Текст книги "Александра Федоровна"

Автор книги: В. Канторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Александра Федоровна восхваляла войну, боялась ее продолжения и внушала самодержцу необходимость положить предел кровопролитию. Она призывала победу для русского оружия и в то же время заботилась о торжестве германского имени. Она, не запинаясь, говорила – «наши собственные славянские натуры» и, несомненно, преклонялась пред величием немецкого духа... Эти противоречия в ней уживались «и не влекли за собой трагического разрыва или рокового раздвоения личности. Объясняется это тем, что Противоречия-то были кажущимися. Ее подлинная правда была, конечно, не там, где она афишировала' свою приверженность к русскому солдату или к славянской идее. Хотя надо сказать, что в своих идеологических построениях она часто доходила до такого пафоса, который, на первый взгляд, столетними корнями был связан с исторической миссией самодержавия в истолковании официальных апологетов.

«Бог да благословит и объединит в глубоком историческом и религиозном смысле слова эти славянские (Страны с их старой Матерью-Рос-сией», – пишет она выспренним слогом царю. Письмо, если отбросить обычные лирические излияния и форму любовного обращения «милушка, ручки, шейка и т. п.», – подходит скорее на декларацию, на манифест панславизма.

«Теперь мы достаточно сильны, чтобы их удержать за соббй, прежде мы не могли это сделать, – тем не менее мы должны „внутри" стать еще сильнее... чтобы управлять крепче и с большим авторитетом. Как будет радоваться император Николай I. Он видит, как его правнук вновь завоевывает эти провинции далекого прошлого и видит мщение за предательство Австрии по отношению к нему

Во всей системе приспособления к ‘власти, которая почти заменила ее сущность и создала какой-то новый, показной, вариант личности, эта лжё-идеология имела законное право на существование. Но, конечно, в глубокую ошибку впал бы тот, кто видимость принял ‘бы за подлинник.

В этом смысле личность Александры Федоровны представляет сложное явление. Средний, в сущности, человек, с психическим изъяном и многими недостатками, она не укладывалась в обычные рамки. В ее нравственной неустойчивости было какое-то постоянство, в ее слабости душевной скрывалась сила. Каждая черта ее характера в отдельности не может быть понята без сопоставления с другими. Весь её образ целиком отразил быт и колорит умирающей династии, он насквозь пропитан был предрассудками и суеверием придворного уклада. Ее трагедия одиночества была трагедией опустошенного самодержавия. Она порвала последние нити, которые связывали царизм с какой-нибудь социальной или идеологической средой. От власти осталось одно голое устрашение, от религии – только пустое суеверие. Диву даешься, с каким увлечением Александра Федоровна, воспитанная в строгости англиканской церкви, восприняла обрядовую сторону православия. Можно подумать, что с молоком матери перешли к ней эти традиции. Здесь сказались степень ее восприимчивости, предел приспособления и растлевающее влияние среды. Икона превратилась в амулет; она раздает образки направо и налево и серьезно считается с чудодейственной их силой. Молитва приобретает характер заклинания; она заставляла наследника меха,-нически повторять каждый день положенное число текстов. Нарушение этого правила предвещало несчастье. Открытие мощей очередного «праведника», вымысел распутинского ставленника Варнавы о появлении креста на небе, благоприятное предзнаменование, чудесный крест и сотни других призраков суеверия – вот что составляло суррогат религии, выхолощенной, растленной так же, как и самодержавие. Гессенская принцесса на русском' троне усвоила полностью пустую, мертвую форму православия, эту официальную смесь благочиния и ханжества. Она прониклась непримиримостью церковной, которая выполняла реакционную политику самодержавия. «Полякам нельзя доверять ... Католики должны нас ненавидеть ...», – внушала она «православнейшему государю». Церковь была для нее одним из департаментов управления, разновидностью верховной власти царя. «Ты глава и покровитель церкви», – неустанно повторяла она Николаю II. Болезнь церкви, как и острый недуг всего общественного строя, – все это слишком большие проблемы для ее ограниченного кругозора. И если церковь нуждается в оздоровлении, то разве только потому, что между ней. и царем стоят непослушные своевольные слуги царевы – в клобуках или шитых золотом мундирах.

