Текст книги "Григорий Распутин"

Автор книги: Вадим Телицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ДАР, ОТКРЫВАЮЩИЙ ДВЕРИ

Живу и гибну; то горю в огне,

То в проруби тону; и сплошь страданье

И сплошь восторг – мое существованье;

Мягка и жестока судьба ко мне.

Луиза Лабэ

Петербург ждал новых имен, громких сенсаций и бурных скандалов. И он дождался – на пепельно-сером, дурно пахнущем питерском небосклоне всходила звезда Григория Распутина. Число поклонников и последователей пророка стремительно росло, впрочем, как и количество противников, скрытых и явных.

Григорий знакомится с представителями российской знати, перед ним открываются двери аристократических салонов, поэтических кафе, профессорских кружков. Его приглашают с просьбой помолиться и дать духовный совет, предсказать, кому и сколько отсчитано на этом свете лет. Как правило, он не отказывал никому. В то трудное, смутное время, когда то тут, то там взрывались бомбы и раздавались выстрелы, российскому обывателю, как никогда, требовалась духовная поддержка и некая мистическая аура, отделяющая человека от жестокостей и ужасов окружающего мира.

Люди приходили к Распутину и для разъяснения различных религиозных вопросов, объяснения житейских проблем. Как рассказывают очевидцы, после ранней обедни в каком-нибудь храме, причастившись святых тайн, богомольцы собирались вокруг него, слушая его наставления и внимая незатейливым пророчествам. Для многих представителей высшего света «после вечных интриг и зла придворной обстановки» беседы с ним служили естественным утешением. А простолюдинам он раздавал небольшие подарки. Его страстные поклонники утверждали, что все эти предметы, полученные из рук Распутина, имеют тайный (пророческий) смысл: «Какой каждый прихожанин получит подарок, такой будет и его дальнейшая жизнь».

По свидетельствам очевидцев тех событий, толпа гудела вокруг старца в стремлении заполучить хоть что-нибудь из рук святого человека. Того, кому он подал носовой платок, ждали слезы и горе, тот, кому подал кусочек сахара, пусть приготовится к сладкой и сытной жизни. Девицы на выданье рвали из рук Григория дешевые колечки, которые он им протягивал, и обмирали, если взамен колец получали от него маленькие иконки, намекавшие на уход в монастырь. Многие рыдали, к нему тянулись руки, прося благословения. Полиции приходилось силой разгонять народ. Но народ не так прост: если кто получал подарок нехорошего значения, то закапывал его в землю, а потом шел служить молебен, чтобы предсказанное не сбылось.

Распутин легко заговаривал с незнакомыми – на улице и в поезде, в гостинице и на проселочной дороге, в центре Москвы и Петербурга или на окраине захолустного сибирского села. Подобная общительность, правда, часто вызывала глухое раздражение у тех, кого он считал «самыми родными». Сам же он – за исключением редких вспышек гнева – был приветлив и ровен со всеми: не осталось ни одного упоминания о его высокомерии или намеренной грубости.

Недоброжелателей Григория возмущало то, что «грязный мужик держит себя с ними как равный». По словам ссыльного революционера, отбывавшего срок наказания в Покровском, Распутин встретил его «любезно и радушно… Без тени какой-либо неловкости и застенчивости… прямо и просто обратился ко мне: «Эх, миленький, миленький, чую я, долго еще тебе страдать-то здесь придется». Ссыльного освободили лишь после падения романовской монархии.

А как отмечал последний министр внутренних дел, Распутин подкупил его лишь тем, что всего-навсего «зло не говорил про людей».

Даже его будущий непримиримый враг Гермоген без всякой лести говорил о Распутине: «Это раб Божий. Вы согрешите, если даже мысленно его осудите». (Гермогену Распутин предрек смерть от рук его же прихожан. Так и произошло: в кровавые годы русской смуты с ним зверски расправились, без суда и следствия, те, кто еще вчера внимательно прислушивался к его словам.)

