Текст книги "Купель Императрицы"

Автор книги: Вацлав Невин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

III. Новый дом

Сон был чутким и рваным, я тонул в нем и вздрагивая выныривал. В голове кружились мысли о чудесном избавлении от смерти, и о пожизненном, безымянном заточении неизвестно где. Смешанные чувства не давали покоя. Из кают-компании доносился приглушенный, низкий бой часов, одним ударом отмерявших каждую четверть и боем отсчитывавших полное число часа. Пробило одиннадцать. Впереди был еще целый день. Хотя, что значит день в каземате без окон? Я открыл глаза: келья, как окрестил отведенную мне комнату Харон, не казалась мне уютной, но и не вызывала отторжения (не царские покои, конечно, но вполне пригодная для жизни), – белёные стены и древняя, но крепкая мебель: деревянная кровать с высоким резным изголовьем, прикроватная тумбочка с ночником, стул подле стола с тремя выдвижными ящиками, платяной шкаф, торшер и кресло-качалка подле него. В келье не было ни единой полки, но в стенах имелись ниши, которым, вероятно, надлежало заполниться аллегориями моего внутреннего мира, в виде книг и прочих носителей моих интересов. Одежда, выданная Хароном и прибывшая (с его слов) накануне моего перевода, пришлась мне в пору. Облаченный в нее, я лежал на свежезастеленной кровати поверх покрывала. После третьей четверти двенадцатого я поднялся и вышел в кают-компанию.

Верхний свет был потушен. Горел лишь ночник в красном абажуре на столике с телеграфом. На телеграфной ленте был отпечатан текст: «Парень в пути». Речь несомненно шла обо мне. На корабельном штурвале и колоколе над столом, тисненными по дереву и металлу буквами читалось слово «Фортуна». Стены, как я заметил только теперь, не были окрашены, но отделаны плотным шелковым штофом, с некрупным и размноженным узором, изображающим Георгия Победоносца, повергающего копьем змея. Часы кают-компании начали отсчитывать полдень, когда откуда-то сверху послышался негромкий, но тяжелый удар, словно соседи этажом выше уронили громоздкий шкаф, и только толстый ковер приглушил его падение. Я прислушался, но никаких иных звуков не последовало.

– Не спится? – раздался голос Харона, и зажегся верхний свет. – Вот и мне. Ты проголодался, поди? Идем. Где удобства ты уже знаешь. Покажу кухню и остальные помещения.

Удобства, с которыми Харон ознакомил меня ранее, включали в себя душ, раковину, нужник, дневную и ультрафиолетовую лампы, и мини-прачечную из двух стиральных машин и сушилки. Из кают-компании вел длинный коридор, упиравшийся в очень необычную дверь, достойную отдельного упоминания. А по обе стороны коридора, влево и вправо, имелось несколько ходков, два из которых вели в наши кельи, а другие: в санузел, он же – те самые удобства; на склад, заставленный стеллажами, с хранящимися на них запасами постельного белья, полотенец, бытовой химии и различных туалетных принадлежностей; на кухню; и в настоящую операционную, с операционным столом и бестеневой лампой, с зубоврачебным креслом, с плакатами доврачебной помощи в случае травмирования, с кроватью за ширмой и со шкафами, полными различных лекарств и медицинских материалов. По словам моего наставника: врач появляется один раз в три месяца, для проведения, так сказать, медосмотра, или по вызову – когда вопрос касается жизни и смерти. Он также порекомендовал заботиться о зубах, потому что, несмотря на имеющееся оборудование, никто на самом деле их лечением заниматься не будет, и больные зубы попросту удаляют.

– А ты это слышал? – спросил я, когда после подробной экскурсии мы направились на кухню.

– Что? – не оборачиваясь, спросил Харон.

– Над нами. Недавно. Удар какой-то, что ли.

