Текст книги "Григорий Распутин"

Автор книги: Вадим Телицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

И правда, позвонили, и в комнату вошла приятельница баронессы, действительно ненавидевшая Распутина.

Шульгин рассказывал так же, как Распутин, находясь в Киеве, ни с того ни с сего дал деньги какой-то совершенно неизвестной ему пьяной бабе.

«Она бедная, бедная… она не знает… У нее сейчас ребенок умер… Придет домой – узнает», – сбивчиво объяснил он своему удивленному спутнику.

Через день на вопрос Шульгина о ребенке Григорий Ефимович ответил:

«Умер… Нарочно проверил, спросил ее адрес…»

СПАСИ И СОХРАНИ

Возможно ли, кто-нибудь когда-нибудь правдиво напишет о Ники и Аликс? Истории, выдуманные о них, просто невероятны…

Великая княгиня Ольга Александровна Романова

За отрока – за Голубя – за сына,

За царевича младого Алексия

Помолись, церковная Россия!

Марина Цветаева

Распутин не терял времени зря, круг его знакомых рос день изо дня в день: люди и судьбы, судьбы и люди. Неповторимый бег времени и жизни. Что приводило людей к Григорию Распутину? Не только болезнь, горе, любовь, восхищение, одиночество, жажда утешения, но и корысть, подлость, неистребимый поиск ответа на извечные вопросы жизни, с которыми идут к старцам, но на которые окончательно ответить не может никто. Десятки, сотни, тысячи посетителей и просителей. Они шли беспрерывной чередой. Люди всех слоев, национальностей, состояний и сословий – от последней нищенки до премьер-министра.

Ранним утром в дверь комнаты, которую снимал Распутин, осторожно постучали. Гостей было двое: высокий и худощавый священник и приземистый, крепкого телосложения, хорошо одетый господин с тросточкой. Первый – Георгий Гапон, тогда еще никому не известный слушатель Петербургской духовной академии. Второй – профессор Петербургского и Московского университетов, доктор экономических наук, писатель и предприниматель, публицист и… искатель приключений Иван Христофорович Озеров.

Целью их раннего визита к Распутину было желание посоветоваться с Григорием Ефимовичем по волнующему «круги общества» (выражение Озерова) вопросу о возможности создания в Петербурге и Москве независимых рабочих обществ, главная задача которых – отвлечение столичных пролетариев от вооруженных и террористических форм противостояния с властью и обращение их к чисто мирным средствам отстаивания своих интересов и прав.

Распутин, выслушав почти получасовой монолог профессора Озерова, выдержал трехминутную паузу.

– Намерение ваше похвально. Кровь человеческая дорога. Проливать ее грешно, ох грешно. Мы не Каины… Но и глазеть лениво со стороны на убийство братьев наших еще хуже… Творите благое дело, творите… Бог вам в помощь, – Распутин запнулся. – Надеюсь, что заботы ваши найдут отклик в душах братьев наших. Но чую, и врагов у вас будет немало, ох немало… Как бы кровью новой все не закончилось…

Распутин как в воду смотрел: все закончилось кровавым 9 января 1905 года… Гапона Григорий Ефимович больше никогда не встречал, но слышал о его «подвигах», дурной славе и печальном конце священника. А вот Озеров еще неоднократно появлялся в квартире у Распутина. Профессора интересовало мнение Григория Ефимовича по многим насущным проблемам: от оценки того или иного политического деятеля до рекомендации о возможности вложения собственных средств в акции того или иного перспективно развивающегося предприятия. К советам Распутина Озеров прислушивался (и, как правило, не прогадывал), в его переписке с коллегами и друзьями постоянно проскальзывали фразы: «старец сказал, что…», «Распутин считает так…», «отец Григорий не рекомендует…».

В 1909 году Озерова выдвинули – от Петербургской академии наук и российских университетов – в члены Государственного совета. Он дал согласие занять этот ответственный пост лишь после многочасовой беседы с Распутиным.

