Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Сказки для умных"

Автор книги: Вадим Шефнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц)

5

В тот же вечер Сергей Кладезев на дне старого чемодана отыскал свою пару водяных коньков. Затем он заполнил водой ванну и опробовал в ней эти коньки. Они не утратили своей держащей на воде силы и могли скользить так же хорошо, как много лет назад.

После этого он до глубокой ночи проработал в своем кабинете-лаборатории и сделал вторую пару водяных коньков – для Люси.

На следующий день, в воскресенье, Сергей пошел на утреннюю прогулку, а когда вернулся домой, то Тамары дома уже не было. А на стене недоставало еще одного коврика – с оленем. Тамара пошла дарить и этот коврик отставному директору.

Сергей надел свой парадный серый костюм и завернул в газету обе пары водяных коньков. Затем он положил в карман пульверизатор и бутылочку с жидкостью МУПОН (Многократный Усилитель Поверхностого Натяжения). Одежда, обрызганная этим составом, приобретала свойство держать человека на воде.

Потом Сергей Кладезев открыл большой шкаф, где хранил свои лучшие изобретения, и вынул оттуда ОСЭПСОН (Оптический Солнечно-Энергетический Прибор Совершенно Особого Назначения). Над этим прибором он в свое время очень много думал и считал его своим наиболее важным изобретением. Он закончил его два года назад, но до сих пор не применял в действии. Дело в том, что ОСЭПСОН мог возвращать человеку молодость, а все эти годы Сергей вовсе не желал возвращения своей молодости: ведь тогда ему пришлось бы возвратить молодость Тамаре и начинать с ней жизнь сначала. А с него вполне было достаточно и одного срока жизни с ней. Кроме того, его смущала чрезвычайная энергоемкость этого прибора. Вследствие этой энергоемкости действие ОСЭПСОНа должно было сопровождаться некоторыми явлениями космического порядка, а Сергей не считал себя настолько важной персоной, чтобы быть причиной этих явлений.

Однако теперь, все продумав и взвесив, он решил применить этот прибор. И он взял ОСЭПСОН, так же как и водяные коньки, и покинул свой дом.

Он пошел по своей улице и вскоре вышел на Средний проспект Васильевского острова. На углу Пятой линии он купил в гастрономе бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет и пошел дальше. Дойдя до Одиннадцатой линии, он свернул со Среднего и через некоторое время очутился возле дома, где жила Люся. Поднявшись по знакомой лестнице, он дал два длинных и один короткий звонок.

Дверь ему открыла Люся.

– Здравствуй, Люся! – сказал он. – Как давно мы не виделись!..

– Очень давно!.. – ответила Люся. – Но я почему-то всегда ждала, что ты придешь. И вот ты пришел.

Они вошли в Люсину комнату и стали пить шампанское и вспоминать о том, что было много лет тому назад.

– Ах, хотела бы я вернуть молодость и начать жизнь сначала! – воскликнула вдруг Люся.

– Это в наших силах, – сказал Сергей и поставил на стол ОСЭПСОН. Прибор этот был размером с портативный радиоприемник. От него отходил довольно толстый шнур.

– Питание у него от сети? Он не перегорит? – спросила Люся. – Наш дом недавно перевели на двести двадцать вольт.

– Нет, ОСЭПСОН питается не от сети, – ответил Сергей. – Тут тысячи Днепрогэсов бы не хватило. Он питается прямо от солнца. Открой, пожалуйста, окно.

Люся распахнула рамы, и Сергей протянул шнур к окну. Шнур оканчивался небольшим вогнутым зеркалом, и Сергей положил это зеркало на подоконник так, что оно было направлено прямо на солнце.

Потом он подошел к ОСЭПСОНу и нажал кнопку.

В приборе начало что-то потрескивать – и сразу солнце стало светить слабее, как лампочка, когда падает напряжение в сети. В комнате настали сумерки.

Люся подошла к окну и взглянула на город.

– Сергей, что это?! – удивилась она. – Мне кажется, будто начинается затмение. Весь Васильевский остров в сумерках. И дальше всюду тоже сумерки.