– Ах это… – Харон отмахнулся. – Мы тут как в погребе, Парень. А еще точнее – как в копях. Но как ни назови – без вентиляции никуда. Есть приточная шахта и есть вытяжная.

Харон открыл дверь кухни и пропустил меня вперед. Такому богатству кухонных комбайнов и утвари позавидовал бы любой шеф-повар. Ее описание могло бы занять не одну страницу. Скажу только, что все необходимое и самое важное на кухне точно имелось: плита, раковина, столы и громадный двухдверный холодильник; настенные шкафы изобиловали запасами сыпучей и мучной провизии, специями, чаем и кофе; ящики и мешки теснились овощами и фруктами; морозильную половину холодильника заполняли мясо, птица и рыба, а перечисление содержимого другой его половины потребовало бы еще одной страницы.

– Вот, значит, – продолжал Харон, – по шахтам до нас и долетает отголосок полуденного выстрела – пушка с Нарышкина бастиона. Я тоже немало удивился, когда впервые услышал. Правда, только на третий год службы, так сказать.

– То есть, – меня осенила догадка, – мы в Петропавловке?!

Мне вспомнились крепостные казематы и я оцепенел, сопоставляя их с расположением всех помещений нашей облагороженной тюрьмы.

– Да нет, – протянул Харон.

Он подошел к стене, на которой металлическим блеском отливала встроенная дверца, взялся за ручку и сдвинул дверцу вверх, открывая полость внутри.

– Это – подъемник, – пояснил он. – На нем доставляют необходимые нам продукты. Вот журнал. Вписываешь все что требуется, и, если таковое не запрещено каким-то там их перечнем, – Харон указал пальцем в потолок. – через час все доставят. Ну, то есть, мышьяк, по твоему требованию, тебе точно не доставят. А во всем съедобном не откажут. А это вот – кнопка вызова и отправки. Но доставляют только в дневное время, так что, думай наперед. И еще: подъемник рассчитан на вес не более двадцати килограммов, а сама шахта очень тесная, так что выбраться через нее и не думай – застрянешь.

– Да я и не…

– Вот и не думай. Есть еще технический подъемник, тот берет до ста кило. Он в ризнице. Через него получаем рабочую одежду, оборудование, материалы и отправляем мусор. Но и там без шансов. Даже если выберешься, – Харон снова указал пальцем вверх, – там тебя сразу примут, так сказать.

– В ризнице? – удивился я. – Наша работа связана с церковью?

Перед моими глазами ожили икона и кадило в кают-компании. Да и мое личное обиталище Харон назвал кельей.

– Место где мы работаем вполне можно назвать храмом, – сказал Харон, выкатывая ко мне столик на колесиках. – Но нет, церковных служб мы не проводим, если ты об этом. Хотя, порой, надежда только на Бога. А ризница… скоро сам все увидишь. А ну-ка!

Он взял супницу с кухонного стола, накрытую крышкой, и поставил ее на столик.

– Давай остальное, Парень.

Нагрузив столик всем, что было приготовлено к обеду, мы тронулись обратно в кают-компанию.

– А крепость, – Харон вернулся к предыдущему вопросу, – аккурат через Неву – на том берегу.

Я задумался, мысленно перебирая все, что могло находиться по другой берег от Петропавловской крепости, и еще более безумная догадка посетила меня:

– Так мы под…

– Под ним самым, Парень! – прервал меня Харон, словно не желая, чтобы название дворца звучало всуе.

Обед оказался поистине царским: на «первое» была уха из семги, с густой сметаной и свежим зеленым луком, что вполне соответствовало дню недели; на «второе» – печеный, румяный картофель без мундира, обильно политый маслом, на тарелке с черной икрой; на выбор – белый или черный хлеб, а к закускам – гусиный паштет с грибами и сыр, начиненный грецкими орехами; к рыбе Харон порекомендовал белое вино, хотя сам наслаждался древним красным «шато что-то там», а я, не будучи посвящен в тонкости винного этикета, не без удовольствия употреблял прошлогоднее «божоле»; завершали обед диковинные фрукты, на которые у меня уже не хватило сил. Я не помнил, когда в последние годы мне доводилось так вкусно и плотно обедать, да и ужинать – тоже, не говоря уже о некоторых продуктах, которые я и вовсе прежде не пробовал.

