Текст книги "10000 знаков"
Автор книги: Вадим Астанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Ку-клукс-клан
В общем, началось всё с того, что мы отправились пожечь крест и повесить грязного ниггера. Ну, крест пожечь, это ещё куда ни шло, но для чего вешать какого-то ниггера, а тем более грязного, лично я так и не врубился. «Не врубился», – это любимое словечко брата Эдди, не моё, я стараюсь говорить культурно, на правильном литературном языке. «Не понял, – вот слова из моего словарного запаса. – Зачем вешать ниггера? Я не понял». А брат Эдди утверждает, что «не врубился» – это нереально круто. «Не врубился, – так говорят настоящие крутые чуваки, у которых железные яйца». Значит, если хочешь быть настоящим крутым чуваком, то должен обязательно говорить «не врубился» вместо «не понял».
– Не врубился, – говорю я брату Эдди, помогая затолкать крест в кузов пикапа, – для чего нам вешать какого-то ниггера. И кто вообще это такой – ниггер? Да ещё и грязный?!
– Забей, чувак, – отвечает мне мой брат Эдди (вместо "не засоряй мозги ненужной информацией", кидая в кузов вслед кресту канистру с бензином. – Не парься. Всё пучком. На крайняк, аскнем у предков.
"Аскнем" – третье самое любимое словечко Эдди после "чувака" и "не врубился". Причина и следствие, если кто не догадался самостоятельно. Мой старший брат Эдди настолько часто "не врубается", что ему приходится постоянно у кого-нибудь "аскать". Хорошо, если спрашивает он у родителей (тут можно обойтись несколькими затрещинами), но Эдди обладает бесценным качеством влипать в неприятные истории. И здесь уже одними оплеухами не обходится. Хорошо, если Эдди попадает в участок, однако случается и так, что его приводят домой с разбитой головой, порванными ушами или сломанными пальцами. В свои восемнадцать лет Эдди весь битый и перебитый, словно уличный пёс, живущий рядом со скотобойней. Шкура у моего братца продублена не хуже, чем у моряка прослужившего в торговом флоте с десяток лет, а шрамов на ней не меньше, чем у вышибалы в портовом кабаке. Эдди, как выражается наша мамочка "оторва, и вообще отрезанный ломоть, которому судьбой предназначено завербоваться в армию или сдохнуть в лопухах где-нибудь на задворках великой ойкумены в голоде и болезнях". После такой характеристики всякому разумному человеку без лишних объяснений становится понятно, отчего мысль повесить ниггера посетила голову именно брата Эдди, а не мою, или скажем тётушки Флор. Потому что жечь крест завещано нам пращурами. И никто из пращуров нигде и никогда не говорил о том, чтобы помимо сожжения креста, нужно было бы ещё и вздергивать какого-то непонятного ниггера, да к тому же непременно вывалянного в грязи. Эдди клянётся, что об этом обычае он прочитал в одной очень-очень старой книжке, ненароком обнаруженной на помойке за домом Старика Портера, который был любитель собирать всякие разные штучки, оставшиеся от мира До Того, как Всё Это Произошло и Стало Совсем По-Другому. У Старика Портера было много чего любопытного, загадочного и таинственного, чем он гордился и любил показывать, пока власти не объявили подобные штуки опасными, вредно влияющими на неокрепшие умы подрастающего поколения и подрывающими основы нравственного фундамента возрождающейся из пепла кровавого хаоса нации. Старик Портер отказался сдавать запрещённые предметы. Он был гордый и строптивый, этот Старик Портер, ценивший свободу и независимость суждений, всегда идущий наперекор общественному мнению, если это мнение не соответствовало его представлению о справедливости. А справедливость, считал Старик Портер, заключалась в том, чтобы «не делать ближнему подлости и всегда помогать нуждающемуся». Этому правилу его научили в тех местах, откуда он был родом. Прискорбно, но факт – Добрые Стражники из Департамента Душевной Добродетельности живут по иным установлениям, нежели бедный Старик Портер.
Добрые Стражники пришли к нему на рассвете и с тех пор Старика в нашем селении больше никто не видел. Обычное дело.