– Эх, Ваня, – вздыхал Григорий Ефимович, – счастливый ты, братец мой, людям можешь послужить… Так служи! Понял? Уяснил?

…Поздний вечер, в комнате Распутина тишина. Григорий Ефимович сидит за небольшим столом, читая по складам Библию. Неожиданно дверь распахивается, и перед удивленным Распутиным предстает закутанная во всевозможные платки маленькая старушка. В ее руках огромный посох, за плечами потертый сидор.

– Здравствуй, милый, – старушка кланяется и крестится, – здравствуй, касатик. Здравствуй, мой дорогой.

– Здравствуй, мать, – оправившись от неожиданности, произносит Распутин.

Не давая Григорию раскрыть рот, старушка говорит торопливо и без остановки:

– Ой, милый! А я ведь к тебе, к тебе, касатик. Матрена я, Васьковы мы, из Архангельска города, может, слыхал? Горе у меня, касатик, ох, горе… Сыночка-то мово младшого, единственного, кормильца мово дорогого, в участок свели… А за что? Бают, что лошадь у Ивана Кузьмича, соседа нашего, увел. Врут, врут изверги, уж они мужа моего извели, старших сынов на каторге сгноили, тапере-ча за младшенького, Митиньку, взялись, супостаты. Чтоб им ни дна, ни покрышки… Аспиды…

Распутину с трудом удалось вклиниться в поток слов Матрены:

– А от меня-то ты, мать, чего хочешь?

– Как чего, касатик? Помоги! Народ байт, что ты можешь все, все знаешь, все наперед видишь…

Сделай так, чтобы сыночка моего, Митиньку, ос-лободили…

– Да что ты говоришь, матушка, как же я его…

– О, мила-а-ай, – Матрена залилась слезами, – знать, не увижу я своего младшенького, не увижу-у-у…

Дело начинало приобретать неприятный оборот. Григорий Ефимович не знал, как успокоить старушку, а уж тем более не знал, как помочь ее непутевому сыну.

– Ты вот что, мать, – Распутин ласково провел ладонью по голове Матрены, – ты вот что… отправляйся домой. А я, я молиться буду. Не верю я, на тебя глядючи, что сын твой – конокрад, не верю.

Теперь уже нежданной гостье пришлось удивляться: как, одними молитвами?

– Да, да, – словно читая ее мысли, кивал головой Григорий Ефимович, – одной молитвой. А ты, если сможешь, приезжай через месяц. Посмотрим, что получится…

Но Распутину не пришлось ждать целый месяц. Уже буквально дней через пятнадцать, примерно в то же самое время, дверь вновь с треском распахнулась, и Григорий увидел на пороге свою старую знакомую – Матрену. Она была не одна, с ней пришел и долговязый парень, очень похожий лицом на мать: те же льняные волосы, васильковые глаза и нос картошкой. Только молчаливый – не в мать.

– Здравствуй, милый, – уже по голосу чувствовалось, что Матрену прямо-таки распирало от радости, – вот, вместе с сынком пришли, поблагодарить. Знать, сильна твоя молитва, батюшка. Митиньку мово освободили.

– Рад за вас, – Григорий подошел к Матрене и Дмитрию.

– Поклонись, Митинька, поклонись батюшке. Он тебе помог, он мне сказал, что ты не виновен. Он верил в это.

Сын Матрены низко поклонился.

Распутин перекрестил его и мать:

– Все в Его руках…

Что на самом деле произошло, так и осталось тайной…

Благодаря отцу Феофану Григорий Ефимович близко знакомится с графиней Софьей Сергеевной Игнатьевой (урожденной княгиней Мещерской). Графиня проживала на Французской набережной в тиши многочисленных посольских особняков, где Нева «щедро обливала окна прохладной синевой, где из Летнего сада доносило благотворный шум отцветающей зелени…».