Сняв с рубашки салфетку и откинувшись на спинку стула, Харон раскурил трубку.

– Ну вот, Парень, – улыбнулся он, – как я и говорил: жизнь здесь весьма неплоха.

– Только мне не понятно, – я тоже снял салфетку и откинулся на спинку, – с каких это пор заключенным создают столь комфортные условия содержания и потчуют деликатесами?

– Дело в нашей работе. Они, – Харон указал пальцем в потолок, – не могут силой заставить нас выполнять ее. Мы и так уже одной ногой в могиле. Чем нам могут пригрозить кроме расстрела – пытками? Калеки с нашей небезопасной работой не справятся. Да и человек скорее руки на себя наложит, нежели будет выбирать между молотом и наковальней, так сказать. Кроме того, наши услуги ценятся на весьма высоком уровне. Вот они нас и балуют. Да, как ни крути, мы здесь в заточении, но выбирая между комфортным, сытным заточением и расстрелом, я выбираю – первое. Но главное все равно не это. Сейчас мне трудно все тебе объяснить, но если ты сдюжишь с нашей работой, тогда, несомненно, сам все поймешь.

– Кстати! Говоря о заточении, – вспомнил я: – если мы знаем, где находимся, зачем нужен был весь этот цирк с мешком на голову?

– Ну, – Харон выпустил клуб дыма, – тут все просто: дело не в том, куда тебя везли, а в том – как тебя вели. Незачем тебе, Парень, знать план дворцового лабиринта.

– Понятно, – вздохнул я. – Чтобы не сбежал?

– И это, конечно, тоже, – Харон отложил трубку. – Но в тебе-то дело в последнюю очередь. Знай ты путь на поверхность, и карта была бы вот тут…

Он потянулся ко мне через стол и постучал пальцем мне по голове.

– …и этим могли бы воспользоваться!

– Кто… как воспользоваться?

– Слушай, Парень, – Харон встал из-за стола, – каждый мой ответ приведет ко множеству других вопросов, ответы на которые тебе будут не понятны до той поры, пока ты сам не нюхнешь пороху и не отработаешь хотя бы пару смен. К слову, о работе…

Он принялся убирать со стола.

– Если проголодаешься, ты знаешь, где еда. Где удобства – тоже. Но, признаюсь, лучше бы мне тебя не видеть и не слышать до самого вечера. Потому как для работы тебе потребуются силы. Постарайся поспать. Могу дать снотворное.

Я помотал головой, отказываясь.

– Тогда – проваливай, так сказать! Ужин в девять!

Снотворного не потребовалось. Не знавший покоя прошлой ночью, и разомлевший с вина и плотного обеда, я уснул сном младенца.

IV. Перед боевым крещением

Неспешная вечерняя трапеза была куда скромнее обеденной. Харон объяснил, что нам потребуются ясный ум и подвижность, и сытный ужин работе помеха. Сразу по его окончании мы отправились в техническую часть жилища. Дверь в конце коридора (достойная отдельного упоминания) вела в ризницу (как на церковный манер называл это помещение Харон): с виду бронзовая, с зеленеющей патиной и крохотным иллюминатором из толстого стекла, дверь походила на корабельную, – с массивными петлями и червячной задрайкой, приводимой в движение штурвалом (маховиком, со слов Харона). Вид ее был настолько антикварным, что, казалось, будто ее сняли с самого Наутилуса. Харон повернул ручку раритетного выключателя подле двери, и по ту сторону иллюминатора зажегся свет. Уделив с десяток секунд осмотру ризницы через иллюминатор, словно высматривая кого-то внутри, Харон несколько раз провернул маховик и потянул дверь на себя.