При первом знакомстве Распутин долго жал руку, пристально вглядываясь в глаза собеседника, заставляя его опустить взор. Этот нехитрый прием, позволяющий запомнить Распутина даже после совершенно случайной встречи, как правило, срабатывал. Почти всегда знакомство с ним вносило подъем, интерес, а в скорбную душу – бодрость, надежду, утешение и даже радость. Как умный и чуткий человек, Григорий Распутин умел понять, «докопавшись» до основ, чужое страдание и иногда несколькими вопросами, вовремя сказанными словами, каким-нибудь еле заметным сравнением ослабить или даже совсем «изъять его из души».

«Мы потеряли двух детей почти одновременно, – рассказывал свою непростую и трагическую историю известному политическому деятелю В. В. Шульгину один из его знакомых. – Моя жена была в ужасном состоянии. Ее отчаяние граничило с сумасшествием… Доктора ничего не могли сделать… Кто-то мне посоветовал позвать Распутина… И можете себе представить: он поговорил с ней полчаса, и она совершенно успокоилась… Пусть говорят все, что угодно, – все это, может быть, правда, но и это правда, что он спас мою жену».

Приобретая влияние, Распутин почти никогда не отказывал в помощи. Он не требовал, но принимал предлагаемые ему деньги и подарки – с безразличием большие суммы от богача и с признательностью – малые от бедняка. Но «деньги он принимал лишь в тех случаях, если он мог ими кому-нибудь помочь», – писал один из его друзей. Он же рассказывал, что, если к Распутину приходил в дом с просьбой богач, тот говорил: «В доме находится богатый человек, который хочет распределить свои деньги среди бедняков».

«Распутин не был ни сребролюбцем, ни стяжателем, – замечал один из его врагов. – Он мог получить сколько угодно средств… он получал много, но зато он щедрой рукой и раздавал получаемое».

Он много жертвовал: на строительство церквей, на лечение больного ребенка, на «пенсию» забытому старику. Это не значит, конечно, что он не заботился о своей семье и о себе самом: для своей семьи он построил в Покровском двухэтажный дом, дочерей стремился определить в лучшие столичные гимназии и для себя подыскал квартиру почти в самом центре Петербурга.

Так выкристаллизовывался образГригория Распутина, человека, способного не только разглядеть в тумане настоящего времени четкие контуры будущих исторических процессов, но и помочь ближнему своему – и словом, и делом, разделить с ближним его горе, что было гораздо более понятным и приятным, чем рассуждения о высших материях.

Но открытость Распутина, с которой он обращался к незнакомым людям, как к друзьям и близким, его готовность выслушать человека в беде и помочь ему имели оборотную сторону: он не умел хранить ни своих, ни чужих тайн, считая, видимо, что раз все люди родные и равны, то ничего сокровенного нет.

«Он всем рассказывал самые сокровенные тайны, которые ему сообщают в минуту искренности, – отметила в своем дневнике одна из его многочисленных поклонниц. – Особенно было больно за «высших»: не нам это нужно знать».

Человеческая натура, однако, противоречива – был Григорий Ефимович зачастую способен и на умолчание, даже тогда, когда от него ждали откровений.

Но распутинская прозорливость все же перевешивала человеческие слабости.

После смерти Льва Толстого бывший друг Григория Распутина, а ныне враг отец Илиодор отправил депешу Николаю II, в которой настойчиво требовал предать умершего писателя анафеме за христианские заблуждения. Вместо его величества ему ответил Григорий Ефимович:

«Ты не суди его строго. Толстой запутался. Да и церковь его не шибко любила. В этом-то все и дело. А ты, повторяю, не суди и судим не будешь. Подумай хорошенько. Мы с тобой умрем, о нас забудут, а, глядишь, и проклянут. А его, его помнить будут всегда. Аминь.