Салон графини Игнатьевой, представлявший собой нечто вроде «теневого кабинета министров», частенько посещали великие княгини Милица и Анастасия (Стана) Николаевны и муж последней – великий князь Николай Николаевич [9]9
  Анастасия Николаевна (1868–1935) – княгиня, жена великого князя Николая Николаевича, дочь черногорского короля Николы I.
  Милица Николаевна (1866–1951) – великая княгиня, жена великого князя Петра Николаевича, дочь черногорского короля Николы I.


[Закрыть], а также видные политические и государственные деятели, журналисты, писатели, служители Мельпомены. Графиня стремилась окружить свой салон ореолом значительности и демократичности, и сюда же приглашались, что называется, «люди из народа» – простые деревенские мужики или священнослужители из Богом забытых уголков России. Их окружали всеобщим вниманием, расспрашивали о многом, задавали всевозможные вопросы, но никогда не спорили, оставляя свое мнение при себе.

Появление в салоне старца Григория для многих обернулось настоящим потрясением. Графине Распутин предсказал, что она переживет своих детей (погибли в годы гражданской войны), а Анастасии и Милицы – что они умрут в изгнании, причем сначала младшая, а потом старшая, гофмаршалу Александру Танееву – милость императора и продвижение по службе, барону Штольцу – смерть от несчастного случая, княгине Белозерской пожар в усадьбе.

Поразил всех Григорий Ефимович и глубоким познанием Евангелия.

Завсегдатаи салона графини Игнатьевой увидели в нем толкователя, кому Священное писание служит не только для абстрактных молитв, а является книгой из плоти и крови, доступной «нам, грешным, книгой, утешающей в прегрешениях».

Стана и Милица уже после первой встречи со старцем были от него без ума. Больше всего их поразил ответ Григория на вопрос, когда их отец станет королем Черногории. Распутин, задумавшись буквально на несколько мгновений, ответил: «Через пять лет». (Заметим, что дело происходило летом 1905 года, а через пять лет черногорским королем стал Никола I, их родитель.)

Тогда же Распутин познакомился и с фрейлиной ее величества Анной Александровной Вырубовой. При первой встрече с ней Распутин иносказательно заметил, что жизненный путь ее усеян не розами, а «колючим репьём»; «крест» ее очень тяжел, но все трудности лишь на пользу, ибо в испытаниях и при ударах судьбы человек совершенствуется.

Григорий оказался прав во многом: у Вырубовой не сложилась личная жизнь, муж ее оказался негодяем, ее служба и дружба с царем и царицей обернулись для нее трагедией (после революции ее ждало издевательское следствие и тюремное заключение в Петропавловской крепости), из-за несчастного случая она превратилась в инвалида, передвигаясь лишь на костылях. Даже после смерти Вырубовой имя ее использовали аферисты и бумагомаратели всех мастей: от ее имени издавались откровенные фальшивки – дневники, воспоминания, переписка с императором и императрицей.

Благодаря черногорским княгиням, их предприимчивой родне и Вырубовой Григорию Распутину открывалась прямая дорога в Царское Село.

Великая княгиня Ольга Александровна была права. Действительно, о последнем российском императоре написаны сотни (если не тысячи) книг и статей, но все они, к сожалению, представляют императорскую фамилию в двухцветном – черно-белом – ракурсе: жизнеописание Николая II и Александры Федоровны преподносится либо как отрицательное, либо исключительно в радужных красках.

Все гораздо сложнее…

Ранняя смерть Александра III, которому было всего лишь сорок девять лет, не могла не сказаться на душевном состоянии его старшего сына, наследника российского престола. Думается, что у Николая II был своего рода «сыновний комплекс», он искал – бессознательно – некоего сильного, как отца, человека, за спиной которого он мог бы укрыться от житейских бурь, и, как строгого отца, начинал этого человека обманывать и восставать против него, чтобы проявить свое собственное подавленное «я».