– Сейчас сумерки на всей Земле, и на Марсе, и на Венере, – ответил Сергей. – Прибор берет много энергии.

– Такой прибор нельзя, наверно, пускать в массовое производство, – сказала Люся. – А то все бы стали возвращать себе молодость и все время было бы темно.

– Да, – ответил Сергей. – Этот прибор индивидуального разового пользования. Я его сконструировал только для тебя и ради тебя. А теперь сядем и будем сидеть смирно.

Они сели на старенький плюшевый диванчик, взялись за руки и стали ждать.

За окном и в комнате становилось все темнее. Машины на улице шли теперь с включенными фарами.

– Даже не верится, что сейчас час дня, – задумчиво проговорила Люся. – Как странно...

– Да, это, наверно, кажется странным, – ответил Сергей. – Мне-то нет, но всем другим это должно казаться странным. Чтобы вернуть молодость, нужна очень большая затрата энергии.

Между тем вокруг стемнело, будто настала ночь. В городе зажглись квадраты окон, засветились уличные фонари. В комнате стало теперь совсем темно. Только шнур, идущий от зеркальца на подоконнике к ОСЭПСОНу, светился голубоватым светом. Он вздрагивал и извивался, как шланг, по которому с бешеной скоростью движется какая-то жидкость.

Внезапно в приборе что-то резко щелкнуло, и в торцовой его стенке открылось квадратное окошечко. Оттуда вылез брусок зеленоватого света. Он был словно обрублен на конце и упирался в пустоту. Он походил на вещество, но это был свет. Этот брусок света начал расти и уперся в стену, где висела картина, на которой была изображена свинья под дубом – иллюстрация к басне Крылова. Свинья на картине сразу же превратилась в поросенка, а развесистый дуб – в молодой дубок.

Луч стал тихо и неуверенно двигаться по комнате, словно вслепую отыскивал Люсю и Сергея. Там, где он касался обоев, старые выгоревшие обои приобретали свой прежний цвет и становились как новые. Пожилой серый кот, дремавший на комоде, превратился в котенка и начал играть со своим хвостом. Муха, попавшая в луч, превратилась в личинку мухи и упала на пол.

Наконец луч приблизился к Сергею и Люсе. Он заскользил по их головам, по их лицам, по их ногам и туловищам. Над головами у них выросли два светящихся полукруга, вроде нимбов у святых.

– Ой, голове щекотно! – засмеялась Люся.

– Ничего, потерпи, – сказал Сергей. – Это седые волосы преобразуются в нормальные. Моей голове тоже щекотно.

– Ах! – воскликнула Люся. – У меня во рту что-то горячее!

– У тебя, наверно, есть золотые коронки на зубах? – спросил Сергей.

– Только две, – ответила Люся.

– Коронки молодым зубам не нужны, и вот они распадаются в пыль, – пояснил Сергей. – Ты выдохни эту пыль.

Люся сложила губы трубочкой, как это делают неопытные курильщики, и выдохнула изо рта золотую пыль.

– Мне кажется, будто диван под нами поднимается, – сказала она вдруг.

– Это распрямляются пружины. Ведь мы становимся легче. Мы малость отяжелели за эти годы.

– Ты прав, Сережа, – согласилась Люся. – А вот сейчас я чувствую себя легкой-легкой. Как в дни, когда мне было двадцать лет.

– Тебе и есть сейчас двадцать лет, – сказал Сергей. – Мы вернулись в молодость.

В это мгновение ОСЭПСОН вдруг задрожал, загудел и вспыхнул. Он исчез, и от него остался только голубой пепел. Вокруг сразу начало светлеть. Водители выключили фары, уличные фонари погасли, электрический свет в окнах тоже погас – он был теперь не нужен. Солнце снова сияло во всю свою июньскую силу.

Люся встала, посмотрела на себя в зеркало – и улыбнулась.

– Пойдем, Сережа, куда-нибудь гулять, – сказала она. – Например, на Елагин остров.