Григорiй».

Вместо того чтобы последовать мудрому (как потом оказалось) совету, Илиодор решил устроить своеобразное «аутодафе» [8]8
  От португальского «auto da fe» – оглашение и приведение в исполнение варварских приговоров инквизиции.


[Закрыть]: установил в одной из церквей портрет Толстого, на который заставлял своих прихожан плевать. И они, проходя мимо изображения, плевали до тех пор, пока все лицо мятежного графа на портрете не исчезло под пеной слюны.

Узнав о таком кощунстве, Распутин был очень опечален. Несколько дней он ходил сам не свой. Толстой привлекал его. Не как писатель, книг его Григорий Ефимович не читал, а как духовный провидец. Ему казалось, что между ним и автором «Войны и мира», «Анны Карениной», «Воскресения» существовала необъяснимая духовная связь, ведь ни тот ни другой никогда не испытывали необходимости прибегать к посредничеству священника для бесед с Господом.

Немного поразмыслив, Распутин отстучал Илиодору еще одну, на этот раз очень лаконичную телеграмму:

«Будь ты проклят. Смерть твоя да будет ужасной. Все забудут тебя».

…Спустя сорок два года Илиодор умер в далеком Нью-Йорке, в доме для нищих на 10-й авеню Ист-Сайда, в страшных мучениях, всеми покинутый и забытый.

Мог Распутин проявлять и злопамятность – не сравнимую, впрочем, со злопамятностью его врагов.

«Он против меня злобится теперь, – говорил Григорий в 1914 году о своем прежнем друге и покровителе епископе Феофане, – но я на него не сержусь, ибо он большой молитвенник. Его молитва была бы сильнее, если бы он на меня не злобился…» И добавлял: «Он обо мне еще скажет добрые слова…»

Но если враги и недоброжелатели Распутина делали ему шаг навстречу, то и он шел им навстречу, русскую поговорку о худом мире, который лучше доброй войны, Григорий Ефимович повторял достаточно часто и охотно. И все же с годами копилась в нем горечь – слишком много он видел попыток «использовать и выбросить» его и слишком много он слышал откровенной лжи, видел больше нападок, чаще несправедливые, чем благодарности. Его приятель, журналист и редактор газеты «Россия» Г. П. Сазонов, несколько раз предлагал Распутину подать в суд на ту или иную газету за клевету, но каждый раз тот отвечал:

– Ты, миленький, вспомни, как Господь наш страдал! Что же обо мне говорить!

– Но нельзя же, Григорий Ефимович, им все прощать, ведь на шею сядут!

– Бог им простит…

По словам старшей дочери Распутина, когда ему показывали какую-нибудь неприятную заметку в газете, он усмехался и говорил: «Пусть журналисты зарабатывают себе на хлеб насущный хоть такой писаниной».

Правда, порой, увидев случайно на столе у своих поклонников тот или иной газетный листок с очередным выпадом против него, он незлобиво бросал: «Дрянь, скоро умрет». И действительно, через пару месяцев, в лучшем случае через полгода та или иная «отмеченная» им газета самоликвидировалась.

Он, впрочем, немного побаивался журналистов, особенно в первые годы своей известности. Как человек малограмотный, он воспринимал любого грамотея как некоего колдуна, способного измельчить камень одним взглядом. Вскоре этот комплекс неполноценности был преодолен, и Григорий общался с журналистами как равный с равными.

Распутин находил в себе и просветительское призвание. Стремясь предать гласности свои предсказания, он расширял круг своих почитателей посредством печатного слова. В разное время им было надиктовано шесть брошюрок, изданных на средства известного общественного деятеля А. Ф. Филиппова и заполненных всевозможными пророческими сентенциями и религиозными рассуждениями: «Горе мятущимся и злым, им и солнце не греет, алчных и скучных весна не утешает, у них в очах нет дня – всегда ночь. Зло и зависть до сих пор в нас, между большими и более великими, и интрига царствует в короне… Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог!..»