…Призрак старика Фрейда «маячил» за спиной Николая Александровича. Аликс Виктория Елена Луиза Беатриса, принцесса Гессен-Дармштадт-ская, крещенная по православному обряду и получившая имя Александры Федоровны, жена Николая II, тоже немало испытала на своей судьбе. Ей было шесть лет, когда внезапно умерла мать, и это наложило глубокий отпечаток на характер Алисы (так звал ее супруг). С детства у нее стали проявляться черты властности, упрямства и набожности. Приезд в Россию к любящему ее Николаю ознаменовался коренной ломкой духовных ориентиров: ей пришлось принять православие. Крещение было условием брака, но при ее глубокой религиозности переход из протестантства в православие был нелегок, ее даже освободили от обязанности трижды отрекаться от старой веры. Что бы ни сыграло решающую роль, она обратилась к новой религии со всем жаром души. Особенно поразила ее древняя обрядовая сторона православия, так контрастирующая с очень простыми внешними формами протестантизма.

«Для императрицы старина была дорога в мистическом отношении, – писал Георгий Шавельский, – она уносила ее в даль веков, к тому уставному благочестию, к которому, по природе, тяготела ее душа».

Склонность к мистицизму развивалась у Александры Федоровны все сильнее и сильнее, и спустя некоторое время полностью овладела ею. Особенно сильное впечатление на нее произвела книга XIV века, в которой автор доказывал факт посредничества между Богом и человеком, о «Господних друзьях» («Amies des Diex») – смертных, но наделенных исключительной Божьей милостью. Царица свято верила, что есть люди, которые через неистовую молитву могут приблизиться к Богу.

С другой стороны, она хотела любить русский народ и быть им любимой, но «народ» был понятием отдаленным и неощутимым, реальным было окружавшее ее «общество». Ни протестантское воспитание, ни православное неофитство не способствовали сближению Александры Федоровны с высшим петербургским светом, который со времен Екатерины II имел оттенок некоторого вольтерьянства и не прочь был посмеяться над ханжеством; да и вообще, видимо, «нет ничего такого, над чем бы не посмеялся русский человек».

Сами обстоятельства брака, заключенного через неделю после похорон, способствовали отчуждению молодой императрицы, как бы «прибывшей за гробом». Неудачно сложились и отношения со вдовствующей императрицей – и та и другая претендовали на первенство в царской фамилии, и взаимная неприязнь сохранилась на всю жизнь.

В ноябре 1895 года она должна была родить, ждали наследника, но царица родила девочку, и затем это стало повторяться регулярно каждые два года: Ольга – в 1895 году, Татьяна – в 1897-м, Мария – в 1899-м, Анастасия – в 1901-м. Появились уже стишки о «причитании над молодой царицею, рождающей со стенанием девицу за девицею».

Отчуждению царицы от русской жизни даже– в том ограниченном виде, какой представлял последнюю петербургский свет, способствовали и ее болезни, прежде всего истощавшая ее истерия. Много времени царица проводила, лежа под портретом Марии-Антуанетты в своем бледно-фиолетовом будуаре, среди любимых ею живых цветов. Картина не оставляла Александру Федоровну в покое. Она спрашивала себя, не будут ли ее упрекать так, как несчастную королеву Франции: непоследовательность в поведении, сословная гордость, расположение к врагам. Впрочем, по словам преподобного Серафима Саровского, «буде же Господу Богу угодно будет, чтобы человек испытал на себе болезни, то Он же подаст ему и силу терпения». А у царицы был интерес ко всему, что связано с болезнью, и она находила своеобразное удовольствие в уходе за больными, особенно за детьми.

Царь и царица считали, что «сердце царево – в руках Божьих», между самодержцем и Богом существует мистическая связь и Бог дает царю знаки, как он должен поступать и чего ждать. Иногда эти указания поступают прямо в «сердце царево» – «совесть моя меня никогда не обманывала», иногда через «Божьих людей», «простецов», далеких от страстей мира и потому близких к Богу. Александра Федоровна ожидала этих знаков и чудес с верой и страстью, у Николая – при его житейском скептицизме – проскальзывало иногда недоверие если не к самому Богу, то к его многочисленным посланцам. Первыми такими посланцами оказались два француза – «доктор» Филипп и «маг» Папюс (он же доктор Анкосс, он же Энкос Жирар, председатель Верховного совета мартинистов – масонского ордена [10]10
  Известен также и как автор книги «Практическая магия», изданной в Петербурге в 1913 году и имевшей огромный успех.


