Текст книги "Злой ветер с Каталаунских полей (СИ)"
Автор книги: Вадим Астанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Предательство, вот что подстерегает узурпаторов на пути к трону. Я не избежал этой участи. Провинциальные дворяне, предали меня, прельстившись сладкими посулами Крока. В решающей битве они бежали, оставив сражаться ополчение вилланов. Что могут сделать крестьяне против закаленных в боях имперских легионов? Только одно. Спасаться бегством. Они и бежали.
Бежали все. Дворянская конница, тяжелая пехота, лучники, щитоносцы, обозные, торговцы и проститутки. Я наблюдал это повальное бегство, стоя у своего шатра. Когда исчез мой штаб, я отпустил своих телохранителей. Я не собирался никуда бежать. Одинокий герой, стоящий на вершине скалы, о которую с грохотом разбиваются океанские волны. «Пусть все вокруг тебя разрушается, но ты не должен терять присутствия духа. Спокойно смотри в лица твоих врагов. Они могут причинить боль твоему телу, но пусть твой дух будет непоколебим». Один из старых философских трактатов. Обрывок свитка, я нашел его в лавке собирателя древностей. Неизвестно, что это была за школа, неизвестно, кто написал этот трактат, но образ человека, гордо возвышающегося над разрушительным хаосом стихии, навсегда остался в моей душе.
Со стороны, я выглядел, наверно, очень глупо. Поверженный мятежник, делающий вид, что в нем нет страха перед смертью. Тогда я об этом не думал. Просто стоял и смотрел, как накатывается на холм отряд имперской конницы. Скачущий первым не остановил своего коня и меня отбросило далеко назад. Я упал и покатился вниз по склону, потеряв сознание.
...Я лежу в камере на полу, застеленному полусгнившей соломой. Мне выжгли глаза и раздробили ступни, мне перебили ноги в коленях, переломали пальцы на руках, палец за пальцем. Завтра меня выволокут на площадь перед дворцом и предадут казни. Но перед тем, как лишить меня жизни, палачи срежут татуировку с моего предплечья и торжественно бросят в очистительное пламя. Толпа будет реветь от восторга и славить непобедимого императора Крока.
...Мы всегда были солдатами. Дед правил славным королевством Урсал, отец служил императору Кроку, я с детства приучался носить доспехи и в совершенстве владеть оружием. Большую часть своей жизни я провел в воинских лагерях и даже среди роскоши императорского дворца не утратил привычек, свойственных солдату, живущему в суровых условиях лагерного быта. Меньше всего я хотел умереть преступником, однако прошлое моей семьи и моей страны заставило меня пойти против империи, хотя империя была моей родиной. Видимо, это стало семейной традицией – предавать свою родину.
И все же я увидел белоснежные башни Арги, когда меня, плененного, везли по улицам города в железной клетке, словно дикого зверя. В последний раз.
Попутчик, или пять ступенек на пути к могиле
Жизнь, в глубинной сущности проста, и в простоте своей непрезентабельно ужасна. Бывает разное в этом неприятном бытии. Раз, и жена вам неожиданно изменяет. Просто так, без причины. В командировке, в гостиничном номере, с мужчиной, случайно встреченном в ресторане. Впрочем, нельзя отказать её вкусу, мужчина красивый, будто сошёл с обложки журнала мод. Да, накачанный тридцати с чем-то лет самец, мечта провинциальных дурочек, как любила говорить моя незабвенная бабушка. В таких беседах всегда любят ссылаться на мудрых родственников, мол, мой покойный дедушка говорил по этому поводу то-то и то-то, а моя заботливая тётушка, дай бог ей долгих лет и богатырского здоровья, однажды весьма кстати заметила, и оказалась совершенно права. Черт знает что эти умудрённые годами и хроническими болезнями родственники. Право, иногда я жалею, что не родился сиротой. Видели бы вы того дедушку и ту тётушку. Старая карга трещала без умолку, а дедушка... о, дедуля и в старости не отличался верностью брачным обещаниям. Ну, знаете, эти дурацкие традиции, когда у алтаря влюблённые голубки, изнывая от большого и светлого чувства, клянутся друг другу соблюдать всякие глупые обеты, написанные заранее в красивых блокнотиках с голубками и виньетками. Нет, вы правильно определили. Я не женат, и никогда не был женат. Мне хватило трёх месяцев, там, где остальным не хватает и тридцати лет. Чтобы понять всю гнилую бабскую суть, не требуется жить в браке тридцать лет. Слава богу, до свадьбы у нас дело не дошло. Как говориться: «если твоя невеста ушла к другому, ещё не известно, кому повезло больше». С того времени я зарёкся на серьёзные отношения. Максимум, на что они могут рассчитывать, так это на секс без всяких обязательств. Хотя, ежели такая вдруг найдётся, то её, без сомнения, можно будет назвать последней дурой. Нет, я не бравирую своим холостячеством. Гордиться этим, всё равно, что хвалиться цветом своих глаз, однако твёрдость моих убеждений в вопросах брачно-семейных отношений меня самого восхищает. Вообще, мужчина в браке превращается в жалкую тряпку, не могущую найти в шкафу носки и приготовить завтрак на скорую руку. Настоящий мужчина должен быть всегда один, по-возможности избегая каких-либо контактов с женщинами, за исключением служебных. Это – моя, выстраданная на практике, формула личного счастья. Да, я держусь этого правила крепко, твёрдо и последовательно, и поверьте мне, благодаря ему я достиг определённых высот в бизнесе, и не только в нём. Отношения – род духовно-плотского болота, попав в которое ты теряешь всё самое прекрасное и красивое, что хранится в мужской душе. Помните, у Екклезиаста?: «горше смерти женщина, ибо она – сеть, сердце её – силки, руки её – оковы; добрый пред Богом спасётся, а грешник уловлен будет ею».
Что конкретно? Спросите себя! Вы женаты? Извините за нескромную назойливость, просто я не вижу кольца на вашем пальце. Женаты. Сколько лет, если не секрет. Семнадцать. О, да вы, в некотором смысле, ветеран. Семнадцать лет на передовой. Есть дети? Счастливы в браке? Ага, видите! Вы затруднились с ответом. Я? Без ложной скромности замечу – сожаления не испытываю. Счастлив, полностью и абсолютно. Без-ус-лов-но доволен, хотя и понимаю, ха-ха, степень опасности и меру ответственности такого выбора. Слышали, наверно, английскую поговорку: «Одинокий мужчина живёт как король, а подыхает как бездомная собака». Сказано в самую точку, не убавить, не прибавить. Однако, мы отклонились от темы. Хотя, замечу для уточнения, в то, что холостяки умирают раньше и чаще женатых мужчин, не верю. Категорически. Исхожу, так сказать, из личных эмпирических наблюдений. Мне пятьдесят два года и я здоров и крепок как столетний дуб. Нонсенс, конечно. Столетний дуб и крепость. Впрочем, такой же нонсенс, как и заматеревший мужик, или матёрый волк. Самец, в принципе, не может быть матёрым, а мужик заматеревшим. Вот самка, пожалуйста. Родила, стала матерью и, соответственно, заматерела. Согласитесь, вполне разумное объяснение. Мы часто произносим фразы, не вдумываясь в содержание произносимых слов. Их первоначальная сущность, глубинное наполнение остаётся невыясненным, непроявленным. По сути, мы плюёмся словесной шелухой, шуршим обрывками смыслов и, по-большому счёту, остаёмся безъязыкими. Немые среди немых. И с каждым новым веком пропасть между сакральной основой слов и бытовым, повседневным их употреблением только нарастает. Эдак, вскоре мы вообще утратим какую-либо вменяемую способность к осмысленному вербальному общению. Начнём изъясняться при помощи жестов, тем более, что в некоторых жестах гораздо больше смысла, чем в тысячесложных речах. В этом обильном словесном поносе, бывает, заключён единственный конкретно-понятный посыл: «А не пошли бы вы всё на ...уй!» Итак, закольцую ранее высказанную мысль. Мне пятьдесят два года, я пережил достаточно своих женатых одноклассников, друзей и знакомых и, замечу без лишнего хвастовства, ещё многих переживу...
Так вот, возвращаясь к прерванному рассказу. Ночь любви с красавцем-мачо, безопасный секс, пять разбросанных по полу пользованных средств индивидуальной защиты, а может и больше, (чёрт, да не подлавливайте вы меня на слове, толсто намекая на мою сексуальную неудовлетворённость, я просто максимально точно воспроизвожу изложенную мне историю, как слышал её сам), сценка необязательного утреннего прощания (поцелуй вскользь, и что там ещё, положенное в такой ситуации), душ, макияж, дезодорант-спрей-антиперспирант, платье, бижутерия (или настоящие драгоценности, кроме обручального кольца?), туфли, и только затем само кольцо белого золота, надетое на безымянный палец с именем мужа и девизом «вместе навеки», выгравированном на внутренней стороне металлического бублика.
Два, и она признаётся в своей случайной измене. Опять же, просто так, без особой причины. Никто её не тянул за язык, никто за ней не следил, никто её ни в чём не обличал. Призналась за утреннем кофе, с тостами и абрикосовым джемом. Представьте картинку: негромко бухтит на кухне радиоточка, диктор читает новости, что-то там о турне президента по странам Средней Азии, спортивных победах, выпуске новой модели вазовской малолитражки, неудачном запуске малазийского телекоммуникационного спутника, подготовке космонавтов и ужасающей трещине на Солнце. Кухонные посиделки по утрам, проводное радио, трёхпрограммный приёмник – это мужнино, детские воспоминания – полуторка в хрущёвской пятиэтажке, маленькая комната-гостиная, крохотная кухонька, мама в ситцевом фартуке раскатывает тесто, отец крутит фарш на пельмени, урчит компрессором холодильник «ЗиЛ», чёрно-белый телевизор демонстрирует танец маленьких лебедей, восьмигранная дореволюционная банка из-под леденцов, до горлышка заполненная пуговицами всех цветов и размеров: пластмассовые, латунные, костяные, запах гудрона, просачивающийся в квартиру сквозь щелястые рамы, дорожники асфальтируют улицу.
Ему тридцать девять, ей тридцать четыре, детей нет. Она – бизнес-вумен, деловая женщина, ухоженная, самостоятельная, личность, самодостаточная, умная, целеустремлённая, твёрдая, если не сказать упёртая, незаменимый специалист, он – успешный мужчина, владелец быстро развивающегося бизнеса, не очень красив, но импозантен, в молодости фанатично занимался боевыми искусствами (помните, в конце восьмидесятых началось повальное увлечение восточными единоборствами, когда фактически отменили статью за незаконное обучение карате), но не спортивными, а настоящими, там, где каждый приём чрезвычайно эффективен и весьма опасен, или так: весьма эффективен и чрезвычайно опасен, и с возрастом тренировки не бросил, расширяя наработанную технику и углубляя смертоносные навыки, отчего был похож, фигурально выражаясь, на постоянно взведённое оружие, что несомненно помогало ему в ведении дел. Нет, конечно, не репутация отморозка, способного убить без колебаний, а, как бы поточнее выразиться, умение не сдаваться в любых, самых неблагоприятных обстоятельствах, идти до конца и добиваться успеха.
Итак, они сидели за столом и завтракали. Ароматный кофе с корицей. Она – кофе без сахара, он – с сахаром, на половинку чайной ложки. Тосты из специально нарезанного пшеничного хлеба, закладываются по два в тостер, фирменный, эксклюзивный, никелированный до зеркального блеска. Поджарившись, золотистые ломтики выскакивают со звонким щелчком, оптимально прожаренные, распространяют по кухне душистых хлебный запах. Она берёт с блюдца тост, подцепляет из розетки абрикосовый джем, сообщает мужу о том, что изменила и мажет тост джемом. Он не отвечает, допивает кофе, поднимается и уезжает на работу.
Три. Он поехал на работу и разбился. Чистая случайность. Занесло фуру, двадцать метров длины, грузовик «Интернешенел», американский капотник с комфортабельным спальным отсеком «Аэродайн»: спутниковая связь, телевизор, два спальных места, одно над другим, холодильник, микроволновка, биотуалет, запас фторированной питьевой воды, раковина из нержавеющей стали, зеркало, огнетушитель и аптечка, мечта российских фельдшеров «скорой помощи». Международные перевозки, финские дальнобойщики возвращались в родные пенаты транзитом из Европы.
Четыре. А она осталась. Богатая вдова и богатая наследница, потому что муж не успел изменить завещание. Усаживаясь на мягкое, с подогревом сиденье представительского «ауди», он решал, прикидывал, выбирал, что ему делать с завещанием и склонялся к мысли его всё-таки изменить, а с разводом сомневался, ведь относительно секретарши (банально звучит, но он изменял жене с секретаршей, связь длилась чуть больше полугода) он не питал иллюзий, типичная охотница за состоятельными мужиками, с женой же он прожил двадцать с лишним лет, и первые три года в студенческой общаге, не мечтая о детях. Учёба важнее. Вот отучимся, найдём хорошо оплачиваемую работу, встанем на ноги, тогда и можно подумать завести ребёнка.
Пять. Она осталась. Богатая наследница. Вдова. И не знала, как ей быть дальше. Оказалось, что мужа она любила, сильно, так, что прервалось дыхание и крик отчаяния не имея выхода, рвал лёгкие в клочья... до боли в сердце... до спазма в горле... и смысл жизни утрачен...
саркастические:
Искушение Меркурия
Ранним утром к Меркурию Бессонову нагло и бесцеремонно вломился литератор Севрюгин. Беллетрист и философ Меркурий Бессонов, равно как и литератор Севрюгин, проживал в многоквартирном доме по улице Смоленской, 12. Севрюгин жил двумя этажами выше, в донельзя захламлённой, давно не знавшей ремонта полуторке. Севрюгин был писателем-фантастом. Он подвизался на ниве экстремальной фантастики, щедрой рукой смело миксуя жесткую эротику с мягким порно, густо сдобренным ненормативной лексикой, грубо втиснутыми в космические декорации, служащие ненавязчивым фоном для изощрённых севрюгинских фантазий. Сам Севрюгин с гордостью именовал себя родоначальником нового направления в отечественной фантастике, определял его как «sucks-fiction» (отстойная, дерьмовая фантастика) и утверждал, что вскоре будет прославлен в образе бунтаря-буревестника-классика. Севрюгин творил беспрестанно. С упорством и плодовитостью кролика, он выдавал каждый месяц по роману, заполняя краткие промежутки между завершённым произведением в жанре крупной формы и вновь начатым сборниками рассказов. Таким образом, Севрюгин производил и печатал в год по двенадцать романов и двенадцать сборников рассказов. Романы Севрюгин оформлял основательно: шестьсот-восемьсот тысяч знаков или пятнадцать-двадцать авторских листов отлетало от Севрюгина с легкость неимоверной. Местное Спасо-Мирославское уездное издательство, в лице учредителя «ООО „Спасо-Мирославское уездное Издательство“ (сокр. „ООО “С-М УеИз») Кузиванова Викториана Леонардовича, предпринимателя, негоцианта и благотворителя губернского масштаба, считало Севрюгина своим лучшим приобретением и выгодным вложением капитала, приносящим предприятию значительную прибыль и солидные дивиденды. Мягкие томики карманного формата, оформленные концептуальным художником-инструменталистом Антоном Цикутой, личностью известной, неординарной, скандальной и чрезмерно мелочной и склочной, раскупались в губернии со скоростью необычайной. Для Севрюгина тиражи в пять тысяч экземпляров были давно пройденным и забытым эпизодом в его бурной творческой биографии. Севрюгина печатали много, часто и охотно. Начальный тираж его опусов составлял двадцать-тридцать тысяч экземпляров. Вместе с обязательными допечатками, он постоянно увеличивался и застывал обычно на отметке в пятьдесят-восемьдесят тысяч экземпляров. Севрюгин был известным автором и признанным хедлайнером уездного издательства. С некоторых пор его читали даже в обеих столицах.
В отличие от Севрюгина, Меркурий Бессонов творил неторопливо и основательно. Был он человеком мирным, одиноким и спокойным. Вёл размеренный образ жизни, избегая излишеств, тревог, волнений и необдуманных поступков. Писал Меркурий Бессонов по ночам. Усаживался в дореволюционное уютное кресло, возлагал руки на дореволюционный же «Ундервуд» с буквой «ять» и прочими старорежимными «глаголями» (новомодные штучки типа электрической пишмашинки, компьютера, или упаси господи, ноутбука вызывали у Меркурия Бессонова изжогу и стойкое отвращение) и обращал затуманенный возвышенными думами взор на заправленный в каретку плотный, девственно-чистый лист бумаги с голубым аристократическим обрезом. Грезились Меркурию Бессонову российские просторы, березовые рощи, бескрайние поля золотой колосящейся пшеницы, луга заливные, с парной дымкой утренних туманов, сладкий запах далекого костра, лесные просеки, поросшие густой травой, пьянящий дух соснового бора, смешанный в равных пропорциях с душистым запахом лесных цветов и едким духом муравьиных куч, затхлостью болот и застойных, подёрнутых ряской луж, звон подойника на закате, усталое мычание коров, перезвон колокольчиков, наигрыш жалейки и хлёсткие удары плети пастуха, заполошный лай собак и хороводы деревенской молодёжи вокруг вечернего костра. Здесь непрерывная цепь картин и видений прихотливо изгибалась, обретая неожиданное направление и Меркурий Бессонов вдруг ярко представлял себе бесовские игры в ночь на Ивана Купалу, голых девок и трясущих волосатыми мошонками парней, с гиканьем и визгом сигающих через гудящее и плюющееся искрами пламя, бесстыдные догонялки и ухарские вопли в лесных чащобах, сплетение потных тел в кустах и сладостно-надрывные стоны, срывающиеся с опухших и обкусанных девичьих губ, огни фонариков и факелов меж чёрных деревьев, и невесомый алый свет, призрачно лучащийся сквозь папоротников лист. Легендарный и неуловимый цветок папоротника, дарующий обладателю все клады мира. Меркурий Бессонов вздрагивал, отгонял бесовщину истовым крестным знамением, бормоча: «Изыди, сатана искушающий!» и вновь обращал свой внутренний взор к картинам благостным и приятным. Движением резким, но изящным, он бросал пальцы на круглые клавиши, и начинал печатать. Отстукивая пальцами на клавишах, он набирал на бумаге заглавие: «Пространныя Разсуждение», любовно оглядывал набранную строку и, предвкушая сладость муки творческой, не спеша растворялся, проваливался, погружался в работу. Меркурий Бессонов был надёжным бастионом и последней надеждой русской философской мысли. Перед ним уже никого не осталось и за ним начиналась мгла, разор, мерзость запустения и исступлённые пляски на гробах повапленных. В отличие от писателя Севрюгина, Меркурия Бессонова печатали мало, однако удивительно безотказно. Сто экземпляров было для Меркурия Бессонова вершиной его неустанного труда, однако он мечтал о большем. Тираж в двести экземпляров был для него ориентиром, а вид пятисот, одетых в твёрдую строгую обложку томов проливался исцеляющим бальзамом на его истерзанную непростительной завистью к удачливому соратнику по писательскому цеху фантасту Севрюгину душу. Меркурий Бессонов работал на вечность. Упорно и трудолюбиво он создавал Полное собрание своих сочинений и сейчас на полках в его книжном шкафу томились (пылились?) шесть книг его философского наследия из «Цикла размышлений и Констатаций» под общим названием «Пространныя Разсуждение». Седьмым и скандальным (как полагал сам Меркурий Бессонов) должно было стать «Пространныя Разсуждение о Cлаве», над которым он неустанно и напряженно трудился. Следующим за «Простанныя Разсуждением о Славе» Меркурий Бессонов наметил «Пространныя Разсуждение о Жадности». Наметил с некоторым сомнением и беспокойством, ибо собирался беспристрастно и нелицеприятно вскрыть язву безудержного и бессовестного приобретательства, обуявшего лишенное всяких моральных императивов и запретов общество. Меркурий Бессонов явно и недвусмысленно направлял острие своего полемического пера на присосавшихся к здоровому телу государства кровопийц-олигархов, питающихся животворящими народными соками и жиреющих на нищете и горести обворованного и обманутого населения. Некоторый страх и сомнения вызывала в Меркурии Бессонове тревожная мысль, что издатель его, господин Кузиванов, был, в некотором роде, тем самым «вором-олигархом», циничную природу которого надобно было бестрепетно и объективно препарировать и бичевать. Опасность состояла в том, что издатель и филантроп (по совместительству), Викториан Леонардович весьма и весьма не любил тех, кто напоминал ему об источниках его нынешнего благосостояния. Как отнесется Кузиванов к пусть и обобщенной, но критике его поведения и образа жизни, Меркурий Бессонов не знал. Однако он знал крутой характер издателя, из чего делал однозначный вывод, что ничего хорошего ожидать ему не приходилось. Меркурий Бессонов пребывал на распутье, отчего сильно страдал и маялся. Он не мог отказаться от своей заветной мечты, тиража в пятьсот экземпляров и не мог поступиться своими убеждениями и своей репутацией честного и независимого от конъюнктуры и модных веяний творца.
Фантаст Севрюгин был с сильного похмелья. Стащив с ног покрытые подсохшей уличной грязью остроносые лакированные ботинки, он по-хозяйски направился в кухню. Задержавшись у холодильника, Севрюгин без спроса открыл дверцу, вытащил запечатанную бутылку «Императорской короны», припасенную хозяйственным Меркурием Бессоновым к грядущей годовщине, с хрустом свернул сургучную головку и жадно присосался к горлышку. Опустошив бутылку наполовину, Севрюгин сел с размаху на угловой диванчик и размяк, счастливо причмокивая. Осоловелый взгляд его, прикованный к фигурной бутылке, с каждым мгновением прояснялся и приобретал благородную осмысленность. Писатель Севрюгин рефлекторно дернул рукой, зацапал могутной ладонью бутылку, влил остатки водки в разъятую пасть, икнул и окончательно вернулся в приятно расширяющуюся действительность наступающего дня.
– Здорова, Меркуша, – крепнущим басом сказал писатель Севрюгин. – Как сам?
– Твоими молитвами, Севрюгин, – кротко ответствовал Меркурий Бессонов. – Разбудил и проснулся.
– Счастливый, – сказал писатель Севрюгин, – Завидую. Искренне.
– Да уж, – с подковыркой ответствовал Бессонов.
– Скучный ты индивид, Меркуша, определенно скучный. Предсказуемый, – Севрюгин протяжно зевнул, – а водка у тебя, Меркурий, есть?
– Найдётся, – испытывая острое желание соврать, честно признался Меркурий Бессонов.
Севрюгин оживился и выразительно посмотрел на Бессонова. Меркурий притворился, что не понял севрюгинского намека. Установилось неловкое и тягостное молчание. С минуту писатели сидели молча. Меркурий Бессонов самым внимательным образом разглядывал облака, плавно перемещающиеся по небу и делал вид, что не замечает откровенно-алкающего взгляда Севрюгина.
– Ну так-с-с, Меркуша, давай что-ли, пропустим по рюмашке, – не выдержав пытки молчанием, предложил писатель Севрюгин, – разговеемся маленько. Отметимся, так сказать, и возрадуемся.
– С чего бы это мне пить, да ещё с утра? – вопросом на вопрос ответил Меркурий Бессонов.
– Ты, Меркуша, чисто еврей, – возмутился писатель Севрюгин, – жмот ты, Меркуша, и сквалыга.
– Не зарывайся, Севрюгин, – Меркурий Бессонов в точности воспроизвел командные интонации, с которыми говорила его мама-учительница, – Вломился без приглашения, выжрал бутылку водки, и ни спасибо тебе, и ни здрасьте. Водке, между прочим, чистая цена без ста рублей пять тысяч и шестьдесят целковых.
– Мелочь, – вальяжно заявил Севрюгин, – Я тебе, Меркуша, на днях таких бутылок смогу купить… Тучу. Легко.
– Печатают? – ревниво спросил Меркурий Бессонов.
– Недавно завершил, – с гордостью подтвердил Севрюгин. – Космическая сага, сочетание зубодробительного боевика и мистического триллера. Название ударное придумалось. «Штурм космических отсосов». Не роман, конфетка. Вчера набрал на компьютере заключительный абзац, слил на дискетки, отнёс нашему отцу-благодетелю и решил слегонца отдохнуть и расслабитца. Винца попить, бабец потискать. К тому же и случай подходящий подвернулся. Презентация Торгового дома «Авоська». – «Нам с народом по дороге, мы на правильном пути. Кто окажется в „Авоське“, без покупки не уйти!» – процитировал Севрюгин слоган рекламной кампании.
– Не уйдет, – машинально подправил рекламный стих Меркурий Бессонов.
– Пиарщики, – сказал Севрюгин. – Креатив!..
– Ответь мне на вопрос, Севрюгин, – скрипучим от зависти голосом сказал Меркурий Бессонов, – Зарабатываешь ты, Севрюгин, прилично. При этом опохмеляться ты ходишь по знакомым и живешь, как на помойке. Куда деньги деваешь, Севрюгин?
– Завистников у меня много, – сказал Севрюгин, – а знакомых мало. Знакомый у меня только один, Меркуша. Ты. Баб у меня тоже много было. И будет. Туева хуча. А настоящая только одна – Алка. Приголубит, согреет, спать уложит. А деньги что? Деньги, как известно, труха. Пыль, грязь и дерьмо. Так что, давай, Меркуша, накатим по первой и закроем эту скользкую для понимания тему.
Меркурий Бессонов сходил к холодильнику, принёс яблоко, апельсин и гроздь бананов. Вынул из шкафа чайные тарелочки, расставил на столе. Из выдвижного ящика достал столовый нож и чайную ложечку. Подумал, и убрал ложечку обратно в ящик. Сходил к холодильнику повторно и возвратился к столу с колбасой копчёной «Романовской», треугольником сыра «Гауда», мандаринами в шуршащем пластиковом мешочке и банкой копчёной сардины в масле. Писатель Севрюгин, сняв представительский пиджак и закатав рукава почти эксклюзивной рубашки, пошитой в ателье малоизвестного китайского кутюрье с труднопроизносимым именем «Armaunyui», занялся сервировкой закуски, нарезая и выкладывая на тарелочки колбасу и сыр аккуратными кружочками и треугольными пластинками. Меркурий Бессонов отправился в кладовку за консервированными огурчиками и маринованными помидорчиками-черри. Вернувшись, он обнаружил писателя Севрюгина за сворачиванием желтой жестяной пробки с полуторалитровой стеклянной емкости «Стрелецкой». Закуска была нарезана, очищена, расставлена и разложена. Для огурчиков и помидорчиков писатель Севрюгин определил суповые фаянсовые тарелки, в которых они и были размещены, на паях с рассолом и маринованно-консервированной зеленью. Столовое вино, сиречь водку, писатель Севрюгин предполагал разливать по двухсотпятидесятиграммовым граненым советским стаканам. Меркурий Бессонов предложил Севрюгину использовать вместо устрашающе вместительных стаканов интеллигентные хрустальные стопочки, но писатель Севрюгин от дальнейшей дискуссии немедленно уклонился и с ходу заклеймил слабую попытку Меркурия Бессонова отвертеться от назревающей пьянки как несвоевременную и оппортунистическую.
– Меркуша, – сказал писатель Севрюгин, дунув в стакан и проинспектировав его на свет, – пойми, я от этих новомодных пиндосских дринков устал. Надоели мне порядком эти америкосские плевательницы. Я от них скорблю душой и болею телом. Я, Меркуша, уважаю размах и полную толерантность. Поэтому, Меркуша, пить мы станем из наших, родных граненых стаканчиков. Произнося сей прочувствованный монолог, писатель Севрюгин споро разливал водку по стаканам, служа Меркурию Бессонову наглядным примером точности и глазомера. Не пролив и капли драгоценного напитка, Севрюгин наполнил стаканы до краев, с «горочкой».
– Бери, Меркуша, – сказал писатель Севрюгин. Подняв свой стакан, торжественно провозгласил: – Чтоб всегда и надолго! – и выпил залпом. Удовлетворённо крякнул, занюхал горбушкой черного хлеба. Меркурий, внутренне содрогаясь от нехороших предчувствий, осторожно приподнял стакан. Глядя на него, писатель Севрюгин выжидательно напрягся. Меркурий поднёс стакан к губам, глубоко выдохнул и на вдохе влил в себя обжигающую гортань жидкость.
– От, молодца! – воскликнул писатель Севрюгин, протягивая Бессонову нанизанную на вилку помидорку. Меркурий Бессонов поспешно закусил помидориной, чувствуя как алкоголь горячей волной растекается от его желудка по телу. Волна докатилась до головы Бессонова, с шумным плеском ударилась о чуткие нервные окончания бессоновского головного мозга, раздробилась и отхлынула к печени, оставляя после себя звенящую пустоту, слегка прикрытую сверху мутной дымкой пролетарского опьянения.
– Уф-ф, – сказал Меркурий Бессонов, выдыхая изо рта густое облако алкогольных испарений и сивушного духа. В эту секунду он представил себя неким образом огнедышащего змея, зерцалом высшего закона, выжигающего очистительным огнем проникшую в его обитель скверну. Скверна, сгорающая в священном пламени, выступала с лицом, подозрительно напоминающим лицо Севрюгина. Она восседала на звере с многыя ногами, кривлялась, неприлично хихикала, строила Меркурию Бессонову бесстыдно глазки и делала разные непристойные жесты. Меркурий Бессонов, не растерявшись, сделал неприступную физиономию и бесстрашно пересчитал многыя ноги зверя. Ног оказалось числом шестьсот шестьдесят шесть. Меркурий Бессонов трижды плюнул через левое плечо и осенил себя крестным знамением. Скверна севрюгинская напоследок раздвинула поросшие рыжей щетиной толстые ноги, страдальчески пшикнула и мучительно испарилась, не оставив после себя ни золы, ни пепла. Зверь со многыя ногами после исчезновения седока мерзкого, забегал, заметался суматошно, закружился, кусая самое тело за хвост раздвоенный и спрятался навсегда в складках и трещинах дубового паркета. Меркурий Бессонов показал вслед зверю средний палец и постарался запомнить место, куда скрылась огорчённая потерей гнусного всадника тварь. Он хихикнул, наподобие и не хуже сгоревшей бесследно скверны.
Меркурий Бессонов был безобразно пьян. Писатель Севрюгин, часто надиравшийся до неприличия, но никогда до безобразия, твёрдой рукой разливал водку по стаканам и вообще руководил застольем. Секрет непробиваемой устойчивости Севрюгина объяснялся просто – в любых праздничных обстоятельствах он не забывал о норме, за которой этот праздник заканчивался и переходил в непосильную обыденность бытового алкоголизма. Писатель Севрюгин всегда знал, когда ему следует остановиться. Меркурий Бессонов такого опыта не имел. Пил он мало, предпочтение отдавал сухим винам и женским ликёрам, водку употреблял по необходимости и редко, потому что страдал от неё жестокими похмельями, в отличие от писателя Севрюгина, закалявшего свой организм с рабочей юности. Севрюгин прошёл хорошую школу производственных попоек. Он начинал с ученика слесаря-сборщика и постепенно добрался до старшего мастера цеха мягкой фурнитуры Спасо-Мирославской игрушечной фабрики. После чего почуял в себе вдруг нутряной могучий дух литературного дара, властно своротивший Севрюгина с накатанной производственной узкоколейки на извилистую просеку литературного творчества. Неизведанные дали внезапно открылись перед обалдевшим Севрюгиным, приоткрылись скрытые дотоле за покровами Судьбы перспективы и бывший старший мастер, переквалифицировавшийся в инженера человеческих душ, внезапно ощутил, как сладок яд славы, как заразительна любовь почитателей и как притягательна власть больших денег. Окунувшись в котел, полный обжигающе-кипящего молока успеха, обычный работяга Севрюгин, бывшая единица населения – Иван-дурак российского электората – вынырнул прекрасным царевичем, любимцем женщин и желанным гостем на различных пати, тусовках, выставках, вернисажах, инсталляциях, фуршетах, презентациях и прочих застольях. Перемена обстановки поначалу сильно обескураживала Севрюгина, теперь уже не гегемона, а представителя умственного труда, но присмотревшись, он быстро сообразил, что народ здесь обыкновенный и отличается от обычных граждан только количеством денег на счетах (преимущественно в твёрдой иностранной валюте) и количеством самих банковских счётов (находящихся преимущественно в гарантированных швейцарских банках и островных оффшорах). Остальное же, как-то: недвижимость по всему миру, земельные участки, яхты, шикарные автомобили и шикарные манекены (Севрюгин использовал именно этот термин – манекены, а не манекенщицы, модели, супермодели, топ-модели), одежда, часы и предприятия, есть производное от накопленных на счетах денег. И самое главное, что определил Севрюгин – пили в этой элитарной накипи ничуть не меньше, чем в остальной стране. Севрюгин с удовлетворением отметил, что наработанная годами привычка пития и установленная эмпирическим путём способность определять на глаз потребную его организму норму в новых для него обстоятельствах имеет такую же непреходящую практическую ценность, как и прежде.