Но те же самые слова, произнесенные, что называется, «живьем», под обаянием его голоса и взгляда слушателям Григория Ефимовича казались более глубокими, чем изложенные печатно в книгах. «Распутин любил поучать людей, – вспоминал один из слушателей его проповедей. – Но он говорил немного и ограничивался короткими, отрывистыми и часто даже непонятными фразами. Все должны были внимательно к нему прислушиваться, чтобы разобраться в логике его речи».

«Человек он с замашкой стоять с образованными людьми на одной ноге», – замечал Сергей Труфанов. (Но «замашки» эти произрастали не на пустом месте…) А знавший Распутина в последние годы Белецкий говорил о «желании его быть все время центром общего к нему одному интереса».

Стремление быть на виду часто присуще одаренным натурам – у Распутина, на которого многие смотрели, как на «мужика», было оно болезненно развито. Поэтому он так часто, иногда в ущерб и себе и своим последователям, старался подчеркнуть свою значимость, близость «высшим», по-детски сердился, когда не верили его пророчествам.

По словам наблюдательного современника, Григорий Ефимович «натура нервная, экзальтированная, способная глубоко заглянуть в душу человека, сама способная чувствовать сильно и глубоко». Распутин притягивал к себе людей разных возрастов и убеждений, различного социального происхождения и общественного положения.

«Успех его проявился преимущественно в самых низах народных и в самых верхах… – продолжал Труфанов свою мысль. – Это объясняется тем, что в низах и в верхах ищут Бога».

По-видимому, это верно, но постепенно Распутин приобрел сторонников и среди представителей других сословий, причем не только эксцентричные натуры подпадали под его влияние… Кроме поклонниц и поклонников из петербургского высшего света были среди его приверженцев – на долгий или короткий срок – и журналисты Г. -П. Сазонов, И. А. Гофштеттер, А. А. Кон, и придворный А. Э. Пистолькоре, и военный Д. Н. Ломан, и священник А. И. Васильев и другие. Он «привлек меня к себе своим странно влекущим взглядом, удивительным ясновидением, и с тех пор я готов идти за ним куда угодно», – признавался один из провинциальных журналистов.

Число поклонников росло день ото дня: предсказания его производили лишь благоприятное впечатление, из уст в уста передавались истории о его пророческом даре.

«Произошло что-то странное, – вспоминала Елена Джанумова, у которой умирала племянница в Киеве. – Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало, как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руки и сказал глухо: «Она не умрет, она не умрет, она не умрет…» Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окраску, и продолжал начатый разговор, как будто ничего не было…

Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: «Алисе лучше, температура упала…» На просьбу сделать «еще так» Распутин ответил:

– То было не от меня, а свыше…. И опять это сделать нельзя».

Дочь сибирского купца Василия Петрова Распутин «заговорил» от экземы, Ольгу Лахтину – от неврастении кишок, сына Арона Симановича – от паралича, возвратил к жизни попавшую в железнодорожную катастрофу и признанную безнадежной Анну Вырубову.

Менее достоверно, хотя и вполне вероятно, что Распутин лечил царя от злоупотребления спиртным – «запрещал» ему пить на две-три недели, предостерегая его от опасности возможных провалов в рассудке.

Арону Симановичу он «запретил» играть в карты под страхом большого проигрыша. Симанович не поверил и проигрался, однако после, до гибели Григория Распутина, не играл вообще.

Известна история с серебряным портсигаром, подаренным царю Григорием Распутиным. Последний подарил его Николаю II со словами:

– Вот ты куришь. Это, конечно, нехорошо. Да Бог тебя простит. Кури, покуда я жив. А как не станет меня, то и у тебя табачок скоро кончится. – Григорий проповеднически поднял палец вверх. – А другим мой подарок, думаю, не в радость придется…

Портсигар был фабричной выработки и отличался от сотен себе подобных только гравировкой на крышке: «Русской земли царю от Григория из села Покровского».