Раньше у Добрых Стражников было много работы. Они искореняли крамолу. Наш папочка, в хорошем настроении, обожает вспоминать нашего дедушку, служившего в Департаменте Душевной Добродетели старшим урядником. Урядник – русское слово. Оно означает звание полицейского чина, аналогичного званию унтер-офицера. Дедушка занимал не самую высокую должность, зато самую ответственную. Он возглавлял отряд по искоренению Вольнодумных Замыслов. Вольнодумные Замыслы распространяли среди законопослушных граждан Злокозненные Нигилисты. Нигилисты ходили в длинных плащах, стоптанных сапогах, опирались на суковатые палки, носили широкополые шляпы и круглые очки с синими, либо коричневыми стёклами. У Злокозненных Нигилистов были верные подруги, Любвеобильные Нигилистки, одевавшиеся особенно вызывающе, в красные мужские рубашки и оливковые юбки выше колена. Волосы Нигилистки стригли наголо, много курили заморской пахучей травы, именуемой табаком, пуговицы на рубашках расстёгивали таким образом, чтобы были видны их обольстительные перси, смачно ругались неприличными фразами, читали учёные книги, загорали, бесстыдно оголяясь, и прилюдно совокуплялись с Нигилистами, не обращая внимания на безгрешных детей и кормящих грудью молодых матерей.
Нигилисты учили людей трём вещам: свободе, сомнению и ответственности. Свобода предоставляла человеку выбор, сомнение заставляло мыслить и стараться не допускать непоправимых ошибок, ответственность отвращала от совершения неблаговидных поступков. Каждая из этих трёх вещей была важна сама по себе, однако наибольшая сила проявлялась в их единстве. Вместе они составляли Базовые Ценности, или естественные права. Базовые Ценности принадлежали людям от рождения, делали всех равными и были неотчуждаемыми, то есть не подлежащими какому-либо ограничению, либо полному изъятию. Чтобы защитить присущие им Базовые Ценности людям было позволено владеть оружием и свергать преступную власть, нарушающую их неотъемлемые права. «Народ не должен бояться своего правительства. Правительство должно бояться своего народа, – говорили гражданам Нигилисты, закладывая в некрепкие волей сердца и души буйные побеги мятежного неповиновения государственному порядку и законным установлениям власти». Плевелы раздора, мятежа и недоверия сеяли они вокруг.
Добрые Стражники трудились, засучив рукава. Не жалея сил. До седьмого пота. Дедушка месяцами пропадал в командировках, спал в походных условиях, укрываясь дырявой шинелью, питался консервированной едой, пил скверно дезинфицированную воду, страдал хроническим насморком, желудочными коликами, кариесом и неизлечимой формой возвратного фурункулёза, сведшего его в конце концов в могилу. До последнего вздоха он был на передовой линии идеологической борьбы с разлагающим влиянием Злокозненных Нигилистов и умер, прижимая к груди верный безотказный наградной маузер, посредством которого был разрешён не один принципиальный мировоззренческий спор. Папочка, доходя в рассказе до этого трагического момента, всякий раз заливался горючими слезами и мамочке не оставалось ничего другого, как бежать на кухню, чтобы успокоить растрёпанные нервы папочки спасительной чаркой водки из припасённой на чёрный день заначки.
Нынче Добрым Стражникам нет никакой надобности пропадать на работе месяцами и жить вдалеке от дома в некомфортабельных условиях. Времена тяжёлой борьбы миновали, смутьяны повержены, порядок восстановлен, правосудие восторжествовало, государственный строй крепок как никогда. Встречаются, конечно, отдельные недовольные, тайные возмутители спокойствия, агенты влияние, да просто неблагодарные сволочи, вонючие псы, исподтишка кусающие руку кормящего, исходя от бессильной злобы, подло тявкающие из подворотни, оскверняющие наши великие традиции и сомневающиеся в наших безусловных достижениях, но ведь для того и существует Департамент Душевной Добродетельности, чтобы исправлять закореневших в измене подлых отщепенцев.
– Ладно, – говорю я брату Эдди, – ты старший. Делай, что хочешь. Я не против. Только на чём ты его собираешься повесить?
