Текст книги "Песни каторги."
Автор книги: В. Гартевельд
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Salamandra P.V.V.
ПЕСНИ КАТОРГИ
Песни сибирских каторжан,
беглых и бродяг
Сборник В. Н. Гартевельда с приложением очерков
о каторжных и тюремных песнях и поэзии:
С. В. Максимова
Н. М. Ядринцева
В. М. Дорошевича
От составителя
Песни, собранные здесь, являются результатом моего путешествия по Сибири летом 1908 г., куда я ездил с целью записать песни каторжан, бродяг и инородцев Сибири. По этой части мною исследован весь Великий Сибирский Путь от Челябинска до Хайлара, а также и Тобольская губерния до реки Лойвы на севере, где начинаются самоедские поселения. О моем посещении сибирской каторги и о виденном мною там я меньше всего буду распространяться, так как до меня там побывали люди не только компетентные, но и гениальные, как Достоевский, и талантливые, как Чехов и Дорошевич (хотя последние не посетили сибирской каторги, а побывали только на Сахалине). Последний человек, который до меня, как посторонний, посетил сибирскую каторгу, был американец Кеннан. Книга его с описанием сибирской каторги наделала много шуму пятнадцать лет тому назад. За это время многое переменилось в сибирской каторге, и она значительно изменила свою физиономию. Я бы сказал, что нравы и режим стали мягче и гуманнее; по крайней мере, de jure. Этим я вовсе не хочу сказать, что каторга что-нибудь потеряла от своего ужаса: каторга не стала курортом… Главная перемена произошла в составе самих каторжан. В то время, когда Кеннан посетил каторгу, в состав каторжан входили одни уголовные; теперь же огромный процент каторжан составляют, так сказать, не уголовные. Песни последней категории каторжан, т.-е. политических, как бы ни были они интересны в бытовом отношении, в музыкальном отношении значения не имеют, так как мотивы их почти все заимствованы из западноевропейских песен. Я не буду говорить здесь о том, что я видел, а только о том, что я слышал, то есть, о песнях. Песни каторжан чрезвычайно разнообразны, и правду сказал мне один каторжанин тобольской каторги, бывший каких-либо песен, то везде получали ответ: «песнями не грешны, ваше благородие, никогда их не знали» и т. д. А когда мы вошли в камеру бессрочных сахалинцев (профессиональные убийцы и грабители), то один из них, глядя исподлобья, сказал нам: «Мы, ваше благородие, – хищные птицы. На воле и то не поем, а мясо клюем».
Но когда начальство уверило их, что им не только не будет наказания, а наоборот – благодарность, они мне пели, и я записывал!.. Пели мне хором и отдельными голосами.
Больше всего я записал песен в тобольской каторге, а так-же в Акатуевском округе. Меньше всего я записывал в Нерчинске. Рудники там свинцово-серебряные. Свинец ложится на легкие каторжников, что мало способствует пению вообще.
Самое сильное впечатление на меня произвели две песни: «Из Кремля, Кремля, крепка города» – эту песню мне пели три старика в богадельне в Тобольске (это были бывшие каторжники карийской каторги). Потрясающее впечатление также произвел на меня «Подкандальный марш».
Так как в тюрьме запрещены всякие музыкальные инструменты, то исполняется он на гребешках, с тихим пением хора и равномерными ударами кандалов.
Игру на гребешках ввели матросы с «Потемкина». У них во время этапа по Сибири был целый оркестр из своеобразных инструментов. Во время марша хор поет с закрытым ртом – получается нечто, замечательно похожее на стон: гребешки ехидно и насмешливо пищат, кандалы звенят холодным лязгом – картина, от которой мурашки бегают по спине. Марш этот – не для слабонервных, и на меня, слушавшего его в мрачной обстановке тобольской каторги, он произвел потрясающее впечатление. Трудно поверить, но один из надзирателей во время этого марша заплакал. «Под-кандальный марш» можно назвать гимном каторги.
Что меня приятно поразило во время нашего музыкального утра в тобольской каторге, помимо самих песен, это – исполнение.
Видно было, что хористы, обладающие к тому же хорошими голосами, пели с одушевлением, да и Мурайченко управлял хором с большим умением. И некоторые песни мне пришлось просить повторить, так как трудно было с одного раза верно записать их гармонию.
