Текст книги "Александра Федоровна"

Автор книги: В. Канторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

«Ах, мне не нравится, что Николай участвует во всех этих больших заседаниях, в которых обсуждаются внутренние вопросы» – пишет она царю. Эта боязнь вмешательства во «внутренние» дела подсказана была инстинктом самосохранения.

«Он импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в бешенство от его фальшивого положения ... Никто не знает, кто теперь император ... Похоже на то, словно'Николай все решает, выбирает, сменяет. Это меня совершенно убивает... Все дают тебе дурные советы и злоупотребляют твоей добротой ...».

Она в конце-концов добилась смещения Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего и занятия Николаем II этого места. Она шла на открытый разрыв с великим князем – человеком относительно популярным в среде придворных и высших военачальников. Ее волей управлял «божий человек». Во время войны идея триединого союза – «провидец», она и царь – стала навязчивой в буквальном смысле слова. «Григорий любит тебя ревниво и не выносит, чтобы Николай Николаевич играл какую-либо роль» Этого признания было достаточно, чтобы настоять на своем. Она рвала постепенно все отношения с великокняжеской группой и подчеркивала свою чужерод-ность в семье Романовых. Люди, близко стоявшие к царю, ее ненавидели и чернили. Она фатально вынуждена была теснее сомкнуть цепь надзора и опеки над мужем, чтобы не быть отрезанной со всех сторон и не потерять источника своего влияния. Поэтому с такой тревогой относится она каждый раз к отъезду царя. «Чорт бы побрал ставку!» – вырывается у нее несдержанное восклицание. – «Эта предательская ставка, которая удерживает тебя ...». «Как ужасно было прощаться с тобой...» – так начинаются письма на второй день после разлуки.

Все было поставлено в связь с самостоятельным и независимым поведением царя. Вся кампания Александры Федоровны была рассчитана на перерождение Николая II, который, наконец, станет подлинным единодержавным властителем. Она пыталась воздействовать и на его миросозерцание и наделить его необходимыми внешними качествами.

«Россия, слава богу, не конституционное государство, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваются в дела ...»*

«Мы не конституционное государство' и не смеем им быть. Наш народ не подготовлен к этому, и, слава богу, наш император – самодержец... Только ты должен выказать больше силы и решимости. Я бы их быстро убрала».

«Я рада, что ты отказался принять этих тварей; они не смеют употреблять слово „конституция", но они продолжают ходить кругом да около ... Воистину, это было бы гибельно для России ... Так как ты самодержец, слава богу...».

Ее миросозерцание насквозь пропитано идеями охранительной реакции в стиле союза русского народа. И в этом отношении она с упрямой, деревянной настойчивостью доходила до логического конца. Пуще всего ненавидела она зависимость от общественного мнения. Неуловимый контроль печати, безличная критика Думы и партий пугали ее не на шутку. Система ее влияния, способ управления и стиль властвования —'все это противоречило гласности и не выносило публичной оценки.

¹ Речь всюду идет о членах Государственной Думи.

Ведь обычная ответственность перед общественным мнением, которая знакома европейским государственным деятелям, здесь исключалась. Народ при автократии не рассуждает; он умеет только подчиняться и любить своего державного владыку. С этой упрощенной политической схемой Александра Федоровна свыклась. Еще в пору либеральной «весны» 1904 года она в разговоре со Свя-тополк-Мирским высказывалась в таком духе: «Да, интеллигенция против царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за царя...». Самоуверенный экскурс в область русской истории и неподвижный взор, устремленный в будущее!..

Справедливость требует признать, что в отношении миросозерцания Николай II оказался весьма подходящим партнером. Менее удачно он мог удовлетворить требовательную супругу своим воплощением неограниченного самодержца. Она умоляла его повысить голос или сделать хотя бы строгий вид.

«Прости меня, мой драгоценный, но ты знаешь, что тЫ слишком добр и мягок. Иногда хороший, громкий голос и строгий взгляд делают чудеса».