[Закрыть]).

Месье Папюс, протеже Филиппа, мелькнул дважды – в 1900 и 1905 годах – и большого следа в царской семье не оставил. Известно лишь, что Папюс вызвал на спиритическом сеансе дух Александра III, которому Николай II задал несколько вопросов, касавшихся военных действий против Японии и отразившихся впоследствии на решениях верховного командующего и Генерального штаба, а также вопросов внутренней политики. Под влиянием информации, полученной на сеансе, российский император якобы решился подписать указ о созыве Думы и дал «добро» на проведение наступательной операции под Мукденом. (Наступление русских войск, длившееся пять дней, закончилось страшным поражением и громадными потерями.)

Влияние доктора Филиппа было более глубоким. Филипп Ницье-Вашо, как и Распутин, родился в крестьянской семье, но гораздо раньше – в 1849 году. Двадцати трех лет от роду он бросил торговлю в мясной лавке (куда его пристроили родители) и занялся оккультизмом. Постепенно приобрел он известность предсказателя и целителя, и большим его поклонником стал русский военный атташе в Париже граф В. В. Муравьев-Амурский. Через него месье Филипп познакомился с черногорками Анастасией и Милицей, которые ввели его в царскую семью, и начиная с 1902 года он несколько раз нелегально приезжал в Россию.

Тайные поездки были предопределены тем, что влияние иностранцев всегда беспокоило православных иерархов (многим из них кругом виделись заговоры масонов, стремящихся «поглотить» Россию и навязать русскому человеку иную веру). Черногорками была даже устроена встреча между ним и отцом Иоанном Кронштадтским, чтобы показать последнему если не святость, то хотя бы безобидность Филиппа. Чем закончилась встреча, доподлинно неизвестно: отец Иоанн был очень замкнутым человеком.

Вскоре после начала русско-японской войны 1904–1905 годов Александра Федоровна записала: «Бог и наш друг помогут нам!» Однако еще до подписания Портсмутского мирного договора между Россией и Японией Филипп Вашо умер (20 июля 1905 года), или, по уверению его поклонников, «поднялся живым на небо, окончив на планете свою миссию».

На столе у императрицы долго хранились «синяя кожаная рамка с несколькими высушенными цветами в ней – подарок «месье Филиппа»; он утверждал, что сам Христос прикасался к ним». Филипп Вашо оставил царице также «икону с колокольчиком, который, – как она писала царю, – предостерегает меня о злых людях и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них».

В одну из последних встреч доктор Филипп предсказал Николаю Александровичу и Александре Федоровне, что скоро они будут иметь «другого друга, который будет говорить с ними о Боге». Несколько позже к императрице был введен архимандрит Феофан, ставший на короткое время ее негласным духовником, но, видимо, не сумевший увлечь ее. В этой атмосфере – при жажде живого чуда, но при условии, что оно должно быть исключительно русским, – возникла мысль о канонизации Серафима Саровского.

Монах Саровской пустыни Серафим (1760–1833), в миру Прохор Мошнин, еще при жизни пользовался славой великого подвижника. Кроме того, существовало преданий о пророчестве им судьбы будущих царей: на царствование Александра III, например, приходились сначала беды и «нестроения» (то есть неудачи. – В. Т.), затем война, смута, вторая же его половина обещала быть благополучной.