Чем дальше удаляешься к востоку, тем мотивы тюремных песен становятся более оригинальными, и в нерчинском и акатуевском округах есть уже песни, которые отдают якутскими и бурятскими мотивами, а к северу от Тобольска в мотивах этих уже звучит песня вотяков, заимствованная чуть ли не вполне.
Например, две песни: «Вслед за буйными ветрами» и «Ой, ты, тундра», слышанные мною от тобольских каторжан, я слышал потом в остяцкой юрте у остяка под фамилией «Телячья Нога».
Соприкосновение с инородцами отражается и на русских арестантских песнях, так что иной раз даже трудно установить тональность той или другой песни. Например, в песне: «На пути села родного» (тобольская каторга) запевало начинает песню с тональности ля бемоль мажор, хор подхватывает, и, к изумлению, вся песня кончается в си бемоль мажор. Запевало опять, каким-то чутьем, начинает второй куплет в ля бемоль мажор… Фокус, которого не проделает ни один оперный певец без посторонней помощи.
Гармонизация в русских арестантских песнях почти сплошь построена на церковный лад. Характерным признаком та-кой песни является пустая квинта, которой песня обычно кончается. Есть песни и юмористические, причем юмор хорошо передан и музыкой.
Очень интересный элемент я нашел в Нерчинске – это польский элемент. В 63-м году в Нерчинск было сослано около трех тысяч поляков, а между ними и вожди движения, как Видорт, Высоцкий, Бенчик и другие. Их, конечно, давно нет, но потомки их до сих пор около Нерчинска сохраняют обычаи, нравы, язык и религию предков. Песни их сохранились и поются нынешним поколением каторжников. Из этих песен записанная мною: «Кибель мой» является одною из выдающихся в моей коллекции.
Особенным родом людей в Сибири надо считать бродяг. От Челябинска до Владивостока вся Сибирь кишит ими. Типичный сибирский бродяга в большинстве случаев – каторжник и непременно уголовный, при этом обыкновенно из бессрочных, так как малосрочному каторжнику нет расчета бежать; а политический каторжник, если сбежит, то уж совсем сбежит и в Сибири, конечно, не останется.
Обыкновенно весной, когда выводят каторжников на вольные работы по исправлению дороги в тайге или в каменоломни, каторжник бежит. Летом, пока тепло, он скитается по Сибири. Днем он в тайге, ночью подходит к селениям за питанием; а осенью, когда наступают холода, он возвращается в каторгу, заявляет, что он беглый, получает определенное наказание и водворяется на каторге до будущей весны, а там опять бежит. Это есть, так сказать, формулярный список сибирских бродяг.
Бродяга – человек отчаянный, способный из-за нескольких копеек зарезать кого угодно; и несколько песен мне пришлось записывать в тайге не то карандашом, не то револьвером. Сибиряки, или, как их презрительно называют бродяги, «чалдоны», стараются быть с бродягами в хороших отношениях, так как бродяги иначе способны спалить селение, перерезать скот, убить, ограбить и т. д. Поэтому ночью выставляют в селениях на окнах изб молоко и хлеб для бродяг, а картофель и репу сеют в Сибири около большой дороги опять для того, чтобы бродяги могли пользоваться этим. Вообще, сибиряки относятся гуманно как к каторжникам, так и к бродягам и никогда не называют их ни каторжниками, ни бродягами, а всегда «несчастненькими».
Бродяги являются главными хранителями настоящих старинных песен, как, например, песни Ваньки Каина, Стеньки Разина, Кармелюка и др., т. е. песен, имеющих в этнографическом отношении наибольшую ценность.
Они почти всегда сопровождают свои песни игрою на свирелях, или – по-сибирски – «пищурках».
Во всех песнях бродяг проглядывает огромная чисто народная поэзия, а местами высокий лирический подъем. Этот элемент поэзии можно объяснить только постоянным соприкосновением бродяг с природой.
Есть еще одна странная черта у каторжан и бродяг, которую до меня заметили и другие: самые отъявленные головорезы и убийцы из них питают какую-то страсть к нежным песенкам и сентиментальным стихам, – это какая-то странная психологическая черта, трудно объяснимая.