Увы! Никакими ласками, увещаниями и заклинаниями нельзя было заставить бессловесного статиста сыграть коронную роль самодержца, и тогда власть – источник пафоса и творческих замыслю© – превращалась в «тяжелый неудобоно-симый крест».

«Ты еще родился в день Иова многострадального, моя бедная душка ... Помни, что ты император!..».

«Есть минуты, когда, тяжесть так велика и она давит на ©сю страну, и тебе приходится нести ее всю ...». В этих словах царицы звучали ноты уныния, порой даже отчаяния ...

V.

Александру Федоровну приводила в бешенство независимость министра или великого князя. Надо думать, что не раз она давала волю своему возмущению при виде зависимого царя. Мантия сползала с плеч неудачливого самодержца; в серой полусолдатской шинели он терялся среди окружающих. Любовью,'лаской, внушением, даже истерикой – делу помочь было трудно. Тем сильнее стремилась царица закрепить свое влияние и так или иначе проводить в жизнь свои решения. Если природа Николая II не поддавалась перерождению, если идеал прадеда был для него недостижим, то Александра Федоровна ставила своей целью осуществить самодержавие без самодержца. Не даром она любила иногда рисовать сатирические карикатуры на своего супруга, при чем неизменным сюжетом было Изображение Николая в виде «бэби» на руках у матери. Впрочем, это относится к тому времени, когда царь находился под влиянием Марии Федоровны. Алиса Гессенская не могла с этим примириться. Ценой разрыва с царицей-матерью она добилась в конце концов ее устранении. Отныне пеленать самодержавного «бэби» сделалось исключительной привилегией Александры Федоровны.

Как 'могло это произойти? Каким образом, иноземная принцесса, не имеющая дворцовой поддержки, – наоборот, изолированная в кругу придворной знати,—могла завоевать такое исключительное, почти магическое влияние? Какими средствами она пользовалась, чтобы удержать все время рто влияние? Ведь, постоянство не было качеством Николая II. Твердые устои семейной морали, отличавшие в личной жизни Александра III, не были тоже унаследованы сыном. Правдивость, прямота, искренность часто изменяли ему в отношениях к людям родственным и близким. Вероломством и лукавством отмечены многие его поступки. Казалось бы, все это черты характера, которые делают невозможным безраздельное подчинение себе такого человека.

К тому же и восторженной любви, этого могущественного средства взаимного подчинения, не было с самого начала в отношениях Николая II к жене еврей. В их браке было гораздо больше усмотрения, чем непосредственного влечения. Люди, открыв глаза, рассчитывали, а не отдавались слепому чувству. Экспансивность, увлекаемость, способность забыться в порыве страстном – свойства, чуждые природе царя. Он был, в общем, человек уровновешенный, с размеренным темпераментом, без пыла и пафоса, без излишней– наивности и сентиментов. Подозрительность и опа-

сливость способны были погасить любой намек

/

непосредственных отношений его к окружающим. Чтобы приучить такого человека к постоянному своему влиянию, нужно было воздействовать на его психику с разных сторон и многими способами. Моральное, волевое, почти физическое окружение производилось Александрой Федоровной

исподволь, очень бережно, но систематически и беа перерывов. Для этого у нее было достаточно активности, такта и предусмотрительности. Она искусно использовала привычку совместной жизни которая часто заменяет подлинное чувство и связывает людей крепким узлом. Пустую, условную форму супружества она заполнила лирическим содержанием и не упускала случая подчеркнуть свою влюбленность. Она не оставляла царя одного всюду сопровождала его, но делала это, «не докучая моралью строгой», и не злоупотребляла ревнивым. подозрением. Сознание подопечноста могло– раздосадовать Николая, и поэтому ош ухитрялась осуществлять строгий надзор, не выдавая себя ни одним лишним словом или жестом Наоборот, она не боялась признать свою завися–мость от него: «Твои глубокие, нежные глазг