– Осторожно, – сказал он, первым зайдя внутрь и отступая в сторону, – здесь порог высокий. И головой не ударься.

Впустив меня, Харон незамедлительно захлопнул и задраил за нами дверь. Я огляделся: в отличие от кают-компании, ризница не согревала уютом. И физически в ней было холоднее. На противоположной ее стороне находилась сестра-близняшка первой двери, а по сторонам от нее – претенциозно и величественно – возвышались греческие колонны, увенчанные бутонами капителей, образующие перед дверью портик с треугольным фронтоном. Его украшали вырезанные в камне письмена.

– Это латынь? – поинтересовался я.

– Верно, Парень, – Харон поднял руку и прочитал, указывая на слова: – Истина скрыта на дне колодца.

– Странно… – удивился я.

– Что именно?

– Изречение греческое. Я когда-то увлекался древней Грецией – мифологией, философией. Странно, что надпись на латыни.

– Ты полон сюрпризов, Парень, – не без удивления произнес Харон.

За колоннами у стен ютились шкафчики для переодевания и скамьи. Само помещение скорее походило на слесарку, нежели на церковное хранилище: на стенах, слева и справа, гудели две лампы дневного света в массивных плафонах; кругом витал запах краски и машинного масла; все было серым, в буквальном смысле: грубо оштукатуренные серые стены, серая плитка фартука, от середины стены и до самого пола, и – сам пол по периметру, а его центральный квадрат занимала чугунная сливная решетка (под ней чуть слышно плескалась вода), а с потолка, над решеткой, свисала громадная душевая лейка. Эту серую безликость разбавляли царапины надписей, обильно покрывавшие штукатурку, – свежезакрашенные, но все равно читаемые. Мне в глаза бросились самые крупные из них: «Вранье!», «Нет смысла…», «Твари!!». Встречались даже надписи с дореволюционной орфографией. Не обошлось и без нецензурного упоминания половых органов обоих полов – главного мотива и двигателя настенного и заборного творчества всех времен. В одной из стен – отбирая драгоценное пространство у гигантов мысли – имелась встроенная дверца, как на кухне, но гораздо крупнее (вероятно, – технический подъемник, о котором упоминал Харон). Были здесь и станки, из которых я знал только токарный и сверлильный. Каким образом их доставили в ризницу (особенно – громоздкий токарный), оставалось только гадать. На железном столе, с прикрученными к нему тисками, лежала ветошь, рабочий фартук и различный слесарный инструмент. Разумеется, у меня тотчас же промелькнула мысль, что при помощи инструмента вполне можно было бы взломать решетку, ведшую к свободе, но если сам Харон и мои предшественники до сих пор этого не сделали (а может – и пытались?), значит на то имелась веская причина или непреодолимое препятствие.

– С аквалангом погружаться приходилось? – вдруг спросил Харон.

– Нет, – протянул я, ошарашенный его вопросом.

– Это ничего, Парень, – Харон похлопал меня по плечу.

Он подошел к подъемнику и нажал кнопку вызова, и та зажглась красным светом.

– Погружаться и не понадобится, – успокаивал Харон, повернувшись ко мне. – А вот обходиться с кислородным баллоном и маской – придется. Впрочем, маска обхватывает лицо целиком, и рот мундштуком занят не будет, так что, говорить мы сможем. Это уже облегчает задачу.

Я молчал, глупо моргал и ожидал продолжения.

Подъемник прибыл быстро, издав звонкий сигнал, и оповещая о доставке миганием кнопки вызова. Внутри стояли два кислородных баллона и сопутствующее дыхательное оборудование.

– На рабочем месте воздух, так сказать, не особо пригоден для дыхания, – объяснял Харон, вынимая один за другим баллоны и ставя их на пол. – Пару-тройку минут без маски, пожалуй, протянешь, но потом – прощай сознание и здравствуй царство Аида.