Николай им очень дорожил и всегда держал при себе.

Уже будучи в Екатеринбурге, прогуливаясь по дорожкам куцего сада, разбитого около неказистого дома инженера Ипатьева – последнего пристанища в этом мире, Николай Александрович обратил внимание на солдата охраны, рвущего у забора лопуховые листья.

– Зачем они вам? – участливо спросил уже бывший император.

– На табак, – последовал ответ. – Теперь настоящего табачка днем с огнем не сыщешь. А лопух, он вроде как и дымит… Подсушишь его, порубаешь, и цигарку аккурат завернуть можно.

Николай достал из нагрудного кармана гимнастерки распутинский портсигар, щелкнул крышкой:

– Пожалуйста, закуривайте.

– Премного благодарен. – Солдат вытянулся и, секунду поколебавшись, взял две папиросы: одну раскурил здесь же, а вторую заткнул за ухо.

– А я ведь вас узнал, – задумчиво произнес Николай. – Вы служили в моем конном полку.

У императора была поразительная память на лица:

– И ваша фамилия…

– Кабанов, ваше величество, – пораженный, невольно подтягиваясь и застегивая ворот застиранной гимнастерки, закончил солдат.

– Что это ты перед арестантом тянешься? – насмешливо спросил его Яков Юровский, комендант «дома специального назначения», когда Николай отошел.

– Так ведь он мне настоящие папиросы дал. Я их год как не курил: все лопух да дубовый лист.

– Ну-ну, смотри, ишь какой благородный.

Состроив недовольную гримасу, Юровский удалился.

Комендант оказался человеком злопамятным: бывший рядовой его императорского величества конногвардейского полка Кабанов был включен в расстрельную команду.

Свидетели утверждали, что Кабанов после кошмарного ночного расстрела чуть ли не на коленях умолял Юровского подарить ему императорский портсигар, слегка помятый пулей.

– Я же служил в его полку, – канючил Кабанов.

Но у Юровского были свои соображения насчет этого «сувенира». Кабанову в качестве «откупного» досталось маленькое золотое колечко с бирюзой, принадлежавшее великой княжне Анастасии Николаевне, самой младшей из четырех царских дочерей.

Портсигар оказался у Якова Михайловича Свердлова, второго человека в большевистско-советской властной иерархии. Юровский переслал царскую вещицу в Кремль с оказией, рассчитывая, видимо, на покровительство столь важной персоны.

Но, как и предсказывал Распутин, подарок его в чужих руках – предвестник несчастья. В марте 1919 года Свердлов, в возрасте неполных тридцати четырех лет, скоропостижно скончался: по официальной версии – в результате двухстороннего воспаления легких, по «народной» – он пострадал в ходе митинга на одном из провинциальных заводов. Доведенные до отчаяния – нечего есть, нечем согреть свой кров – рабочие забросали трибуну, с которой он выступал, камнями, а затем, смяв немногочисленную охрану, избили Свердлова до полусмерти. (Удивительно, но факт: смерть Якова Михайловича пришлась аккурат на вторую годовщину отречения от престола Николая Александровича.)

В страшных мучениях окончил свои дни и Яков Михайлович Юровский – неоперабельная язва желудка свела его в могилу (в 1938 году) в неполных шестьдесят лет. Он так и не узнал, что его арестованной накануне дочери инкриминировали «участие в контрреволюционном монархическом (?! – В. Т.) заговоре». Против чего боролись, на то, как говорится, и напоролись.

«Потустороннюю силу» Распутина признавали многие его недоброжелатели. «Уже то обстоятельство, – говорил протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский, – что Распутин заставлял задумываться над ним (то есть о нем. – В. Т.) таких отнюдь не склонных ни к суеверию, ни к мистицизму, напротив, привыкших на все смотреть прежде всего с позитивной точки зрения людей, как профессор медицины Федоров, уже это одно вызывает серьезный вопрос».