В 1902 году, «предвидя беды и великие страдания» (как говорилось в одном из официальных изданий того времени), Николай II предложил обер-прокурору Синода представить ему указ о провозглашении Серафима Саровского святым. Победоносцев доложил, что Святейший Синод провозглашает святым то или иное лицо лишь после долгих предварительных исследований. Царица возразила обер-прокурору в том смысле, что «государь все может». Победоносцев, проглотив обиду, твердо стоял на своем. Как ни неприятно было царской чете, но ей все же пришлось согласиться отложить канонизацию Серафима на год.

17 июля 1903 года Николай II, обе императрицы, члены императорской фамилии, многие государственные и политические деятели и священнослужители прибыли в Саров. На следующий день при скоплении 300 тысяч богомольцев и просто зевак произошло торжественное прославление преподобного Серафима Саровского. Поздней ночью императрица искупалась в пруду, где имел обыкновение – даже зимой – купаться святой Серафим.

После исчезновения доктора Филиппа при дворе стали появляться новые «чудотворцы» и «избавители», о которых говорили, что они способны исполнить заветное желание царицы – родить наследника. Однако, в отличие от французского оккультиста, новые «чудотворцы» были не докторами и «салонными кудесниками», а юродивыми, русскими бесноватыми. Именно на начало XX века приходятся знакомства царя и царицы с «русскими мистиками»: босоножкой Пашей – по выражению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, «злой, грязной и сумасшедшей бабой», блаженной Дарьей Осиповой, странником Антонием, босоножкой Васей, косноязычным Митей Козельским, он же Коляба, он же Гугнивый.

Народ этот гораздо все менее приятный в общении, чем «месье Филипп» с его лучистыми и добрыми глазами, изящными манерами и тихим, вкрадчивым голосом. Их можно было часто встретить в любой русской деревне: будь то около Москвы или Петербурга или в самой глубокой провинции. В основном это были слабоумные мужчины, гораздо реже – женщины, чаще всего страдающие эпилепсией. Слабоумие этих сельских идиотов в глазах народа воспринималось Божьим знамением, а эпилепсия придавала им дополнительную «святость».

Сельское население и даже городская интеллигенция издавна верили, что дефективные, глухонемые, эпилептики и идиоты особенно любимы Богом и что в их непонятном мычании, бессмысленных звуках, диких выкриках и судорожной трясучке проявляется дух Божий. Любые внешние проявления у этого типа идиотов считались манифестацией высшей Божьей воли, которой следовало слепо повиноваться, потому что она значила больше, чем «разум гордецов». Эти «нищие духом» считались избранниками, которым приписывалась чудесная сила и воздавались исключительные почести. Перед босыми, ходящими в страшных лохмотьях и грязными юродивыми крестьяне падали на колени, целовали края их рубищ и набожно слушали бессмысленную «речь», видя в ней волю Божью.

Одним из таких юродивых, оставивших заметный след в Царском Селе, был уже упомянутый нами Митя Козельский-Коляба – глуповатый калека из ближайших окрестностей Оптиной пустыни. Он был кривоногим, горбатым, почти немым и вместо рук имел две бесформенные культи. Из-за слабого зрения и слуха его надо было водить за культю. Вместо речи он с трудом выдавливал из себя непонятное мычание. Во время припадка эпилепсии он начинал визжать, а затем переходил на страшный рык и вой. Судорожные движения культей усиливали отталкивающий вид юродивого. Необходимо было иметь очень крепкие нервы, чтобы спокойно стоять рядом с ним во время припадков и пытаться угадать, что обозначают его физические кульбиты и нечленораздельные выкрики.

Вначале крестьяне из родного села давали ему поесть просто из сострадания, не замечая в его зверином рыке и устрашающем облике ничего божественного. И лишь «братья» из Оптиной пустыни открыли его чудесные способности. Хотя они сами не могли сразу объяснить смысл его выкриков и мычания, но увидели в нем юродивого, вдохновенного Богом, пророка.