с

Александру Федоровну надо поставить в центре русского самодержавия XX века, и тогда образ ее, освещенный с разных сторон, становится понятным. Русский двор в эпоху предреволюционную, русский царь – последний из династии Романовых – вполне оправдывают появление такой именно царицы, как Александра Федоровна. Индивидуальными ее особенностями, быть-может, объясняется степень ее влияния, та напористость, с которой она его проводила. Но общий тон поведения, даже уклоны психической и нравственной жизни царицы были предрешены ... Или е е должна была извергнуть среда, ближайшая к судьбам самодержавия, или она должна была овладеть средой. Но для того, чтобы овладеть этой средой, нужно было самой стать средоточием и воплощением умирающего режима. Александра Федоровна выполнила это предначертание истории

VII.

^ Глубокая пропасть отделяла царский двор от всей России. В условиях правовых, когда правительство-подконтрольно общественному мнению и представительству, это не имело бы рокового значения. Но фактически нити управления завязывались в Царском Селе, а страна была распростерта под пятой самовластия. Зияющее противоречие между ростом общественного сознания и архаическим способом осуществления верховной власти усиливалось с каждым днем. Оппозиционная волна вздымалась все выше и выше, захлестывая новые слои .населения. Теснее замыкалась дворцовая клика, и последняя связь с Россией казалась нарушенной. Авторитет самодержца выцветал. Идейные сторонники неограниченной монархии таяли от малейшего соприкосновения с дворцовой жизнью. Честных и убежденных людей отталкивала растленная среда придворных льстецов, для которых существовал только своекорыстный интерес, и не было заботы о судьбе России.

Круг приближенных состоял из тупых, невежественных последышей дворянских родов, лакеев аристократии, потерявших свободу мнений и убеждений и традиционные представления о сословной чести и достоинстве. Все эти "Воейковы, Ниловы, Мосоловы, Апраксины, Федосеевы, Волковы – бесцветные, бездарные холопы – стояли у входов и выходов царского дворца и охраняли «незыблемость» самодержавной власти. Эту почетную обязанность делила с ними другая группа– Фридериксое, Бенкендорфов, Корфов, Гроттенов, Гринвальдов – напыщенных, самодовольных немцев, которые пустили прочные корни при русском дворе и создали своеобразный колорит закулисного влияния. Глубокое презрение к русскому народу роднило всю эту высокопоставленную че-._ лядь. Многие из них не знали прошлого России, пребывали в каком-то тупом неведении о нуждах настоящего и равнодушно относились к будущему. Консерватизм мысли означал для большинства просто– умственный застой и неподвижность. Для этой породы людей самодержавие потеряло смысл политической системы, ибо их кру-

гозор бессилен был 'подняться до идей обобщающих. Жизнь протекала от одного эпизода к другому, от назначения к смещению по лестнице чинов и отличий. Иногда чреда событий прерывалась потрясением, бунтом, революционной вспышкой или покушением террористов. Эти зловещие симптомы пугали, даже устрашали, но никогда не внушали глубокого интереса и не при* влекали к себе серьезного вниманий. Все сводилось в конечном счете к надеждам на нового энергичного администратора или искусного охранника. Правительство в техническом смысле слова пополнялось иногда, элементами со стороны. Но круг их самостоятельности был всегда ограничен. Они должны были так или иначе определить себя в отношении придворной правящей клики. Независимость влекла за собой быструю опалу. Большинство избирало линию наименьшего сопротивления и угодничало вслепую. Так растлевающая связь включала в одну цепь и царедворца и бюрократа...

Опустошенную идейно, обезличенную придворную среду разъедала интрига. К этому средству прибегали все – и сильные и слабые. Доверия друг к другу питали мало, уважения—еще меньше. Интрига была оружием самозащиты и нападение Время от времени, благодаря стечению обстоятельств, укреплялось чье-нибудь индивидуальное влияние. Но интрига сваливала любой авторитет. Так сыграл свою придворную роль Витте в первой половине царствования Николая II, так печально закатилась звезда Столыпина, который одно время был всесильным министром, а накануне

своей смерти ждал с минуты на минуту опалы. Ин* трига не щадила и великокняжеской семьи. Многие из князей были взяты под подозрение и не имели открытого доступа ко двору» Фронда князей продолжалась в течение всего царствования Николая II. В 1911 году шла речь прямо о раскрепощении родственников царя. В последние годы распутинского влияния недовольство их приняло открытый характер, пока не грянули, выстрелы в особняке Юсуповых. Во всех углах царскосельского дворца плелась тогда интрига, а князья даже замыслили что-то вроде бойкота царя, чтобы таким способом подчеркнуть свой протест против ссылки Дмитрия Павловича.