давно меня совсем покорили», – уверяет она его Апофеоз самодержца отожествлялся ею с властью Николая II, и это импонировало ему. Экзальтированная преданность, с которой Александра Федоровна относилась к его авторитету, не мог л г пройти бесследно. Постепенно, с каждым годом все сильнее, он убеждался в глубокой связи, существующей между ними, в роковом сплетении обще£ судьбы, которую так болезненно и напряжение пыталась предугадать его жена. Это сознание создало главную основу близости 'между ними, i Александра Федоровна широко ее использовала Юна, видимо, не оставляла без удовлетворенш ни одной потребности его души и тела. Советница идеолог неограниченной монархии, резонерствую щий скептик, обремененная тоской, страхом и тя желой наследственностью, – она вдруг перевоплощалась 'в нежно любящую супругу, которая знает только одни слова ласки и признаний. Психопатологическая сторона ее природы и здесь оказывалась. Прожив двадцать лет с мужем, она не перестает быть во власти эротических воспоминаний и образов, которые, как порой может показаться, вытесняют все остальное.

«Ты мне будешь больно недоставать, мой собственный, дорогой. Спи хорошо, мое сокровище. Моя постель будет, увы, так пуста ...».

«Вспомни прошлую ночь, как нежно мы прижимались друг к другу. Я буду тосковать по твоим ласкам...».

«Посылаю тебе несколько ландышей... Я поцеловала нежные цветы, и ты их также поцелуй» ...

Поцелуями пересыпаны все письма.

«Целую каждое дорогое местечко... Я целовала и благословляла твою подушку Целую твое дорогое лицо, милую шейку и дорогие, любимые ручки ... Ты мне иедостаешь, мне хочется твоих поцелуев» ...

«Крепко держу тебя в своих объятьях... Я не могу привыкнуть, хотя бы на короткое время, не иметь тебя здесь, в доме ... Спи, мое. солнышко, мой драгоценный, тысячу нежных поцелуев от твоей старой женки ...». – Таков лирический тон ее обращений к царю.

Однако, эти страстные и нежные излияния были только рамкой, окаймлявшей иной сюжет, иные слова. Александра Федоровна оставалась верна себе. Она не забывала о главном—о своем влияние

об укреплении власти того, кто должен проводить предначертания свыше и рассеять все ее сомнения и тревоги. Вот почему иногда рядом с нежным вздохом любви умещается прозаическое напоминание о назначении или смещении какого-нибудь министра, а среди страстных поцелуев она улучает минуту поговорить о ссоре генералов, о кознях ненавистных ей общественных деятелей и о многом другом.

Она приучает своего супруга к откровенности, доведенной до крайних пределов. Нет такой интимной стороны ее жизни, о которой не было бы речи. Каждый шаг на виду, каждое физиологическое отправление ее женского организма служит предметом сообщения. И все же было бы ошибкой считать ее откровенной до конца. Под покровом всех этих «разоблачений» внешней жизни, при той исключительной близости, которая, казалось, лежала в основе ее отношений к царю, подлинная сущность Александры Федоровны оставалась нераскрытой, замкнутой на дне ее души. Осознавала ли она сама эту сущность или смутно угадывала ее, трудно сказать. Но в главном она не делилась ни с кем. У ней проскальзывает собственное признание в этом:

«Мы не показываем друг другу то, что мы чувствуем», – говорит она мужу. Но все же она водила его по всем кривым закоулкам своей слабо освещенной души и имела право требовать от него такой же откровенности.

«Выскажись откровенно твоей старой женке, твоей когда-то невесте, – пишет она царю: – делись, всем со мной; может-быть, будет легче, хотя иногда легче носить горе одному, не давая себе размякнуть»

Надо думать, что Николай II в долгу не оставался и в отношении жены приучал себя быть добросовестным. Она, таким образом, была осведомлена о ходе его мыслей, о каждом неудовлетворенном желании, о первой тревоге, как только она возникала. Это было, конечно, необходимым условием ее влияния. 'В противном случае, она часто не достигала бы цели.

