Текст книги "Час до полуночи (сборник фантастических рассказов)"
Автор книги: Вадим Астанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Профессор не обращал на нас решительно никакого внимания. Подождав несколько минут, мы, стараясь не слишком шуметь, вышли из комнаты и отправились каждый по своим делам. Несколько дней подряд Мартинсен не звал нас к себе. После чтения своих лекций, он сразу же отправлялся домой. К концу недели он, сказавшись больным, перестал вообще появляться в университете. Не знаю, как остальных, но меня такое отношение профессора к нам, его ученикам, обижало. Сильно раздосадованный выказанным пренебрежением, я решил более не иметь с Мартинсеном никаких дел, кроме как по учебе и, ежели он снова предложит продолжить прерванное обучение тайным наукам, отказаться окончательно и бесповоротно. Если бы я был последователен в принятом решении, то не случилось бы то, что случилось. На исходе второй недели меня нашел в трактире слуга профессора и передал записку от Мартинсена. Профессор извинялся за свое "чёрствое и эгоистичное по отношению к выбранным им же молодым людям и просил обязательно быть сегодня вечером в его доме, ибо он желает продемонстрировать нам потрясающее и невообразимое открытие, способное перевернуть все ныне существующие представления о божественном". Он писал, что ему удалось в основном перевести текст свитка и даже разобраться с вставками на неизвестном языке. "Истина, открывшаяся передо мной, столь ошеломительна, что я не могу сообщить ее всему миру, однако желание поделиться ею хоть с кем-то заставляет меня просить вас быть моими слушателями". Извинения, а главное, обещание приобщения к великой тайне, поколебало мою решимость не связываться с оккультными материями боле. Я согласился.
Тем же вечером я был у дома профессора. Мои товарищи подошли раньше назначенного срока. Они прогуливались по мостовой, негромко переговариваясь и посматривая на окна особняка. Свет горел только в кабинете Мартинсена. Мы ждали еще одного, последнего ученика, но он задерживался. Наконец, нам надело ждать и мы решились войти. Я поднялся по ступенькам крыльца первым, остальные шли за мной. Подойдя к двери, я постучал. Ответом мне была тишина. Я постучал еще раз, потом еще, громче и решительнее. Никакого результата. Разозленный от мысли, что нас опять обманули, я дернул дверь. Она неожиданно легко открылась. Осторожно я заглянул внутрь. Большая зала освещалась фонарем, оставленным на полу. Лестница, ведущая на второй этаж скрывалась во тьме, так, что были видны только первые восемь, десять ступенек. Тьма, окутывающая лестницу, показалась мне настолько осязаемой, даже живой, что я на мгновение застыл, пронзенный холодной стрелой страха, но потом, сделав над собой усилие, вошел в дом. Товарищи мои шли следом. Подняв с пола фонарь и освещая им путь, мы двинулись вверх по лестнице, стараясь идти ближе друг к другу. Нас было пятеро. Темнота расступалась перед светом лампы и смыкалась за нашими спинами. Звук шагов словно растворялся в этой вязкой субстанции. Поднявшись на второй этаж, мы остановились. Кабинет профессора находился в угловой комнате и чтобы достичь его, нам нужно было повернув налево, пройти длинным коридором до стены и повернуть направо. Трое отказались идти дальше. Развернувшись, они бросились вниз по лестнице и выскочили на улицу, громко хлопнув входной дверью. Я остался с Т., студентом, старше меня на два курса.
– Что будем делать? – спросил я его шепотом. – Пойдем дальше или вернемся обратно?
– Тебе решать, – прошептал в ответ Т. – но один я с места не сдвинусь.
– Ладно, – сказал я. – идем дальше.
