Текст книги "Купель Императрицы"

Автор книги: Вацлав Невин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

V. Каприз Императрицы

Рокочущий круговорот безнадежно увлекал меня в центр жерла. Беспомощно барахтаясь, я хватался за воду, словно надеясь зацепиться за нее. Там, в глубине водяной воронки, разверзалась омерзительная пасть, усеянная сотнями шипообразных, кривых зубов. Тошнотворная масса, пузырясь и булькая, извергалась из недр изголодавшейся твари. Свод колодца, цепи, мраморные ступени и трон, – все кружилось в моих глазах, как в жутком калейдоскопе.

– Харон! – кричал я из последних сил, едва слыша себя. – Харон!

Подобно шарику на рулеточном барабане, совершив несколько кругов по кромке водоворота, я ударился о склизкую челюсть хищной пасти и угодил прямо в нее. Я скользил вниз по гноящемуся языку, обдираясь в кровь о лезвия зубов, устилавших нёбо. Обжигающая жижа выплеснулась из утробы твари, обволакивая и затягивая меня в глотку, словно в гибельную трясину. В последней тщетной попытке спасения я вытянул руки над головой, впиваясь взглядом в угасающий проблеск свободы… и пасть с лязгом захлопнулась.

Жадно глотая воздух, я подскочил на кровати; сердце рвалось из груди, болью отдаваясь в висках. Харон, дремавший в кресле-качалке, тоже встрепенулся, скидывая с себя плед. Он, как и я, по-прежнему был одет в рабочую поддежку.

– Тише, тише! – с отеческой заботой укладывая меня обратно, приговаривал Харон. – Все хорошо. Видишь – это я, это – твоя келья. Все хорошо.

Он поправил влажную повязку на моей голове, присел на край кровати и продолжал:

– Ну ты меня и напугал. Я уж думал – все, придется нового Парня выписывать.

– Я… не справился?

– Еще как справился! – наставник слегка похлопал меня по плечу. – Ты, Парень, в рубашке родился.

– Так сказать? – усмехнулся я.

– Точно, – улыбнулся Харон, – так сказать.

– А как я… как я здесь-то очутился? – опомнился я.

– Ну как, как… я тебя сперва повыше на ступени вытащил, пульс пощупал – живой, дышишь. Доделал работу. Нельзя было не доделать. Ну а потом уж тебя потащил. Правда, за воротами пришлось скинуть баллоны, иначе не вытащил бы. Так что, за ними еще вернуться придется.

– Я вернусь, – рванулся я, поднимаясь на локтях.

– Успеешь вернуться. Не убегут. На-ка, – Харон взял с тумбочки стакан и поднес к моим губам, – выпей.

Напиток был горьковатый и вяжущий рот. Я поморщился.

– Пей, пей. Это травяной бальзам. Он тебя укрепит.

Послушно выпив все до дна, я снова откинулся на подушку, и затылок отозвался тянущей болью.

– Что там, черт возьми, произошло? – спросил я. – О ком ты все время говорил – она? И что это за оружие такое?!

Силы не позволяли мне повысить голос, а перед глазами еще стояло ужасающее водяное торнадо и в ушах раздавался лязг цепей, жуткий стон купели и вой Батьки, ведь для меня все это произошло лишь миг назад, и я не имел представления о том, сколько времени я пробыл без сознания.

– Понимаю, Парень, у тебя немало вопросов, – вздохнул Харон.

– Только не говори, что я чего-то не пойму. – настаивал я. – Мне нужны ответы!

– Ты и правда не все сейчас поймешь, Парень. Но ты прав – мне пора дать тебе некоторые объяснения. Оружие…, – Харон прокашлялся. – Видишь ли, военная промышленность всегда являлась и остается наиважнейшей для любого государства, заботящегося о сохранении своих территорий и ресурсов. Вот и мы не отстаем, так сказать, от прогресса. Батька – это одна из новейших отечественных разработок. Секретная. Экологически чистое оружие. Думается мне, что не за горами вакуумная бомба. Жуткая ирония, конечно, – уничтожение с заботой об окружающей среде. Но в прежние годы без Батьки приходилось туго. Так что, в нашем случае, такое оружие лишним точно не будет. Впрочем, это ты еще Мамку не видел…

– И сколько еще членов семьи в арсенале? – поежился я.