Многие считали, что Распутин владел навыками гипноза.

Вот рассказ дружески настроенного по отношению к Григорию Ефимовичу Арона Симановича. Сын его «страдал болезнью, которая считалась неизлечимой. Его правая рука постоянно тряслась, и вся правая сторона была парализована… Я привез… сына на квартиру Распутина, посадил его в кресло в столовой, сам постучал в дверь спальни и быстро покинул его квартиру. Мой сын вернулся домой через час. Он рассказывал, что Распутин вышел к нему из своей комнаты, сел напротив него в кресло, опустил на его плечи свои руки, направил свой взгляд ему твердо к глазам и сильно затрясся. Дрожь постепенно ослабевала, и Распутин успокоился. Потом он вскочил и крикнул на него: «Пошел, мальчишка!!! Ты совершенно здоров! Ступай домой, иначе я тебя выпорю!» Мальчик вскочил, засмеялся и побежал домой».

А вот рассказ враждебно настроенного к Распутину Феликса Юсупова (его будущего убийцы). Он пожаловался как-то: «Работать не могу – очень быстро утомляюсь и становлюсь больным… «Старец» уложил меня на диван, стал передо мною и, пристально глядя мне в глаза, начал поглаживать меня по груди, шее и голове. Потом он вдруг опустился на колени и, как мне показалось, начал молиться, положив обе руки мне на лоб. Лица его не было видно, так низко он наклонил голову. В такой позе он простоял довольно долго, затем быстрым движением вскочил на ноги и стал делать пассы…

Сила гипноза Распутина была огромна. Я чувствовал, как эта сила охватывает меня и разливается теплотой по всему моему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении. Я пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон… Лишь одни глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг…»

Гипноз приводился вообще как самое простое объяснение всех талантов Распутина. «Он – поразительный гипнотизер, – говаривал министр внутренних дел А. Н. Хвостов. – На меня вот он не действует, потому что у меня есть какая-то неправильность, что ли, в строении глаз. Но влияние его настолько сильно, что ему поддаются и самые заматерелые филеры, на что уж, знаете ли, эти люди прошли огонь, воду и медные трубы… Но когда я его увидел, я ощутил полную подавленность, – рассуждал он же позднее, противореча сам себе. – Распутин на меня давил, у него была большая сила гипноза».

Какая-то «неправильность» была у А. Н. Хвостова не только в глазах, но и в уме (об этом замечал и сам Григорий Распутин, считавший министра большим фантазером и предрекавший, что он плохо кончит), доверять его свидетельствам следует с большой осторожностью. Однако и его преемник на посту министра А. Д. Протопопов считал, что «Распутин имел гипнотическую силу».

Распутин обладал силой душевного внушения, доходившей до необычайно высокой степени, наибольшего накала. Каким-то внутренним напряженным сосредоточением всей своей воли он достигал результатов столь неожиданных, сколь и исключительных.

По словам директора департамента полиции С. П. Белецкого, в 1913 году Распутин брал уроки гипноза. Белецкий, «собрав более подробные сведения об этом гипнотизере X., принадлежавшем к типу аферистов, спугнул его, и он быстро выехал из Петербурга». Об «уроках» Белецкий узнал из перлюстрированных писем гипнотизера к его подруге, и не ясно, не выдавал ли тот, возлагая «большие надежды… на Распутина», желаемое за действительное.

Старшая дочь Распутина Матрена, напротив, неоднократно повторяла, что «у него (Распутина. – В. Т.) было не только отвращение, но просто ужас к таким вещам. Я вспоминаю, как однажды известный гипнотизер пришел к моему отцу со словами: «Мой дорогой коллега». Отец в раздражении вышвырнул его из дома».