Сергей захватил сверток с водяными коньками, взял Люсю под руку, и они вышли из квартиры и легко сбежали по лестнице вниз, на улицу. На Среднем проспекте догнали трамвай, отошедший от остановки, и поехали в ЦПКиО. Там бродили по аллеям, катались на каруселях и качались на качелях и дважды обедали в буфете-ресторане.

Когда настала тихая белая ночь и парк опустел, они пришли на берег залива. На море стоял штиль, и паруса яхт неподвижно маячили вдали, у Вольного острова. Вода была без единой морщинки.

– Самая подходящая погода, – сказал Сергей и, развернув сверток, вынул водяные коньки. Он помог Люсе надеть их на ее туфельки, а затем надел свою пару коньков.

Она встала на воду залива и легко побежала по ней. Они миновали яхты, где яхтсмены ждали ветра, помахали им рукой и выбежали за Вольный остров, в открытый простор. Они долго мчались в этом просторе, а потом Сергей вдруг замедлил свой бег, Люся тоже затормозила и подъехала к нему.

– Знаешь, Люся, что я хочу тебе сказать... – несмело начал Сергей.

– Знаю, – ответила Люся. – Я тебя тоже люблю. Теперь мы будем всегда вместе.

И они обнялись и поцеловались и повернули к берегу.

Меж тем поднялся ветер и погнал волны. Бежать на коньках стало трудно.

– А что, если я споткнусь и упаду в воду? – спросила Люся.

– Сейчас я приму меры, чтобы мы не утонули, – засмеялся Сергей.

И он вынул из кармана пульверизатор и бутылочку с жидкостью МУПОН. Затем он обрызгал Люсину и свою одежду этим составом.

– Теперь мы можем даже сидеть на волнах, – сказал он Люсе.

И они сели на волну, как на хрустальную скамеечку, и обнялись, и волна понесла их к берегу.

Граждане! Ждите великих открытий!

1963

ДЕВУШКА У ОБРЫВА, или ЗАПИСКИ КОВРИГИНА
(Фантастическая повесть)

Предисловие к 338-му юбилейному изданию

Семьдесят пять лет назад, в 2231 году, впервые вышла из печати эта небольшая книжка. С тех пор она выдержала 337 изданий только на русском языке. По выходе в свет она была переведена на все языки мира, а ныне известна всем жителям нашей Объединенной Планеты, а также и нашим землякам, живущим на Марсе и Венере. За 75 лет о «Девушке у обрыва» написано столько статей, исследований и диссертаций, что одно их перечисление занимает девять больших томов.

Выпуская в свет это юбилейное издание, мы хотим вкратце напомнить читателям историю возникновения «Записок Ковригина» и пояснить, почему каждое новое поколение читает эту книгу с неослабевающим интересом.

Надо сказать, что причина нестареющей популярности «Девушки у обрыва» кроется отнюдь не в художественных достоинствах этой книги. Не ищите здесь и обобщающих мыслей, широких картин эпохи. Все, что выходит за ограниченный круг его темы, автора просто не интересует. Да он и не справился бы с таким самозаданием – ведь по профессии он не был Писателем. Автор «Девушки у обрыва» Матвей Ковригин (2102–2231), работая над этой книгой, отнюдь не претендовал на литературную славу. Будучи по образованию Историком литературы и изучая XX век, он ждал славы, или хотя бы известности от своих историко-литературных компилятивных трудов, которых он издал довольно много и которые не пользовались популярностью уже при жизни автора, а ныне совершенно забыты. А эта небольшая книжка, вышедшая после смерти автора, принесла ему посмертную славу, и слава эта не меркнет с годами. Ибо в этой книжке Ковригин рассказывает об Андрее Светочеве, а каждое слово об этом величайшем Ученом дорого Человечеству.

Еще раз напоминаем: «Записки Ковригина» – повествование узконаправленное. Автора очень мало занимает бытовой и научный фон. О технике своего времени он упоминает только в тех случаях, когда сталкивается с нею лично или когда от нее зависит судьба его друзей. Порой по ходу действия он довольно подробно описывает некоторые агрегаты, существовавшие в его время, но в этих описаниях чувствуется не только глубокое равнодушие к технике, но и непонимание, граничащее порой с обывательщиной и технической малограмотностью. О Космосе, о полетах Человека в пространство он даже и не упоминает, словно живет в эпоху геоцентризма. И даже великий научный смысл открытия своего друга Андрея Светочева он понял только к концу своей жизни, да и то чисто утилитарно.