«Ключ» к объяснению «предсказаний» Мити Колябы был в руках псаломщика церкви села Гоево, умудренного богатым жизненным опытом Елпидифора Кананыкина. Когда он молился перед образом Николая-чудотворца, голос святого объяснил ему таинственный смысл порождаемых Митей звуков и движений и велел увековечить находившийся до сих пор в тайне способ («ключ») объяснения предсказаний. Чудесный голос добавил, что юродивый Митя Коляба сыграет большую роль в истории России.

С этой поры Елпидифор был неразлучным спутником чудесного одержимого Мити Козельского и объяснял его предсказания.

– Молчать, – кричал Елпидифор расшумевшимся не в меру прихожанам. – Ишь как колотит родимого… Знать, пожару быть. А что гореть будет? Ась? Церковь, баит, церковь! Точно!

И верно: через два дня в соседней деревеньке занялась ветхая церквушка, и через пару часов от нее не осталось даже следа…

Вскоре случилось так, что Коляба предсказал одной высокопоставленной даме – княгине Абамелик-Лазаревой – рождение долгожданного сына. И действительно, так и произошло. Вести об этом случае дошли до Петербурга, до Царского Села, вызвали там сенсацию, особенно заинтересовались «способностями» Мити в салоне графини Игнатьевой. Несколько членов этого кружка приняли решение доставить «святого» безумца к царскому двору, чтобы он своей чудесной силой помог царице в исполнении ее заветного желания. Князь Оболенский, чьи поместья находились под Козельском, на личном опыте знающий «подвиги» Коля-бы, вызвался привести его вместе с Елпидифором Кананыкиным в Петербург и в Царское Село.

И вот наступил момент, когда Митя Коляба и псаломщик появились в салоне черногорских княгинь, а затем у графини Игнатьевой. Через два дня они были представлены царской чете. При первом визите в Царское Село Митя, напугав царицу бессмысленными движениями культей, дважды промычал что-то нечленораздельное. Первый раз толкователь, почесав в затылке, пояснил: «Детей видеть пожелал», а второй: «Чаю с вареньем запросил».

Посещения императорской резиденции пришлось повторять неоднократно, так как лишь только во время припадка эпилепсии на Митю снисходило откровение и в нем появлялась чудесная сила, а так он был обыкновенным идиотом, вел себя непристойно, и с ним трудно было справиться.

Во время припадков Митя становился ясновидцем, и Елпидифор, находясь рядом с ним, объяснял с помощью своего «ключа» мычание, визг, стенания и рык, а также ужасающие движение его «рук» и ног.

В присутствии царя, царицы и черногорок извивающемуся в судорогах идиоту задавали разные вопросы, на которые он с пеной на губах отвечал все тем же непонятным мычанием или блеянием. Псаломщик объяснял эти предсказания слишком размыто, но на вопрос о рождении наследника престола отвечал уклончиво:

– Еще слишком рано. Роды не могут вновь так скоро случиться. Митя пока еще не может точно сказать, кто родится – мальчик или девочка. Но он постоянно молится об этом и скоро точно сообщит.

Сколько бы ни повторялись эти сцены, никак нельзя было получить от юродивого и его товарища-толкователя точных сведений и ответов. Создавалось впечатление, что Митя только в этом случае не оправдывал себя, а единственным результатом этих сеансов было то, что у царицы под влиянием страшных криков и жестов начинались спазмы и ужасные головные боли. Она часто теряла сознание. Приходилось вызывать врачей, чтобы привести Александру Федоровну в чувство. Мите Колябе так и не удалось добиться при дворе большого влияния, как это удавалось без особого труда другим чудотворцам и юродствующим. Вскоре все махнули рукой на юродивого и обратили свой взгляд в другую сторону.

Генерал Александр Орлов нашел в глухой рязанской деревеньке нового человека, творящего чудеса. Это была юродивая Дарья Осипова, страдающая эпилепсией. Во время припадков она якобы предсказывала будущее, и считалось, что даже ее крики имели чудотворную силу и восстанавливали у женщин способность к деторождению.