Дети, несомненно, укрепляли отношения между Александрой Федоровной и ее мужем. Особенно с момента появления на свет наследника. Николай II испытывал облегчецре каждый раз, когда менял обстанрвку государственного деятеля на детскую комнату. Добродетели и мягкости как раз было в нем столько, чтобы не стеснять отцовское чувство. Дочери ничем не выделялись: непритязательные, средние светские барышни, которые должны были ко времени закончить свой девичий стаж, чтобы вступить в брачный союз с отпрыском какой-нибудь иностранной династий. Сын – надежда и продолжатель рода, но и постоянный источник тревог и опасений, больной, искалеченный мальчик. Не о системе воспитания приходилось думать и не о<гом, кого приставить к нему в качестве руководителя и наставника. Главная задача была – сохранить жизнь какой угодно ценой, каким угодно способом. Дядька и доктор неотступно следовали за ним.

Александра Федоровна не уставала заботиться о сыне. На нем сосредоточена была вся нежность, скупо отпущенная природой этой женщине. Смерть наследника причинила бы ей непоправимый удар. Не только инстинкт матери подсказывал тревогу. Вакантный, в будущем престол выдвигал влияние родственников царя. Открывалась дорога для посторонних авторитетов, зрела почва для дворцовых интриг. Заботой о сыне, постоянными– опасениями за исход его болезни был тесно связан с царицей Николай II. Это была их общая, единая и очень интимная 'сторона жизни. Пожалуй, отцовское чувство было более непосредственным, чем материнское. Умственному и духовному облику царя как раз соответствовал такой уклад мещанской семьи, в которой превыше всего ценится внешнее благополучие, безмятежность существования, порядок и уют. Чем сильнее разлаживалась жизнь внутри государства, тем «семейственнее» становился царь. За скромным чаепитием, чтением английских романов, игрой в шашки можно было остаться самим собой, обыкновенным армейским служакой, в меру любящим жену, детей, сослуживцев и начальство, в данном случае «божественное» ...

Александра Федоровна не обладала качествами радушной, приветливой хозяйки, этого не превзойденного идеала средней мещанской семьи. Создать привлекательный центр, окружить заботливым вниманием каждую мелочь домашнего обихода, оставить на всем отпечаток «Gemutlichkeit» – того, чем горделиво блещет добродетельный немец, – царице не было свойственно. Она стремилась к этому уровню, зная, что в числе прочих связей с мужем и семейный культ занимает не последнее место. Но в душе нехватало мягкости, умиротворяющей любви. Да и «беспокойство ума» выносило ее за пределы домашнего уюпга, мерно тикающих часов и заведенного порядка жизни. Она полна напряженной тревоги за сына; этой тревогой она делится с Николаем II; но тщетно искать в ее упоминаниях о мальчике каких-нибудь выражений ласки, обычной сентиментальности, которые могли бы выдать подлинную сущность бесхитростной, материнской любви. Конечно, привязанность ее к сыну была велика; боль, обида, страх тяжелым грузом увеличивали «ношу» жизни ... Материнство не давало выхода отяжелевшему сознанию, не приносило удовлетворения, не успокаивало.

Александра Федоровна особенно страдала от такой 'своеобразной опустошенности. Она всячески стремилась развить в себе противоположные душевные свойства. Но есть люди, которых преследует несоответствие между «хочу» и «могу». Будучи в центре семьи, она распространяла холод вместо тепла, нарушала порядок и безмятежность своей болезненной возбудимостью и постоянным беспокойством. Достаточно взглянуть на обстановку ее интимной комнаты в Александровском дворце, чтобы убедиться, как давит этот бездушный подбор вещей, как мало тут уравновешенной примиренности и так называемого «уюта». Правда, еще меньше царственного величия было во всем окружающем. Куда ни глянешь, на всем лежит отпечаток испуганного жизнью человека, лишенного чувства гармонии, потерявшего свое место. Поэтому не видать преемственной связи с прошлым, нет традиций, нет стиля ... Случайный порядок, случайные вещи. Эпизод заменил устой.