– Как это на чём? – отвечает мне брат Эдди не задумываясь, – На дереве. И вертит пальцем у виска, типа "ну и дурак же ты, братец".
– На дереве, – повторяю я, сардонически усмехаясь, – на дереве, значит?
– На дереве, – запальчиво восклицает брат Эдди, – на самом-пресамом толстом суку. Раз, и вздёрну. Хрусть, и шея у него треснет. Бам, и ноги у него задёргаются. Хлоп, и он грязный ниггерский труп. Кусок мяса на верёвке. Вот так! – Эдди демонстрирует, как выглядит мёртвый ниггер. Глаза навыкате и вывалившийся язык.
– Ага, – говорю я, – как же! И к толстому суку ты его прицепишь за воротник.
– Ч-чёрт, – хмурится Эдди, – ч-чёрт!, ч-чёрт!, ч-чёрт! Гадство! Верёвка! Я забыл про верёвку! Нужно купить верёвку! Поехали!
– Забей, – я специально никуда не тороплюсь, – всё пучком!
– Быстрее, быстрее, – рычит брат Эдди, – лезь в машину, не задерживай!
Я медленно лезу в кабину. Едва успеваю захлопнуть дверцу, как Эдди, по-спортивному дымно шлифуя покрышки об асфальт, срывает пикап с места. Я стукаюсь затылком о подголовник.
– Держись, братишка, – подбадривает меня брат Эдди, давя на педаль газа.
Мы мчимся по улице, разгоняя по обочинам домашнюю живность. Эдди резко заворачивает за угол. Пикап опасно накреняется. Я судорожно хватаюсь за боковую ручку. Эдди тормозит и меня бросает на переднюю панель.
– Эй, полегче, дурак! – ору я, растирая ушибленное предплечье.
– Давай, давай, пошевеливайся, – командует брат Эдди.
Мы припарковались у скобяной лавки дядюшки Калеба. Эдди устремляется к полкам, где лежат верёвочные бухты, мотки и упаковки разной толщины, прочности и типа. Существует два основных типа верёвки: плетёная и кручёная. У каждой из них свои преимущества. Кручёная прочнее, зато плетёная лучше защищена от механических повреждений и воздействия солнечного света. Впрочем, Эдди неважно, какую веревку брать, главное, чтобы она не порвалась, когда ему придётся выбивать из-под грязного ниггера подставку.
Дядюшка Калеб не обращает на нас внимания. Он занят. Расстелив на прилавке кусок ткани, он чистит свой легендарный комплект "ремингтонов": пара револьверов Special Tactic калибра .45 и винтовка "78 TRS", калибра .30 с антибликующим оптическим прицелом.
– Крепкого здоровьица, – приветствую я дядюшку Калеба.
– И тебе не хворать, сынок, – не отрываясь от чистки ствола отвечает дядюшка Калеб.
– Тридцать метров высококачественного особо прочного шнура, – вмешивается в завязывающуюся беседу брат Эдди, хлопая об прилавок выбранной упаковкой. – Рассчитайте!
Дядюшка Калеб невозмутимо бьёт по клавишам кассового аппарата.
– Двенадцать долларов, девяносто девять центов, – говорит он, выбивая чек.
– Без сдачи, – брат Эдди кидает на прилавок тринадцать долларов.
– Премного благодарен, – дядюшка Калеб прячет честно заработанный на чай цент в кармашек для часов. – Могу ли я быть ещё чем-нибудь вам полезен, молодые люди?
– Ещё как можете, дядюшка Калеб, – весело скалится брат Эдди. – Не подскажете случаем, кто такой "ниггер"? И где нам его сыскать?
Дядюшка Калеб протирает ветошью "ремингтон".
– Знавал я одного ниггера, – после недолгого молчания говорит он. – Правда, давно это было. Незадолго До Того, Как Всё Это Произошло. Жил в нашем городке кое-кто с похожей фамилией. Звали его Джеремайя. Джеремайя Ниггер.
– Видишь? – тычет меня в бок Эдди.
– Вижу, – отвечаю я спокойно. – Скажите, дядюшка Калеб, что с ним сталось потом, с Джеремайей Ниггером?