Узкая направленность автора сказывается и в том, что Андрея Светочева он изображает вне его окружения, только со своих личных позиций. Не упоминает он ни о Сотрудниках Светочева, ни о его Учителях и Предшественниках. Если верить Ковригину, то получается, что Светочев все делал один, а ведь на самом-то деле он был окружен единомышленниками, многие из которых (Иванников, Лемер, Караджаран, Келау) были крупнейшими Учеными своего века.

Стиль книги архаичен, несовременен. Будучи специалистом по литературе XX века, автор, не найдя своей творческой манеры, подражает Писателям XX века, причем отнюдь не перворазрядным. К этому недостатку надо добавить и еще один. Даже повествуя о своих юных годах, Ковригин говорит о себе как о пожившем, солидном, многоопытном Человеке. Но не надо забывать, что книгу свою Ковригин создал на закате жизни.

К автору «Девушки у обрыва» Матвею Ковригину разные Исследователи относятся по-разному. Одним он нравится, другим он антипатичен. Ковригин – фигура противоречивая. Наряду с искренностью, добротой, безусловной личной смелостью и готовностью всегда прийти на помощь, в нем уживаются мелкий педантизм, брюзжание, отсутствие самокритики, граничащее с самовлюбленностью.

«Рассказ посредственности о гении», «Моцарт и Сальери XXII века» – так характеризуют некоторые Критики эту книгу, забывая, что именно Ковригину мы обязаны наиболее полным описанием жизни Андрея Светочева. Надо помнить, что Ковригин был другом величайшего гения технической мысли и как умел рассказал о нем. Будем же благодарны ему за это.

Так как многие понятия, наименования, агрегаты, приборы и механизмы, о которых упоминает автор, давно устарели, забыты, заменены другими и молодое поколение уже не знает о них, мы взяли на себя смелость снабдить текст сносками, поясняющими историческое значение этих понятий и предметов.

С искренним уважением

Издательство «Галактика»

Русская редакция

2306 год

1. Вступление

«Девушка стояла у обрыва на берегу реки. Это было осенью, когда идут затяжные дожди, когда размокает береговая глина и на ней так четко отпечатываются следы. Девушка стояла у обрыва и задумчиво смотрела на осеннюю реку, по которой плыли желтые листья.

Мимо проходил юноша, и увидел он девушку, стоящую у обрыва, и полюбил ее с первого взгляда. И она тоже полюбила его с первого взгляда – ибо так полагается в сказках.

Этот юноша жил у реки, и когда девушка вызвала аэролет и улетела в большой город, обещав вернуться весной, юноша остался один в избушке на берегу реки и стал ждать ее возвращения. Зачем он жил один на берегу реки и кем он был – не спрашивайте, ибо это сказка.

Каждый день приходил юноша на обрыв, где когда-то стояла девушка. Он протоптал в глине узкую тропинку рядом с ее следами. Он не наступал на ее следы – и каждый раз ему казалось, что девушка невидимо идет рядом с ним к обрыву и рядом с ним стоит и смотрит на осеннюю реку, по которой плывут желтые листья.

Потом пошли большие дожди, и следы от туфелек девушки наполнились водой, и в них отражалось небо поздней осени. Потом ударил мороз, и следы стали льдом.

И однажды юноша вынул один след и принес его в свою избушку. Он положил его на стол, а когда проснулся утром, то увидел, что след растаял. И юноша очень удивился и огорчился. Не удивляйтесь – в сказках люди изумляются самым обычным вещам.

Огорчился юноша и подумал: «Следы моей возлюбленной достойны вечности. Но лед не вечен. Не вечен и металл, ибо он ржавеет; не вечно и стекло, ибо оно бьется; не вечен и камень, ибо он выветривается и трескается от жары и холода. Я должен создать такой материал, который отливался бы в любую форму и не боялся бы ни огня, ни холода, ни времени».