– Это ты верно подметил, – усмехнулся Харон. – Наше старое оружие иначе как дедовским не назовешь. Каменный век. Как мы прежде выживали, ума не приложу. А что касается твоего вопроса в целом, Парень, то в двух словах всего не расскажешь. Придется вернуться к самым истокам. Ты уверен, что хочешь услышать это прямо сейчас?

– Да, хочу, – не отступал я.

– Хорошо.

Харон поднялся и выключил ночник. Теперь келью освещал лишь приглушенный, мягкий свет торшера. Часы в кают-компании пробили трижды. Мой опекун вернулся в кресло-качалку, укрылся пледом и сложил руки на животе, сомкнув пальцы в замок. Некоторое время его взгляд блуждал по келье. Наконец, собравшись с мыслями, Харон начал:

– Москва не сразу строилась. В отличие от Белокаменной, Санкт-Петербург шагал в Европу семимильными шагами! Окно, прорубленное в нее Петром Алексеевичем, быстро становилось триумфальной аркой. Налаживались новые торговые связи и пути. Расширялись границы государства. Санкт-Петербург стал новой столицей Российской империи. Сменялись Императоры и Императрицы. Как грибы после дождя в городе росли купеческие особняки, церкви и соборы. И в середине восемнадцатого века, Императрица Елизавета Петровна, желая отобразить в архитектуре всю мощь российской империи, повелела возвести дворец – зимнюю резиденцию – не уступающую своим величием лучшим архитектурным шедеврам мира. До полного завершения строительства Елизавета не дожила всего один год. И по-настоящему обживать дворец довелось уже Екатерине Второй, преемственно унаследовавшей, так сказать, престол от мужа – Петра Третьего. Однако дворец она находила безмерно неуютным и потребовала возвести подле него другой, не столь большой и претенциозный, но более камерный и уютный. В нем же, по завершении строительства, проживали ее фавориты и размещалась первая коллекция произведений искусств, полученная Екатериной в Берлине в счет уплаты долга перед Россией. Благодаря именно этой коллекции, состоявшей более чем из двух сотен художественных полотен, и берет свое начало история музея. Впрочем, для публичного доступа музей был открыт гораздо позднее. В своем уединенном уголке, как называла Екатерина малый дворец, она любила проводить уютные вечера, на которых ее знатные гости участвовали в спектаклях и в прочих, так сказать, увеселениях. Скрывая с глаз прислугу, подъемный стол доставлял яства с кухни первого этажа, в парадные покои второго, поражая гостей удивительной машинерией. Особой гордостью дворца являлись так называемые висячие сады, располагавшиеся на втором этаже, и зимний сад, круглый год благоухавший зеленью. Однако бриллиантом в короне нового дворца стала тайная купальня Императрицы, по ее Императорскому велению спроектированная на манер римских терм, известных также как – греческие, и построенная под землей, глубоко в недрах дворца. Впоследствии чертежи и планы, на которых имелось упоминание купальни, были уничтожены.

Центром екатерининских терм, их оком, являлась гранитная чаша – купель Императрицы – облицованная снаружи изумрудным малахитом, а изнутри – серебром; полы вокруг нее украшали греческие мозаики. Облицовка стен купальни блистала белоснежным каррарским мрамором; из него же был искусно вырезан величавый трон Екатерины – сердце купальни – и ведшие к нему ступени амфитеатра, освещаемые многосвечием высоких золотых канделябров. На противоположной стороне от трона, в золоченых нишах располагались статуи двенадцати богов греческого пантеона, устремлявших свои взоры на монаршую купель. Беломраморными были и марши грациозной купельной лестницы, увенчанной изящной малахитовой балюстрадой, идеально гармонировавшей с купелью и мозаиками; на мраморных тумбах балюстрады, в золотых подсвечниках пылали свечи, указуя путь. Обращенному вверх взору открывались изваяния обнаженных атлантов и кариатид, поддерживавших высокий золоченый свод купальни; в нем отражался блеск бессчетных свечей золотой люстры, ни своими размерами, ни богатством английского хрусталя нисколько не претендовавшей на скромность. Подпол купальни подогревался горячими водами, согретыми в печах за ее пределами; а вода самой купальни имела температуру премного располагавшую к долгому и многоприятному омовению.