– Что с ним могло статься? – произносит дядюшка Калеб. – Да что угодно. Уехала семья Ниггеров примерно за месяц До Того, Как Всё Это Произошло. Продали дом, загрузили вещи и подались на восток. С тех пор о Ниггерах здесь никто слыхом не слыхивал. Я думаю, сгинули они. Многие в те дни пропадали бесследно. Вот и Ниггерам, скорее всего, так же не повезло. Хотя, всякое может быть... Могло статься, что и уцелели... А вы спросите у тётушки Мейлин, дом у неё был по соседству с домом Джеремайи.
– Спасибо, дядюшка Калеб, – благодарит брат Эдди, забирая верёвку. – Едем, – обращается он ко мне, нетерпеливо дёргая за рукав.
– Куда? – интересуюсь я.
– К тётушке Мейлин, – отвечает брат Эдди.
– Для чего? – искренне удивляюсь я. – Ниггера нам так и так не достать.
– Почём я знаю? – глубокомысленно изрекает брат Эдди. – Всякое начатое предприятие необходимо доводить до конца.
– Дурная голова ногам покоя не даёт, – ворчу я под нос, но достаточно громко, чтобы услышал Эдди.
– А по сопатке? – грозится он.
– Болван, – отвечаю я.
Тётушка Мейлин встретила нас на пороге. После Того, Как Всё Изменилось многие обрели странные, загадочные, таинственные, сверхъестественные, необъяснимые, в подавляющем большинстве безобидные, но иногда леденящие кровь губительные способности. Тётушке Мейлин случайным образом выпал дар предвидения, а моему брату Эдди неоценимый талант усложнять всякую простую ситуацию.
– Заходите, мальчики, – сказала тётушка Мейлин, гостеприимно распахивая противомоскитную сетку. – Располагайтесь на диване. Сейчас я угощу вас печеньем.
– Благодарствуйте, тётушка, мы не голодны, – сходу отказывается Эдди.
– Эдуард Бенсон Сайкс, – тётушка Мейлин грозит Эдди пальчиком, – вы испорченный улицей юноша...
– Проще говоря, лжец, – встреваю я.
–А вы невоспитанный молодой человек, – укоризненно выговаривает мне тётушка Мейлин.
– Что, взял? – торжествующе ухмыляется Эдди.
Я корчу в ответ рожу. Тётушка Мейлин небольно стукает кулачком меня по колену.
– Угомонитесь, мальчики, – говорит она, поднимаясь. – Поступим следующим образом. Сначала печенье, а затем разговоры.
Мы хрумкаем мятные кругляши, запивая лаймовым соком. Тётушка Мейлин терпеливо ждёт, пока мы насытимся. Печенье вкусное, а сок кисло-сладкий и прямиком из холодильника.
– М-м-м, – брат Эдди бесцеремонно стряхивает крошки с брючин.
– Джеремайя, – опережает его тётушка Мейлин, – Ниггер.
– В точку, – подтверждает Эдди, беря печеньку.
– Боюсь, я вас разочарую, мальчики, – говорит тётушка Мейлин, пристально глядя на брата Эдди. – И верёвка вам не пригодится, мистер Эдуард Бенсон Сайкс. По крайней мере, не сегодня. Но из машины вы её далеко не убирайте...
Эдди таращится на тётушку Мейлин, будто привидение увидел. Да и у меня мурашки по всему телу так и бегают. Жуткое это всё-таки зрелище – вещающая тётушка Мейлин. Потустороннее.
– Ну, мы пойдём, – стряхивая оцепенение, говорю я и пинаю брата Эдди в лодыжку.
– Да, тётушка, нам пора, – жалко лепечет Эдди.
– В добрый час, молодые люди, – ласково прощается с нами тётушка Мейлин. – Как бы там ни было, надеюсь, вы не оставите нас без праздника, мистер Сайкс?
– А то, – решительно отвечает брат Эдди. – Само собой. Фигня вопрос. В смысле, железно! Без базара...