Очень интересны песни сибирских инородцев; но они чрезвычайно трудны для записи, так как изобилуют четвертными тонами, а кроме того, происходит какое-то glissando в голосах, которое очень трудно записывать. Построены они часто на финских гаммах, но попадается масса песен, по-строенных на гаммах японских и китайских; последние – особенно у бурят («Молитва ламаитов», «Заклинание шаманов», а также «Песнь айноса»).
Не все то, что я привез из Сибири, представляет собою чистое золото, – есть и песок. Я постарался устроить промывку и включил в свою коллекцию только то, что мне кажется интересным. В этнографическом отношении не все песни представляют интерес; есть и песни бытовые, так сказать, новейшей формации; но ведь настоящее для чело-века не менее интересно, чем прошлое.
Инструментов, которыми инородцы сопровождают свои песни, как-то: киотанг, данхай, кобыза, бишкура, кантеле и др., я в Сибири добыть не мог, да и в России для них не нашлось бы исполнителей; их приходится заменять роялем, арфой или другими струнными инструментами.
Немало песен пришлось мне гармонизировать, а некоторым придать сопровождение; хоры à capella я оставил в полной неприкосновенности, и на концертах мы передаем их точно так, как я их слышал там.
К словам песен и к мелодическим рисункам я относился педантично точно и, записывая, ничего не изменял. Многие песни были записаны в нескольких вариантах; здесь напечатанные – наиболее распространенные из них, хотя и не самые совершенные.
Думаю, что эти песни еще лишний раз доказывают, что человеческая душа живуча и даже в негостеприимных тайгах и тундрах Сибири, в ужасных казематах каторги куда-то рвется и находит себе отражение хотя бы в этих песнях. Мне думается, что для нас, людей сытых, довольных и свободных, небесполезно знать эти песни – песни несчастных и отверженных [1]1
Более подробные сведения о «Песнях каторжан» читатель найдет в журнале «Русское богатство» (январь и февраль 1911 г.) среди моих очерков и рассказов о Сибири и каторге «В стране возмездия»).
[Закрыть].
В.Н. Гартевельд
I.Песни каторжан
№ 1.
«Ах ты доля»
(Тобольская каторга)
Ах ты доля, моя доля,
Доля-долюшка моя,
Ах зачем же, злая доля,
До Сибири довела?
Не за пьянство и буянство
И не за ночной разбой
Стороны родной лишился, —
За крестьянский мир честной!
Год в ту пору был голодный:
Стали подать собирать
И последнюю скотинку
За бесценок продавать.
Очутился я в Сибири,
В тесной шахте и сырой,
Здесь я встретился с друзьями.
Здравствуй, друг, и я с тобой!
Далеко село родное,
Но хотелось бы узнать,
Удалось ли односельцам
С шеи подати скачать?
№ 2.
«Посреди палат каменных»
(Акатуевская каторга)
Посреди палат каменных ты подай, подай весточку
В Москву каменну, белокаменну.
Ты воспой, воспой, жавороночек,
Про горькую да неволюшку!
Кабы весть мне подать
Да отцу рассказать
Про то, что со мною случилося
На чужой, на той сторонушке.
Я ведь не был вор, не был вор!
Да убивец не был никогда!
Но послали меня, добра молодца,
Попроведать каторги, распроклятой долюшки.
Позабыли меня, словно сгинул я…
Но ведь будет пора, и вернуся я
За беды и зло я вам отплачу,
Будет время! Я вернуся!
№ 3.
«Кибель мой»
(Нерчинские рудники)
(Польская, создана поляками, сосланными в Сибирь в 1863 г.)
В шахте там, в шахте там
Копошатся и умаются.
Тянем-ка и т. д.
Руда там, руда там
Разбивается, разлетается.
Тянем-ка и т. д.
Кибель мой, кибель мой
Поднимается, опускается.
Тянем-ка и т. д.
№ 4.
«Ах ты зимушка»
(Общая тюремная)
Ах ты зимушка, ты зима студеная!
Все поля кругом как снегом занесло!
Пенье птичек уж давно как замерло.