После дворцовых увеселений и забав, пройдя тайными ходами, избранные персоны высшего света и иностранные послы, первые лица торгового дворянства и знатные представители тайных обществ, в сопровождении элитных куртизанок – из числа отобранных лично Екатериной, – торжественно нисходили в купальню: дорогие камзолы и платья, нашейные платки и сорочки, корсеты и панталоны, чулки и подвязки, туфли и парики бесстыдно спадали с тел пришедших. Вина изливались рекой, обагряя воды купальни, утоляя не только жажду, но и омывая обнаженные тела. Вакханалия не знала краев и границ. Во всеобщем экстазе пары погружались в воды купальни, заполняя ее без остатка. Из медных труб, за статуями богов, источался согревающий пар, напоенный благовониями, дурманящими сознание. А из иных, под сводом купальни, доносилась небесная, эхоподобная музыка, исполнявшаяся музыкантами высоко в верхних покоях дворца, и не подозревавших о существовании купальни. Ароматы желания, музыка и стоны удовольствия наполняли стены и свод екатерининских терм. И здесь же, на ступенях амфитеатра, в пылу страсти и в неге плотских утех, заключались торговые договора, не находившие прежде согласия, подписывались ценные бумаги и выписывались векселя на баснословные суммы. Сама Императрица, восседая на беломраморном троне, облаченная в свое царское одеяние, вкушала вино из золотого кубка с россыпью драгоценных камней, наслаждаясь созерцанием бесстыдства и всепоглощающего удовольствия. А в иные дни, в узком кругу избранных, и сама Екатерина, сбросив одежды, погружалась в воды купели, разделяя ее со своими фаворитами…

Позднее, в годы правления ее сына – Павла Первого, купальня была позабыта, и жила лишь в легендах тех немногих оставшихся в живых, кто некогда прикоснулся к ее искусительным таинствам. Все изменилось в начале девятнадцатого века, с восхождением на престол Александра Первого…

– Ты там не задремал, Парень? – прервав рассказ, спросил Харон.

Я лежал на кровати с открытыми глазами, смотря в потолок, но не видя его. Мрачные, ужасающие образы колодца таяли в моем сознании, уступая место красочным видам екатерининской купальни. Ужас отступал.

– Нет, не задремал! – очнулся я. – А дальше?

– А дальше, – Харон поднялся с кресла, складывая плед: – возраст берет свое, Парень. Мне надобно отдохнуть. Устал я сегодня. Продолжим в другой раз. И ты отдохни. Думаю, будущей ночью будет полегче.

– Мы туда вернемся?! – спросил я, наперед зная ответ, но теша себя надеждой на обратное.

– Да, Парень. Это – наша работа.

– И все повторится?

– Едва ли. У нее… – Харон запнулся. – Да, я еще не дал ответа на твой вопрос о ней. Но прежде, лучше бы тебе увидеть предмет разговора, чтобы понимать смысл моих дальнейших слов. Будущей ночью, Парень. А пока – отдыхай.

– А что у нее? – зацепился я за его слова.

– Ах да. У нее в запасе еще немало, так сказать, трюков. И какой она выкинет в иной раз, угадать сложно. Иногда я думаю, что знаю их все наизусть. Но, временами, и сам удивляюсь ее изобретательности. Все, – Харон положил плед на кресло и направился к выходу, – отдыхай.

– Схожу за баллонами, – я поднялся с кровати, – а потом отдохну.

– Уверен? – наставник подошел ко мне и потрогал мой лоб. – У тебя жар.

– Ерунда. Все хорошо, – ответил я, снимая с головы повязку.

– Тогда, идем в ризницу. Мне бы тоже надо переодеться.

VI. Поход

Харон задраил за мной дверь, и я, облаченный в комбинезон и вооруженный фонариком, сошел в темные воды мрачного тоннеля. Со слов моего наставника: баллоны следовало искать в чистилище, а когда вернусь, – отправить их подъемником наверх; и обязательно, по возвращении, перед тем как снять комбинезон, принять в ризнице душ, так сказать.

Сделав несколько шагов, я обернулся: крохотный иллюминатор двери зиял в темноте белым пятном, словно маяк, от которого мне предстояло уйти во мглу, покидая знакомые берега. Заставив себя отвернуться, я решил не растягивать сомнительное удовольствие и быстро, насколько позволяли вода и склизкое дно, пошел по тоннелю в сторону купальни. Приходилось активно работать руками, согнутыми в локтях, отчего свет фонарика хаотично блуждал по кирпичным стенам и своду тоннеля. Его запахи невольно вызывали гримасу отвращения на моем лице. Должно быть на половине пути я остановился перевести дух и снова обернулся: тоннель изгибался довольно длинной и плавной дугой, но и при этом маяк уже скрылся из виду; вокруг, в обоих направлениях, глаз цеплялся лишь за однотипную кирпичную кладку. Покружив на месте, можно было с легкостью потерять направление движения, если бы не этот едва заметный изгиб: на пути к купальне он забирал влево, а на обратном – заворачивал направо. Мне припомнились слова Харона: «Найди свой смысл, Парень!». Искать его здесь, в этой тошнотворной кирпичной кишке, я не собирался. Куда больше меня занимал вопрос: нашел ли истинный смысл сам Харон, или же, говоря о смысле, он лишь назидал меня? Неожиданно в трубах под сводом зашумела вода: ворчливо пошепталась, пообвыклась и затихла. Я поднял голову: одна из труб – старая, покрытая ржавчиной и каплями конденсата – поблескивала свежим сварочным швом. А тишина стала зловещей, давящей. Я закрыл глаза. Так я часто поступал в детстве, находясь где-то, где быть мне вовсе не хотелось, и надеялся, что открыв их, окажусь дома. Никогда не срабатывало. Не вышло и теперь. Воспоминания о доме сдавили сердце. Во мне воспылали угли злобы, раздуваемые чувством вселенской несправедливости. И это сработало, и злоба придала мне сил. Я развернулся и снова двинулся к цели, активно работая руками и ногами. Холодная вода нисколько не остужала ни моей злобы, ни жара. Сбавил темп я лишь тогда, когда в свете фонаря, глубоко в коридоре, наконец, показалась дверь. И в ту же секунду я вздрогнул от внезапного окрика:

– Парень!

Я развернулся, замирая на месте. Голос был не то мужским, не то низко-женским, странным, незнакомым. Впрочем, в тоннеле голоса звучат несколько иначе. Да и кто бы, кроме моего наставника, мог здесь находиться? Но в пределах досягаемости моего фонаря никого не было.

– Харон? – откликнулся я, и тоннель уволок мой голос в свои темные глубины, но отзыва не последовало. – Харон, какого черта?!

Немая тишина снова придавила слух: ни всплеска воды, – ничего, только сердце глухими и быстрыми ударами отзывалось у меня в ушах. Мой жар усилился. Возвращаться и проверять, не идет ли за мной мой сокамерник, мне совсем не хотелось. Если это он – догонит. А если… А если не он?… К черту! Я вернулся на прежний курс и со всех ног припустил к двери. Сунув рукоятку фонарика в рот, я стиснул ее зубами и вцепился обеими руками в маховик, выкручивая его до предела и жмурясь от жуткого скрипа, словно жмурки могли облегчить болезненные вибрации барабанных перепонок. Рванув дверь на себя, я шустро перескочил порог, бросил последний взгляд в тоннель и задраился в чистилище! Тут же ногами я наткнулся на один из баллонов, и чуть дальше – на другой. Вынув фонарик изо рта, я выдохнул и припал спиной к стене подле двери. Ни замкнутое пространство, ни более тяжелый запах меня не тяготили. Я был в безопасности. По крайней мере, мне хотелось так думать. Отдышавшись с минуту, я осторожно вернулся к двери и прислушался: никаких звуков по ту сторону – тишина. Еще минуту я стоял без движения, напряженно вслушиваясь. Звук пришел совсем с другой стороны! Тихо и вкрадчиво из-за ворот послышался протяжный скрежет, а за ним – негромкое но отчетливое постукивание:

«Тук-тук-тук!»

Я замер как вкопанный, таращась на вмятины и сварочные швы железных створ. И после недолгой паузы снова услышал:

«Тук-тук-тук!»

Уже заученным движением я стиснул фонарик в зубах, медленно наклонился, чтобы ни единым звуком не выдавать своего присутствия, и погрузил руки в воду: нащупал ремни баллона и не спеша вытащил его из воды. Накинул первую лямку на левое плечо, аккуратно перекинул баллон за спину и продел правую руку во вторую. Затянул ремни. Надевать маску после этой затхлой воды у меня не было ни малейшего желания, даже несмотря на окружавший меня смрад. Я просунул шланг под левую руку, как это делал Харон перед нашей первой совместной вылазкой, и зацепил маску за лямку. Щелкнул выключателем – фонарь маски зажегся. Не выключая ручного фонаря, я сунул его под ремень баллона, светом вниз, и нащупав за спиной справа счетчик кислорода, зацепил его за другую лямку. Затем также медленно повернулся к двери и попытался бесшумно повернуть маховик, но тот предательски заскрипел. И из-за ворот снова раздалось:

«Тук-тук-тук!»

Даже понимая, что остаться незамеченным уже не получится, я по-прежнему медленно выкручивал задрайку, стараясь приглушить звуки окислившегося механизма. Наконец, приоткрыв дверь на скрипучих петлях, я выглянул в тоннель: никого. Распахнув ее, я развернулся и наклонился за вторым баллоном. А ворота снова огласили потусторонний призыв:

«Тук-тук-тук!»

Он звучал мягко, даже как-то жалобно, как будто кто-то скромно просил разрешения войти. Я оставил баллон и приблизился к воротам, почти прильнув к ним ухом. Дождавшись очередного постукивания, я поднял руку и костяшками пальцев, под плотной перчаткой, простучал ответное:

«Тук-тук-тук!»

Нежданно ворота сотряс удар такой мощи, словно их пытались вышибить тараном. От неожиданности я отскочил назад, не отводя глаз от створ, и попятился к двери, раскинутыми руками стараясь нащупать проем. Мои ноги нашли его первыми: споткнувшись о порог, я вывалился спиной назад в тоннель и с головой ушел под воду. Беспомощно барахтаясь, словно тонущий с камнем на спине, я с трудом перевернулся лицом к полу, уперся в него руками, встал на колени и вытолкнул чертов баллон спиной, вскидывая из воды голову и наполняя легкие затхлым, но столь желанным воздухом. Мотнув головой, как конь гривой, я избавился от воды на лице и вскочил на ноги. Перегнувшись через порог в чистилище, я ухватил второй баллон обеими руками, выдернул его в тоннель, и с грохотом захлопнул дверь! Мгновенно закрутив маховик, я в изнеможении припал к двери плечом, восстанавливая дыхание и успокаивая обезумевшее сердце. А оно камнем ушло в пятки, когда уже сама дверь, только что мной задраенная, разразилась отчетливым потусторонним:

«Тук-тук-тук!»

Подхватив второй баллон и не обращая внимание на его тяжесть, я бросился прочь от проклятых ворот, прочь от треклятой двери, прочь из этого дьявольского тоннеля! Ни разу не остановившись, я преодолел весь его изгиб и вышел на финишную прямую, увидев спасительный маяк. Как я оказался в ризнице, как задраился изнутри, как сбросил баллоны – я уже не помнил. В тот миг мной владело одно единственное желание: излить хоть кому-нибудь свой ужас, выплеснуть хоть на что-нибудь свою злобу и беспомощность. В помешательстве я подбежал к столу с инструментами, схватил первую попавшуюся железяку и вперил бешеный взгляд в серую штукатурку стен, выискивая на них хоть самую малость свободного пространства…

VII. Наследник из Калькутты

Меня разбудил полуденный выстрел. В келье было темно. Я зажег ночник и огляделся, потирая глаза: в памяти незамедлительно ожили события и переживания прошлой ночи, но память отказывалась сообщить мне о том, как я добрался до кельи. И все же, после возвращения в ризницу, мне, по-видимому, хватило сил переодеться, или – забрать цивильную одежду с собой, потому что она хаотично валялась тут же, на полу.

Часы в кают-компании пробили двенадцать ударов, и до меня донесся звук работающего телевизора. Казематы снова наполнял запах ладана и аромат чего-то съестного и аппетитного. И мой желудок тотчас же сообщил мне о том, насколько я голоден. Одеваясь, я терзался вопросом: «рассказывать старику о произошедшем со мной ночью или нет?», и поймал себя на слове «старик». Выглядел и держался Харон для своих лет – хоть я еще и не знал их полного числа – весьма неплохо. И назвав его стариком, я не желал оскорбить его почтенный возраст. Так обычно говорят сыновья о своих отцах «мой Старик». Я не был Харону сыном, а он – мне отцом, но такое обращение к нему, пусть и мысленное, мне понравилось.

Я вышел в кают-компанию. По телевизору шел отечественный фильм.

– Доброе утро! – поприветствовал меня наставник. Он сидел на стуле, повернувшись к телевизору и попыхивал трубкой.

– Доброе! – согласился я, не будучи уверенным, что оно на самом деле доброе.

– Завтрак на кухне, – сказал Харон. – Все горячее.

Сперва я заглянул в душевую, чтобы умыться, и посмотрел на свое отражение в зеркале: впавшие глаза с темными кругами и осунувшееся лицо. Потрогав щетину на щеках и подбородке, я махнул рукой: «не сегодня!». Давеча, знакомя меня с удобствами, Харон показал и мои туалетные принадлежности, доставленные со всеми полагавшимися мне вещами, но бриться сейчас у меня не было ни сил, ни желания. Умывшись, я навестил кухню и вернулся в кают-компанию с запоздалым завтраком английских джентльменов: овсяная каша, вареное яйцо в подставке, тосты с маслом и апельсиновый сок.

– Вот оно, наше единственное окно в мир, – указывая на телевизор, вздохнул Старик.

На экране мужчина в летах, бурно жестикулируя, разговаривал по телефону:

«А кто не пьет?! Назови! Нет, я жду!! Достаточно. Вы мне плюнули в душу!…»

– Хотел спросить, – приступив к завтраку, сказал я, – а… амнистия нам не полагается?

– Амнистия?! – Харон вскинул брови и чуть не выронил трубку изо рта. – Друг мой, здесь я пережил смерть Сталина, круглые годовщины победы в Великой Отечественной, смерть Брежнева и много чего еще, но меня, как видишь, амнистии не коснулись. Да и как ты себе это представляешь? Случается, конечно, что убиенных реабилитируют, но ведь никто из них не воскресал…

Харон перевел взгляд на икону, перекрестился и едва слышно промолвил:

– Прости, Господи! – и вернувшись ко мне взглядом, продолжил уже в голос: – А мы с тобой расстреляны, как-никак. Нет, Парень, амнистия – это не про нас, увы.

Поднявшись со стула, Харон убавил громкость телевизора и подошел к одному из книжных шкафов. Перебрав корешки книг на нескольких полках, он достал увесистый том, вернулся за стол и положил книгу передо мной.

– Почитай на досуге, – порекомендовал он, – очень увлекательная история.

Слово «наследник» в названии книги вызвало мой живой интерес. А изображение на обложке обещало приключение в духе Стивенсона.

– Спасибо, – поблагодарил я, и поинтересовался: – А почему именно эта книга?

– Видишь ли, этот роман был написан через несколько лет после завершения войны… И написан он был в сталинском лагере. Война хоть и закончилась, но времена то были жестокие. Я и сам угодил в ту же мясорубку. Вот только мне, так сказать, повезло, а автору романа – нет. Хотя впоследствии судьба ему благоволила, и во многом благодаря написанному им роману. В лагерях, как ты понимаешь, приходилось несладко. Многие заключенные гибли. Кто-то – накладывал на себя руки. Но автор не сдался. Он нашел свой смысл и выжил. Подробнее ты сам почитаешь, в конце книги об этом говорится. Так что, даже сама история написания этого романа – увлекательное приключение.

– Спасибо, – повторил я. – Обязательно прочитаю.

– Глядишь, – улыбнувшись, продолжал наставник, – может и о нас кто-нибудь напишет.

– Если и напишет, – вздохнул я. – кто ж в такое поверит?

– Ну, – Харон пожал плечами, – поверят или нет, время все расставит на свои места. К слову о приключениях…

Он подождал пока я допью сок, заканчивая завтрак, и спросил:

– Я так понимаю, твой ночной поход без них тоже не обошелся?

Меня вновь бросило в жар.

– Откуда ты знаешь? – недоумевая, спросил я.

– Убери со стола и пойдем-ка со мной.

Харон поднялся, выключил телевизор и вышел в коридор. Я отнес посуду на кухню и проследовал за моим провожатым к ризнице: открыв дверь, он пропустил меня вперед. Я отказывался верить своим глазам: инструменты и ветошь с рабочего стола были разметаны по всему полу; один кислородный баллон оказался брошенным у двери, ведшей в тоннель, а другой – недалеко от подъемника; мой комбинезон ярким желтым пятном обозначал собой центр помещения, валяясь на решетке под душем; а бесславным апофеозом моего буйства, от воспоминаний о котором в моей памяти не осталось и следа, являлась нацарапанная на стене надпись из нескольких слов, колющих глаз и режущих слух. Пристыженный, я попытался найти и вымолвить хоть какие-то оправдания и извинения:

– Я…

– Да ничего, Парень, – не дал мне договорить Харон. – Я и сам не без греха. Ведь здесь на стенах можно найти и мои вирши, так сказать. Указывать на них не стану, иначе со стыда сгорю.

Я облегченно выдохнул.

– А где краска? – оглядываясь, спросил я.

– Э, нет! – улыбнулся наставник. – Позже закрасишь. Пусть покрасуется малость. Авось, в другой раз, отрезвит и остудит твой пыл. А вот навести здесь порядок тебе все же придется. Но прежде, расскажи-ка, что там все-таки произошло?

Мы присели на скамью у шкафчиков и я подробно пересказал Старику события моего похода. Поглаживая усы и бороду, он выслушал меня очень внимательно и ни разу не перебил. Взгляд его был сосредоточен, а брови напряжены.

– Вот так, – закончил я свой рассказ. – А как я устроил весь этот бедлам, я не помню. Не помню даже, как до кельи добрался.

– Двери задраил – уже хорошо, – сказал Харон и поднялся со скамьи.

– Так что это было? – поднимаясь следом, спросил я его.

– Мне надо подумать, Парень, – погруженный в себя, ответил он; оживился и добавил: – А ты, наоборот, сейчас не думай об этом. Приберись тут. И отправь баллоны наверх.

Так я и поступил. Через двадцать минут усердной работы все вокруг соответствовало заведенному порядку, и я, оставшись довольным результатом своих трудов, покинул ризницу. На обратном пути, проходя через кают-компанию, забрал со стола книгу и вернулся в свою келью. Устроившись в кресле-качалке (не сильно полагаясь на литературный вкус Харона), я все же дал книге шанс и приступил к чтению. Как я погрузился в роман с головой – я не заметил, и прервался лишь в четыре часа, когда Старик позвал меня обедать.

Как и вчера, обед порадовал меня бесподобным вкусом и сытностью изысканных блюд. А Харон поведал мне о местных устоях и правилах, связанных главным образом с бытом: кому-когда готовить, мыть посуду и прочее в том же духе. Едва ли я мог тягаться с наставником в поварском мастерстве, но и эту житейскую науку мне предстояло освоить. К вечеру, по настоянию Харона, я перехватил пару часов сна, вскорости после которого нас ожидал скромный ужин и ночная работа…