Умением разгадывать тайные^нити интриги, зна¥1> ее источники и направление объясняется придворный успех некоторых бюрократов, которые кроме этой способности не обладали ничем. Они до тонкости изучали манеру обращения каждого царедворца, знали все слабости и увлечения любого из них, умели ладить, а при случае приладиться, искусно лавировали между самомнением, эгоизмом, глупостью окружающих, никого не за. девали, и потому, когда перебирались кандидатуры на ответственные посты, они оказывались ^сегда в числе первых. К типу таких людей относился, например, Горемыкин, одряхлевший на высших ступенях бюрократической лестницы рамоли, но общепризнанный интриговед. Горемыкин был не один: он замыкал плеяду ему равных.

Николай II был притягательным центром для дворцовой интриги. Своей двуличной, многоличной 'ПОЛИТИКОЙ, обманчивой СКЛОННОСТЬЮ К КОМ-промиосу, который, однако, всегда отменялся с упрямой настойчивостью, своим непрямым взглядом и не простым отношением к людям он поощрял и закреплял именно этот стиль придворной жизни. Всякий царь заслуживает своих приближенных. Николай II не умел искать и не умел находить нужных людей. Да если бы такие нашлись,-то чем'мог бы он вдохновить глубоко-преданных сторонников самодержавия? Открытая политическая арена еще^Лмогла бы выдвинуть государственных деятелей, помимо индивидуального влияния царя. Но в атмосфере «личного режима» личность самодержца имела решающее значение для тех, по крайней мере, кто в ней непосредственно черпал пафос и творческие силы. Николай II был в этом отношении совершенно бесадо-ден. Он ^продолжал олицетворять самодержавную власть, но не мог скрыть ее социальной и политической наготы. В короне давно уже не-хватало драгоценных камней. Кого мог пленять фальшивый блеск стекляшек? Не было такой нравственной, религиозной, политической идеи, которая создает силу сопротивления, сознание правоты. Благодаря этому, всякий проступок режима выростал в преступление, всякое преступление грозило гибелью ...

В такой опустошенной среде протекала придворная жизнь. В ней были черты поразительного сходства с тем периодом московской истории, ког’да кончалась династия царей и Россия вступала в полосу смутного времени. И тогда в московском дворце, по свидетельству историка, сосредоточились элементы нравственного растления, и тогда идея самовластного царя стала, разменной монетой в игре людей, которые прибегали к силе тайных козней и интриг, силе предательства, доноса, клеветы, всякого коварства, всякого «потаенного лиха». В сумеречной обстановке царскосельского дворца, куда не проникало живое, правдивое человеческое слово, так же свирепство-ват суеверный страх и бойзнь «порчи», как– в хоромах московского самодержца. Если тогда прибегали к ворожбе, к приворотному зелью, к ведовству и колдовству для того, чтобы отвратить гибель или «извести» врага, то и во дворце Николая II нравы немногим разнились. Длиннополый охабень или золотом шитый мундир одинаково прикрывали низость и своекорыстие царедворцев. Самовластие не могло существовать' иначе, как окружая себя болезненной подозрительностью. В сущности, каждый приближенный таил в себе опасность, раз не существовало идейной связи, раз общий интерес не господствовал над личным. «Несмотря на свою великую власть и грозное свое могущество, грозное могущество даже' одного своего слова, несмотря на эту .непомерную силу сильного, московский государь чувствовал, что он не имеет силы, чувствовал, что он находится в постоянной самой тесной и тяжелой осаде».

Эти слова историка целиком могут быть отнесены и к быту умиравшей династии Романовых.

