Текст книги "Время безветрия. Повесть"

Автор книги: Вадим Муратханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Вадим Муратханов. Время безветрия. Повесть

1

Старик дервиш медленно продвигался по салону автобуса. Он и раньше попадался Володе на глаза – в вузгородке, на старом рынке, возле центральной мечети с тусклой лазурной керамикой восемнадцатого века. Резинка, обтягивающая тюбетейку, держала на его голове два медных колокольчика с хриплыми ржавыми голосами и исписанный вязью, покрытый целлофаном листок бумаги.

Кое-кто из пассажиров давал деньги, другие смотрели в окно на разгоравшуюся сухую осень. Володе стало не по себе. Он почему-то понял, что дервиш идет к нему и лишь для отвода глаз бормочет молитвы и собирает мятые купюры, умывая лицо омином. Поравнявшись с Володей, сел рядом. Помолчав, заговорил словно сам с собой:

– Аллах сотворяет этот мир заново в каждое следующее мгновение. – Старик говорил по-русски на удивление чисто. – Дай твою руку. Холодный, – заключил, подержав. – Аллах милосерден, проси. – Потом указал себе на лоб, где бликующий на солнце целлофан делал надпись неразборчивой, даже если бы Володя владел арабским: – Написал – скорми огню.

– Вадытыл, задни двер открой! – хрипло закричал он вдруг с невесть откуда взявшимся акцентом – и через полминуты уже ковылял на месте, сливаясь с укутанной в чинары улочкой старого города, пока не выпал из кадра автобусного окна.

2

Володя не любил мечтать. Несбыточность причиняла боль, в которой не было никакой необходимости. Поэтому, когда фантазия начинала рисовать ему картины чего-то желанного, но заведомо неосуществимого, изображение вскоре заедало, как на испорченном диске.

Вот прилетает к нему из Германии подруга детства Умида, с которой не виделся много лет. Он встречает ее у трапа, протягивает руку.

– Наконец-то! Надеюсь, надолго? – улыбается ей снизу вверх.

И в этом месте изображение зависает. Ответная улыбка Умиды вновь и вновь повторяется, не растягиваясь до всей ширины. Володя понимает, что ей нечего сказать, и мысленно нажимает «стоп».

А вот объявляют в Доме прессы победителей конкурса Национальной ассоциации журналистов.

– Первая премия присуждается…

И тут вновь технические неполадки, стоп-кадр и рябь на мониторе. Да и с какой стати его награждать? В южном климате проблемные материалы приносят больше головной боли, чем пользы и резонанса.

На третьем курсе они с Андреем придумали посещать консерваторские репетиции. Специально ездили после лекций. Стараясь не скрипеть креслами, садились в третий ряд по центру, одни на весь зал. К ним привыкли – никто их не выгонял. Контрабас с усмешкой крякал при их появлении. Гобой однажды съязвил, увидев их в дверях: «Ну вот, теперь все на месте, можно начинать». Виолончель с черными влажными глазами под дугами густых бровей скользила по непрошеным гостям смычком равнодушного взгляда.

Бесплатная музыка имела один недостаток: недолго играла. Потому что играли музыканты не для них с Андреем. После нескольких тактов раздавалось «Стоп!» и стук палочки по пюпитру. Сидящие в зале не замечали погрешностей и вполголоса досадовали на придирчивого дирижера.

Примерно так, спотыкаясь, и играла всегда в Володе его внутренняя музыка. Но после странной встречи с дервишем все изменилось.

3

Утром, сторговавшись с таксистом, Володя сел в машину и откинулся на спинку сиденья. Он не то чтобы задремал, но как-то вдруг оказался перед русской печью во дворе дома, где прошло его детство. Голова его была как раз напротив разверстой пещеры, и он заглянул туда, как делал когда-то каждый день, проверяя, много ли хворосту внутри. Дедушка недавно закончил обрезку, и примятые ветки топорщились, упирались в обгорелые кирпичные стены.

Володя сходил в сарай и оторвал там лоскут от пожелтевшей сырой газеты. Скомкал, сунул в средцевину хвороста. Не глядя протянул руку к притолоке, где лежали спички.

Хворост занялся вяло. Делал вид, что горит, только пока горела бумага, и пришлось еще дважды ходить за газетой. Наконец тонкие ветки стали, шипя, выгибаться, описывать круги, словно силились найти своего мучителя. На срезах пузырилась зеленая влага.

Дождавшись, пока корявый клубок опадет, превратится в подернутый пеплом уголь, Володя пошел в дом. Но не дошел: как только он ступил на крыльцо, в калитку двора ткнулось что-то тяжелое, замочную скважину закрасила чья-то подвижная тень и хриплый колокольчик, раскачиваемый тесемкой, зазвенел из прихожей.

Володя поднял щеколду и потянул дверь на себя. За ней стоял Рашид со своим недавно подаренным велосипедом.

– Отец за хлебом послал. Сгоняем? Ты велик посторожишь.

4

Таксист уже давно тряс его за плечо:

– Оу, брат, газетный корпус, приехали. С тобой все в порядке?

Володя нарочно взбежал по лестнице, чтобы стряхнуть с себя оцепенение. Он редко вспоминал старый дом в давно снесенной махалле. Детское время, неожиданно подробное, чудом уцелевшее во всех деталях, застало его врасплох. Теперь надо было настроиться на работу: сегодня сдавался номер.

– Привет! – повернула к нему голову верстальщица Анжела. – Вовремя. Рустам про тебя только что спрашивал. Ему кто-то сказал, что ты заболел.

– Да нет, здоров, твоими молитвами. Как я мог не появиться в день, когда ты на верстке!

Стараясь не запыхаться перед разговором, Володя поднялся на этаж выше.

Рустам оторвался от чтения и протянул через стол пухлую руку.

– Долго спишь. Вот текст Чудинова, не влезает. Надо сократить строк пятнадцать. Леша на задании, ты и возьмись.

Володя взял газетную полосу с белыми пятнами не заверстанных пока материалов. На снимке бульдозер наезжал на саманный дом. Смуглолицая женщина в платке, наклонившись, держалась за голову. Последняя колонка убегала вниз, за рамку очерченного макетом пространства.

«Ч. Алексеев. Фото автора», – прочел Володя подпись под статьей, прежде чем кивнул и вышел из кабинета.

«Представитель городского совета действительно встречался с жителями махалли за два с половиной месяца до слома домов. И заверил их, что квартиры в новостройках 10-го микрорайона уже готовы принять жильцов. Тогда же была обещана выплата денежных компенсаций…»

Выбирая, что сократить, Володя спускался все ниже, к сердцевине истории.

«…Жители до последнего часа отказывались покидать родные стены, ожидая приезда представителя властей. Женщины выводили детей и живым заслоном становились перед бульдозерами в слепой надежде защитить свой кров. Штукатурка и саман под ударами гирь сыпались прямо на невывезенную мебель и одеяла. В 17.47 вместо сотрудников администрации к месту событий стали подкатывать милицейские машины…»

Вот и он, прорвавшийся на чужую территорию последний абзац:

«Власти ссылаются на градостроителей. Однако, как стало известно редакции, генеральный план реконструкции не предусматривал снесения частной застройки в районе парка. Об истинных мотивах решения администрации косвенно свидетельствуют…»

5

«На багажнике лучше, чем на раме», – думалось Володе. Когда Рашид резко поворачивал на узких улочках, передним колесом повторяя ветвящийся рисунок махалли, приходилось для равновесия наклонять тело в другую сторону, но мыслям это не мешало. «И рулящему удобнее, когда не надо выглядывать на дорогу из-за чужого плеча. Дразнят, что по-девчоночьи на багажнике, – ну и пусть. Зато попа потом не болит».

Рашид вошел в гастроном, Володя остался с велосипедом – красной «Пермью», давно обещаемой и только недавно подаренной Рашиду его дедушкой. Рамы, на которой сидят, на «Перми» не было: толстый металлический ствол тянулся снизу вверх, от педалей к рулевой части. Руль, звонок, обод колеса – все нестерпимо сверкало под солнцем в этот летний безветренный день.

Ожидание росло, и люди шли мимо, а Рашид все не появлялся. «Наверное, очередь», – подумал Володя и стал рассматривать церковь напротив гастронома. Голубой купол с золотым крестом. Островерхая колокольня. Над ней – неподвижные, густые, подробно выписанные на синем облака. Колокола не звонили, и горлинка опустилась на самую верхушку. Хромой алкоголик Коля, перекрестившись, вошел в железные ворота.

Володя перевел взгляд на велик. «Да, повезло Рашиду», – вздохнул он и отправился смотреть, скоро ли очередь.

Когда они вышли из гастронома, ничто не сверкало на фоне серой каменной стены. Бросились на дорогу, замахали длинному Анвару, проезжавшему мимо на старой «Каме».

– Куда поехал? – наклонился к ним Анвар.

Володя неуверенно показал в сторону стадиона.

Анвар набрал ход, но цепь соскочила на повороте. Уменьшенный, он обернулся и развел руки ладонями вверх.

На обратном пути не разговаривали.

Войдя во двор, Володя взял со стола веранды толстый граненый карандаш «Союз» о двух заточенных концах – красном и синем – и синим написал на клочке газеты: «ХОЧУ, ЧТОБЫ У РАШИДА СНОВА БЫЛ ВЕЛОСИПЕД». Положил в печь на еще не дотлевшие, покоящиеся под золой угли. Через полминуты бумага пошла коричневыми пятнами и быстро съежилась в коротком пламени.

6

Володя шел с полосой в руках по длинному коридору. Из-за поворота показался Муравцев.

Коридоры газетного корпуса смущали Володю не столько расстояниями, сколько одной неудобной особенностью: при встрече со знакомым они вынуждали рассчитывать свое поведение заранее, за несколько секунд до встречи. Когда начинать улыбку? В какой момент поднимать для приветствия руку? Непосредственность терялась от рефлексии, и самые простые чувства к отстраненной расстоянием знакомой фигуре обретали привкус неискренности.

– Здорово, – кивнул Муравцев, поравнявшись. – Макс приду… придумал день рожденья свой отмечать.

– Ему полегчало?

– Наоборот. Я гав… гав… говорил недавно с его врачом – прогноз хреновый. Но вот хочется же ему праздника. Всех зовет.

– И Рустама?

– Рустам бай… бай… боится. А вот Леша Чудинов собирается. В пятницу из редакции едем. Ты с нами?

– С вами.

У верстальщиков было время обеда, стул возле Анжелы пустовал.

– Трудно Чудинова сокращать, – пожаловался ей Володя. – Пишет как поет. Строк на десять утряс, а надо было пятнадцать. Выручай: поколдуй со снимком, с интерлиньяжем. Ты же у нас волшебница. Кто, если не ты?

– Сколько слов – и все не те, – усмехнулась Анжела. – Давай уже своего Чудинова, придумаем что-нибудь. Ты, кстати, Кучина не видел? Проездной взял, обещал вернуть до обеда.

– Кучин? Не вернет, зря дала.

– Почему? – расстроилась Анжела. – Надо же верить людям. Ведь надо же верить?

7

Володя смотрел, как мимо его двора проезжает красная «Пермь». Рашид стоял на основании рамы и рулил. Длинный Анвар сидел на высоко поднятом седле и крутил педали. Яблоневые ветки, до которых никогда не допрыгивал Володя (чтобы достать плод, ему приходилось вооружаться палкой), хлестали Анвара по лицу, но не смахивали улыбку. На багажнике теснились Бахтияр и державшаяся за него маленькая Умида.

– Дедушка Рашиду велик купил, – повернулась она к Володе.

И Володя пошел вслед за великом.

Пирамида ехала медленно, так что можно было поспевать за ней шагом. Высадились у дома Рашида.

– Главное – легкий ход. Классная лайба, – одобрил длинный Анвар.

Когда все разошлись, Рашид предложил Володе прокатиться.

– Только в окружную. Далеко не уезжай, – предупредил он.

Ход у новенькой «Перми» и вправду оказался легким. Разогнавшись один раз, можно было долго скользить вдоль улицы. Привставая на педалях, заглядывать в прежде недоступные глазу чужие дворы.

В одном желтеют гигантские ромашки подсолнухов. В другом бабушка Эркина достает из тандыра и укладывает в таз румяные, блестящие жиром лепешки. В третьем дядя Миша в одних трусах подвязывает виноград.

Володя задрал голову к небу и увидел: неподвижные облака проплывают сквозь сети просвеченных солнцем ветвей.

Опустив взгляд к асфальту, как раз успел заметить, как переднее колесо проезжает по самой кромке открытого люка.

8

Вернувшись в редакцию после обеда, Володя нашел Анжелу в слезах. Оказалось, ветер унес лежавшую на подоконнике полосу с правкой чудиновской статьи. Когда Анжела выбежала из здания, полосы на улице она уже не нашла.

– Ах… ах… охренеть, – покрутил головой Муравцев. – Рустам на планерках оперативности от нас требует. Вот и сообщаем городу новости на день раньше. Да вы… да вы…

– Да мы-то что? – вырвалось у корректора Любови Михайловны. – Нас и в здании-то не было.

– Давыдова предупредите, – раздраженно продолжил Муравцев, – чтоб материалы на замену посмотрел. На всякий пожарный…

Заплаканная Анжела сидела неподвижно, уткнувшись в монитор невидящим взглядом. Сейчас она была похожа на мальчика. Узкие, хрупкие плечи, круглое лицо и короткие кудрявые волосы странно сочетались с высокими холмами груди, словно одолженной у старшей сестры.

Внезапно она подняла голову, закрыла глаза:

– Господи, сделай так, чтобы все обошлось.

9

Когда дедушка говорит «сходить к церкви», это означает сходить в гастроном. В саму церковь они никогда не заходят: пока дедушка стоит в очереди за продуктами, Володя гуляет между маленькой парикмахерской и автоматом газводы, за которым начинаются неизвестные улицы. Потом дедушка выходит из гастронома и покупает мороженое – пломбир за двадцать копеек или фруктовое за семь. Фруктовое в большом стакане, но оно розовое и кислое. Володя ест и фруктовое, чтобы дедушку не обидеть.

На пятачке перед гастрономом мелькают люди и ничего не происходит: время стоит не двигаясь, и даже ветер не тревожит макушки деревьев. Володя решает впервые перейти на ту сторону дороги, где стоит церковь.

Высокая железная дверь с двумя кольцами вместо ручек приоткрыта, и вот он уже внутри.

– …И да помилует нас Господь, яко благ и человеколюбец, – нараспев говорит странные слова бородатый поп и низко кланяется.

Невидимые тети начинают петь – красиво, но как бы не по-русски.

Горят свечи, и горит высоко над головой люстра в тусклой позолоте. Не всеми лампами, но достаточно ярко, чтобы можно было свечи поэкономить. Дедушка не одобрил бы.

Володя смотрит на стоящие перед ним спины и удивляется: столько людей в школу не ходили, когда были маленькие.

– А ты чей такой будешь? – раздается голос над головой.

Высокий дядя, весь в черном, держит его за плечо.

– Я дедушкин, – гордо и громко говорит Володя, так что дядя, нахмурившись, подносит палец к губам. – Мой дедушка – строительный министр на пенсии.

– И где же твой дедушка?

– В гастрономе в очереди стоит.

– Хм, многие же будут первые последними, – говорит дядя, словно сам себе. – Иди, мальчик, к дедушке. Иди с Богом. – Дядя мягко, но твердо выводит Володю за железные двери и плотно закрывает их за ним.

Володе обидно, что мало послушал пение, он хочет обратно. Тянет за кольцо, но ворота не поддаются, а тети все поют внутри, глухо и будто бы далеко. Тогда Володя плачет и пинает ворота ногой, но это не помогает.

Слезы успевают высохнуть, пока он переходит улицу. Дедушка показывается в дверях гастронома с полной авоськой. Кефир и молоко в треугольных пакетах, мука и соль, картошка и чай торчат, выпирают из сетки, но не могут пролезть наружу.

Дедушка покупает Володе пломбир. Володя открывает рот, чтобы рассказать про церковь, но смотрит на мороженое и решает, что лучше сначала доесть, а уж потом открыть правду.

– Дедушка, а когда социализм кончится, это будет чей магазин? – спрашивает вдруг Володя, подстегиваемый чьей-то чужой памятью.

Вздрогнув, но не замедлив шага, дедушка отвечает:

– Социализм не кончится никогда. И ты при нем будешь жить, и твои внуки. Больше так не говори, не то дедушка осерчает.

10

Выходной для журналиста бывает не в субботу или воскресенье, а в день накануне выхода газеты. Во всяком случае, вечер в его полном распоряжении: вместе с мобильником он отключает свою оперативную профессиональную память и идет в ближайшую кафешку пить пиво.

Возможно, так бы Володя сегодня и поступил, если бы не договорился с Бабаниязом сходить на футбол. Они условились встретиться заранее, чтобы успеть пообщаться.

Бабанияз не пил пива, не курил и не любил сальных анекдотов. Он вообще редко смеялся, но если начинал хохотать, то долго не мог остановиться. Рассмешить его могла какая-нибудь невинная услышанная по телевизору шутка эстрадного юмориста – игра слов незнакомого Володе языка. Отсмеявшись, Бабанияз принимался подробно разжевывать соль шутки, и Володя улыбался не столько ей, сколько наивности собеседника, пытающегося перевести юмор.

– Пойдем к шейху, – сказал Бабанияз. – Хочу попросить за брата.

Мавзолей стоял в отдалении от дороги, в глубине жилого массива. Как только они попали в покрытый цветниками двор, шум машин совсем перестал до них доноситься.

Каменные своды хранили прохладу. Володя разулся. Луч из отверстия в куполе упал на розовый ноготь большого пальца. Садясь у гробницы, Володя скрестил ноги так, чтобы скрыть ущербный носок. Он прислонился к стене, увидел, как беззвучно шевелятся губы сидящего в профиль к нему Бабанияза, и время вновь остановилось.

11

Впервые за много лет Володя вновь оказался внутри, посреди светлого зала с выцветшим гобеленом, где два птицелова в старинных одеждах склонялись над клеткой. Солнечный луч, пробиваясь сквозь виноградную листву, оставлял на подоконнике зеленые пятна.

Володя подошел к серванту и поднял голову к часам. Он попытался определить по движению большой стрелки, идут ли они, но, как всегда, ему не хватило терпения. Расслышать тиканье мешал шум из соседней комнаты.

Войдя в спальню, Володя увидел старый вентилятор на железной подставке. Он вращался с грозным стуком, как пропеллер военного самолета. А когда Володя вынул вилку из розетки, три черные резиновые лопасти быстро остановились, как плохо смазанное колесо. В трюмо отражалась пудреница, духи «Красная Москва», одеколон «Шипр». На кровати лежал раскрытый мамин английский словарь. «Не держи книги раскрытыми», – вспомнил Володя дедушкин наказ. «Ну да, чтобы буквы не разбежались», – объяснил он его сам себе с первого же раза и с тех пор никогда не оставлял книги и тетради буквами вверх.

Он захлопнул словарь, и тотчас на сомкнутых страницах обозначилась чернильная надпись «ЛК». Володю всегда занимало, что надпись можно прочесть, только когда книга закрыта, хотя чернила должны быть на ребре каждой отдельной страницы. И хотя впоследствии перестал удивляться, но, глядя на мамину книгу, неизменно ощущал на губах этот влажный остаток тайны. Уже возвращая словарь на полку, Володя заметил между страниц тонкий каштановый волос.

Он открыл ранец, вынул тетрадь и вырвал из нее клочок чистой бумаги. Вышел на веранду, зажмурился от солнца. Граненый карандаш, синим по клетчатому, вывел: «ХОЧУ, ЧТОБЫ МАМА ВЕРНУЛАСЬ». Подсохший хворост в печи вспыхнул быстро и ярко.

Только теперь Володя обратил внимание на цепочку мурашей, бегущих по беленой печной стене. Они четко следовали маршруту, начертанному для них кем-то свыше. Жар, полыхавший внутри печи, не сбивал их с пути.

Володя вытянул горящую ветку и поднес к мурашиной дороге. Пламя лизнуло белизну, оставив желтый след, и крошечные черные буквы со стены посыпались на землю.

12

– Думаешь, он слышит? – Володя указал пальцем в небо.

Они шли к стадиону, но иглы в отсиженных ногах и медленно тающая внутри прохладная тишина все еще напоминали о мавзолее.

– Конечно слышит, – кивнул Бабанияз. – Бог милосерден. Недавно жена стала жаловаться: детям есть нечего. Я ей говорю: вот увидишь, Бог поможет, проси. В тот же вечер пришла родственница, принесла угощение – на всех хватило.

Володя вспомнил, как после очередной пресс-конференции, где Бабанияз, по своему обыкновению, задавал министерскому чиновнику бесстрашные и не по-восточному прямые вопросы, знакомый журналист вслух удивился: почему не боится?

«Тот, кто боится Бога, не боится людей». Все диктофоны были уже выключены, и ответ Бабанияза сохранился только в Володиной памяти.

13

Вначале голоса ему только снятся.

«А с субподрядчиками договор когда подписывали?» – низкий дедушкин.

«Все, говорю ему, ноги в руки – и в трест, к главному» – звонкий мамин.

Володя открывает глаза. Теперь голоса звучат уже на фоне красного ковра с бело-синими безглазыми лицами узоров. Захлебнувшись криком, бежит в зал и виснет у мамы на шее. Каштановые волосы пахнут как чистое белье на морозе.

– Ну надо же, за ночь соскучился, – говорит бабушка непонятное и идет на кухню греметь кастрюлями.

Мама гладит Володю по голове, долго и внимательно смотрит ему в лицо.

– Проводить проснулся, – одобрительно замечает дедушка. – Ну что, золотой внучек, давай прощайся с мамкой, такси будет ждать.

– Почему? – обернувшись к нему, кричит Володя.

– Тс-с! – Мама прикладывает палец к губам. – Потому что отпуск закончился, всего несколько дней у меня было – я ведь тебе говорила. Ты веди себя хорошо, слушайся дедушку с бабушкой, а я зимой обязательно еще приеду. Ты уже совсем большой будешь, – добавляет она словно не для Володи.

– Давай, доня, собирайся, – торопит дедушка.

Каштановые волосы расплываются в Володиных глазах. Мама целует его в мокрую щеку. Как мог он проспать эти несколько драгоценных дней? А голоса уже в прихожей, и слышно, как с улицы сигналит машина.