Ах ты зимушка, ты зима студеная!
В камере как холодно, в камере моей как холодно!
За решеткой средь каменных палат
Плохо греет мой дырявенький бушлат.
В камере как холодно, в камере как холодно!
Лето дивное, расчудесное;
Оживает все.
Вокруг все расцветет
И к свободе все зовет.
№ 5.
«С Иркутска ворочуся»
(Александровская каторга)
С Иркутска ворочуся
Счастливым может быть,
Быть может наживуся —
Счастливо будем жить.
Тюремные ворота
Для нас отворены,
Все тяжкие работы
На нас возложены.
Еще один годочек
В тюрьме побуду я,
А там, мой мил-цветочек,
Явлюся я, любя.
С густыми волосами,
С ногами без браслет
Явлюся я меж вами
С иголочки одет.
№ 6.
«Звезда, прости»
(Тобольская каторга)
Звезда, прости, пора мне спать,
Но жаль расстаться мне с тобою;
С тобою я привык мечтать, —
Ведь я живу одной мечтою.
А ты, прелестная звезда,
Порою ярко так сияешь,
И сердцу бедному тогда
О лучших днях напоминаешь.
Туда, где ярко светишь ты,
Стремятся все мои желанья,
Там сбудутся мои мечты; —
Звезда, прости и – до свиданья!..
№ 7.
Вопль узников [3]3
Точная орфография каторжника Тобольской каторги бывшего священника Мурайченко.
[Закрыть]
(Тобольская каторга)
Ой ты Боже милосердный,
Боже сильный и прещедрый,
Прославляем твою милость
Боже взглянь на нашу щирость.
Дай нам Боже, дай нам с неба,
Дай чего нам больше треба,
Дай нам мира и спокою…
Пид могучею рукою.
№ 8.
«Встану я чем свет»
(Нерчинские рудники)
Встану я, чем свет зарумянится,
Осеню крестом грудь широкую,
С киркой, с фонарем в шахту я спущусь
И пойду долбить руду-матушку!
Оживет тогда мать сыра земля,
Киркой глубоко взборожденная,
Стонет мать земля, точно ранена,
Под ударами стонет мать земля!
Силушка моя богатырская
Держится еще, но надолго ли?
Да и мать-земля притомилася,
С горки да крутой покатилася.
Ломит грудь мою, тяжко мне вздохнуть,
Ночью или днем все темно кругом.
Мнится мне порой, будто помер я,
Будто я давно уж похоронен!
№ 9.
«Зачем я, мальчик, уродился»
(Тобольская – тюремная)
В Сибирь жестокую далеко
Судом я в ссылку осужден,
Где монумент за покоренье
В честь Ермака сооружен.
Придет цирюльник с вострой бритвой,
Обреет правый мой висок,
И буду вид иметь ужасный
От головы до самых ног.
Пройдет весна – настанет лето,
В садах цветочки расцветут,
А мне несчастному за это
Железом ноги закуют.
Дойду до русской я границы,
Урядник спросит: «Чей такой?»
Я назову себя бродягой,
Не помня родины своей!
№ 10.
«В шахте батюшку убило»
(Нерчинские рудники)
(Женская)
В шахте батюшку убило,
Друга порох разорвал,
И осталась я без мила,
Как былинка без воды.
Штегер три рубля дарил мне,
Я с презреньем не взяла,
Мово Ваничку я помню.
Осталась ему верна.
Как я долго ни грустила,
Все же Ваню позабыла,
Пришел Гриша молодой,
Полюбился мне душой.
С ним частенько я целуюсь,
Сладки речи говорю…
№ 11.
Кандальный марш
(Тобольская каторга)
(Поется хором, с равномерными ударами кандалов.
Мелодия частью играется на гребенках)
В ночи шпаната [6]6
Шпаната – младшие члены каторги.
[Закрыть]и кобылка [7]7
Кобылка – вся каторга.
[Закрыть],
Духи [8]8
Духи – конвой и вообще всякое начальство.
[Закрыть]за нами по пятам.
Ночью этап, а там бутылку,
Может, Иван [9]9
Иван – старший в камере или в этапе из бывалых каторжан.
[Закрыть]добудет нам.