В своей родной деревне Дарья (она была дворовой девкой) умела отводить и наводить порчу, вызывать роды, лечила безнадежно больных. Селяне почитали ее, но и боялись: уж очень она напоминала своим внешним видом самую страшную колдунью из русской сказки. Во время припадка ее вязали веревками, так как она крушила вокруг себя все подряд. При этом Дарья выкрикивала страшные проклятия и, в отличие от Мити Козельского, который только мычал, осыпала всех хорошо понятной и родной, сочной бранью. Тем не менее народ слушал ее с благоговением. Считалось, что во время неистовства небо посылало ей дар ясновидения. Именно Дарья Осипова претендовала на роль царской юродивой, пытаясь «оттеснить» преподобного Серафима Саровского. Но Николай II был непреклонен.

«Что касается святости и чудес святого Серафима Саровского, – отмечал император в письме к матери три года спустя после прославления преподобного, – то уже в этом я так уверен, что никто никогда не поколеблет мое убеждение. Я имею к этому неоспоримые доказательства».

30 июля 1904 года, ровно через 12 месяцев и двенадцать дней после молитв у гроба святого и купания в пруду, императрица Александра Федоровна благополучно разрешилась от бремени. «Незабвенный, великий день для нас день, в которой так явно посетила нас милость Божия, – записал Николай II в своем дневнике. – В 1 ¹/ ₄(часа. – В. Т.) дня у Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем».

Чудотворцем и ясновидцем с политической окраской был во время деятельности Первой Государственной думы странник Антоний, занявший место Дарьи Осиповой. Поговаривали, что его слово, когда решался вопрос о роспуске Думы, было не последним. После него при дворе появлялись все новые «паломники», у которых спрашивали советов по различным вопросам.

Рождение наследника, казалось, вновь привнесло в царские чертоги мир и благополучие, но родительское счастье было недолгим. Уже 8 сентября 1904 года царь записал с тревогой: «Очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея».

Скоро выяснилось, что у наследника гемофилия, загадочная болезнь несвертывания крови, поражающая мужчин и передаваемая через женщин. Алексей получил пораженные гены от матери, а та через свою мать от бабки – королевы Великобритании Виктории. Малейший ушиб мог вызвать внутреннее кровотечение и кончиться смертью.

Отныне отец и мать суждены были жить в постоянном страхе за жизнь единственного и долгожданного сына, наследника русского престола. Страх за жизнь сына, который мог умереть от своей неизлечимой болезни, стал их навязчивой идеей. Английский гувернер Сидней Гиббс писал в мемуарах, что «гемофилия сделала из мальчика калеку, как и все дети, он хотел побежать, поиграть, а я – запрещаю и хожу за ним, как курица за цыпленком, но я не в силах уследить за ребенком».

При склонности императора и императрицы к мистицизму более всего по душе пришелся бы им кто-то чуждый политической и придворной грязи, но близкий к Богу и народу, кто внушил бы им веру, что их сын не умрет, а самодержавие поколеблено не будет.

1 ноября 1905 года, через две недели после подписания знаменитого манифеста о свободах и через тринадцать с половиной месяцев после первого кровотечения у наследника, Николай II записал в своем дневнике: «Познакомились с человеком Божиим Григорием из Тобольской губернии».

Произошло это знакомство при весьма тягостных для императорской фамилии обстоятельствах: императрица Александра Федоровна третий день подряд не отходила от кровати больного сына. Неделю назад в ту несчастную послеобеденную пору матрос Деревенько принес на своих сильных руках болезненно искривленное, почти неживое тело маленького Алексея. Увидев его, сломленная прежними переживаниями царица упала в обморок.

Как они были осторожны и заботливы, чтобы не допустить нового несчастья! И все-таки это случилось. Малыш играл в парке под неусыпным надзором Деревенько и няньки Вишняковой. Неожиданно Алексей, пытаясь подняться с земли, сделал неосторожное, стремительное движение и упал, побелевший как смерть, на руки подбежавшего к нему Деревенько.