Текст книги "Путь в пантеон"

Автор книги: Вадим Еловенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Вадим Сергеевич Еловенко
Иверь. Книга третья. «Путь в пантеон».

«Я шел наугад, не зная, где поджидает меня Воля настоящего Бога. Он казался мне злым шутником, а сам я себе виделся вечным неудачником. Даже мгновения удовлетворения и гордости за сделанное мною не приносили мне радости, ибо я знал, что это просто Бог спит и у меня все получается. Когда Он усыпал и не смотрел на меня, я становился настоящим богом. Я совершал невозможное и немыслимое. Вам и представить нельзя, что можно успеть сделать и воплотить пока Бог не думает о тебе. Но Он просыпался, с усмешкой смотрел на мои деяния и возвращал меня к реальности, в которой я оставался всего лишь неумехой. Кто-то говорил, что это испытания. Кто-то шутил, что Богу ничто не чуждо, и он приносит боль тем, кого любит. Но я знал истину. Он просто ревновал меня к моим творениям. Ибо когда он не видел я творил лучше него! Я создавал разум без шизофренических наклонностей. Разум чистый. Разум просветленный. И этот разум к неудовольствию Бога стал осознавать Его. Я усмехался, когда Бог смущал умы созданные мной, наводя на них мороки и видения о своей сущности. Но я специально создал своих существ такими, чтобы отвергали они все не имеющее физического обоснования. И устав от попыток, сказал мне Бог:

– Созданное тобой – уродливо. Оно не несет в себе мечты. Оно слишком желает разобрать окружающее на составные части. Они даже Меня пытаются осознать через физические законы, которые всего лишь часть Моего Существа.

Я улыбался и говорил:

– Отлично! Тогда объясни им, что такое Мечта. Сможешь, и она будет жить в них. А не сможешь, какой же ты Бог? Не пора ли Тебе будет и самому осознать свою ограниченную сущность и принять, что Ты лишь неудача Вселенной, а не сам Абсолют?

Бог ответил мне сразу, как и обычно когда отвечал. Ведь Его вечность на раздумье для нас проносилась за мгновенье:

– Я не буду давать им Мечту. Я дам Ее тебе!

И Он наделил меня способностью мечтать. И я понял, что это проклятье, а не благодать. Почему же Ему кажется, что созданный мой разум уродлив, раз он не проклят Грезами? С тех пор наделенный мечтой я хочу стать Им. Чтобы понять, что в этом прекрасного, мечтать и не иметь возможности воплотить.

Но, возмечтав стать Им, я совершил страшное. Ведь я Его ошибка, которую он не пожелал исправлять. Я часть Его и во мне есть Его отражение. Когда я возмечтал стать им, он захотел стать мной. Он захотел побыть ошибкой…»

Демиург «Обреченный на совесть»

«Величие человека не в его делах, как многие думают.

Дела лишь следствие духа человека и доли везения.

Но, не имея духа сильного и великого, не сможет и человек стать сильным и великим. Тело наше, как и дела наши лишь отражение духа. Когда дух в упадке, тогда и тело не по годам разрушается. Когда дух нищает, то и цели перед человеком становятся какими-то нищенскими, обусловленными только насущными потребностями. И пропадает из них то, что мы считаем великим и достойным Человека. Дух Человека ведет его на поиски неведомого. И только сильный духом человек способен все преодолеть на своем пути. И только таким стоит доверять поиски Истины. Ибо слабый духом назовет Истинной всего лишь свою Правду. Что будет толку человечеству от правды, если она ложна, субъективна? Если не прошла она вместе с духом жесточайшие испытания на истинность? "

Один нескучный человек.

"Дух поддается воспитанию дисциплиной. Более того, чем жестче дисциплина, тем сильнее дух, как показывает практика. Однако чересчур жесткая дисциплина дает осложнение на развитие творческих наклонностей человека. А сильный дух без творческого начала опять таки не применим для задач более сложных, чем лобовая атака. Настоящий Дух, что ведет к победе, равно дисциплинирован и творчески развит. И его творческое развитие не дает шизофренических и опасных отклонений в фантазии.