№ 12.
Говорила сыну мать
(Тобольская)
Вспомню, вспомню, вспомню я,
Как меня мать любила
И не раз да и не два
Она мне говорила:
Эх, мой миленький сынок,
Не водись с ворами,
В каторгу-Сибирь пойдешь,
Скуют кандалами.
Котелки с собой возьмешь,
Конвой пойдет за вами,
Подкандальный марш споешь
С горькими слезами.
Вспомнишь ты старушку мать,
И родного брата,
Не утерпит ретивое,
Ты убьешь солдата.
Прослывешь бродягой ты,
Будешь всех бояться,
Ночью по полю ходить,
Днем в лесу скитаться.
№ 13.
«Вечерком красна девица»
(Акатуевская каторга)
(Несмотря на слащаво-сентиментальные слова, эта песня
особенно любима сибирскими каторжанами)
Вечерком красна девица
На прудок со стадом шла,
Черноброва, круглолица,
Так домой гусей гнала:
Мне одной любви довольно,
Чтобы век счастливой быть,
Но сердечку очень больно
Поневоле в свете жить.
Припев: Тяга, тяга и т. д.
Вместо старого, седого
Буду милого любить.
Ведь сердечку очень больно
Через злато слезы лить!
Припев: Тяга, тяга и т. д.
№ 14.
Казачество в турецкой неволи [11]11
Точная орфография каторжанина Тобольской каторги (бывшего священника) Мурайченко.
[Закрыть]
(Тобольская каторга)
Ревут стонут горы хвили
В синесиньким мори.
Плачуть тужуть казаченьки,
В турецкой ниволи.
Вот два роки у кайданах,
Терпим тяжки муки,
За що Боже милосердный
Нам послал ци муки.
Спидбуркалы янычары
Орла за Украины,
Спидбуркалы тай вкинули
Живым в домовину.
Гей вы хлопцы запорожцы
Сыни славной воли,
Чем нейдете вызволяты
Нас с тяжкой ныволи?
№ 15.
«Как настанет весна»
(Тюремная)
Как настанет весна, я окончу свой срок,
Из тюрьмы я на волю пойду.
По лесам и лугам я бродяжить пойду, —
Как настанет весна, я пойду.
Беспредельный простор – мой зеленый шатер,
День деньской Божьи пташки поют,
И вдали от тюрьмы кедры там в вышине
Свой привет тихо-тихо мне шлют…
Все же это не те мне родные места,
Все же это мне край чужой.
Как настанет весна, я окончу свой срок,
Из тюрьмы я на волю пойду.
По лесам и лугам я бродяжить пойду
До родного села я дойду!
№ 16.
«Там, где бьется Каспийское море»
(Тобольская каторга)
Там, где бьется Каспийское море
О подножие каменных гор,
Эту песню про узника горя
Написал Циклаури Егор.
Пятый год за решеткой томлюся,
Пятый год я в тюрьме уж сижу.
Скоро я из тюрьмы удалюся
И людям о тюрьме расскажу.
Так, свалявшись на голые нары,
Я пред сном про себя размышлял
В каземате далеком, в Петровске,
Где свой срок я тогда отбывал.
В эту ночь будто сон мне приснился:
Из тюрьмы я на волю пошел,
И на радостях пьяный напился
И товарища где-то нашел.
№ 17.
«Прощай, Киев, до свиданья»
(Тобольск)
Прощай, Киев, до свиданья,
Прощай, Киевска тюрьма!
Скоро, скоро глаз увидит
Все сибирские края.
Скоро, скоро с пересылкой
Проведет тебя конвой,
На ноги дадут браслеты,
Сбреют волос твой густой.
За Сибирью солнце всходит,
А в Сибири – никогда.
И в Сибири – те же люди,
Все старинные друзья!
№ 18.
«Не рябинушка со березанкой»
(Тюремная)
Не рябинушка со березанкой
Совивается,
И не травушка со травушкой
Соплетается.
Как не мы ли, добрые молодцы,
Совыкалися,
Как леса ли, вы лесочки,
Леса наши теплые!
Вы кусты ли, наши кусточки,
Кусты наши великие!