В такой обстановке Александра Федоровна должна была найти себе место. Ее появление на русском горизонте вызвало у некоторых надежду, у других смущение и даже тревогу. Круги либеральные, свободомыслящие связывали с именем немецкой принцессы, получившей английское воспитание, смутные чаяния конституционной реформы; придворное общество с опаской встретило чужеродный элемент и начало по обычаю плести интригу. Личность, – пусть это будет царица, посколькуЧша входила, как составная часть, в придворный быт, – была неразрывно связана с понятием о самовластии. В 'этом еще раз сказывалась черта сходства с московским, допетровским обществом. Гессенская принцесса сразу усвоила этот принцип окружающей среды и превратила его в средство самозащиты. Либералов она скоро разочаровала, против интриганов решила использовать силу самодержавного царя. Но последствия этой дворцовой «осады» она не переставала испытывать. Боязнь «порчи» не покидала ее ни на одну минуту. О том, что нельзя верить никому из приближенных – эту истину она восприняла мгновенно. Не даром ее пленяла впоследствии утопическая идеология непосредственной связи царя с армией и народом, минуя коварство придворной знати и вражду чиновной интеллигенции. В сущности, у нее не было иного выбора. Замкнуться в узких рамках семейной жизни она не могла по природе своей. Помимо всего, зловещий знак наследственности закрывал для нее и этот исход. Царица бесплодная или с опороченным потомством не выполняла, по старорусским понятиям, своего основного назначения. Дворцовая интрига ее «изводила», и для такой неудачницы оставался двоякий удел: смерть или заточение в монастыре. Быть-может, жизнь не привела бы Александру Федоровну к таким послец-ствиям, но положение, несомненно, создалось бы для нее безысходное, если бы она сама со всей настойчивостью и (прямолинейностью не овладела обстоятельствами и не сумела приковать свою судьбу к судьбе царя. Особенности ее душевного склада, свойства характера и направление воли помогли ей осуществить план самозащиты, они же ускорили и зловещйй конец/ И немудрено, если царица в среде всеобщей скудости, умственного и духовного вырождения быстро снизилась к уровню людей «припадочных», людей того круга, который один только был ей предназначен, и дала волю суеверию в поисках помощи извне. Не малую роль, сыграл зловещий свиток событий, которым ознаменовано было царствование Николая II. "Царь, окружающие его советчики бессильны были разорвать кольцо несчастий, сковавшее Россию. Они даже постичь не могли известной закономерности всех бедствий. От природы предрасположенная к мрачным заключениям, с душой, перегруженной тревогой и сомнениями, Александра Федоровна чуть ли не с первого дня своего появления в России увидала карающую десницу судьбы, которая непримиримо преследует династию, требует искупительных жертв и бьет, бьет без конца...

1896 год ... Коронование в Москве .. Страшная катастрофа на Ходынском поле, положившая начало всем испытаниям и бедствиям. Голодный 1898 год, судороги человеческого страдания, о которых доходили сведения даже до двора. Неуло'-вимЫй призрак революции, бомбы и выстрелы, истребление наиболее преданных и надежных охранителей власти, полоса крестьянских волнений в Полтавской, Харьковской, Курской губерниях; восстание матросов в Свеаборге и Кронштадте, бунт матросов Черноморского флота, восстания в войсках и, наконец, несчастная, позорная война с Японией. Весь этот мартиролог был лишь вступлением к подлинному потрясению основ самодержавия – к революции 1905 года, когда пред лицом царицы пронесся мстительный ураган народного возмущения и доходил совсем близко глухой рокот восставшей улицы ... 1905 год оставил глубокий след. Александровский дворец стал походить все более на осажденную крепость.

Годы реакции и торжества столыпинской диктатуры не могли внести успокоения. Слишком свежо было «предание», да и Государственная Дума, этот символ компромисса, который вынуждена была допустить самодержавная власть, колол глаза, как живой укор. «Усмирение» куплено было дорогой ценой, но власть скользила все время по острию ножа и теряла равновесие от любого толчка. Социальная основа самодержавия суживалась и, наконец, совершенно исчезла. Личное ’влияние, личный авторитет получили широкий доступ ко двору. Потерян был тот нравственный и политический критерий, который помог бы оценивать людей, прёдотвращать безрассудство и падение власти. Тогда-то вмешательство царицы в. дела государственные становится все очевиднее. Во время войны с Германией оно приняло форму исключительную. Всякое решение, в конечном итоге, должно было получить одобрение Александры Федоровны. Она невидимо присутствовала на заседаниях совета министров, решала военные, стратегические задачи, смещала чиновников, диктовала программу власти верховной и подчиненной. Она разочаровалась, на жестоком двадцатилетием опыте убедившись в бесплодности всех попыток так называемых государственных деятелей водворить мир и спокойствие в стране и дать надежную опору для династии, а главное, она не доверяла этим придворным льстецам «мужам совета» и своекорыстным интриганам. Длинная чреда бедствий, мрачная хронология царствования Николая II цодтолкнули царицу к той грани суеверия, к которай и без того влекла ее «неведомая сила» души. История обрубила все ветви самодержавия, и сухим голым стволом, засохшим от корней до вершины, пугало оно современников. А рядом с ним иноземная царица, такая же неподвижная и «бесплодная», думала воскресить этот политический труп при помощи чудес и заклинаний.

И невольно вспоминается далекое прошлое у истоков самодержавия. Известно, что при великом князе Иване Васильевиче его супруга, гречанка Софья, прибегала к ворожбе. К Софье Палеолог – женщине, по тому времени, передовой – приходили «бабы с зельем».

К Александре Фед. – женщине, не столь передовой, приходил тобольский мужик Распутин ...

VIII.

Появление Распутина, роль, которую он сыграл в. последние годы династий Романовых, не раз будет привлекать внимание историка и бытоописателя. Конечно, центр интереса не в самой личности этого хитрого полугипнотизера, полурели-гиозного изувера, который так заманчиво рисовал сладость искупления для порочных и божественным именем освящал простое распутство. Его религиозно-мистическое учение удивительно легко и приятно воспринималось «высшим обществом». Чтобы приобщиться к благодати и сохранить надежду на спасение, не только не требовалось достичь совершенства и гнать соблазн, а, наоборот, достаточно было продолжать без зазрения и дальше ту же растленную жизнь и уже в полном сознании своей правоты публично щеголять своим пороком, заражать им других и сваливать всех в одну ''общую"^-кучу греха. Распутин был нужен, и если не он, то кто-нибудь другой, подобный. Нс даром Хвостов, срывая свою злобу на Распутине, называл какого-то монаха Олега, Мардария и пра-чиХ проходимцев, которые ждали случая, когда «судьба Гришки будет решена», чтобы занять при дворе свободное место провидца и утолителя греховной плоти.

Распутин – эпизод, распутинство—явление органическое. Восприимчивость к «распутинству» была отличительной чертой эпохи Николая И. Об этом говорят современники в своих «воспоминаниях», об этом пишут послы в своих донесениях иностранным, правительствам. «Распутинство» – бездна, куда история бросила осужденный режим, бездна суеверия, предрассудков, пошлости и бесчестия. «Распутинство» – прогрессивный паралич привилегированного общества,' порождение умственной пустоты и разврата духовного, катастрофа воли, падение творчества, зловещий признак вырождения. «Распутинство» неудержимо распространялось по всему организму самодержавия. Не нашлось ни одного здорового места, которое оказало бы сопротивление его разрушительному влиянию. Из светских салонов этот яд перекинулся в министерские кабинеты, из монастырского подворья во дворец царя. Везде находились последователи и сподвижники, восприемники, созревшие к падению. Дельцы и карьеристы, кликуши и изуверы, люди, испытывавшие животный страх пред смертью, с отяжелевшей от преступления совестью и просто без совести, люди пресыщенные и ненасытные – все соединились в одном общем падении и составляли мрачный легион победоносного «распутинства». Оставалось ему перешагнуть Через последнюю ступень на Пути к триумфу – бросить к ногам своим царей. На пороге царскосельского дворца стояла Александра Федоровна, которая, быть-может, ждала его с большим нетерпением, чем кто-либо, иной.

Кто первый оказал эту помощь царице, трудно установить. Во всяком случае известно, что епископ-Феофан, бывший духовником императорской семьи, аттестовал Распутина, как человека, на котором, несомненно, почиет «благодать божия». Вырубова уже была тогда в орбите распутинского влияния и, вероятно, играла главную роль в популяризации старца. Он проник во дворец не тайком, не крадучись, а державно распахнув двери, окруженный ореолом своей магической силы, как законный распорядитель царской судьбы ...

Конечно, существовало много рассказов о том, как чудесно предуказывает он пути, божественного промысла. В успехе всякого самозванства решающее значение всегда имеет легковерие и подготовленность общественного мнения той среды, которая выдвигает самозванца, выдвигает потому, что на нем сосредоточивает все свои чаяния и упования. Легендарность Распутина питалась теми же объективными условиями, ибо и в его истории есть черты сходства с самозванством. Много раз предпринимали обследование его круга деятельности. К этому прибегали те, кто не подпал сразу под влияние «старца» или даже дерзал устранить его за пределы дворца. Столыпин поручил особому чиновнику составить беспристрастное описание жизни и подвигов Распутина, с целью вывести на чистую воду темные проделки временщика. Коковцов прибегал к тому же приему. И тот и другой оказались? бессильными разорвать пелену суеверия и страха. Падение Столыпина предупредила пуля Богрова. Коковцов рпал в немилость только потому, что не угодил Григорию Ефимовичу

Распутину верили, хотели верить . Два-три случая его целительного -воздействия превратили веру в столп незыблемый. Стоило наследнику в Спале смертельно заболеть от ушиба, а Распутину удачно предсказать его выздоровление, чтобы авторитет тобольского мужика стал несокрушимым. Отныне для царицы существует один путь предопределения, одна истина, одна правда на земле – воля и совет «старца», И не было такого угла в ее душе, куда она не позволила бы проникнуть нескромному взгляду этого «святого* проходимца. Быть-может, единственный человек, с которым она допустила бы откровенность до конца, был Распутин. Надо отдать справедливость ему – он не злоупотреблял силой своего влияния в отношении царицы. .Инстинкт, здравый смысл, проницательность подсказывали ему самоограничение. Физической связи с Александрой Федоровной, что было обычным приемом распутинской благодати, не существовало. Эту версию, облизываясь, раз-жедывала уличная молва и бульварная печать. Ее следует бросить. Но если связи не было, то лишь потому, что этого не захотел Распутин, убоялся своей собственной дерзости, дрогнул пред последним пределом ...

Александра Федоровна готова была какбй-угодно йеной приобрести расположение «друга». Ведь это sBhoсило успокоение и уверенность, упрощало всю систему жизнйг, власти и управления, создавало какие-то основы, более прочные, чем случайные человеческие отношения. Привходящий элемент религиозно-мистического искания Придавал этой связи характер возвышенный, оставляя незамеченными все черты грубой лжи, дешевого обмана и всей омерзительной наготы распутинского «действа». Наоборот, необычность, своеобразная экзотика хлыстовства особенно привлекали царицу. Она в этом отношении не составляла исключения из общего правила. Чем резче бросалось в глаза несоответствие между придворным этикетом и грубой манерой обращения Распутина, тем убедительнее казались вера его и поучения. Распутин был догадливый мужик и весьма усердно поддерживал свой стиль, часто щеголяя даже своей первобытной грубостью. Он умел облекать свои простые суждения в туманный, слегка цветистый язык. Иногда говорил намеками, иногда обрывал речь «а полуслове. Фамильярность, прямота, покровительственный тон, который он применял независимо от ранга и положения, подкупали своей непосредственностью и возбуждали интерес в среде, насквозь пропитанной условной фальшью. Все забыли уже, в каких выражениях обычно людьми произносится прав'да, и им казалось, что распутинская вульгарность и есть необходимый аттрибут ее. Человеческой правды не нсйали и не терпели. Искусство лгать было обязательным условием придворного успеха. Но правда, изреченная, по уполномочию свыше, носителем «благодати божьей» – такая правда в устах Распутина считалась откровениехм непререкаемым. Особенно легко ее было принять потому, что она бережно опекала земные интересы, утоляла земную жажду, освобождала от -сомнений и тревог тех, кто к ней внимательно прислушивался. Распутин очень хорошо знал относительную ценность такой именно прайды и в «пророческих» своих изречениях не забывал затронуть всегда судьбу вопрошавшего. Александру Федоровну он держал в напряжении все время,"так как не упускал случая коснуться жизни и смерти наследника, власти монарха, отношений к царице, судьбы династии. Это и были как раз те вопросы, которые так болезненно и прямолинейно решала Александра Федоровна.

Еще привлекала «черноземность» Распутина. Он символизировал близость народа к царю. В его

лице устанавливалась связь с народом непосредственно, помимо придворной олигархии. Самодержавие таким образом пыталось освободиться от самого себя. Эта безнадежная попытка могла привести только к самоуничтожению. Революция вскоре подтвердила такой вывод... Во всяком случае, на Распутине можно было демонстрировать свое 'народолюбие. Весь он – в сапогах бутылками, в рубахе«на выпуск, ремешком подпоясанный, с бородой запущенной, подлинный посланец русской деревни, да еще чудесным образом наделенный даром провиденья, – весь он был для царицы живым свидетельством народной основы самодержавия. В этом чудовищном извращейии идеологии умирающего режима сказалась его обреченность.

Распутин не порывал со своим селом Покровским, и время от времени, когда его подвиги отдавали скандалом, бъЩал даже насильно туда водворяем; чинов не имел, сана не добивался (хотя мог бы унизить официальную церковь и до такой степени), к власти непосредственно не стремился и только ревниво охранял доступ свой ко дворцу. Эта «бескорыстная» преданность царской семье, самобытная, самопроизвольная, не служба, как у .всех прочих придворных и «негодяев-министров», а служение – это разве не могло вызвать в сознании Александры Федоровны представлений о возвышенной миссии Распутина? Она верила в его чудодейственную силу, не сомневалась в божественном его озарении и, мало того, приписывала особое значение его появлению во дворце. «Бог для чего же нибудь послал его нам» -г– пишет она царю. Нужно было питать к кому-то иному больше доверия, и как раз к такому человеку, который был бы способен поколебать веру в Распутина, для того, чтобы царица отказалась от соблазна принять руку помощи «посланника божьего». Но таких людей не было на виду Александры Федоровны, и она гнала прочь всякие «клеветнические» выпады против «святого старца». Наоборот, не было более легкого способа скомпрометировать себя в глазах царицы, как выразить сомнение в чистоте его намерений. Вера в Распутина не терпела ни малейшего колебания. Она или могла существовать, как абсолют, или вообще должна была исчезнуть.

Распутин был источником всего благого – жизни, радости, здоровья, силы и успеха.

«Сегодня солнечный день. Должно-быть, Он приехал» – отмечает у себя царица.

«Алексей скоро поправился теперь, раз что наш Друг его видел» Как высоко должна была Александра Федоровна ценить близость Распутина, если один взор его уже приносит исцеление.

Распутин никогда не ошибается, ибо им руководит высшая сила; поэтому «очень важно, что мы имеем не только его молитвы, но и его совет» – умозаключает царица. А советы клонились главным образом к тому, чтобы устранить из поля зрения, обезвредить явных и тайных врагов «провидца», другими словами, содействовать укреплению-власти царя, отвратить все козни и злоумышления, которые подстерегают на каждом шагу. Царица неустанно напоминала мужу, что «его интерес и интерес России лежат близко к сердцу Распутина». Важно лишь обращать больше внимание на слова «друга», ибо они всегда имеют серьезный смысл и по пустому не произносятся. Она не допускала критики его предначертаний. В каком-то оцепенении подчинялась она всем указаниям Распутина. Его воля – закон. Послушание – высший принцип поведения. Награда не замедлит наступить. Распутин умел на своем народно-церковном диалекте увлекательно говорить о награде и покорял царицу. «Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой» ийи: «увенчайтесь земным благом, небесным венцом» ... Часто он успокаивал ее словами утешения и магически снимал тревогу. «Господь увидел твой слезы и услышал твой молитвы. Не сокрушайся боДее»...

Не терять из виду Распутина, не оставаться без ёго заступничества ^гред богом, не делать ничего вопреки его воле и намерениям – вот к чему в конечном итоге свелась вся мудрость жизни Александры Федоровны. Она ©ся уставилась в одну точку, раковым образом сосредоточилась В одном пункте и все устремления свои перевязала одним узлом. Распутин..– судьба! Обвела себя магическим круТом и глядела застывшим взором, как бьются враждебные силы за чертой круга, тянутся к ней, чтобы погубить, но не могут переступить через волю ее хранителя. И было ясно, что, если есть субъективная уверенность/ в своей правоте, сила сопротивления, воля к жизни, Настойчивость в решениях, система власти и управления, то всё это приведено к некоему единству, в центре которого стоит зловещая фигура тобольского ведуна, мд-тилыцика российского самодержавия.