«Жизнь трудно понять» – любила она говорить. И это было совершенно искреннее признание. Дети в этом смысле не находили в ней опоры. Ее философия мало подходила к запросам юности* Недоступность и рассудочность, вероятно, отпугивали дочерей. Наследник находился на особам (положении, и ело отношения к матери еще не успели сложиться. Но, как бы то ни было, Александра Федоровна делала над собой чрезвычайные усилия, чтобц, уложить всю свою «непосредственность», всю заботливость и любвеобильность матери в семейный уклад, который со времени рождения сына особенно привлекал Николая II.

Она выступала пред ним не только в образе любящей жены, верного .друга и советницы. Привлечь Николая II, подчинить его, как обольстительная женщина может подчинить себе мужчину, – эта задача ей не так легко удавалась. Женственное начало в ней было заглушено. «Умственность» и резонерство преобладали. Она тяготилась своей женской долей. Ее любимым выражением, по свидетельству Шульгина, оставалось: «Ах, если бы я была мужчиной!».

Роль избалованной капризной женщины, хрупкой игрушки, вся сила которой в размягчающем влиянии, – такая роль противоречила ее природе. Она с тоской не раз восклицала:

«Бывают минуты, когда мы, женщины, не должны существовать!..».

Только иногда она «распускала» себя и капризно отшвыривала всякие политические темы и заботы о власти. «Чорт бы побрал все эти Балканы! ..». Или: «теперь еще эта идиотская Румыния» – бросает она нетерпеливо. В такие минуты хотелось бы пренебречь всеми условными приличиями придворной жизни и глубоко зачерпнуть свежего воздуху или забыться в каком-нибудь вихре увлечений, простой, бесхитростной веселости. Но эти минуты были редки и быстро проходили. Еще раньше, в первой половине своего царствования, она, бывало, жаловалась на монотонность жизни. «Я Десять лет тут, в Царском, как в тюрьме» – обмолвилась она однажды на полуофициальном приеме. Впоследствии возобладали иные настроения. Чувство одиночества со-временем' приняло иное направление; психика самоотравлялась, беспомощно искала выхода и нашла его в экзальтированном суеверии, в религиозно-мистическом трансе. В этом последнем источнике черпала она силы для самообладания, даже для подъема.

Женщина в ней дремала. Царица преодолевала даже чувство ревности и достигала удивительных результатов. Ярче всего «сказалось это на отношениях ее к Анне Вырубовой. Урожденная Танеева, дочь обер-гофмейстера, бывшего '«главноуправляющего канцелярией его величества», Анна Вырубова последние десять лет пользовалась неизменным расположением Александры Федоровны. Вырубова 'была замужем за лейтенантом, с которым вскоре развелась, и_и после этого, в качестве фрейлины, неотлучно жила при царской семье. Она играла при дворе очень заметную роль. Близость к царице, фамильярные отношения с царем заставляли окружающих омотреть на нее, как на фаворитку. Она обладала красивой внешностью, была экстравагантна, с резко выраженным темпераментом, со склонностями к авантюризму, искала аильных ощущений и, вероятно, располагала к себе царицу своей «неудовлетворенностью». Она вела свое происхождение от незаконной связи Павла I и считала себя вправе, как человек «царской крови», пренебрегать общественным мнением. Условия придворного этикета ее не смущали. Она использовала безнаказанность привилегированной особы, чтобы разнообразить свою жизнь похождениями светской, легкомысленной дамы. Связи легко– создавались, но также легко разрывались. Среди них, однако, была одна такая, которой стоило дорожить. Это – связь с самим императором.