И пришел день, когда он создал вещество, которое заменило нам камень и металл, стекло и пластмассу, дерево и бетон, бумагу и лен. Он создал Единый Материал, который называется аквалидом. Из этого материала люди стали строить города на земле и под водой, делать все машины и все вещи. И это уже не сказка, ибо мы живем в этом мире.

Вот куда привели следы девушки, которая однажды стояла у обрыва в осенний день, когда по реке плыли желтые листья.

Но однажды девушка, которую ждал юноша...» И т. д., и т. д.

Вы и сами, дорогой мой Читатель, с детских лет знаете эту сентиментальную историю – ведь ее даже в школе проходят. Сочиненная досужим Поэтом и посвященная Андрею Светочеву и Нине Астаховой, эта полулегенда-полусказка почему-то считается весьма поэтичной и трогательной, и, быть может, некоторые не в меру наивные люди склонны думать, что именно таким путем и пришли мы к современной аквалидной цивилизации.

Действительно: девушка на берегу стояла. А остальное было не так, не так. Все придумал от себя досужий сочинитель.

– А как же все было? – спросите вы, почтенный мой Читатель.

Сейчас я начну свое повествование, и вы узнаете, с чего все началось, что привело Андрея Светочева к его открытию, где и как он встретил Нину Астахову. И еще вы узнаете многое другое.

Я прожил свой МИДЖ[1]1
  МИДЖ (Минимум Индивидуальной Длительности Жизни) – норма долголетия, гарантированная каждому жителю планеты медициной и Обществом. В описываемую автором эпоху МИДЖ равнялся ста десяти годам, но фактически средняя продолжительность жизни уже и тогда была значительно выше.


[Закрыть] с избытком, жизнь моя клонится к закату, и недалек тот день, когда мой пепел легким облаком упадет с Белой Башни на цветы, растущие у ее подножия. Но я еще успею поведать вам правдивую историю о Нине Астаховой, об Андрее Светочеве, другом которого я был, и о себе, ибо когда-то моя жизнь была тесно связана с жизнью этих двух людей.

2. Случай на Ленинградском почтамте

Я начну с давних, давних времен. Рассказ мой начинается в тот день, когда отменили деньги. В книгах вы все читали об этом дне, а я помню его лично и знаю, что в книгах он сильно приукрашен. В сущности, ничего особенного в этот день не произошло. Дело в том, что процесс отмирания денег шел уже давно. Деньги не погибли внезапно – они тихо скончались, как Человек, проживший свой МИДЖ с избытком. Последнее время они имели скорее статистическое, нежели ценностное значение. Если вам не хватало денежных знаков на покупку какой-либо нужной вам вещи, вы просто вырывали из своей записной книжки листок и писали на нем «15 коп.», или «3 рубля», или «20 рублей» и платили им Продавщице или ПАВЛИНу[2]2
  ПАВЛИН (Продавец-Автомат Вежливый, Легкоподвижный, Интеллектуальный, Надежный) – старинный агрегат, давно снят с производства.


[Закрыть]. Или вы могли попросить деньги у любого прохожего, и он давал вам требуемую сумму и, не спрашивая вашего имени, шел своей дорогой.

В день отмены денег у нас в Университете состоялось небольшое собрание в актовом зале, а затем все разошлись по своим делам. Помню, шагая с собрания к зданию филологического факультета, я шел рядом с Ниной Астаховой, и разговор у нас был вовсе не об отмененных деньгах, а об «Антологии Забытых Поэтов XX века», над которой я тогда работал. Нина (она училась на втором курсе) была прикреплена ко мне, Аспиранту, в качестве Технического Помощника и помогала мне в составлении этой «Антологии». Она была добросовестна, много времени проводила в библиотеках и архивах, выискивая стихи и данные о забытых ныне Поэтах XX века, но мне не слишком нравились в ней некоторая строптивость и излишняя самостоятельность. Так, например, Нина настаивала, что в «Антологию» обязательно надо включить стихи некоего Вадима Шефнера (1915 – ?), я же противился этому. Мне не нравились нотки грусти и излишние размышления в его стихах. Я предпочитал Поэтов с бодрыми, звонкими стихами, где все было просто и ясно. Я считал, что именно такие Поэты должны войти в мою «Антологию», чтобы Читатель имел верное представление о поэзии XX века. Нина же продолжала настаивать на включении этого Шефнера – дался он ей. При этом она горячилась, даже сердилась. Она никак не могла понять, что я составляю научный труд, а наука требует бесстрастия.

Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте – она очень любила море. А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал ее странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Иногда ее лицо принимало такое выражение, будто она ждет, что вот-вот произойдет что-то необыкновенное, какое-то чудо.

– Нина, о чем ты думаешь сейчас? – спросил я ее однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее.

– Так... Сама не знаю о чем... Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Что будет какая-то радость.

– Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу «Антологию», и, когда она выйдет из печати, твое имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? – сказал я. – Это действительно большая радость. И заслуженная.

– Ах, ты совсем не о том говоришь, – досадливо возразила она. – Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду.

Меня несколько удивили эти ее слова и даже огорчили. Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждешь? Где тут логика?

– Тебе нужно развивать в себе научное мышление, – посоветовал я ей. – Ты не прожила еще и четверти МИДЖа, впереди тебя ждет большая жизнь – научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, быть может, будет Ученым, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом когда-нибудь думала?

Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце.

– Сегодня зеленое солнце! – объявила она мне. – Вот забавно!

Я не стал убеждать ее, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зеленое. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи.

Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой ее изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы ее не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень легкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, – но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас.

Но вернусь ко дню отмены денег.

Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей «Антологией», а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошел САТИР[3]3
  САТИР (Столовый Автомат, Терпеливо Исполняющий Работу) – примитивный агрегат начала XXII в. Нечто вроде древнего Официанта.


[Закрыть], я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печенку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой.

– Обед бесплатен. Обед бесплатен, – равнодушно сказал САТИР.

– Не «обед бесплатен» надо говорить, а «обед отпускается бесплатно», – поправил я САТИРа. – Идите и вызовите ко мне САВАОФа[4]4
  САВАОФ (Столовый Агрегат, Выполняющий Арбитражные Организационные Функции) – агрегат XXII в. Выполнял ту же работу, что в старину – Завстоловой.


[Закрыть].

Вскоре к моему столику подошел громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчиненных ему САТИРах – они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры.

– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть еще замечания?

– К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печенку. Неужели вы предполагаете, что если все теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печенкой?

– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть еще замечания?

– Нет. Можете идти.

Пообедав, я вышел на набережную и пошел по направлению к Первой линии. На набережной все было почти так, как в обычные дни, только на судах виднелись флаги расцвечивания да у гранитного спуска толпилось множество мальчишек и девчонок. Они останавливали всех прохожих и просили у них денег. Получив просимое, дети бежали по ступенькам к воде и бросали монетки в воду. А из бумажных купюр они делали маленькие лодочки и пускали их по волнам. В школах по случаю отмены денег занятий в этот день не было, что, на мой взгляд, едва ли способствовало укреплению дисциплины.

Когда я свернул на Первую линию, то увидел, Чепьювина[5]5
  Чепьювин (Человек, Пьющий Вино) – медицинский и отчасти бытовой термин XXI–XXII вв. В прямом смысле – пьяница, алкоголик. Под Чепьювинами не подразумевались люди, умеренно пьющие виноградные вина; как известно, такие вина пьют и поныне.


[Закрыть]. Приплясывая и что-то непонятно напевая, он шел по пластмассовым плиткам мостовой, мешая движению элмобилей, которые почтительно его объезжали. Люди с интересом и удивлением, а некоторые и с явным испугом глядели на него. Я и сам остановился поглядеть на редчайшее зрелище – в последний раз я видел одного Чепьювина в детстве, когда мне было лет девять.