Вы станы ли наши крепкие,
Станы наши теплые
Вы друзья ли бродяженки,
Братцы-товарищи!
Да еще ли вы, лесочки,
Все повырубленные!
Все кусты ли, наши кусточки,
Все поломанные!
Вы станы наши крепкие,
Все разоренные!
Вы друзья ли, бродяженки,
Все ли вы посажены!
Лишь остался один
Стенька Разин сын.
Резвы ноженки в кандалах заклепаны;
У ворот то стоят все солдатушки;
Никуда-то нам, добрым молодцам,
Ни ходу, ни выходу из крепкой тюрьмы.
Ты возмой, возмой, туча грозная,
Да разбей-ка, разбей земляны тюрьмы!
№ 19.
Палач (Колыбельная)
(Акатуевская каторга)
Спи, бедняга, спи, родной,
Скоро придут за тобой…
Скоро ноченька пройдет,
Скоро солнышко взойдет…
Утром рано крикнет грач
И подымется палач;
Он в тюрьму к тебе придет
И с конвоем поведет.
Там в лесочке ель стоит,
И на нем петля висит…
А на ели кричит грач,
И подымется палач.
Плата уж ему дана,
А веревка так крепка…
В страхе старый ель дрожит,
А вдали-то гром гремит.
Встань, бедняга, встань, родной,
Скоро придут за тобой…
Слышишь, вот кричит уж грач,
В двери уж стучит палач.
№ 20.
«Из-за лесу, лесу темного»
(Зарентуйская каторга)
Из-за лесу, лесу темного,
Из-за гор-то, гор высокиих,
Выплывает лодка легкая,
Ничем лодка не украшена,
Молодцами изусажена;
Посеред шатер стоит,
Под шатром-то золота казна;
Караулит тут красна девица,
Девка плачет, как река льется;
У ней слезы, как волны бьются.
Атаман девку уговаривает:
«Не плачь, девка, красна-девица!»
«Как мне, девице, не плакати?
Атаману быть убитому!
А мне, девушке, тюрьма долгая,
Поселение далекое:
В чужедальнюю сторонушку,
Что в Сибирь-то некрещеную!»
№ 21.
«В шахте молотки стучат»
(Нерчинские рудники)
В шахте молотки стучат,
Фонари едва горят,
Мина зажигается,
Люди разбегаются.
Тяжко, братцы, вековать в труде.
Некуда укрыться нам в беде.
Все одно, все одно!
Молотками постучать,
Света Божья не видать.
Под землею холодно,
Под землею и темно.
Ноженьки мои болять
И трудненько мне дышать.
День ли, или ночь – нам все одно,
Под землею завсегда темно.
Все одно, все одно!
Молотками постучать,
Света Божья не видать.
Колокол как зазвонит,
Всяк подняться вверх спешит,
Смена новая придет
И работать вновь начнет.
Солнышка почти нам не видать,
Время нет, чтоб милую ласкать!
Все одно, все одно!
Молотками постучать,
Света Божья не видать.
№ 22.
«Ни в Москве, ни за Москвой»
(Тюремная)
Ни в Москве, ни за Москвой,
Меж Бутырской и Тверской,
Там стоят четыре башни,
А в средине дом большой,
Где крест-накрест коридоры,
И народ сидит – все воры.
Каркал ворон на березе,
Каркал черный не к добру:
«Пропадешь, как пес, мальчишка,
Здесь в проклятой стороне.
Прежде жил ты, веселился,
Как имел свой копитал [12]12
По-арестантски, от слова – копить.
[Закрыть],
С красной девицей водился,
Копитал свой промотал.
Копиталу не хватало,
Во неволи жить пришлось;
В белокаменный острог
Посадили на неделю.
А сидим мы круглый год,
За тремя мы за стенами,
Не видали светлый день.
Бог-Творец один здесь с нами;
Часто звезды нам сияли;
Мы и тут не пропадем!
Часто звезды потухали,
Барабан зорю пробил,
Клюшник двери отпирает
Всех на имя нас зовет:
«Одевайтесь, ребятишки,
В свои серы чапаны!»
Взяли сумки, подхватили
И в поход ушли-пошли.
У родных сердца забьются,
Слезно плакали об нас.
Отправляли нас в Сибири,
Не спрося об этом нас.
№ 23.
«Когда-то было»
(Зерентуйская каторга)
Когда-то было ясну соколу пора-времячко,
Что летал ясен сокол по поднебесью;
Убивал ясен сокол гусей-лебедей,
Убивал ясен сокол серых уточек.
Да когда-то было добру молодцу времячко,
Что ходил-гулял добрый молодец на волюшке,
А теперь добру молодцу ходу-выходу нет.
Сидит добрый молодец во горестях
У ворогов злых в земляной тюрьме.
Он не год сидит и не два года,
А сидит он не мало как тридцать лет.
Поседела головушка у добра молодца,
Поседела бородушка у добра молодца,
А все ждет-то он выкупу-выручки.
Да далече родимая сторонушка,
Не видать ему вольную волюшку.
№ 24.
«Седина-ль моя сединушка»
(Акатуевская каторга)
Седина-ль моя сединушка!
Ты почто рано так появилася
В кудри черны мои вселилася?
Эх ты, молодость, моя молодость!
Прогулял я тебя, да все без толку.
Я не чаял тебя так измыкати.
Ах, измыкал я свою молодость
Не как люди живут, не в богачестве,
А в проклятом одиночестве.
Изошел-то я, добрый молодец,
С устья до вершинушки
Всю сибирскую сторонушку:
Не нашел я здесь, добрый молодец,
Ни батюшки, ни матушки.
Ни братцев-то – ясных соколов
Ни сестриц-то – белых лебедушек;
Вместо них нашел, добрый молодец,
Погоняночку [13]13
Погоняночка – каторга.
[Закрыть]– красну-девицу.
№ 25.
«Из Кремля, Кремля»
(Карийская каторга)
(Приписывается, согласно преданию, Ваньке Каину)
Из Кремля, Кремля, крепка города,
От дворца, дворца белокамена,
Что до самой ли красной площади
Пролегала широкая дороженька.
Что по той ли по дороженьке
Как ведут казнить добра молодца,
Добра молодца, большого боярина,
Самого атамана стрелецкого.
За удалый разбой волокут его.
И идет ли молодец, не спотыкается,
Быстро на людей озирается,
Да и тут не покоряется.
Перед всех идет старшой палач,
В руках несет остер топор,
А за ним идут отец и мать,
Идет рядышком молода жена.
Они плачут, что река льется,
Возрыдают, как ручьи шумят,
Со слезами тут выговаривают:
«Ты дитя наше милое,
Покорись ты ради нас,
Принеси ты повинную,
И пожалуют тебя
Оставить буйну голову на могучих плечах!»
Каменеет сердце молодецкое,
Он противится, он упрямствует,
Отца, матери не слушается,
Над женой молодой не сжалится.
Привели его на площадь красную,
Отрубили буйну голову,
Что по самы могучи плеча.
№ 26.
Пiсьня Кармелюка
(Кармелюк – знаменитый малороссийский разбойник)
(Нерчинск)
Повернувся я з Сiбiру,
Нема мiнi доли,
А здаеться не в кайданах,
Еднак же в неволi.
Слiдять мене в день i в ночi
На всяку годину:
Иiде мiнi подiтися,
Я од журбичину.
Маю жiнку, маю дiти,
Хоч я их не бачу,
Як згадаю про iх муку,
То гiрко заплачу.
Зiбрав жвавих собi хлопцiв,
I що мiнi з того?
Засiдаю при дорозi,
Жду подорожнього.
Чи хто iде, чи хто iде,
Часто дурно ждати,
А так треба в лiси жити,
Бо не маю хати.
3 багатого часом вiзму
I убогому даю:
I так грошi подiливши,
Я грiха не маю.
Зовут мене розбiйником,
Кажут, розбиваю.
Та я ж нiкого не забив,
Бо сам душу маю!
Асесори, справники
Все мене ганяют.
Бiльш вони людей забили,
Чi я грошей маю!
Пiшов би я в мiсто, в село,
Всюди мене знают.
Я би тiльки показався,
То зараз пiймают!
А як треба стерегится,
Треба в лiсi жити;
Хоч здаеться свiт великий
Нидеся подiти!