Была ли она прочна и долговременна? Во всяком случае, она создала отношения с царем достаточно интимные и короткие. Какие цели при этом преследовала Вырубова – женщины ли, падкой до любовных похождений, или интриганки, наметившей пути властолюбия, – трудно сказать. Молва приписывала ей впоследствии намерения, идущие далеко за пределы флирта, вплоть до участия в предположенном дворцовом перевороте. Вырубова будто бы лелеяла план объявить Александру Фёдоровну регентшей, при чем посвятила в этот план Протопопова. Версия эта похожа на вымысел, родившийся в первые дни февральской революции. Исторический материал пока не дает основания так «углублять» эту вульгарную, плоскую, несомненно, порочную фрейлину Романовых и превращать ее в фигуру политическую

Ее влияние и роль имеют еще одно объяснение. Она была поводырем Распутина при дворе. Ей обязан этот мрачный «временщик» своим первоначальным успехом. Она его приблизила к царице и потом стояла в центре той группы очумелых «припадочных» женщин, которые составляли «хоровод мятежных душ» вокруг тобольского ведуна. Ненасытность, а с другой стороны, пресыщение, быть-может, половая извращенность Вырубовой толкала ее навстречу новым, сильным ощущениям и бросила', наконец, под ноги темной, грубой силы, которую олицетворял этот бородатый мужик, так заманчиво сочетавший сладострастие с религией, порок с искуплением.

Она способствовала популярности Распутина, а потом сама находила поддержку в его влиянии. Николай II охладел к ней после совместной .поездки в Крым, где Вырубова, очевидно, хватила через край и успела надоесть ... Александра Федоровна в глубине души ее ненавидела, но боролась с этой ненавистью, не рискуя вызвать недовольство святого «старца». Царю и царице, в сущности, она была ненужна. Только связью с Распутиным, с которым Вырубова открыто, публично «богоугодни-чала», можно объяснить ее неустранимое влияние при дворе.

Александра Федоровна знала об измене мужа. Ее рассудительность доходила до того, что даже

¹ Белецкий в своих воспоминаниях о Распутине дает такую прёувёличенную оценку роли Вырубовой, оставляя совершенно в тени царицу (см. «Былое», кн. 20 и 21).

в этом щекотливом и болезненном для самолюбия женщины вопросе она не нарушала системы воздействия на царя. Роль советницы и тут осталась за ней. Откровенные рассуждения царицы на тему об отношениях Вырубовой к мужу и, наоборот, Николая к Вырубовой поражают своей противоестественностью. Цинизм, атрофия нравственного возмущения, последняя степень равнодушия к своему собственному достоинству, – только этими причинами можно было бы объяснить поведение царицы. Но приговор должен быть иной: в основе лежала все та же навязчивая идея нерушимой связи с царем, мания одиночества, которая сковала все ее движения, и мистический ужас предопределения.

Она осторожно перебирает тему о Вырубовой и, если выступает с критикой против нее, то делает это так, чтобы не задеть самолюбия Николая II. Ни слова упрека ни одного выпада по его адресу. Она продолжает дружеские отношения с Вырубо-вюй, заботливо ухаживает за ней во время болезни (Вырубова при железнодорожной катастрофе сломала ногу) и хладнокровно советует мужу способ разрыва с ней.

«Если мы теперь не будем тверды, у нас будут истории и любовные сцены и скандалы, как в Крыму», – предупреждает она Николая II.

«Когда ты вернешься, она тебе будет рассказывать, как страшно она страдала без тебя. Будь мил и тверд... не позволяй ей наступать на ногу Ее всегда нужно обливать холодной во,л|6й»

И здесь заботы о твердости характера самодержца излагаются с такой же методичностью, как будто речь идет о -назначении или смещении министра. И здесь Николай И избегает открыто действовать, предпочитая уклончивость и лукавство.

Александра Федоровна не была уверена в том, что царь остыл и не дорожит больше связью с Вырубовой, которая, видимо, настойчиво продолжала добиваться сношений с ним. Одно время Вырубова даже собиралась -последовать за царем в действующую армию. Вообще, куртизанка испытывала свое влияние и вела себя, как равная, не унижаясь и не угодничая льстиво. Она совмещала в своем лице три функции: любовницы царя, подруги царицы и, главное, «сестры во плоти» