля. Крохотные дети солнца и волн – мерцали на воде, появляясь и мгновенно исчезая, во множестве перескакивали, увеличивались, уменьшались, складывались в кучки и разбегались осколками.

Бесконечная пляска отражений гипнотизировала, растопляла сознание и Милюль незаметно для себя погрузилась в полудрёму. Она показалась самой себе таким же отражением чего-то большого и вечного. Как и жизнь всякого отражения, её жизнь получалась недолгой и мимолётной. Вот она скользит по волне солнечным зайчиком, приближается к другому такому же солнечному зайчику, открывает свою солнечную пасть и проглатывает его, увеличиваясь и сияя всё сильней. Вот она разрывается надвое и уже две разных, самостоятельных Милюль начинают жить своей жизнью. Первая теряется в гребешке морской пены, и пропадает в небытии. Вторая Милюль ускользает от гибели и бежит дальше, поглощая других, делясь на новые части. Так будет бесконечно, пока светит солнце.

– Дельфины! Дельфины! – раздавшийся рядом истошный крик вывел Милюль из оцепенения. Тётка стояла рядом и показывала пальцем в море. Милюль вгляделась. Выпрыгивая из волн и вновь падая в них, параллельно кораблю неслись серые обтекаемые свиньи с гребнями на спинах.

– Они нас обгоняют! Вперёд! – завопила тётка и, схватив Милюль за руку – помчалась по палубе. Вместе они пробежали мимо маленьких окон кают, выскочили на нос парохода. Здесь, на смотровой площадке, пассажиры смотрели на обгонявших корабль дельфинов. Милюль увидала Алексея. Он был один, без Сергея Пантелеймоновича, и стоял, вцепившись в перила обеими руками. Его рыжие вихры трепал ветер, а смешное, со вздёрнутым носиком лицо, было нарочито серьёзным. Милюль подошла и встала рядом.

– Отчего, мальчик, ты не радуешься дельфинам? – спросила она.

– С чего бы им радоваться? – ответил он – дельфины, они и есть дельфины. Эка невидаль.

– Они красивые.

– Самые обыкновенные. Просто большие рыбы.

– Дельфины не рыбы – поправила Милюль.

– А кто же?

– Животные.

– Скажи ещё – птицы – предложил Алексей – неужели не видишь? Рыбы рыбами.

– Они воздухом дышат, значит, животные.

– Лягушки тоже воздухом дышат, но они тоже почти рыбы, потому что живут в воде.

Алексей оказался упрямым мальчиком. Милюль стало неинтересно продолжать разговор. Дельфины обогнали корабль, затем приблизились к нему и скрылись из виду под выступающим вперёд носом.

– Вот видишь! – обрадовался Алексей – мы их раздавили!

– Никто их не давил. Просто они сейчас под самым носом корабля. Вот их и не видно.

– Ага. Значит, они могут нырнуть под корабль?

– Конечно, могут – не заметила подвоха Милюль.

– Вот я и говорю: рыбы!..

Разговор стал окончательно исчерпан, но тут тётка Юлия и спросила у Алексея:

– Алексей, а где твой дядя?

– Его тётя Элеонора потащила на заднюю палубу – чаек кормить.

– Давно? – поинтересовалась тётка, и её нарочито безразличный голос звякнул металлом ревности.

– Вот только что, перед тем, как вы прибежали.

– Да? Ну что ж, Милюль, пошли и мы чаек покормим.

– Можно, я с вами? – неожиданно спросил Алексей – а то мне здесь надоело.

– Конечно, Алёшенька – преувеличенно нежно ответила тётка Юлия – пойдём, пойдём! – и все трое отправились на корму.

Почётным конвоем летели за кораблём белые как костюм Сергея Пантелеймоновича чайки. Они то и дело пикировали в светлые буруны, кружили над палубой и даже приближались к ней. Давешняя дама в сиреневой шляпе протягивала к ним руку с кусками белого хлеба. Чайки выхватывали хлеб на лету, а она – смеялась. Сергей Пантелеймонович стоял рядом и попыхивал сигарой. Тётка Юлия приблизилась к нему и нарочито громко заговорила:

– А вот и мы! Привели вашего мальчика. Что же вы его оставили без присмотра?