Я постоял немного, надеясь, что Чепьювин выругается и мне удастся записать какое-либо новое для меня бранное выражение. Но Чепьювин только напевал – и все. Я пошел дальше, несколько огорченный тем, что мне не удалось пополнить составляемый мной СОСУД. Дело в том, что я с двенадцати лет начал составлять словарь, который назвал СОСУДом (Словарь Отмерших Слов, Употреблявшихся Древними). Мой СОСУД состоял из четырех разделов: 1) ругательства, 2) воровские термины, 3) охотничьи термины, 4) военные термины. Если второй, третий и четвертый разделы СОСУДа я мог пополнять за счет старинных книг и архивов, то первый раздел пополнялся очень скудно, так как ругань на Земле давно вышла из обихода, а письменных источников не было. Приходилось собирать этот раздел по крупицам, и составление его подвигалось весьма медленно.

На Большом проспекте было людно. Здесь чувствовался праздник. Из открытых окон и с балконов летели бумажные деньги и, планируя, падали под ноги прохожим. Проходя мимо сберкассы, я заглянул туда. Там толпились дети. Они смеялись, прыгали и бросали друг в друга распакованными пачками денег. Весь пол был покрыт бумажками. Время от времени ребята подбегали к столу, и сидящая за столом ФЭМИДА[6]6
  ФЭМИДА (Финансовый Электронный Многооперационный Идеально Действующий Агрегат) – агрегат, упраздненный после отмены денег. Ныне имеется в музеях.


[Закрыть] выдавала им новые пачки.

На углу Большого проспекта и Шестой линии я встретил своего друга Андрея Светочева. Да-да, того самого Светочева, имя которого ныне известно каждому Человеку на Земле. Но тогда он был еще ничем не знаменит. Впрочем, среди Ученых он и тогда уже был известен.

Андрея я знал с детских лет – мы жили с ним в одном доме и учились в одной школе. Потом учебные пути наши разошлись – Андрей всегда интересовался техникой и после школы был принят в Академию Высших Научных Знаний, я же поступил на филологический факультет Университета. И хоть мы могли жить дома, потому что родители наши находились в Ленинграде, но мы разъехались по общежитиям – так удобнее было учиться. Однако мы остались друзьями и часто встречались. Со школьных лет в нас сохранилась страсть к коллекционированию марок, и это тоже сближало нас. Встречаясь, мы хвастались своими коллекциями и толковали о жизни вообще, о своих планах и надеждах. А планы и надежды были у нас очень разные.

Последние месяцы Андрей был мрачен, молчалив. Однажды, когда я заглянул к нему в общежитие, он признался мне, что задумал одно очень важное открытие, но дело не клеится. Он мечется от одного опыта к другому – и все без толку.

Я тогда посочувствовал ему и дружески посоветовал взять какую-нибудь менее сложную работу и не стремиться к недостижимым целям. Ведь недостижимое – недостижимо и невозможное – невозможно. Надо намечать ближние цели и шагать от вехи к вехе.

Но Андрей остался недоволен моим дружеским советом и указал на картину, которая висела над его рабочим столом. Там был изображен Геракл, догоняющий Керинейскую лань. Геракл бежал за ланью по снежным горным вершинам.

– Видишь, как он бежит? – сказал Андрей. – Он бежит по самым высоким вершинам, а тех вершин и скал, что пониже, он не касается ногой, он перепрыгивает через них. Поэтому он и догнал лань.

– Он мог и не нагнать ее, – резонно возразил я. – Он мог упасть и разбиться. И потом Геракл – это Геракл, а ты – простой смертный.

– Ну, это уж другое дело, – сухо ответил Андрей и перевел разговор на марки.

В тот день я ушел от него с ощущением, что он избрал какой-то ложный путь в науке и не хочет сойти с него из упрямства. Мне даже жалко его стало. Мне давно казалось, что он топчется на месте, в то время как я шаг за шагом неуклонно иду вперед. Моя «Антология» и комментарии к ней были не так далеки от завершения, и я уже подумывал о следующей работе: «Писатели-фантасты XX века в свете современных этических воззрений». Кроме того, я неустанно работал над своим СОСУДом. Как я уже упоминал, это был весьма кропотливый труд. За каждым бранным словом для первого раздела СОСУДа мне приходилось буквально гоняться с пеной у рта, как говорилось в старину. Дело осложнялось и тем, что свою Помощницу, Нину Астахову, щадя ее девическую стыдливость, к этой работе привлечь я не мог. В целом же я медленно и верно продвигался вперед, в то время как Андрей топтался на месте, поставив перед собой невыполнимую, как мне тогда казалось, задачу.