Мы пошли по коридору, ступая как можно тише, готовые в любую секунду последовать за сбежавшими товарищами. Тьма вокруг нас жила своей, недоступной для нашего понимания жизнью. Она то сгущалась, то пропадала вовсе, то вдруг превращалась в вязкий поток, истекающий в бездонную воронку в конце коридора, то покрывалась явственной рябью. В глубине ее вспыхивали багровые искорки и скользили неясные тени-сгустки, собираясь в чуть угадываемые чудовищные фигуры, распадающиеся затем на рваные клочья, уносящиеся в ничто. Мои нервы были на пределе. Т. выглядел не лучше. Я пожалел, что не повернул обратно, но тут в моем мозгу отчетливо сформировалась мысль, что до входной двери мы, скорее всего, не добрались бы. Чуждая воля коснулась моего сознания, однако этого касания хватило, чтобы тело мое сковал ужас. Я резко остановился. Т. Налетел на меня.
– Что случилось? – испуганно спросил Т.
– Все в порядке, – успокоительно прошептал я. – показалось, будто лампа гаснет.
Мы достигли кабинета и осторожно заглянули внутрь. Кабинет был пуст. Профессор не пожалел свеч. Канделябры стояли на полу, на столе на подоконнике. Исписанные листы валялись вокруг стола, так словно Мартинсен, исписав очередной лист, небрежно сбрасывал его на пол. Свиток лежал поверх беспорядочной кипы бумаги. Я подошел к столу, отложил свиток в сторону, взял первый лист сверху, поднес к глазам…
Т. в это время решил проверить спальню. Толкнув закрытую дверь, он шагнул за порог. Я успел прочитать первые строчки рукописи, как Т. издал сдавленный крик и попятился.
Я быстро повернулся и увидел стоящего на коленях обнаженного человека. Его фигура почти закрывала тело профессора Мартинсена. Человек медленно поднялся на ноги. Он был высок, ростом выше двух метров. Крепкий торс, широкие плечи, узкая талия, длинные мускулистые руки. Оживший античный атлет, сильный и прекрасный, если бы не окровавленное лицо. Кровь стекала по подбородку и капала на плиты грудных мышц и, клянусь богом, это была не его кровь. Гигант окинул нас алчным взглядом и жутко ухмыльнувшись, полез в кабинет. Т. дико завизжав, бросился прочь, по пути толкнув меня. Почти упав на столешницу, я инстинктивно схватил свиток и часть рукописи, сколько сумела захватить моя рука. Гигант почти достал меня. Оттолкнувшись от стола, я выпрыгнул из кабинета и ринулся вслед за Т. В коридоре Т. уже не было. Достигнув лестницы, я обернулся. Гигант не преследовал меня. Он стоял у кабинета и тело его на глазах менялось. Оно укорачивалось и расширялось, превращаясь в туловище огромного животного. Лицо гиганта также претерпевало метаморфоз. Челюсти явственно выпирали вперед, обнажая большие серо-желтого цвета клыки и массивные зубы, скулы расходились в стороны, отмечая очертания будущей кошмарной морды твари. Тьма клубилась вокруг этого получеловека, полу чего-то еще, пока не оформившегося окончательно и те призрачные фигуры, которые я мог различить на пути к кабинету, приобретали все более четкие формы. Вот из нее вылезла когтистая чешуйчатая лапа и потянулась ко мне. Я завизжал не хуже Т. и без памяти слетел с лестницы.
Тут господин Р. замолчал, не в силах справиться с волнением. Успокоившись, он продолжил: "Не знаю, как я оказался на улице. Т. исчез. Не оглядываясь, я бежал прочь. Добравшись до своей комнаты, я забился в угол и просидел, не смыкая глаз, до самого утра. Мне хватило сил прочесть заметки профессора. Он писал, что боги, низвергнутые и забытые, не исчезают, а оказываются выброшенными за пределы видимого мира. Профессор, вслед за таинственным автором, называл это место Пустошью. Там, ставшие вмиг никому не нужными, они прозябают вечность, мучимые неутолимым голодом и ненасытной жаждой отмщения. Чем дольше отвергнутые боги остаются в Пустоши, тем нестерпимее становятся их муки и. Тот, кто написал манускрипт, нашел путь к Пустоши, а профессор, не задумываясь о последствиях, произнес заклинание, открывшее голодным богам ворота в наш мир.