– Премного вам благодарен – ответил Сергей Пантелеймонович, оборотясь спиной к перилам, к чайкам, к расходящимся от корабля бурунам.

– Алексей – юноша взрослый – возразила дама, прекращая кормление морских птиц – он вполне может сам передвигаться по палубе. Ваша помощь нужна ему как собаке зонтик.

– Пятая нога – поправил её Сергей Пантелеймонович.

– Что? – дама взглянула на него удивлённо.

– Собаке нужна пятая нога. Зонтик рыбке нужен – пояснил Сергей Пантелеймонович.

– Какая разница? Просто они сами увязались за Алексеем, чтобы попасть в нашу компанию.

– Спасибо – тётка Юлия сдержанно кивнула – ваша компания, мадам… э…

– Элеонора. Меня называют Элеонора – представилась женщина.

– Да. Ваша компания, мадам Элеонора, вряд ли может быть моей целью.

Мадам Элеонора даже не обиделась. Она убрала остатки белой булки в карман и обратилась к Сергею Пантелеймоновичу:

– Сергей Пантелеймонович, вы не находите, что эта девушка ведёт себя довольно дерзко для своего положения – тут она обратилась к тётке Юлии – Ведь вы прислуга, верно?

Милюль заметила, как тётка стремительно краснеет и, от клокочущих в груди чувств, не находится что ответить. Надо было прийти на выручку, и Милюль со всей страстью ринулась в бой:

– С чего вы взяли, мадам Элеонора? Тётушка Юлия никакая мне не прислуга. Она моя ближайшая родственница и вам следовало бы называть её «Мадам Юлия».

Тётка благодарно взглянула на Милюль и вскользь улыбнулась Сергею Пантелеймоновичу. Мадам же Элеонора возвела очи к небесам и, чуть повысив голос, сказала, не обращаясь ни к кому:

– Я должна почитать прислугу за знатную даму и терпеть её невоспитанную воспитанницу, которая суёт нос во взрослые разговоры! – тут она перевела взгляд на Сергея Пантелеймоновича – Сергей Пантелеймонович, вам не кажется, что они вас преследуют?

– Меня? – переспросил Сергей Пантелеймонович – Да нет! Помилуйте! Я сам представился этим милым дамам и, можно сказать, навязал им своё общество. Так что, если кто кого и преследует, то это не они меня, а я их…

– Вы сами им представились? – выпучила глаза мадам Элеонора – и их не смутило, что вас никто не представил? Не кажется ли вам, что так не принято в свете? Эти дамы не вам чета!

– Мадам Элеонора – самым невинным тоном обратилась к даме Милюль – я слышала, в свете не принято говорить о присутствующих в третьем лице. Ещё мне говорили, что так принято у приказчиков, торговок и дам лёгкого поведения. Вы сами к какой категории склоняетесь?

Элеонора вспыхнула и, резко обернувшись к Сергею Пантелеймоновичу, возопила:

– Сергей Пантелеймонович, да защитите же вы меня, наконец, от этой малолетней моралистки!

Сергей Пантелеймонович пробасил примирительно, обращаясь почему-то сразу ко всем присутствующим:

– Ну, дамы, ну, так нельзя. Прекратите вашу баталию!

Тут Милюль возразила:

– Думается мне, Сергей Пантелеймонович, вам приятно от того, что баталии происходят вокруг вас, а вы таким образом оказываетесь в центре внимания. Причём, одна дама вам нравится, а вторая – сражается за вас.

Сергей Пантелеймонович неожиданно расхохотался и, по простецки хлопнув девочку по плечу, сказал:

– Ну и глазастая ты деваха, Милюль! Люблю таких!

Таковое панибратство покоробило всех дам, но показала это лишь одна мадам Элеонора. Она так искривила лицо, что море стало кислым. Сергей Пантелеймонович заметил её гримасы и, обращаясь ко всем, извинился:

– Вы не обижайтесь на мою разухабистость. Я в самом деле обожаю быть в центре внимания, но эта маленькая девочка-вундеркинд так лихо меня развенчала! Должен признаться: да, мне нравится всё. И вы, милые дамы, и море, и то, что мы идём на белом корабле меж стран и континентов. И дышать нравится полной грудью! Эх, наша матушка-Россия всему свету голова! – тут он неожиданно открыл рот и запел, то есть, завопил что есть мочи:

«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны!..»