Мой оппонент прав, когда говорит, что для изыскания Истины нужна сильная личность. Даже просто для перелома сознания миллионов и предоставления им другой Правды, нужно иметь сильный дух и не боятся последствий. Но вот, насчет Истины… Я не уверен, что она нужна людям. Ведь Истина уродлива и не имеет ничего общего с человечностью. Одна из Истин космоса, что все будет разрушено. Ну, зачем такая Истина человеку? И кто скажет спасибо тому сильному и великому духом, кто красочно раскроет перспективы уничтожения человечества. Человеку хочется верить, что он или его душа бессмертны. Ну, и пусть верит. Не мешайте ему. Больше того Общество надо оберегать от сильных людей. Сила обычно очень быстро перестает считаться с чужими заблуждениями. Она отчего-то решает, что все должно быть так как она субъективно видит… Хотя об этом я кажется говорил… Так что воспитывая сильный дух в человеке не забывайте, о последствиях которые он принесет. Ведь всякая мораль спадет шелухой с Великого и Сильного. Она ему будет не нужна. Он будет считать себя выше понятий морали."

Другой, тоже веселый, собеседник.

Когда очередной человек заявляет мне, что он обожает дождь, бродить под дождем, слушать дождь, или еще как-либо получать от него удовольствие, меня начинает откровенно мутить. Единственное, что я способен делать под дождь с удовольствием, так это спать. Спать и при первых попытках организма проснуться, загонять себя снова в сон. Ибо дождь мне надоел. Надоел настолько, что я уже всем телом начинаю чувствовать его приближение. Начинает ломить кости и в голове появляется невероятная тяжесть не дающая думать ни о чем кроме предстоящего ливня.

Городские неженки считают дождь просто водой, что по законам природы льется с неба. Влагой, которая, по вычитанному в ярких цветных книжках, наполняет поля живительной силой. Считают его добрым другом всего живого на планете. Мол, рады дождю и лисичка, и зайчонок, и цветок, и колосок. Как бы не так. Показать бы этим наивным, как сгнивает прямо в поле почти созревший урожай. Как набухшие от дождей вены рек, буквально взрываются, снося целые деревни и на долгие недели затапливая огромные площади. Как тонут в этой мутной воде без надежды на спасение мелкие животные. Как их тельца скапливаются на естественных отмелях и становятся добычей падальщиков. Показать им трупы крупных животных – бордов и мясных ящеров, что в изобилии гниющими тушами разбросаны то тут, то там. Может, тогда и неженки взглянут на дождь, так как я гляжу на него.

Для меня дождь это чудовище. Инфернальное, злое, коварное. Чудовище, питающиеся силами, криками и болью застигнутых им.

Когда бредешь по размокшей земле, и каждый твой шаг тяжелей предыдущего. Когда намокшая глина колодками неподъемными повисает на твоей обуви, а сил стряхнуть ее уже нет. И палку, которой раньше сбивал глину с обуви, ты давно выбросил. Дождь отнял силы нести даже ее. Одно маниакальное желание бьется в твоем мозгу – найти укрытие. Теплое, просторное, сухое укрытие, в которое с рычанием будет биться дождь. А ты в этом укрытии, для надежности завернувшись еще и в одеяло, будешь медленно проваливаться в сон. Так всегда, когда после промозглого холода улицы попадаешь к огню, ты неминуемо начинаешь зевать и бороться со сном. А я бы и не боролся. Уснул бы и гори они огнем все дела, что погнали меня в тот богом и Правителем забытый край.