Я обливаю вкопанный крест бензином. Исполненный важности Эдди подносит к его основанию зажжённый факел. Крест ослепительно вспыхивает. Пришедшие встречают огонь дружным ликующим кличем. Брат Эдди надменно вздымает над головой священный пламенник. Он похож на древних героев, храбро шагавших от моря до моря, в белых одеждах и высоких остроконечных колпаках, скрывающих лица... Я кричу вместе со всеми. Грудь мою распирает от восторга, слёзы набегают на глаза. Вокруг меня стоят горожане: знакомые, малознакомые и вовсе мне неизвестные, всех цветов и оттенков. Вот чернокожий дядюшка Калеб, желтокожая тётушка Мейлин, меднокожий Красный Неистовый Бизон, бледно-зелёные переселенцы с востока, серо-голубые выходцы из Центральных Равнин, житель чужедального Севера – мертвенно-бледный эмигрант РусАкофф... Всех нас собрала великая дата – 20 апреля – День Сожжения Креста.
Как завещали нам славные предки.
Побочный эффект
Горели леса и никто не тушил пожары. Сизая мгла стелилась над землёй, напрочь забивая пеплом воздушные фильтры. Метеорологические зонды ежедневно фиксировали на поверхности новые очаги возгорания. Стена огня подбиралась к колониальным базам и посёлкам, горячее солнце выжигало посевы озимых и саженцы фруктовых деревьев, не успевшие укорениться в почве планеты. Днём столбик термометра поднимался до сорока-сорока пяти градусов по Цельсию, ночами застывал на двадцатиградусной отметке. В полдень все работы на объектах прекращались и начиналась трёхчасовая сиеста, введённая колониальной администрацией по требованию Главного санитарного врача Колонии Хевилленда. Трудяги и иждивенцы запирались в домах, оборудованных центральными климатизаторами, разбредались по комнатам, сидели перед плазменными панелями и дисплеями вычислителей, смотрели фильмы и развлекательные программы, обсуждали новости, пили охлаждённые прохладительные напитки, ели ледяные овощные окрошки, дремали, играли с детьми, читали, ложились в кровати и засыпали чутким встревоженным сном, болтали, устраивали домашнюю уборку, – в общем, каждый по своему пережидали долгие часы нестерпимого жара, льющегося на них с прокалённого солнцем белёсого неба.
Совет Колонии Хевилленда находился на казарменном положении. Советники, злые и не выспавшиеся, заседали сутки напролёт. Были образованы Комитет по противодействию природным катаклизмам, Комиссия по пресечению распространения панических слухов, Секция по взаимодействию с электронными средствами массовой информации, Передвижной пресс-секретариат и Мобильный Штаб по чрезвычайным ситуациям. Делегированные в них олдермены крутились в бешеном ритме разъездов, совещаний, выдвижений, десантов, бросков, циркуляров, указаний, разборов, докладов, рапортов, донесений и анализа складывающегося положения. Не хватало пожарных, не хватало техники, не хватало свободных рук. Не хватало воды и химических реагентов. Окружающие Колонию водоемы пересохли или были вычерпаны до дна. Тяжёлые грузовые гравикары, переоборудованные на скорую руку в воздушные цистерны летали за водой к морскому побережью, преодолевая за каждый рейс по сотне километров туда и обратно. Добровольцы ценились на вес золота. Опреснительные станции работали на износ. Съёмочные группы мотались от одного стихийного бедствия к другому, снимая трагическую картинку, полную боли и безысходности, монтировали наживую и в авральном режиме сбрасывали наскоро сведённую "болванку" на головные рендеринговые серверы по лучу свёрнутого пространства. Особо ценились панорамные кадры охваченных огнём посёлков и перемазанных сажей обитателей сгоревших коттеджей, надрывно рассказывающих на камеру перипетии своего бегства и счастливого спасения. Их чумазые детишки в это время должны были копаться в убережённом от пожара скарбе или держать в слабых ручонках вызволенных в последнюю секунду из огненного плена домашних животных – пятнистого котёночка с обожжёнными лапками и вибриссами, или кузявую собачку, подпалённую огнём с левого боку.