По всему мироощущению Григория Распутина слова его дочери кажутся стоящими ближе к правде. Возможно, что своим удивительным взглядом, плавными и загадочными движениями рук он приводил в более податливое, внушаемое состояние тех, кто обращался к нему за помощью. Гипнотическое состояние, как правило, необычайно повышает внушаемость – но вовсе не обязательно для внушения. Нельзя исключить, что Распутин обладал редчайшей способностью генерировать еще не изученное наукой так называемое биологическое поле. Его дочь Матрена неоднократно упоминала о «нервной силе, витальности, исходившей из глаз отца, из его исключительно длинных прекрасных рук». Согласно мнению Сергея Труфанова, распутинская сила «исходит у него не через руки, а преимущественно через его серые, неприятные, пристальные «резкие» глаза. Этой силой он прямо-таки покоряет себе всякую слабую впечатлительную душу».

Сам Распутин считал, что от его тела, от прикосновений рук исходит сила, – «разве можно зарывать свой талант в землю?!». С большой уверенностью можно сказать, что внутренняя сила Распутина опиралась на силу его веры и силу его воли. Правда, у Распутина не было образования, чтобы создать какое-то подобие системы. Единственным объяснением собственной силы для него было то, что «через него действует Божья воля».

С внушением и самовнушением мы имеем дело тысячелетия – и тысячелетия этот вопрос остается одним из самых необъяснимых и загадочных. Загадочных, если говорить о причинах и пределах так называемой суггестивной силы, но ее приложение в сфере медицины общеизвестно.

Каждая вторая болезнь – явление исключительно психосоматическое. По-видимому, в той степени, в какой вовлечена психика, может действовать и суггестивная сила. С помощью последней можно окончательно излечить от неврастении кишок, но не такую страшную болезнь, как гемофилия, – возможно только на время остановить кровотечение и максимально облегчить страдание больного.

Но Распутин чувствовал своего «пациента» и своего «прихожанина», верил, что может его вылечить, и усилием своей воли, посредством молитвы, передавал эту веру ему. В сущности, его лечение «тел» не отличалось от лечения «душ» и требовало от пациента доверия и подчинения. Если его воля встречалась с чужой, то большая часть внутренней силы могла просто уйти на ее преодоление.

Распутин считал, что для приложения данной ему Богом силы к больным «духом» или «телом» нужны доброта и любовь, а первое условие «излечения» – это пробуждение в больном веры.

– Ну а как же вы узнаете, чем болен человек? – спрашивал его собеседник.

– Пока в душу не заглянешь, что можно сказать?.. У всякого свое горе… И труднее всего заставить человека поверить, – ничуть не смущаясь, отвечал Григорий Ефимович. – Безверие – это та же болезнь, но «нет такого человека, которого нельзя было заставить поверить и утешить. Хотя с настоящими неверующими плохо… Будешь говорить с ними, меньше всего упоминай про Бога… Главное, полюби, узнай, отчего страдает человек… Не можешь полюбить человека – ничего не выйдет».

Как о примере удачного лечения Распутин рассказывал об одном чиновнике, на глазах которого революционеры убили петербургского градоначальника фон Лауница. Потрясенный чиновник «целых три дня кричал, никого видеть не хотел. Позвали меня. Начал я за ним ухаживать: то подушечку поправлю, то нежно и любовно поглажу, то уговорить стараюсь: «все, дескать, пройдет, простить надо и все забыть… Забудешь и начнешь выздоравливать…» «Забыть? Забыть? Забыть? – вскричал, наконец, больной, – в тебя бы, старый черт, стреляли, так ты другую песню бы запел». Как сказал он это, отлегло от сердца, и выздоравливать стал».