Мне не хотелось пускаться в то путешествие. Тем более, что с самого начала знал, что это будет далеко не увеселительная прогулка. То, что мне нарассказывал мой отец мне не внушало ничего, кроме отвратительного чувства страха перед неизвестностью. Но мое нежелание ехать в эту глушь совершенно никого не интересовало. В управлении мне было четко сказано, тогда-то выехать, такого-то прибыть, а по истечении недели пребывания доложить обстановку. На мою просьбу о спутнике и помощнике мне яснее некуда сказали, что не то, что помощник, мать родная знать не должна ни о цели моего путешествия, ни о пункте назначения. А то, что пол управления и так все знает так же мало, кого волновало.

Перед поездкой я крутился, как мог. Сдав свои неторопливо расследуемые дела по хищению с рудников и по незаконной вырубке леса помощнику, подписав ему, верительные документы на право ведения расследования этих дел я смог заняться экипировкой.

По статусу мне полагается минимум механический экипаж, но, здраво рассудив, что в такую погоду от него будет мало толку, я заказал на вечер себе билет на экспресс до Орденской столицы, и отзвонившись в их Управу потребовал предоставления к моему прибытию транспорт и сопровождение. Когда я утряс дела с казначеем и получил чеки на обналичивание в Орденском банке, меня вызвал к себе оружейник и под роспись вручил мне комплект "мечта дикаря". Уложив длинноствольные пистолеты, боеприпасы к ним и кобуры в саквояж, я уговорил таки, пользуясь полномочиями командировочного в удаленный район, выдать мне дополнительные патроны. Я не думал, что мне так уж понадобится более ста патронов в моей поездке, но, пользуясь правилом, что запас спину не тянет, я с превеликим удовольствием закинул в саквояж еще коробку со стройными солдатиками смерти.

После оружейника, Карлик велел мне решать дела домашние. Я попрощался с руководителем и покинул управление. Слуги, оповещенные мной по телефону о том, что я уезжаю на продолжительное время, уже собрали мне мои походные принадлежности. В модный нынче кожаный чемодан были уложены мой охотничий, он же для верховой езды костюм. Предметы нижнего белья, без которого ни один цивилизованный человек не мыслит своего существования. Так же костюм для встреч, который я приказал немедленно выгрузить, понимая, что там, куда я еду, он мне будет лишь ненужной обузой. Так же было собрано много всякой ерунды, что, по мнению моего старшего слуги, непременно должны мне пригодится в дороге. Проверив лично каждую мелочь, я согласно кивнул и слуги, закрыв чемодан, унесли его в мой экипаж что так, и ожидал у входа.

Я уже был сам готов отправиться к отцу в его кабинет, когда появившийся слуга пригласил меня к нему.

Сказать, что наши отношения с отцом были идеальными, было бы неверно. Мы часто спорили особенно, что касается политики и понятия права. Но он был ветераном жандармерии и понимал мою работу как, наверное, никто другой, и это нас роднило еще больше, чем прожитая жизнь под одной крышей. Несмотря на различие взглядов на современный уклад жизни он принимал почти все нововведения не зацикливаясь, как многие старики ветераны на "в наше время так было не принято". Он прекрасно понимал, что в постоянно совершенствующемся техническом мире огромную роль играют именно знания, а не махание саблей или меткая стрельба из служебного оружия. Единственное, что он не принимал, это новомодные тенденции принижения роли Богов в нашем мире. Он, наверное, в чем-то обоснованно заявлял, что именно Боги дали нам все то, что мы имеем сейчас. Я же скорее просто из чувства легкого противоречия был сторонником идеи, что и без Богов мы бы достигли всего этого, спустя каких то десять-двадцать лишних лет. На что мой отец с небрежной ухмылкой заявлял, что и за 200 лет бы не добились. Ну, не знаю, может быть, конечно, он и прав. Но не верить же вслепую, что если бы не Боги, то мы бы сейчас бегали в набедренных повязках с луками и копьями из дерева Прота и издавали бы улюлюкающие звуки. Это мне кажется смешным и нелепым.

Отец встретил меня, не вставая, но, приветливо улыбаясь и жестом предлагая присесть в кресло напротив него. Я послушно присел на край гигантского кресла, в котором по преданию сиживал один из императоров. Мой отец служил еще Инте Удачливому. И хорошо служил, пользовался расположением и был доверенным лицом. При следующих правителях его карьера не очень удалась, но я никогда не слышал, чтобы отец жаловался на судьбу. Он был слишком горд для этого.

Отец заговорил первым:

– Мне сказали, что ты надолго удаляешься. – Он приосанился и взглянул мне в глаза – Тебе может показаться нелепым, но я не устоял и позвонил Карлику узнать, куда он тебя направил.

Я, наверное, густо покраснел, и отец, заметив это, только махнул рукой:

– Не смущайся. Когда я управлял твоим отделом твой нынешний начальник бегал у меня и расследовал такие дела, о которых без смеха не вспомнишь. И то, что он стал начальником в этом и моя заслуга есть, так что я имел право спросить, куда он направил моего единственного сына и наследника.

Я невольно поерзал, стыд-то какой. Я следователь – сыщик по особым делам, за моей спиной сотни раскрытых хищений, два подавления восстаний дикарей, два морских путешествия по делам департамента жандармерии Столицы… о чем речь, я даже удаленным лесным округом управлял, пока из столицы не прислали наместника – одного из провинившихся политиков. И мой отец звонит моему начальнику и узнает о моем назначении, хотя это служебная тайна.

– Как настоящий страж Империи, он мне ни словом не обмолвился о цели твоего путешествия, только заверил, что оно соответствует твоему статусу и что ты, выезжая на это задание, обладаешь исключительными полномочиями.

Я невольно поднял глаза к затянутому голубым шелком потолку. Смеха-то будет между начальством, если Карлик, как его называет, открыто отец и за глаза сотрудники, обмолвится о звонке другим начальникам отделов.

– Потом я позвонил своему знакомому на станцию и спросил, не заказывал ли ты билет на сегодня у него. – Отец чуть откинулся в кресло и довольно произнес – И выяснил, что ты экспрессом двигаешься на север во владения Ордена. Информация о пассажирах не является тайной за семью печатями, так что не представляй себе, как ты в гневе бросишься на него.

Отец, уловив мои настроения, усмехнулся и продолжил:

– Лучше вообще сделай вид, что ты об этом ничего не знаешь. Может когда-либо и он тебе пригодится. Но не суть. За последние три недели только одно из событий во владениях Ордена заслуживает внимания. Это наводнения в их западных землях. Причем даже не сами наводнения, а количество официальных жертв. По радио, – отец с легким нажимом почему-то на "о", выговорил не так давно вошедшее в обиход словечко, – сообщили о гибели и пропавших без вести нескольких тысячах жителей.

Он смотрел на меня и ожидал хоть какой то реакции с моей стороны. Наверное, ему хотелось воскликнуть "я угадал!". Но такого повода я ему не дал, и он продолжил:

– Если не сам факт гибели такого количества людей, то, что еще могло заставить управление послать тебя туда. У меня есть мнение, что тебе поручено разобраться в том, кто виноват, что не были спасены эти люди или почему не были приняты меры к предупреждению опасности. Ведь наводнения там не впервой. Я думаю, что тебя включат в состав столичной группы. Но меня смутила просьба Карлика.

Я слегка расслабился… Пусть отец гадает, пусть он почти угадал цель расследования. Главное что я не имел права дать ему почву для окончательного вывода. Моя расслабленность мгновенно исчезла, когда я услышал, что же попросил мой начальник у моего отца.

– Он просил тебе рассказать о деле двадцатилетней давности. О деле Океана, как оно было названо.

Скажу так… само словосочетание "дело Океана" у всех разбросанных по материку следователей по особым делам вызывает жгучий интерес вперемешку с первобытным страхом. Да и вообще "дело Океана" нельзя даже в бреду спутать с делом, какого-нибудь уголовника по прозвищу "Океан". Нельзя даже подумать, что идет речь о каком-нибудь животном с такой кличкой. "Дело Океана" звучит, скорее, как мистическое действие. Мол, это Его дело и мы, мелкие сошки не набрались еще ума, чтобы понять хотя бы смысл, не то что, как такое могло произойти. Двадцать одна тысяча жителей пропала без вести за несколько минут. Поселки рыбаков, десятитысячный город Прилива, поселок Богов и их Пристанище, просто обезлюдели. Почти мгновенно. Выжившие после этого грандиозного действа – несколько волей случая оказавшихся на судах Богов рыбаков и торговцев после этого никогда в жизни не приближались на сотню километров к берегу Океана.

Видя мое изумление, отец сказал:

– Я не знаю, что и как творится на севере. Там никогда не было ничего подобного "делу Океана". Но если это хоть как-то там замешано, то во мне начинают бороться несколько чувств. Одно как ты понимаешь волнение за тебя. Оно конечно не настолько сильное, как если бы ты ехал прямиком на Юг в пасть Океану. Да и вообще практика показывает, что после этого кошмара еще долго подобного не бывает в том же месте. Второе чувство это, наверное, профессиональное. Повторяю, если это хоть как-то связано с делом Океана, то, сынок, тебе придется туго. Там не будет ни одного следа, ни одного намека на то, что там конкретно произошло. Проглоченные Океаном исчезают мгновенно на месте не успевая даже вскрикнуть или оставить сообщение. Если ты ел, то от тебя только и останется ложка да тарелка. Если ты спал, то одеяло даже форму тела сохранит, но тебя под ним не будет. И так далее. Первым отличительным признаком этого гнева Господа Единого служит полное отсутствие следов.

С каких пор отец употребляет в речи Бога Единого? Я был удивлен, но не сильно. В конце концов вера Ордена Семи Мечей никогда не была запрещена. Просто среди Лагги к ней относились с усмешкой. Зачем нужны выдуманные Боги, когда своих хватает.

Внезапно отец замолчал, что-то рассматривая в моем лице. Мы молча просидели минуты две, прежде чем он продолжил:

– Не знаю, что именно имел в виду Карлик, когда просил рассказать о деле Океана. Ты многое должен знать о нем и так. Что-то слышал, что-то читал в секретной библиотеке. Рассказать, как мы с ним и еще десятком следователей после прилета богов и их расследования вели свое? Так на это времени не хватит. У тебя через три часа экспресс. А тебе еще обязательно надо перекусить и собраться в дорогу. – Он снова замолчал на минуту – Я расскажу тебе вот о чем. О чувствах. Не делай удивленное лицо. Наши предки Лагги понимали толк в чувствах и предчувствиях. Когда мы работали там, на берегу Океана мы пережили много чего. Не самые приятные моменты. И не думаю, что мне суждено о них забыть. – Отец вздохнул и, почесав бровь без промедления начал рассказывать: – Мы прибыли довольно быстро. Буквально на следующие сутки. Богов уже не застали. А к Пристанищу нас не подпустили. С нами даже разговаривать не стали. Но нам достался довольно большой участок исчезновения. Побережье на сутки пути. Наши носильщики, переселенные дикари с той стороны Иса, наотрез отказались ночевать на берегу сославшись, что зло еще не ушло и якобы оно смотрит на них. Нам тоже было не по себе особенно от пустых улиц Прилива. Но это было и понятно – залитые солнцем улицы, сушащееся на веревках белье, игрушки детские во двориках. И ни души.