В студиях, куда попадала сжатая архиваторами "болванка" кипел нескончаемый творческий процесс: терабайты оцифрованной записи распаковывали, очищали от помех, прогоняли сквозь частоколы фильтров, резали, сводили, накладывали образы актёров, редактировали, озвучивали, добавляли субтитры, отсматривали конечный продукт. Одобренные экспертами ролики без задержки гнали в прямой эфир. С пылу, с жару, с колёс закачивали в глобальные информационные сети, опутавшие большую часть обитаемых миров крепкой паутиной, формирующей у целевой аудитории правильный образ мыслей и релевантное поведение. Индустрия развлечения, индустрия потребления, индустрия политически выгодного образа действия. Ответственность, умеренность, преемственность.
Обратным потоком текли деньги. Единицами и нулями они оседали на электронных счетах корпораций, копились в виртуальных банках, пускались в оборот. Деньги – не стареющая кровь новейшего мира, становая жила настоящего и предчувствие лучезарного будущего. Будущего, которое приближается. Будущего, которое наступает. Будущего, которое уже наступило.
Как вы помните, всё началось в первой четверти XXI века. Когда экономически развитые государства стали отказываться от поддержки своих космических программ и развитием космической отрасли занялись частные лица, владельцы многомиллиардных состояний и хозяева успешных транснациональных компаний. Благодаря их усилиям была освоена Солнечная система, на планетах и спутниках возникли и укоренились земные поселения, вредные производства переместились за пределы земной атмосферы. Неисчерпаемые источники энергии и полезных ископаемых превратили общепланетарную экономику в цветущий сад, изобильный плодами научно-технического прогресса и хитроумными достижениями в области улучшения быта обитающего на земле народонаселения. К началу следующего века потенциал зачинателей был исчерпан. Ровно, как и государства до них, первопроходцы частного ракетостроения устранились от процесса дальнейшей экспансии в космосе. Солнечная система с её потенциалом разведанных и предполагаемых естественных богатств их всецело устраивала. Знамя прогресса выпало из их ослабевших рук и следующими, кто подхватил его и понёс дальше, стали крупнейшие рекламные компании. Таким образом Глубокий Космос из Корпоративного сделался Рекламным. Со всеми вытекающими последствиями. Разными: где-то дельными, где-то неэффективными, а где-то и откровенно пагубными, но всегда прибыльными.
В комнате отдыха было многолюдно. Линейная служба перевела космодром в режим ожидания, запретив приём и отправление воздушных и космических судов местных и транзитных линий впредь до особого распоряжения. Застрявших на земле пассажиров расселили по отелям, экипажам предоставили места в ведомственной гостинице. Тем же, кому не хватило гостиничных коек, пришлось довольствоваться раскладными креслами, дежурными пледами, тощим подушками, очередями в душевые кабинки и туалеты, постоянной толчеёй и невозможностью побыть в уединении. Единственное, что могло примирить суровые мужские души пилотов, штурманов и бортинженеров с отупляющим бездействием было соседство с прекрасными бортпроводницами, вынужденными нести всё свалившиеся на их хрупкие тяготы и лишения в обществе циничных мужланов, особенно из грузового флота, где, как известно, если и есть лица противоположного пола, то мало отличимые от мужчин внешностью, характером и поведением. В первые дни бортпроводницы вели себя скромно, собирались по углам, или смотрели бесконечные сериалы по спутниковым каналам, но чем дольше женщины и мужчины находились вместе, принужденные делить одно тесное помещение, тем более дружескими становились их взаимоотношения. Оказалось, что мужчины в чём-то даже джентльмены и не настолько циничны, чтобы беззастенчиво пялиться, когда бортпроводницам приходилось переодеваться, а девушки не настолько избалованы и капризны, чтобы требовать к себе какого-то исключительного отношения, особенно в условиях жестокого форс-мажора.
Уранов читал. Не в новомодном гаджете, напоминающем микроприсоску, прикрепляемую к виску, а старую добрую книжку. Читал, не обращая внимания шум, смех и возгласы радости, либо отчаяния. Большинство присутствующих, надев стереоочки и наушники, резались в трёхмерную стрелялку, кровавую и агрессивную.