Я хотел сжечь и рукопись и свиток, но вовремя остановился. Ворота оставались открытыми и до тех пор, пока они не запечатаны, зло могло беспрепятственно проникать к нам. В моих руках оставался ключ и только я мог их снова запечатать. Все, в чем я нуждался, для того, чтобы восстановить недостающие куски рукописи, было время и знания. Ужасно, но мне не хватало ни того, ни другого. Я знал, что безжалостные преследователи не оставят меня в покое. Единственное, что я мог придумать, бросить учебу и покинуть Францию, скрыться, насколько это возможно, и разобраться с проклятым манускриптом. Я так и поступил".
Господин Р. сделал небольшую паузу. Оглядев присутствующих, он горько усмехнулся.
– Более десяти лет, господа, я переезжаю с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Мерзкие твари, выпущенные профессором, неустанно преследуют меня, они не успокоятся до тех пор, пока я жив. Прошло десять лет, а я так и не приблизился к разгадке заключенных в манускрипте знаний. Я перевел большую часть манускрипта и только знаки неизвестного письма до сих пор хранят свою тайну. Я думал, что текст, написанный на латыни и греческом позволит мне понять смысл таинственного языка, однако не нашел ничего, что помогло бы в расшифровке загадочных знаков, являющихся скорее всего, магическими формулами, позволяющими управлять вратами между нашим миром и Пустошью. Я ощущаю, как неуловимо для остальных, меняется окружающая нас материя, ум мой терзают чудовищные видения, я наблюдаю порок, исподволь разлагающий человеческую натуры и я бессилен что-либо изменить. Это ужасно, господа, видеть как сонмы чудовищных созданий неумолимо расползаются по земле и не иметь возможности загнать их в те мрачные глубины, из которых они выползли.
Господин Р. умолк. Молчали и все присутствующие. Тяжелая тишина, прерываемая только треском горящих дров в камине, нависла над сидящими в гостиной. Смутные тени бродили по стенам. Господин Р. поднялся с кресла и сказал глухим голосом:
– Прошу прощения, господа, вынужден вас покинуть. До свидания.
И не глядя на людей, находившихся под впечатление от услышанного, вышел прочь из гостиной.
– На этом и заканчивается история господина Р. – Л. запрокинув голову, выпустил в потолок струю пахучего табачного дыма. -Однако она имеет свое продолжение, не менее мрачное, чем сам рассказ Р. Заинтриговав меня таким образом, Л. откинулся на спинку дивана, всецело предавшись пагубной привычке.
– Ну же Л., – не выдержал я, – давайте ваше продолжение, не томите.
– Вот, – сказал Л., вскакивая с дивана и подходя к книжной полке, – вот что мне удалось раскопать в уездном архиве. Он передал мне пожелтевший лист "Уездных ведомостей"
– Читайте, дражайший Петр Евсеевич, на второй странице, в правом нижнем углу.
Осторожно развернув газету, я нашел указанную заметку и с жадность прочел следующее:
"Полицейские чины находятся в замешательстве от череды загадочных и ужасных смертей, случившихся друг за другом в тихом уездном городе С-ле. Все жертвы посещали салон оккультных наук небезызвестной вдовы предводителя уездного дворянства баронессы Т. Сама баронесса в состоянии почти полного расстройства рассудка была помещена в губернскую психиатрическую лечебницу. Полицейский пристав, пытавшийся, в присутствии врача, выяснить какие-либо подробности, могущие помочь в раскрытии преступления, не добился сколько-нибудь вразумительных ответов, кроме частого упоминания имени одного человека, некоего господина Р. поселившегося в С-ле несколько месяцев назад. Полиция, навестившая дом господина Р. никого в нем не обнаружила. Все вещи и обстановка оставались нетронутыми, так что создавалось впечатление, что проживающий в доме господин Р. покинул его ненадолго. Однако господин Р. дома больше не появлялся. Исчезновение господина Р. так и осталось загадкой."
Добрая сказка на ночь
Утром в понедельник над деревней появились знаки. Первым их увидел кузнец. Накануне ночью ничего такого не было, потому что как раз в это время кузнец начал ковать новый меч вождю и, желая узнать, расположены ли к его работе многочисленные боги и духи стихий, несколько часов просидел на камне перед кузней, задрав голову вверх.
– Задницу вот только застудил, – жаловался кузнец всякому, кто приходил к нему, – и шея теперь болит. А только зазря пострадал, потому как не было мне никаких знамений. И знаков этих тоже не было. – Не было, – категорично заявлял оскорблённый мастер. – Во, гляди, – показывал он любопытствующим соплеменникам откованный клинок и проводил грязным ногтем по не отточенному еще краю, – видишь, всю ночь работал, глаз не сомкнул, устал. – Ты сам посуди, – рассуждал кузнец, – вроде как – бы про себя, рассматривая придирчиво меч, – посуди сам, подмастерья у меня нет, забрали у меня парнишку к вождю в дружину. Ну и что ты скажешь? Парнишка был дурак, скажем прямо, но мехи раздувал. А теперь? Мехи приходиться самому раздувать и молотом махать. Вождю ведь что надо? Вождю нужен меч, крепкий меч и чтоб не сломался после первого удара. А тут как назло, нет знамения. Нет, и всё тут. Сижу, сижу и ни одна сволочь на меня внимания не обращает. Пришлось так, без всяких знамений и ковать, потому как наш вождь человек серьёзный и задержек всяких не потерпит. Вот так, значит. Ну что, стал работать меч, да-а-а, несколько раз выходил на улицу, отдохнуть и свежим воздухом подышать и знаков не было. А что было? – спросил кузнец, загнув указательный палец. – Звезды были, много, сияние было, огненные колеса были, комета пролетела, хвост вот такой, камень небесный за лесом упал, упыри выли и вождь прежний прошел. Сам черный, глаза красным горят, клыки изо рта торчат, слюна течёт и хрипит на каждом шагу. Верёвка вокруг шеи замотана, значит задушили нашего защитника, опору и надежу. Нынешний вождь и задушил, погань этакая. Вот это всё, что я видел.
Кузнец неопределённо вздыхал и уходил вглубь кузни, жалуясь на бессердечие богов и отсутствие помощников. Соплеменники долго топтались у входа, ожидая продолжения разговора, но так и не дождавшись, уходили. Выбравшись из продымлённых недр кузни, они поднимали головы и долго смотрели на огромные знаки, нагло расположившиеся прямо над их домами и не желавшие никуда исчезать. Бессмысленность этого явления раздражала поселян, а невозможность пресечь мешавший привычной жизни феномен вызывал у них приступы необъяснимой злобы. Поселяне яростно плевались и расходились по домам, надвинув на глаза широкополые шляпы. До сего момента каждый из них знал, что любое событие для чего – нибудь да предназначено. Например, появление прежних вождей. Всякий, увидевший мертвого вождя, мог теперь точно сказать, по какой причине тот отправился в мир иной. Для народа такое знание было жизненно важным. Исходя из способа умерщвления, народ решал, стоит ли ему полностью полагаться на нечеловеческую прозорливость нового начальника или следует сразу восстать. В процессе смены власти народом особо ценились наиболее изощрённо-подлые методы ликвидации конкурентов. Честный поединок не вызывал у народа симпатий. Отравления, наёмные убийцы, заговоры, интриги, убийства детьми отцов, женами мужей, колдовство, проклятья, – вот что ценилось народом. И появление не отомщенного умертвия было своего рода подтверждением соответствия новой власти сокровенным чаяниям коллективного менталитета.
Огненные колеса также никого не раздражали. Их видели и о них рассказывали отцы, отцы отцов, отцы отцов отцов и так до седьмого колена. Время от времени одно из таких колес приземлялось за околицей и оказывалось, что на самом деле это вовсе даже и не колесо, а две большие тарелки, сложенные вместе. Из этих тарелок выходили неописуемого вида существа (деревенские звали их неместными) и бесцельно бродили по деревне, распугивая собак. Однажды троица неместных забралась в сарай Кривоглазого Штоха и найдя там большую бутыль самогона, надежно спрятанную от натренированного до пронзительности взгляда сборщика налогов, нарезалась до бесчувствия. Провалявшись несколько суток без движения, неместные выползли на белый свет и ещё неделю окрестные леса оглашались их нечеловеческими воплями, непристойными песнями на неизвестном языке и требованиями ста грамм на опохмелку. Нужно ли говорить, что оскорблённый в лучших чувствах мытарь, взял беднягу Штоха за жабры, устроил жестокий обыск хозяйства одноногого и взыскал с него недоимки реальные и несуществующие. Кривоглазый Штох потом долго плакался всякому встречному и поперечному и сетовал на судьбу-злодейку, устроившую ему такую горькую подлянку. Когда же сердобольные слушатели предлагали несправедливо пострадавшему пойти и разобраться с виновниками его бед, просто, жестко и конкретно, он только вздыхал, качал головой и говорил:
– Жалко мне их. Бутыль первача прикончили, причем без закуски. Им и так тяжко. Пусть себе живут.
И собеседники с ним соглашались. Ясно же, что Кривоглазого на мякине не проведешь. Припасена у него заначка на чёрный день, он человек ушлый и пронырливый. Вот и плачется и причитает он не зря, показывает, будто с него больше нечего взять.
А еще неместные регулярно крали девок.
– Мало нам своих кобелей, – ворчали люди, – так нет и эти повадились на дармовщинку.
Что делала с девками нелюдь, никто не знал. Предполагали всякое, каждый в меру своего воображения. Сами девушки, когда их прямо об этом спрашивали, закатывали глаза, глупо хихикали и стыдливо прикрывали рты ладошками.
Кроме неместных, мир за деревней населяла разнообразная нечисть. Упыри и оборотни, русалки, валькирии, Маленький Народец, Добрые карлики, Двор Дождя и Двор Ветра, единороги, василиски, мантикоры, буки и корриганы. Каждую осень над деревней пролетали на запад стаи грифонов, роняя золотые монеты, золотой песок и золотые самородки. Огромные гады из заморских стран приползали и селились в затхлых болотах, бродяги лепреконсы смущали умы поселян заманчивой возможностью получения магической силы. Кривоногие искусители, облаченные в изумрудные кафтаны, подражая базарным зазывалам, обещали счастливчикам, нашедшим заветные горшочки, полные волшебных талеров, исполнение любых желаний. И пока жертвы их назойливой рекламы носились с выпученными глазами по округе или превращались в завзятых землекопов-кладоискателей, лепреконсы отправлялись в придорожный кабак и там пьянствовали, не просыхая неделями, задирали проезжающих, дрались между собой, подъезжали к официанткам, суля им беззаботную житуху, и, панибратски называя хозяина «земелей», жаловались ему на судьбу, «в корень поломатую», на отсутствие родимого гнезда, куда бы они могли вернуться после долгих странствий. Хозяин, мрачный коренастый мужичина, с лицом, заросшим до ушей черной, похожей на клубок проволоки бородой, зыркал пронзительными глазами и гудел в ответ что-то неразборчивое. Много разных посетителей он перевидал на своем веку, много разговоров переслушал и если что и интересовало его, то только деньги. Лепреконсы платили исправно монетами, хоть и заколдованными, но честно остающимися в кошельке кабатчика. Зная о хитрых качествах гномьих денег, он сначала не очень доверял лепреконсовой вольнице, но лживые во всем недомерки его не обманывали. Кабатчику такое поведение гномов понравилось и он их зауважал. Хотя большого и неожиданного богатства не приобрел. Однажды, осмелев, он задал вопрос о неполученном сокровище одному из старшин лепреконсовой братии. На миг протрезвев, гном отер рот засаленным рукавом кафтана и хитро прищурившись, произнес:
– Разве мало тебе того, что ты получаешь?
И кабатчик, сообразив, зауважал постоянных посетителей ещё больше.
Если лепреконсы вносили в размеренный быт деревни хаос, разрушение и болезни (все, поверившие их обещаниям, завершали свой жизненный цикл одинаково – скрученные черной немочью, умирали мучительно долго, надоедая семье и соседям жуткими воплями до тех пор, пока какая-нибудь сердобольная душа не прерывала насильственно их затянувшуюся агонию), то остальные твари, помимо творимых ими пакостей, приносили хоть малую, да пользу. Гады предсказывали наводнения, волки-оборотни выли перед сильными морозами, переселения Доброго Народца и Двора Дождя свидетельствовали о скором наступлении весны либо осени, упыри появлялись к покойнику, грифоны – к золоту, встреча с единорогом – к счастью, с русалкой – к удачной рыбалке, с василиском – к потере жениха. Добрые карлики способствовали хорошему урожаю. Были еще Неясыть и Нетопырь, но их существование относили к разряду мифов и легенд по той причине, что никогда не видели. Правда находились свидетели, утверждавшие, что сталкивались с ними на узких лесных тропинках, однако, сломленные градом настойчивых вопросов, путались в показаниях, терялись окончательно и, не выдержав допроса с пристрастием, признавались в зловредных выдумках. Недоказанность бытия этих реликтов нежити приводила к ожесточенным спорам о воздействии, оказываемом ими на природу. Отсюда и берет начало известная поговорка: «Дружат как Неясыть с Нетопырью».
Знаки же, в отличие от древних бестий, никуда не прятались. Ветер им был нипочем, облака их не прикрывали, грозовые тучи перед ними расступались, ночью от них исходило ровное молочно-белое сияние. Мягкий свет растекался в пространстве, окутывая зыбкой дымкой деревню, непостижимым образом проникал сквозь наглухо закрытые ставни, сделанные из самых твердых пород дерева, бередил души спящих жителей непостижимыми снами и вызывал приступы необъяснимой печали. Многие стали страдать бессонницей, наиболее слабые вдруг начинали беспричинно рыдать, жены больше не желали терпеть постоянные побои и попреки, дети забывали о своих обычных забавах (драках, мелких и не очень мелких кражах, игре на деньги, курении, употреблении слабых и крепких спиртных напитков, изготовлении, хранении и ношении холодного оружия, выращивании и употреблении грибов-галлюциногенов и т. д.), увлекались рисованием, сочинением стихов и музыки, помогали родителям по хозяйству, заступались за младших, переставали врать и больше не оскорбляли стариков. Дело дошло до того, что богатые принялись раздавать свое имущество и землю.
Оставшиеся в здравом уме собирались на тайные сходки в заброшенных домах. Мрачные и злые, они вспоминали прежние денёчки, последними словами кляня власти, как всегда не обращающие внимания на беды и заботы простого народа. Пытаясь открыть правду на происходящее, защитники древлего порядка сочиняли обстоятельные письма и выбрав гонца, отправляли его к вождю. Кроме этого, они вели наступательную пропаганду среди населения, призывая последнее не отбрасывать все то хорошее, что было накоплено в прежней жизни, отправляемой теперь слишком быстро и решительно на слом. Некоторые из идейных борцов за привычное прошлое не выдерживали, срывались и принимались бить всех подряд. Таких изымали и отправляли к Кривоглазому Штоху на лечение.
Пожалуй только его не коснулись судьбоносные перемены, происходящие вокруг. Кривоглазый Штох процветал. Неместные, неосторожно опорожнившие бутыль первосортного штохова самогона, оказались парнями честными, привыкшими отдавать долги. Через неделю после того, как перепившихся неместных отловили прибывшие на помощь спасатели, на лужайку за домом Штоха приземлилось огненное колесо и из него вышли двое неместных, тащивших за ручки внушительную серую емкость. Протиснувшись через калитку, неместные нашли Кривоглазого, забившегося в самый дальний, темный и набитый старой паутиной угол погреба и растолковали мало что понимающему от страха хозяину, что в счет выпитого у него самогона известные ему лица шлют небольшой подарок. Приободрившийся Штох выполз на свет божий и принялся осматривать присланную тару. Неместные любезно показали одноногому как открывается бочка и отбыли на родину. Не теряя времени даром, Кривоглазый зачерпнул из сосуда соблазна и узрел едкую сине-зеленую жидкость. Первым его желанием было выплеснуть из черпака попахивающую гнилью отраву, но он героически преодолел искушение и, поднеся черпак к губам, отхлебнул неместную субстанцию. Минут через пять, придя в себя, одноногий созвал насквозь проверенных собутыльников и загудел. Приятным открытием для теплой компании стало то, что потребляющий "синюю гадость", причем в любых количествах, был вообще избавлен от похмельного страдания, в отличие от принимающего местные алкогольные напитки. Опорожнив емкость халявщики загрустили, но не надолго. Вскоре в гости к одноногому нагрянули виновники торжества, приведя корабль, доверху нагруженный огненной водой. С тех пор двор Кривоглазого никогда не оставался пустым.
Патриоты, изнемогающие в неравной борьбе с разлагающим влиянием невесть откуда взявшихся знаков быстро оценили целительное воздействие неместного пойла. Поверженные бойцы проходили ускоренный курс лечения, заключавшийся в доведении пострадавшего до состояния полного бесчувствия с последующим отрезвлением. Излеченные таким способом люди отличались ясностью ума, твердостью воли и умением четко аргументировать свои мысли. Осознав бесперспективность традиционных методов убеждения, они решили добиваться победы на путях прогрессивного реформирования. – Действовать, а не болтать, – был их лозунг.
Изменения не заставили себя ждать. Если раньше силовые акции были последним аргументом отчаявшихся одиночек, то теперь дозированная агрессия стала основным тактическим приемом. Вколачивание собственных идей в головы инакомыслящих с помощью кулаков оказалась чрезвычайно эффективным и не требующим больших затрат способом приобретения единомышленников.
– Пусть не верят, но боятся, – заявляли лидеры "непримиримых". И действительно, определенную часть жителей удалось вернуть в русло привычной, испокон веку присущей народу жизни. "Непримиримые", воспрянув духом, принялись с еще большим рвением восстанавливать поруганные святыни и оболганные идеалы, пока не заметили, что возвращенная в стадо паства начинает незаметно разбредаться. Борясь со следствиями, они забыли о причинах. И тогда патриоты вспомнили о власти.
Надо сказать, что канцелярия вождя исправно получала пространные петиции от возмущенных представителей народа и согласно бюрократическому протоколу направляла жалобы для рассмотрения и принятия соответствующих мер органам муниципальной власти. То есть деревенскому старосте. Староста, поднаторевший во всякого рода управленческих хитростях, сажал за стол своего знающего грамоту внука и вместе с ним сочинял обстоятельный ответ. Процедура отписки заключалась в следующем: староста извлекал из сундука завернутые в кусок чистой холстины образцы деловой переписки, проданные ему одним пройдохой-лепреконсом, и внук, выберя из вороха бумаг подходящий образец, переписывал его, старательно выводя на бумаге мятым гусиным пером кривые буквы. Ответ отсылался в канцелярию и довольный староста шел отметить сей подвиг в кабак. Через некоторый промежуток времени канцелярия опять получала гневное письмо, в котором сообщалось о том, что существующие недостатки не устранены и проблема остается. Повторная жалоба отправлялась по известному маршруту и цикл повторялся. Таким образом между приказными и старостой осуществлялась постоянная бюрократическая связь, позволявшая заинтересованным сторонам создавать видимость активной работы и не отвлекать вождя по пустякам. Таким образом, патриоты были вынуждены сражаться в одиночку, но когда стало ясно, что выигрывая битвы, они проигрывают войну, на общем собрании было принято решение обратиться прямо к вождю, минуя промежуточную инстанцию. Делегация, состоящая из трёх человек, отправилась на рассвете, провожаемая рыдающими женами и цепляющимися за рубахи сопливыми детьми.
Вождь жил на холме за деревней. Сам холм появился вместе с первым вождём. Живы были ещё старики, которые помнили, что раньше деревню окружали прекрасные луга, изобильные сочной травой, по которым лениво бродили многочисленные стада коров. Вечерами девушки отправлялись к реке и до самого утра сердца скованных цепями брака мужей будоражили их звонкие голоса, переливчатый смех и берущие за душу песни. Мужья тоскливо вздыхали, вспоминая беззаботную молодость, ночные купания, хороводы, прыжки через костёр, пьянящий запах сена и принимались нервно ворочаться с боку на бок, будя жён. Жёны, злые спросонья, поднимались и с грохотом закрывали окна, не забывая при этом легкой бранью возвращать мужчин в страну безысходной реальности. Кроткие мужья отправлялись на кухню и там, с оглядкой приняв по стаканчику самогона из припрятанной заначки, продолжали грезить о безвозвратно утраченной юности.
С появление холма луга превратились в болота, коровы передохли от неведомой моровой язвы, река обмелела.
Холм этот не стоял на одном месте. Он любил путешествовать. Иногда он удалялся от деревни настолько, что исчезал вообще из виду, а иногда обосновывался за деревенской околицей. Когда холм располагался совсем близко к деревне, для жителей наступали совсем черные дни. Налоги драли в три шкуры, взыскивали недоимки, начисляли пени, выписывали штрафы, придумывали всяческие реформы и нововведения. Деревенские ахали, охали, но терпели. Когда же холм удалялся от деревни, население отходило от реформенного лихолетья и начинало обрастать жирком, плодиться и богатеть. Чем дальше уходил холм от деревни, тем лучше жилось деревенским. Особо счастливые времена наступали, когда холм располагался на пределе видимости.
Сейчас резиденция вождя находилась на середине пути между деревней и горизонтом. Обнесенная высокими стенами из вкопанных в землю заостренных кверху бревен, она угрюмо нависала над окрестностями, отбрасывая тень во все стороны. Такова была природа власти, идущая наперекор установленному порядку вещей и здравому смыслу.
На башнях по углам стены торчали мрачные воины, опираясь на короткие копья. Злобные псы за стеной гулко лаяли и звенели цепями. Депутаты поднялись на холм по извилистой пыльной дороге и робко постучали в ворота. Тишина. Тогда они постучали громче, а когда на их стук никто не вышел, принялись колотить в толстые не струганые доски ворот что было сил. Наконец ворота со скрипом раскрылись и перед депутатами появился мажордом вождя, толстый небритый детина, облаченный в засаленный халат, затканый весьма искусно райскими птицами.
Детина оглядел исподлобья депутатов и спросил басом: "Чего надо-то?"
– Батюшка спаситель ты наш, – отвечали ему депутаты, – пришли мы до заступника главного, до защитника и блюстителя порядка и…
– Короче, мужики, – перебил их мажордом, – говорите, зачем пришли, и валите отсюда по-быстрому, а не то я собак спущу.
– Так ведь, сладкий ты наш, – отвечали оробевшие депутаты, – знаки нас замучили, погибает народец, на нет сходит сила богатырская, единства более нет, и главное вера, вера исконная пропадает.
– Какие, на хрен знаки, сиволапые, – мажордом аж покраснел от возмущения, – чего вы, на хрен приперлись ни свет, ни заря, жрать нормально не даете…
– Так ведь, – депутаты ткнули пальцами в небо, – вот они, знаки то, заступник, уже месяца два, почитай над нами висят.