Но вернусь к описываемому мною дню. Итак, я встретил Андрея на углу Большого проспекта и Шестой линии. Андрей опять был мрачен.

– Куда ты спешишь, Андрей? – спросил я его.

– На Почтамт, – хмуро ответил он. – Ты ведь знаешь, что марки отменены. Прежде мне хоть в марках везло, а теперь и марки отменили.

– Отменили? – удивился я. – Как же так? А наши коллекции?

– Ты плохо слушал сообщение об отмене денег. Там сказано: отменяются деньги, а также всякие знаки оплаты. А марки – это и есть знаки оплаты.

– Действительно, – догадался я. – Раз нет денег, то и марки отпадают... А как же быть филателистам?

– Никак! – буркнул Андрей. – Едем к Почтамту.

Движением руки он подозвал проходящий мимо такси-элмобиль, и мы сели в него.

– Везите нас к Почтамту, – сказал я АВТОРУ[7]7
  АВТОР(Автоматический Водитель Транспорта, Обладающий Речью) – старинный агрегат конца XXI – начала XXII века. Давно заменен более совершенными устройствами.


[Закрыть].

– Понял. Везу к Почтамту. Оплата отменена, – произнес АВТОР, склонив над приборами металлическую голову с тремя глазами. Четвертый глаз – большая затылочная линза – смотрел на нас.

– Поедем с перепрыгом, – сказал Андрей. – Мы спешим.

– Предупреждаю об опасности, – сказал АВТОР. – К Почтамту сегодня большое движение. Перепрыгивание опасно...

– Все равно, – махнул рукой Андрей. – Подумаешь, опасно...

– Везти с разговором? – спросил АВТОР. – За разговор надбавка отменена.

– Везите с разговором, – сказал я.

– До вас вез к Почтамту седого старика, возраст приблизительно МИДЖ и сорок лет. Старик имел огорченный вид. На куртке у него гуманитарный знак. Старик был очень сердит.

– Он не ругался? – с надеждой спросил я.

– Нет, он не делал того, о чем вы упомянули. Но у него был огорченный вид.

– И не надоела вам эта болтовня! – сердито сказал Андрей. – Не пойму, что за удовольствие разговаривать с механизмами!

Мы замолчали.

До Почтамта было довольно далеко, он находился в новом центре города, который сместился по направлению к Пушкину. Элмобилей было в этот час много. Когда впереди, за несколькими машинами, намечался просвет, наш элмобиль выпускал подкрылки и перелетал через идущие впереди машины, занимая свободное место. Наконец мы подъехали к Почтамту – небольшому двадцатиэтажному зданию, стоящему посреди площади.

На площади толпилось довольно много народу. Здесь были и школьники, и люди среднего возраста, и совсем пожилые люди. Некоторые пришли с альбомами для марок и «Справочниками филателиста». У всех был очень недовольный вид. Все смотрели на гигантский телеэкран, который был вделан в стену Почтамта.

Мы с Андреем тоже стали смотреть на экран и вскоре увидели Москву. Площадь перед Московским почтамтом тоже была полна филателистов. Потом на экране появился Почтамт в Буэнос-Айресе. Там была уже ночь, и толпа филателистов стояла с факелами. Некоторые держали в руках какие-то дудки и дудели в них. Потом возник Почтамт в Риме. Здесь тысячи филателистов сидели на пластмассовой мостовой, не давая двигаться транспорту. Затем Рим померк, и на экран наплыл какой-то городок – где-то в Черноземной полосе. Здесь перед зданием Почтамта стояли школьники и взрослые, держа в руках плакаты с надписью: «Почтовики! Людям нужны марки!»