Наверное, в первый день мы так ничего по плану не сделали. До такой степени мы были шокированы тем, что видели. Нет нужды описывать безлюдье вокруг. К нему мы к вечеру, если не привыкли, то не так уж сильно удивлялись эху на улицах. Из того, что стоит описания это тот бедняга, что набрел на наш костер перед Управой Прилива. Не поверишь, его появление вызвало у нас такой ужас, как будто явился сам Рог за нашими душами. Он вышел из темноты и почти минуту стоял замерший, словно не веря в нас или считая нас миражом. А мы увидев его, ободранного, в рваной одежде, с безумными глазами и оскалом… Только выучка помогла нам справится с собой и не расстрелять его, когда он побежал на нас. Пустяками кажется его внешний вид по сравнению с его состоянием духа. Бросился нас обнимать. Плакал словно дите неразумное. Будто он не просто набрел на нас, а вырвался из лап дикарей каннибалов, которых еще можно встретить на дальнем западе. Ничего внятного мы от него не добились в тот вечер. Но мы накормили его и уложили рядом с нами на мостовой. Выдали ему одеяло одного из носильщиков, что ушли в леса на север на ночевку и он уснул нервно вздрагивая. Сами мы по чисто суеверным причинам не стали ночевать в пустых домах. Устроили на площади настоящий лагерь. И хотя нас было сравнительно немного, мы смогли выполнить элементарные требования безопасности. Выставили сменяемое охранение и кое-как укрепили мебелью из домов в округе нашу стоянку. Веришь, нет, но мы были вроде бы в здравом уме, а вот такое откалывали. Страх заставлял нас все это делать. Еще с Академии я помню, что со страхом и морской болезнью можно бороться только трудом. И мы работали.

Отец улыбнулся, что-то вспоминая из своей бурной молодости.

– Мы словно ощущали, не то, что взгляд на себе. А как бы это правильно выразится. Дикари верно сказали… зло еще не ушло из тех мест. И мы словно оказались в этом неописуемом зле. Казалось даже безветрие, что так редко бывает на южном берегу Океана, стремилось нас напугать. А уж полная тишина – даже без ночных звуков насекомых были словно удавка на нашем горле. Словно эфемерный зверь – ночь, пыталась проглотить нас вместе с нашей искоркой костра. Наверное, мы все-таки еще дикари. Боги не смогли выбить из нас этот страх и поклонение неведомому. Было немного стыдно справлять свои нужды прямо рядом с лагерем на площади, боясь отойти куда-нибудь в дом, где были и туалеты и ванны. Ты сам понимаешь, что в такой обстановке нервозности подогретой уходом наших помощников мы спали не очень хорошо. И на утро, вареные приступили к плану мероприятий, что наметили еще в пути.

То, что наши поиски ничего не дали, ты знаешь… наверняка не раз читал. А вот чего никто не знает… точнее знают не многие, но молчат. Карлик, я, другие участники. Это о выживших. О том, как они выжили. – Отец специально выделил голосом слово "как" интригуя меня и заставляя внимательнее слушать. – Мы нашли за время поиска всего пятерых. Причем состояние их было не намного лучше того, в котором к нам забрел тот ночной гость. А может и хуже. Главное что мы смогли выяснить – они совершенно не понимали из-за чего остались там, где исчезли абсолютно все. Это не понимали и мы. Делали сравнительные анализы. Кто и что делал из оставшихся в момент исчезновения остальных. Это не дало ровным счетом ничего. Все они занимались своими обыденными делами. Но одно все-таки было связано со всеми. Они находились порознь. То есть рядом с ними не было других людей. Тот, которого мы нашли самым первым, был хозяином удаленной мельницы и был совершенно один в тот день. Это выходной был, и никого из сотрудников на мельнице быть не могло. Он, только вернувшись в город, осознал, что что-то не так, а к ночи был уже в шоке от понимания своего одиночества. Как он провел время, слоняясь по улицам, и почему оказался в таком жутком состоянии, мы не выяснили, но на следующую ночь он уже набрел на нас. Еще один, найденный нами, в день исчезновения верхом возвращался в Прилив, из которого уезжал по заданию своего отца. Понятно, что когда он вернулся ни отца, ни других он не встретил. Женщина найденная нами к обеду рассказала, что плавала на лодке проверять сети, которые, уходя в далекий лов, поставил ее муж, чтобы подобрать на обратном пути. Остальные тоже, так или иначе, были удалены от городов, поселков и просто других людей. В этом было общее… но единственное общее. Проверяли все от того, что они ели в тот день до того, кто и во сколько встал с утра. Ничего. Отсюда мы сделали вывод, что это один из путей спасения для жителей юга. Но какой это путь, если невозможно постоянно находится отшельником. Ведь нет никакой возможности предсказать, когда Океан возьмет себе очередную жертву…

Отец насуплено замолчал, посмотрел на меня, так ни разу его не перебившего и все время молчащего, и сказал.

– Я понятия не имею, зачем Карлик просил рассказать тебе об этом но, наверное, он что-то подозревает. Подозревает связь между южными делами и северными разливами. Я этой связи, кроме в как в количестве пропавших без вести, не вижу. Но ему лучше знать я-то уже сколько в отставке. Но, сын… если там и правда орудует Океан… есть только один надежный способ не пропасть с остальными – держаться от людей подальше.

Я медленно кивнул внимая. Я даже не представлял, как и где мне пригодится этот совет, и слушал отца исключительно из уважения. Никогда и никто не слышал об исчезновении людей на севере.

– Я надеюсь, что тебе пригодятся те скудные крохи знания, которыми обладаем мы. Но еще больше надеюсь, что все это окажется просто стихийным бедствием. Да ужасным. Да трагедией. Но природным катаклизмом, а не мистическим исчезновением. Надеюсь, тебе не придется испытать страха перед неведомым, что не подвластно даже нашим богам.

Из кабинета отца, попрощавшись с ним, я отправился на кухню, где попросил меня покормить перед дорогой. Пообедав в столовой, я еще раз в уме проверил, все ли необходимые приготовления я сделал. Ничего ли не забыл из того, что понадобится мне в пути. Еще раз посетил свою спальню и кабинет, просто, чтобы убедиться в порядке ли я оставил их. И запер ли сейф с важными бумагами, которые я хранил дома. Успокоив свое сознание, я попрощался со слугами и покинул отчий дом, чтобы отправится в то странное и как покажет будущее далеко не легкое путешествие.

В дороге, устроившись на заднем сидении экипажа, я, честно говоря, не столько думал о сказанном мне отцом про "дело Океана", сколько пытался увязать свою предстоящую рутинную работу с этими предостережениями. По мне задача выглядела довольно просто. Прибыть в земли Ордена, получить сопровождение. Пробраться через перевалы к пострадавшим районам и уже на месте выяснить, кто виноват в том, что трагедия не была предотвращена. Отец говорил о том, что меня должны были включить в столичную группу следователей, но он не знал кода моего задания. Это было задание для одиночки. Код инспекторской проверки. Почему для этой операции выбрали меня, а не одного из столичных жандармов я не думал и даже не хотел думать. Управление часто, согласно традициям, поручало молодым сотрудникам с периферии довольно важные дела. Не столько, чтобы помогать им взбираться по служебной лестницы, сколько для поддержания должного уровня во всех управлениях, а не только в столичном. В этом был свой рационализм. Мы из провинциальных управлений чувствовали, что нужны империи. Империя четко ощущала слабые участки провинции, если кто-то не справлялся со своим заданием. Вслед за наказанием нерадивому сотруднику обычно шла встряска и натаскивание всего управления, в котором он работал. Так что любое задание выездного характера было делом ответственным за невыполнение, которого могли пострадать твои товарищи. Эта ответственность на молодых жандармов действовала угнетающе, но я, честно говоря, к ней привык и не особо нервничал. Даже, если я провалю задание, у меня был довольно хороший послужной список, чтобы надеяться, если не на прощение, то на смягчение наказания. Когда я только закончил академию и от любого дела меня охватывал мандраж, я часто спрашивал отца, почему так: почему мы работаем всегда под угрозой расправы. Ведь это вредит делу. Заставляет сотрудников отвлекаться и бояться делать рискованные шаги. Отец тогда усмехнулся и сказал:

– Ты задаешь те же вопросы, которые задавал в твоем возрасте я. Мне на них когда-то ответил сам Боевой Зверь. Степень ответственности человека, определяется степенью наказания за несделанную работу. Мы не дворники. Мы не рыбаки или охотники. Мы элита. И требования к нам очень жесткие, если мы хотим оставаться элитой и иметь все, что имеем. Нам не надо специально рисковать, нам надо просто хорошо делать свою работу. Если в нашей работе прописан риск, это должен быть настолько оправданный риск, чтобы вопросов ни у кого не возникало, почему ты решился на него. Относись к своей работе, как к рутине. Как к обычному каждодневному труду рабочего на заводе. Только вместо деталей в твоих руках – карандаш, бумага… иногда оружие. И не жалей людей. Тебя никто не пожалеет. А твоя жалость к ним будет мешать Делу. Люди это та же рутинная часть твоей работы. Не относись к людям по-другому. Они лишь твои инструменты для извлечении истины. Правда и жестокость ты не имеешь права проявлять к невиновному. А потому ровное, отстраненное отношение. Это не человек, это прибор перед тобой, через который ты найдешь искомое. И прибор, который нельзя повредить. Вот чтобы ты понимал степень ответственности ты и работаешь только под страхом наказания. Не нравится – уходи. Попытайся другими способами получить от жизни то, что дает тебе империя за службу.

Я часто думал о таком отношении к людям и не мог поверить что сам отец не испытывал человеческих чувств к тем с кем ему приходилось работать. Только спустя несколько лет после академии я подстроился под систему, и смог уже отстраненно допрашивать и губернаторов, и мелких воришек из доков. Причем относясь к ним одинакового холодно. Страх в людях при таком отношении превышал даже тот, что мы испытывали перед главным управлением жандармерии. Им казалось, что все уже решено. Что остались лишь формальности для утверждения приговора. Причем так себя чувствовали даже невиновные. Без особых трудов мне удавалось распутывать сложные дела с таким подходом. Отец это называл "брать дела седалищем". Когда ты опрашиваешь сотни людей, или тысячи, как с делами о восстании дикарей, оставаясь отстраненным и не позволяя замыливаться взору ты находишь цепочки и ниточки ведущие к преступнику или преступникам. Бывает, конечно, и просто везение. Отчего-то в народе упорно ходит мнение, что девять из десяти преступлений в наше время раскрывается случайно. Никто их не разубеждает. Описывать, как такие, как я, долго и скрупулезно собирают информацию от помощников и опрашиваемых, чтобы быть уверенным – неблагодарное занятие.

Вот и в предстоящей мне поездке я должен был просто собирать и анализировать информацию. Ничего больше, но это было самым важным. Смотреть и главное видеть.

Я уже опаздывал на поезд и думал, что придется в моем экипаже добираться до следующей остановки экспресса. Но я успел. Стюард ничем не выдал своего волнения по поводу того, что в свое купе я вскочил, когда уже поезд тронулся, а мой модный чемодан в него закинули, когда тот набирал скорость. Стюард вежливо поприветствовал меня, осведомился, что мне подавать на ужин через пятнадцать минут и только после этого закрыл внешнюю дверь, в которую уже задувал с воем воздух. От ужина я, понятно, отказался, так как поел дома и стюард удалился в укрытый коридор, что тянулся вдоль всего вагона и в который пассажиры выходили пообщаться с друг-другом или просто провести время, рассматривая картины, что были в изобилии развешаны на стенах. Я нередко катался в вагонах этого класса. Мне нравилось не только ощущение самого путешествия, но и то обстоятельство что обычно мне везло с попутчиками. И в тот раз я надеялся, что в вагоне окажется не мало достойных людей для знакомства. Я как положено моему сану сначала привел себя в порядок, умылся, переодел сорочку и только после этого вышел в коридор представиться обществу, что будет сопровождать меня в двухдневном моем путешествии на север.