Книжка называлась "Иосиф и его братья". Уранов читал её в минуты томительного ожидания перед выброской на поверхность чужих планет и в долгие часы ночной вахты, когда одиночество делалось особенно невыносимым. Чтение Томаса Манна было нелёгким занятием, но Уранов честно боролся со скучным, в его понимании, к слову, и не только его, текстом, и превозмогал страницу за страницей, борясь с желанием заснуть. Итог его титанических усилий составил чуть больше пятидесяти страниц, однако Уранов не терял оптимизма. Он твёрдо рассчитывал прочесть оба тома романа, чего бы это ему не стоило.
– Господин Уранов? – громким голосом спросил вошедший радист. – Есть тут господин Уранов?
– Уранов? Да, есть, – ответил Уранов, приподнимаясь сам и поднимая вверх руку.
– Господин Уранов, – радист почтительно склонился, – вам молния. Распишитесь здесь, а здесь приложите большой палец к сенсору. Благодарю.
– Не за что, – сказал Уранов машинально. – Вы можете идти, – торопливо разрешил он, видя, что радист не уходит.
– Я должен получить ответ, – сказал радист.
– Ответ? – удивился Уралов.
– Молния с уведомление, – объяснил радист, – прочтите текст.
Уранов развернул хрустнувший на изгибах конверт.
Телеграмма гласила: "Срочно прибыть в штаб-квартиру. О местонахождении и времени вылета информировать незамедлительно. Лонгман".
– Пишите, – сказал Уранов, вспоминая знаменитое "грузите апельсины бочками". – Нахожусь квадранте семнадцать тридцать девять дробь сорок шесть девяносто три зпт системе звезды Аспарагус зпт планета Корона Сайруса Кокса зпт застрял транзитной пересадке связи неблагоприятной пожароопасной обстановкой зпт время вылета неизвестно тчк Уранов тчк.
Радист закрыл блокнот.
– Это всё? – спросил Уранов.
– Пока да, – сказал радист.
– Не смею далее задерживать, – сказал Уранов.
– Вы разрешаете? – иронично спросил радист.
– Не препятствую, – сказал Уранов.
– Выйдем? – деловито предложил радист.
–Драться? – спросил Уранов.
– Вам повезло, – сказал радист, – я знаю карате.
– А я книги читаю, – сказал Уранов, – но не считаю нужным этим хвалиться.
– Дурацкий у нас разговор получается, – сказал радист.
– Нервы, – сказал Уранов.
– И бессонница, – сказал радист. – Пятые сутки на ногах. Сплю урывками. Начальник смены вывихнул лодыжку, остальные не могут добраться до космодрома из-за пожаров.
– Сочувствую, – сказал Уранов. – Кстати, – он полез в рюкзак, – могу вам помочь. Универсальное средство от переутомления и бессонницы "Ностофен". Производство фармацевтического концерна "СуперФармТехнолоджиз". "Ностофен" – надёжное лекарство известного производителя, признанного лидера на рынке фармацевтических услуг. "Ностофен" безопасен, не имеет побочных эффектов, обладает широким спектром биологической активности, разрешён для приёма детям от полутора лет и беременным женщинам, улучшает обменные процессы в мозге, эффективно борется с переутомлением и его симптомами, головными болями, повышает работоспособность, улучшает память, снимает усталость, избавляет от последствий бессонницы и расстройства сна, повышает работоспособность и общий тонус организма. Неоценимый помощник в сохранении эмоционального баланса и общего здоровья организма.
– Ух ты, – сказал радист. – Вы позволите?
– Берите упаковку, – великодушно разрешил Уранов.
– А вы? – спросил радист.
– Не беспокойтесь, – сказал Уранов. – Я запасливый.
– Снято, – крикнул режиссёр, хлопая в ладоши. – Теперь, – сказал он, обратившись к оператору, – плавно смещаешься влево, общим планом берёшь в кадр игроков, затем поднимаешь камеру, фиксируешь картинку, статист произносит текст, девочки на заднем плане изображают восхищение, статисту подают упаковку с игрой, он её демонстрирует, девочки закатывают восторг, ты наезжаешь на упаковку и се ля ви. Занавес.
– Понял, шеф, – сказал оператор, припадая к окуляру.