Свидетельствует вдова поручика Инженерной академии Хиония Берладская: осенью 1906 года ее познакомила с Григорием Ефимовичем, как с «особенным и удивительным» человеком, одна ее хорошо знакомая генеральша. Берладская находилась в этот период а ненормальном душевном состоянии из-за самоубийства мужа, виновницей в его смерти она считала именно и только себя. Распутин сразу же успокоил ее, указав на то, что ведь удавился же Иуда. Это Берладская поняла в том смысле, что если даже сам Христос не смог переделать своего ученика, то не столь уж она, слабый человек, повинна в смерти своего мужа.

Исходящую от Распутина силу чувствовали не только близко его знавшие, но и совершенно посторонние люди, многие из которых никогда и не слышали о Григории Ефимовиче.

Анна Вырубова рассказывала императрице, как «на одной из маленьких станций на Урале… стояли два поезда теплушек с китайцами-рабочими…

Увидя Григория Ефимовича у вагона, вся толпа китайцев кинулась к нему, его окружила, причем каждый старался до него добраться. Напрасно уговаривали их старшины вернуться в вагоны. Наш поезд тронулся. Китайцы провожали его восклицаниями, махая руками».

Силу Распутина чувствовали и животные. «Григорий с кучером пошли искать след… – описывала упомянутая уже Берладская свое путешествие в Покровское. – Вдруг тройка вздрогнула, захрапела и помчалась испуганная, не разбирая куда. Сын испугался, а сестра и я стали кричать, лошади еще больше от крика понесли… Вдруг за несколько сажен от тройки распростер руки Григорий… а тройка прямо на него – но перед ним сразу остановилась».

«Сильная воля дала ему возможность круто повернуть от разгульной жизни к подвигам поста и молитвы, – считал его друг, а потом непримиримый враг Илиодор (он же упоминаемый нами Сергей Труфанов). – Сначала этими подвигами, потом крайним половым развратом он утончил свою плоть и довел нервы свои до высшего нервного колебания… Распутин – пророк прозорливый, натура сильная духом, экзальтированная, глубоко чувствующая и проникающая в души других». Он выработал в себе «пытливость и тонкую психологию, которая граничит с необъяснимой прозорливостью», – так рассуждал долго и внимательно наблюдавший за старцем Белецкий.

Один из современных авторов пытался объяснить дар Распутина с сугубо научной точки зрения:

«Конечно, у людей есть склонность преувеличивать все «таинственное», вероятно, сбывшиеся предсказания запоминались лучше несбывшихся. Однако отрицать возможность ясновидения, предвидения и телепатии только потому, что позитивная наука не дала им еще объяснение, не кажется лучшим подходом. Это вроде анекдота о том, как, услышав впервые голос по телефону, «скептики» полезли смотреть, кто прячется под столом. Подлинный скептицизм не есть уверенность в мистификации.

Если исходить из того, что корни будущего – в прошлом, то ничего загадочного в предсказаниях нет. Можно предсказывать на основании формальной обработки статистического материала, хотя всегда остается множество неучтенных данных. Можно предсказывать на основании интуиции – некоего внезапного озарения, механизм которого лежит на грани сознательного и бессознательного. Остается неясным, как много осознанных, а еще более неосознанных наблюдений скапливается, прежде чем это озарение наступает, но у некоторых эта способность достигает огромных размеров.

Интуитивное убеждение для того, кто к нему пришел, как правило, более убедительно, чем основанное на общепонятных доказательствах. Однако и другим нельзя внушить его с помощью рациональных доказательств, но только путем эмоционального вовлечения. Таким эмоциональным вовлечением и убеждал Распутин, с его глубоким и основанным на большом опыте интуитивным пониманием людей и событий…

Чувствительность Распутина была на грани мистического. Обобщения вывести несложно. Гораздо труднее, однако, а порой и невозможно было объяснить конкретные предсказания старца. В. В. Шульгин приводит эпизод, как Распутин сидел в салоне баронессы В. И. Икскуль и «вдруг чего-то заволновался… заерзал… привстал: «Уйти надо… враг идет… сюда идет… сейчас здесь будет…»