Напутствие Харона меня нисколько не воодушевляло. А он, спокойно, словно рассказывает о купании в ванне, продолжал:

– Я, конечно, упрощаю, потому как на деле все не так легко и быстро: прежде чем испустить дух, мучений натерпишься таких, что уж лучше расстрел. Но ты не думай, я это говорю не для того, чтобы страху на тебя напустить. Считай, это инструктаж по технике безопасности. На обучение и практику времени, увы, нет. Придется все схватывать на лету, так сказать. И вот если, не дай бог, откажет система или окажешься без маски – задерживай дыхание. Дышать можно и одной маской, поочередно. Главное – до выхода добраться.

Из подъемника Харон также извлек два пакета, один крупнее другого.

– Новье! – он похлопал по пакетам и указал на скамью подле шкафчиков. – Переодевайся. Свою одежду в шкафчик убери. Сперва одевай то, что в сером. Там – поддёжка, с ней ты сам справишься. А в желтом – комбинезон. С ним, попервости, может быть сложно. Я помогу.

Поддежка, теплая и мягкая, обволакивала меня от пальцев ног до макушки головы. В ней я был похож на карапуза-переростка. Коренастый Харон выглядел еще забавнее. Но его поддежка, равно как и комбинезон, новьем не блистали. Комбинезон же – одевался через ворот и влезать в него, и правда, было неудобно. Накинув мне на голову капюшон, плотно обхвативший мое лицо, Харон осмотрел меня со всех сторон и одобрительно кивнул.

– Если жарко – потерпи немного, – сказал он и указал на дверь-близняшку, – когда выйдем, будет в самый раз.

Кислородный баллон, по ощущениям, весил килограммов десять. Харон поправил лямки на моих плечах и затянул ремни на груди и поясе.

– Это, – он взял в руки один из шлангов с манометром на конце, – счетчик кислорода. Когда стрелка дойдет до красной зоны, считай, осталось минут десять. Но, думаю, мы управимся раньше.

Харон зацепил счетчик клипсой за ремень на моей груди, продев шланг под правой рукой. На другой – зацепил маску, продев шланг под левой.

– Маски наденем позже, – объяснял он, занимаясь своим баллоном и затягивая ремни, – когда придем к месту.

На поясе у наставника я заметил ножны, с торчащей из них рукоятью ножа.

– А мне нож не полагается? – поинтересовался я.

– Не в этот раз, – буркнул Харон.

Проверив вентили на баллонах и еще раз осмотрев меня с ног до головы, он снова одобрительно кивнул и направился к двери. Взявшись за маховик, он добавил:

– Если есть вопросы – задавай сейчас. Когда доберемся, не до них будет.

Я помедлил, дожидаясь пока он управляется с маховиком, и спросил:

– А что произошло с парнями, что были до меня?

На миг Харон замер.

– Ну, Парень, ты нашел о чем спросить.

Он дернул и открыл дверь. Из черноты за ней повеяло сыростью и стоялой водой.

– Иди вперед, – сказал Харон, приглашая движением руки. – Смотри под ноги. Там ступени. А далее – вода. Не бойся, там по пояс, не глубже.

На пороге он остановил меня и включил фонарь, сперва на моей маске, а затем и на своей.

– Там нет электричества? – удивился я.

– Нет. Мы, Парень, работаем в воде. Хотя, дело не столько в ней. Пробовали. Не приживается там электричество, – Харон подтолкнул меня. – Иди уже.