– Свет поправьте, – крикнул режиссер. – Девочки, – приказал он бортпроводницам, скинувшим униформу и оставшимся в соблазнительном бикини. Ты и ты, встаньте там, остальные сидите, где сидели. Дайте статисту слова. Девочки, восторг изображать умеете? Умеете. Отлично. Готовы? Хлопушка! Начали!
– Гиены чёртовы, – сказал радист, запихивая блокнот в карман.
– А таблетки вы возьмите, – сказал Уранов, – Помогают. По-настоящему.
– Ага, – сказал радист. Обязательно. Что читаете?
Уранов показал обложку.
– Толково, – одобрил радист. – Как ответят, – сказал он, прижимая указательный палец к карману, где лежал блокнот, – я вам немедленно сообщу.
Телевизионщики оперативно паковали реквизит и аппаратуру.
– Следующая точка – завод кормовых добавок! Быстрее! Быстрее! Сом цу гоу! – торопил подчинённых режиссёр.
До Земли Уранов добрался на грузовом судне. Лихтеровозу «Даная» пришлось изменить курс, чтобы взять на борт незапланированного пассажира. Недовольный капитан, с чувством почти садистическим, определил Уранову каютой кладовую, объяснив это тем, что лихтеровоз не туристический лайнер, свободных кают у него нет и вообще он не обязан потакать извращённым желаниям непрошеных гостей.
– Именно так, – чеканил капитан, сверля Уранова негодующим взглядом, – извращённым желаниям разных там любимчиков и особо приближённых я потакать не намерен. Так и передайте всем этим распоряжальщикам. Лихтеровоз – это вам не круизная посудина, где вам кофе в постель подают, в номерах убирают и официантки вот с такими буферами коктейли разносят. У нас здесь всё места наперечёт и прислуги не имеется. Желаете остаться, выделю раскладушку, нет – милости прошу на выход. Высажу в ближайшем порту. Вы мне весь график нарушили.
– Давайте вашу раскладушку, – хладнокровно ответил Уранов, разглядывая сложенные внутри банки, коробки, вёдра, швабры и щётки на длинных ручках. – Это тоже мне убирать?
– Человечка я подошлю, – сказал капитан, успокаиваясь. – Он уберёт. И климатизатор подключит. – А пол вымоете сами. Ручками.
– Пол вымою, – согласился Уранов. – Стены протру. Если желаете, кожухи в двигательном отсеке покрашу. Зелёной краской. Кисточка, надеюсь, у вас найдётся? К слову – когда у вас обед? Проголодался, знаете ли.
– Кожухи у нас красят автоматическими распылителями, – сказал капитан. – Обед в четырнадцать тридцать по локальному времяисчислению. Через двадцать три минуты с четвертью. Кают-компания палубой ниже. Но вам придётся обедать второй очередью.
– Знаю, знаю, – сказал Уранов, – прислуги здесь не держат.
– Юморист, – сказал капитан.
– Что вы, – сказал Уранов, – никоим образом.
– Человечка я наряжу убраться, – повторил капитан.
– И об обеде не забудьте, – напомнил ему Уранов.
– Второй очередью, – сказал капитан, – вас пригласят. По интеркому.
Впрочем, к тому моменту, когда орбитальный катер совершил посадку в международном космопорте имени Астронавта Нила Армстронга, капитан «Данаи» и пассажир Уранов сумели достигнуть такого уровня взаимопонимания, что расстались в зале ожидания если и не закадычными друзьями, то безусловно хорошими приятелями. Такими, что при прощании обмениваются адресами и обещают друг другу как-нибудь собраться вместе и куда-нибудь съездить. На природу, к речке, отдохнуть, порыбачить, расслабиться. Вдвоём, с семьями или в приятной мужской компании.
Конференц-зал был обширен, чудесно освещён и пуст. За исключением овального стола в центре и располагавшихся вокруг него удобных кресел по числу приглашенных, в нём не было ничего, что могло бы на деле оправдать его название. Никаких кафедр, микрофонов и рядов стульев для журналистов. Только стол, кресла, звенящая пустота и высокие окна, сквозь которые в зал вливались буйные потоки солнечного света.