Отозвавшись на рёв Сергея Пантелеймоновича, пароход дал длинный басовитый гудок, за которым заслонились все звуки.

Милюль рассмеялась дуэту парохода и человека. Улыбнулась и тётка Юлия. Лишь мадам Элеонора отвернулась и пробормотала:

– Какая дикость!

Хоть и произнесла она это тихо, будто про себя, Милюль умудрилась расслышать её и тут же спросила:

– Мадам Элеонора, скажите, пожалуйста, что вам дикостью показалось? То, что Сергей Пантелеймонович куражится, или то, что пароход задудел?

Долгий взгляд Мадам Элеоноры был ей ответом. Опять, как и вчера, Милюль смотрела в глаза злобной незнакомки. Но всё было иначе на этот раз. Не тонула Милюль в их глубине и душа её оставалась на месте. Чужая сущность не поглощала её. Личность же Элеоноры, её поверхностный облик, читался как страница книги в морщинках век и вычурной гнутости бровей. Отстранённо и спокойно глядела Милюль на чужую мадам и видела: перед нею стоит обозлённая неизвестно на что взрослая женщина, которая давно и бесповоротно устала в битвах то ли за личную эмансипацию, то ли за удовольствия, пойди теперь, разберись. Беспросветное разочарование отложилось в мимических морщинках. Следы ухода за лицом были столь очевидны, что предмет ухода был уже не столь значительным по сравнению с самим процессом. Мадам Элеонора ощутила, как Милюль разглядывает и изучает её. Раздражение судорогой пробежало по её лицу. Не в силах сдержать себя, она грубо спросила:

– Ну, ты чего на меня теперь пялишься, жаба?

– В сравнении с вами я царевна – заметила Милюль.

– Я тебе покажу, как грубить! – закричала мадам Элеонора.

– С удовольствием посмотрю – согласилась Милюль.

Добрая перепалка назрела на корме парохода. Вся натура, вся психика Элеоноры пришпоривала её и не давала удержаться в рамках высокомерных приличий. Милюль предвкушала, как сейчас эта женщина будет топать ногами и ругаться, брызгая слюной. В самой же себе она чувствовала необычайное спокойствие, и даже моральное преимущество, объяснить которое не умела. Да и я, наверное, не объясню двумя словами…

* * *

Тут учитель подпёр голову малой клешнёй, а большой стал чертить на песке непонятные линии. Окружавшие его раки подползли поближе и внимательно разглядывали затейливые знаки, пытаясь проникнуть в их смысл. Поскольку старый рак молчал, смысл не открывался. Никто не мог бы сказать о его абстракциях ничего другого, кроме: «каляки-маляки».

– Вот что! – воскликнул рак так неожиданно и так громко, что все отпрянули – я сейчас вам объясню, какие чувства образовались в маленькой душе шестилетней девочки, поставленной в непростые условия назревающего скандала со взрослой тётей. Случалось ли вам видеть собак?

Если бы у раков были плечи, то многие пожали бы плечами, потому что собака на пляже аравийского полуострова такая же редкость, как слон в таёжной просеке.

– Ну и не беда – решил старый рак – совсем необязательно знать собак, чтобы понять суть моих объяснений. Собаки это такие существа, которые бегают на корячках, виляют хвостами и почём зря гавкают.

Жила-была на огороженном забором участке одна собака. Иногда она выходила через калитку на открытое пространство и там гуляла себе, не причиняя никому ни вреда, ни пользы. Потом она возвращалась через ту же калитку к себе на участок и продолжала спокойно жить.

Идиллия длилась довольно долго, пока на улицу, по которой она гуляла, не стала наведываться свора приблудных сук. Приблудные суки это тоже собаки, но у них нет такой территории, как свой двор. К тому же опыта у них раз в двести больше, чем у собак цивилизованных. Увидели приблудные суки чужую для них собаку и набросились на неё. Покусали сильно так, что она, поджамши хвост убежала в свой двор и долго там скулила, зализывая раны.

Очень переживала та, домашняя собака, а на следующий день, двигаясь к калитке, чтобы погулять снаружи, она снова увидела тех сук, которые ждали её за забором, чтобы опять как следует отделать. Испугалась собака и убежала от калитки подальше. Потом посидела, подумала как следует, да и сообразила, что те зловредные животные за ней не гонятся, не преследуют её и вообще боятся зайти в чужой двор. Стоят за забором, да тявкают. У собак, знаете ли, развито ощущение территории. Ни в жизнь вы не затяните никакую собаку на ту территорию, которую она считает чужой.

Выглянула наша собака из-за угла: стоят. Выглянула ещё раз: никуда не уходят. Тут она и смекнула, что находясь под защитой магической черты, называемой забором, может делать всё, что захочет, причём абсолютно безнаказанно. Знаете, что она затеяла?

Раки не знали и потому молча направили на рассказчика вопросительные взгляды.

– А затеяла она метаться вдоль забора и облаивать тех приблудных сук. Так это занятие ей понравилось, что с тех пор каждый раз, когда она видела дикую стаю, начинала искренне радоваться грядущей потехе. От радости она виляла хвостом и спешила к заветному забору. Собака понимала, что свора сильней и агрессивней чем она, что стоит им до неё добраться, как ей не поздоровится.

Понимали это и суки. Каждый раз, вступая с нею в перебранку, они безумно злились из-за бесполезности собственного превосходства и бессилия перед непреодолимостью преграды. Они негодовали, брехали до хрипоты и полной потери голоса, а наша собака, радостно металась вдоль забора, дразнила их и получала от сего процесса несказанное удовольствие. Постепенно она привязалась к своре как к лучшим друзьям. Она часами сидела под забором, ожидая, когда же они появятся, чтобы потешить свою собачью душу.

* * *

Примерно те же чувства обнаружила в себе Милюль. Если бы она была собакой, то выдала бы их вилянием хвоста, но она была человеком, маленьким и беззащитным перед взрослой здоровенной тёткой Элеонорой. Кабы Элеонора надумала драться, то моментально победила бы, но в том и дело, что драться она не могла. Незримый забор условностей, приличий и обычаев человеческого мира крепко удерживал её от применения физической силы. Даже для того, чтобы отвесить Милюль оплеуху в воспитательных целях, ей необходим был очень веский повод, а повода Милюль решила не подавать. Потупившись, Милюль пролепетала ангельским голоском:

– Надо думать, не всем будет интересно смотреть, как вы показываете…

– Вы это слыхали? – перебила её, обращаясь неизвестно к кому, мадам Элеонора.

– Что? – переспросила тётка Юлия – что слыхали?

– Вы слыхали, как разговаривает ваша… ваша… – мадам не нашла подходящего слова и всплеснула руками.

– Что ты сказала такое? – спросила тётка у Милюль – повтори-ка.

Милюль скроила ещё более невинное лицо и произнесла:

– Я только хотела сказать мадам Элеоноре, что ругаться некрасиво. Так же некрасиво, как выщипывать брови, но оставлять нетронутыми усы.

Если бы вы видели, какой произвёлся эффект! Что стихия? Что молнии и шквалы? Милюль даже съёжилась, до того страшной сделалась мадам Элеонора:

– Ах ты, гадкая мерзавка! – выкрикнула она, задыхаясь – Где ты видела усы? С чего ты взяла, что у меня усы? Ты думай прежде, чем говорить!..

Мадам Элеонора кричала всё громче. Она уже не могла остановиться. Возмущение, гнев и чёрт знает что ещё несли её, унося всё дальше от человеческого облика.

Сергей Пантелеймонович деликатно отвернулся и, ухмыляясь в бороду, пыхтел сигарой. Тётка Юлия и Алексей с удивлением разглядывали беснующуюся мадам Элеонору. В их взглядах не прослеживалось ни капли сочувствия. Лишь любопытство. Наконец, мадам прекратила орать. То ли устала, то ли осознала дикость собственного образа, этого не знает никто. Она плюнула на палубу и нервной, подпрыгивающей походкой удалилась.

– Обиделась – после непродолжительной паузы констатировал Сергей Пантелеймонович.

Тётка Юлия нашла уместным сделать Милюль замечание, хотя Милюль не услышала в его голосе того укора, который заключался в словах:

– Эх, Милюль, весь день сегодня ты меня огорчаешь. Нельзя так выводить из себя взрослых людей.

Милюль хотела, было ответить что-нибудь покаянное, как вдруг взвыла корабельная сирена. Все взгляды устремились наверх, на капитанский мостик. Белый, как мечта, капитан появился наверху и прокричал в железный рупор:

– Дамы и господа! Попрошу вас покинуть палубу и разместиться в каютах. Надвигается небывалый шторм.

Довольно неохотно дамы и господа зашевелились, покидая места у перил. Некоторые бунтари даже тихо ворчали, дескать, капитан их излишне пугает.

– Никогда капитан не станет обманывать пассажиров – солидно сказал молчаливый Алёша.

– Ты прав – согласился Сергей Пантелеймонович – пойдёмте, милые дамы, выполним просьбу нашего прекрасного капитана.

Сергей Пантелеймонович изогнул руку кренделем, предлагая тётке Юлии опереться. Тётка улыбнулась. Её аккуратная ручка скользнула в подставленный живой поручень, и так они двинулись к каютам.

Милюль и Алёша шли за ними следом. На минутку Милюль показалось обидным, что этот мелкий племянник совсем не вчерашний кадет. Никакого кавалерства ждать от него не приходилось, и это было досадно. Алёша, видно почувствовал её настроение. Он смутился и попытался подставить ручку. Но Милюль уже переменила душевный мотив и деликатно поблагодарила мальчика:

– Спасибо, молодой человек. Я сама буду идти.

– Как хочешь – пожал плечами Алёша.

Теперь настал его черёд обижаться. Милюль же стало жаль, и она протянула ему руку. Но обиженный Алёша руки не подал, и Милюль обиделась вновь. Тогда он подал руку. Тогда она отказала ему…. так, обижаясь и жалея попеременно, они и шли.

* * *

Это для нас, морских жителей, шторм – явление привычное. Залез себе в раковину, захлопнулся клешнёй и сиди на глубине, жди, когда болтанка наверху утихнет. Можно и на берегу переждать, если уйти подальше.

Море дышит для нас. Оно поёт нам бесконечные песни, предупреждая о переменах настроения. Солнечные лучи, преломлённые волнами, устраивают иллюминации и мечутся золотыми столбами по песчаному дну. Стаи рыб проносятся мимо, а каракатицы и медузы, как разноцветные дирижабли висят над нашими головами. Наша жизнь полна красоты и гармонии, которой никогда не достичь обитателям суши, какие бы приспособления и устройства они ни создавали.

Для людей море совсем не то. Оно кажется им грозным и таинственным. Оно хранит от них тайны глубин и воспринимается ими, как нечто чужое. Люди даже не догадываются, что море – такое же живое существо, как и каждый его обитатель, как каждый из нас. Что с того, что они плавают по воде? Что с того, что они ныряют в глубь и поражаются там неожиданной для них красоте? Так же, как и мы, они могут часами сидеть на берегу и слушать дыхание прибоя, но никогда они не поймут того смысла, который улавливаем мы. Они отстранены. И океан отстранён от них. Бесконечный океан тоже никогда не сможет понять людей.

Да и как их понять? Их заботы и волнения слишком мелки и незначительны по сравнению с нашими. Сами их жизни подобны мимолётным вспышкам, какими иногда балуется планктон.

Не так живут звёзды в небесной вышине. Не так плывут облака, перебирая свои долгие мысли и воспоминания. Не так живут растения, протягивая ростки в бесконечном прославлении солнца. И мы, раки, живём не так. Но раз я взялся рассказывать о людях, то буду рассказывать, как бы по-дурацки они ни поступали.

* * *

В коридоре пары разделились. Мужчины отправились в восемнадцатый номер, а женщины в семнадцатый. Едва войдя в каюту, тётка Юлия плюхнулась на диван и, блаженно улыбнувшись, сказала:

– Спасибо тебе, Верочка… то есть, Милюль. Лихо ты вывела из себя эту крысу. Я даже не ожидала, такой дипломатии от ребёнка.

Милюль присела напротив и спросила:

– Да вы, тётя Юлия, никак, влюблены в Сергея Пантелеймоновича?

– Верно – согласилась тётка Юлия, и тут же удивилась – Как это ты умудряешься столь много углядеть? Я в твои годы думала только об играх, платьях и о всяких глупостях. Впрочем, нет. Иногда я прозревала и была такой же… – тут она неглубоко задумалась, а потом спросила – Милюль, ты не помнишь, может быть, я тебе рассказывала, как в день моего шестилетия встретила на корабле юного кадета, которого полюбила на всю жизнь?

– Ничего ты не рассказывала – ответила Милюль – я это сама помню. Но мне теперь не до того. Кадет оказался ненастоящим. Мне капитан понравился. Ты видела, какой он красивый?

Тётка Юлия рассмеялась:

– И правда, ты растёшь не по дням, а по часам. Тебе бы в куклы играть, а не мечтать о романтике. Но всё-таки обещай мне больше не скандалить с мадам Элеонорой, и вообще больше не будешь провоцировать скандалы. А то, я не знаю, как передавать тебя родителям: «Вот – скажут – доверили дитя легкомысленной тётке!»

– Хорошо, тётя Юля, обещаю не скандалить. А мадам Элеонору я просто съем.

Тут в каюте неожиданно потемнело. Милюль подбежала к окну и, отдёрнув тюль, взглянула сквозь стекло на стремительно изменившийся мир. Чёрная туча загородила полнеба и скрыла солнце. Волны почернели, выросли, и теперь их мрачные спины с белыми барашками казались зловещими. Они неслись бесконечным тесным стадом огромных злых зверей. Каюту заметно покачивало.

В дверь постучали.

– Войдите – разрешила тётка Юлия и дверь открылась. В проёме, удерживая одной рукой дверь и облокачиваясь другою о косяк, стоял Сергей Пантелеймонович.

– Извините за вторжение – сказал он – мой оболтус не у вас ли?

– Не заходил – ответила тётка.

– Вот, незадача! – Сергей Пантелеймонович поскрёб затылок, от чего отпущенная им дверь размахнулась и стукнула его в плечо.

– Так он же с вами в нумер ушёл! – подсказала тётка.

– Ушёл – согласился Сергей Пантелеймонович – но пока я шляпу снимал, да умывался, он, видимо, в дверь выскользнул. Смотрю туда, смотрю сюда. Нет нигде парня! Я и решил, что он к вам…

– Идёмте, Сергей Пантелеймонович, сейчас же обратимся к стюарду! – тётка стремительно поднялась с дивана.

– Пойду уж – согласился Сергей Пантелеймонович.

Оборотясь к Милюль, тётка велела:

– Сиди тут, Вера. Хочешь, книжку почитай, хочешь, ещё чего. Только не вздумай покидать каюту.

Взрослые вышли. Оставшись одна, Милюль некоторое время смотрела в окно, на бегущие штормовые волны. Их движение было стремительным, мрачным и однообразным. Созерцание вскоре ей наскучило. Она отошла от окна и стала изучать обстановку. Её внимание привлёк красочный сундучок, что стоял в углу среди чемоданов и коробок. Сундук резко отличался от общего антуража. Казалось, его занесли сюда из далёких земель, из сказок про Ивана Царевича, про Деда и Бабу и про тридевятое царство.

Крышка оказалась не заперта. Милюль потянула её вверх, и она откинулась, проиграв простенькую мелодию. Вслед за мелодией, сама сказка открылась перед очарованными глазами девочки. Таких сокровищ она отродясь не видала! В сундучке было всё необходимое для бесконечного счастья. Аккуратные куклы с фарфоровыми головками, наряженные как принцессы, спали в маленьких кроватках крошечного гарнитура. Тут же были составлены один на другой удивительные шкафчики с выдвигающимися ящичками и открывающимися дверцами. Милюль обнаружила целую коллекцию маленьких шляпок, корон, ожерелий и брошек, перебирать которые можно было целую вечность. В углу, воткнутая в гнездо из маленьких платьиц, плащей, юбок и шарфов, торчала огромная матрёшка. Тут же, рядом, оказалась обклеенная блестящею бумагою карета, запряжённая в четвёрку деревянных лошадок.

Усевшись на полу, Милюль доставала одну игрушку за другой. Тщательно разглядев каждую, она укладывала её на пол около себя, чтобы потом обязательно с нею поиграть. За этим занятием застали её вернувшиеся тётка Юлия и Сергей Пантелеймонович. Они вели за руки Алёшу, который громко и позорно ревел.