Ступени, а затем и дно, оказались скользкими, и часто приходилось идти как на лыжах – не поднимая ног. Харон задраил дверь, обошел меня и зашагал впереди. По пояс в воде, мы не спеша двигались по узкому, но высокому тоннелю со сводчатым потолком: под ним тянулись трубы разного диаметра – новодел двадцатого века, – то и дело изгибающиеся и исчезающие в потолке. На стенах (то слева, то справа) встречались старинные, ржавые подфакельники. Кладку стен из красного кирпича с полметра над водой покрывала черно-зеленая слизь. Запах был тяжелым, густым. Коридор гулко отзывался на всплески воды и наше дыхание. Конца ему видно не было, или же света наших фонарей не хватало, чтобы достать так далеко, но было видно, что коридор плавно поворачивает влево.

– Так что случилось с парнями? – спросил я, после минуты молчаливого пути.

Харон недовольно прохрипел, но ответил:

– Нетрудно догадаться. Умерли.

Логичным было бы спросить «как?», но я сдерживал свое любопытство, отчасти из боязни услышать нечто жуткое, но больше – давая Харону возможность собраться с мыслями и самому решить, когда ответить на мой логичный, но не озвученный вопрос. И он ответил:

– Первый – сошел с ума. Говорю как было, и других слов подбирать не стану. В здравом рассудке продержался он меньше месяца, а затем: потерял сон, перестал есть, то – глупо хихикал, то – становился буйным. В конце концов, находиться с ним в замкнутом пространстве стало совсем невыносимо, и даже – опасно. Не говоря уже о том, что и на работе это плохо сказывалось, а это грозило весьма плохими последствиями уже не только ему, но и мне… Да и не только нам с ним. Коротко говоря: забрали его. И об участи его можно не гадать. Но, в его состоянии, может то было и благом. Он мне сразу показался хлипким. Можно, конечно, ошибаться в людях, но в нем мои печальные ожидания, увы, оправдались.

Харон остановился и обернулся.

– А ты парень крепкий, видно сразу, – он пристально смотрел мне в глаза, явно наблюдая за моей реакцией. – Так что, не бойся и не надумывай ничего наперед.

Я стиснул зубы и кивнул.

– Со вторым, – двинувшись дальше, продолжил Харон, – мы проработали больше года. И все бы ничего, да как-то сник он, что ли. Все спрашивал меня: в чем смысл? Мол, в таком нашем существовании, да и в целом в жизни, нет его – смысла. Я пытался его вразумить, как умел. Но человек – он ведь существо такое, что дай ты ему самую что ни на есть истину, а он все равно ее отринет, потому как та не совпадает с его личными убеждениями, с его устремлениями, интересами и представлениями о жизни. Конечно, все люди, рано или поздно, задумываются о смысле жизни, а спрашивая других, словно бы полагают, что смысл единообразен для всех, как будто по одному лекалу вырезан. Это же даже представить жутко. Вообрази только: наступает день, когда всем нам вдруг открывается смысл жизни – неоспоримый, истинный – и открывается так громогласно, что аж вся вселенная эхом отзывается. И уже не скажешь: не верю! И вот смотрим мы друг на друга, и понимаем, что теперь у нас одна цель на всех, один путь, одно устремление. Понимаем, что все мы теперь заложники этого самого смысла. Не так ли поступают правители, религии и секты, давая людям надежду и смысл – один на всех. Поначалу он людей даже объединяет, сплачивает, так сказать. Но ведь всегда находятся и несогласные. А уж новым поколениям смысл пращуров и вовсе непонятен и чужд. Это ли не утопия? Есть, конечно, в наших жизнях то, что всех нас объединяет: родись, расплодись, умри, но это не смысл, а только генетическая программа. А мудрость жизни состоит в том, что каждому дается возможность и право найти, выбрать свой собственный смысл, наполнить им свое существование. Главное – не заплутать, не спутать его с желаниями и мечтами. Мечта – она неосуществима по определению. А если же оказывается досягаемой, то это уже и не мечта вовсе, а так – желание, и, когда оно исполняется, ему на смену приходит другое. В погоне за желаниями человек всегда живет ожиданием будущего, будто бы смысл – где-то там. Но истинный смысл – он всегда здесь, он всегда сейчас. И вот не нашел тот парень для себя смысла, потому что искал чего-то эфемерного, всеобъемлющего, или ждал, что Бог, Создатель или некий высший разум, сойдет к нему лично и изольет на него благодать откровения, и только тогда жизнь его обретет смысл.

Харон вздохнул.

– Не дождался. Нашел я беднягу в душевой, со вскрытыми венами. Вот и весь сказ. Так что пережил я многих, кого в силу возраста, а кого и по здравости рассудка. Поэтому, – Харон снова остановился и повернулся ко мне, – найди свой смысл, Парень. И тогда все тебе будет нипочем. На все найдутся у тебя и воля, и силы.

Харон, казалось, говорил совершенно простые и очевидные вещи, но, в то же время, в них слышалось откровение, которое мне следовало не столько понять, сколько почувствовать и проникнуться им. Я хотел было больше расспросить его о смысле, но заметил впереди уже знакомый силуэт: дверь, в заложенной кирпичом арке коридора. В отличие от предыдущих, эта – находилась частью в воде, и почти всю ее обволакивала зелень окисления. И только сейчас я почувствовал, что дышится здесь заметно труднее и запахи стали гораздо тяжелее. Харон хлопнул меня по плечу, развернулся и снова пошел в сторону двери. Я как будто очнулся от гипноза и вспомнил, что не услышал рассказа о последнем парне.

– А третий? – спросил я.

Харон замер на месте.

– А третий… – он помедлил. – Его история гораздо длиннее и сложнее, и не все в ней будет тебе сейчас понятно. Поговорим о нем в другой раз.

Мы вплотную приблизились к двери и остановились. Харон поднял руку, давая мне понять, что ему нужна тишина. Какое-то время он стоял прислушиваясь к тому, что происходит по ту сторону двери. Никаких звуков мне расслышать не удалось. Харон, похоже, тоже остался доволен результатом своих слуховых наблюдений.

– Так, Парень, – сказал он, – сейчас мы наденем маски. За этой дверью – чистилище. Ты не бойся, там тебя за грехи никто не спросит. Это комната очистки. За ней – ворота к нашей цели.

Харон покрутил вентиль на своем кислородном баллоне, затем – на моем, и помог мне надеть маску. Надев свою, он спросил:

– Порядок?

Под маской голос Харона звучал приглушенно и сдавленно, и коридор уже не усиливал голосовых вибраций. Я поднял руку и пальцами показал знак «окей».

Задрайка двери и массивные окислившиеся петли жутко скрипели. Уровень воды за дверью оставался прежним, а помещение внутри оказалось фрагментом все того же коридора, с одной стороны ограниченного толстой кирпичной кладкой и дверью, впустившей нас, а с другой – металлическими двустворчатыми воротами, из-под воды восходившими под самый свод коридора. Под сводчатым потолком негромко гудела широкая зарешеченная труба вытяжной вентиляции. А из стен, с двух сторон от нас, торчали трубки с распылителями. На левой – располагался небольшой рычажок.

– Это мойка, так сказать, – пояснил Харон. – Воспользуемся на обратном пути, чтобы очистить комбинезоны и оборудование.

А к стене справа, в специальном держателе, крепился более крупный металлический рычаг. Сняв его, Харон повернулся ко мне с последним напутствием:

– Когда минуем ворота, – с расстановкой говорил он, – вопросов не задавай, все откроется в должное время! Смотри, слушай, да на ус мотай, так сказать. И делай все, что я скажу! Понял?

– Понял, – ответил я, едва расслышав собственный голос под маской, и повторил, но уже громче. – Понял!

– Молодец, Парень!

Харон подошел ближе к воротам: там же, с правой стороны, как я теперь мог видеть, в стене имелись два гнезда – разводной и запорный механизмы. Вставив рычаг в верхнее, Харон еще раз взглянул на меня.

– Ну, – он перекрестился и взялся за рукоять рычага, – с Богом…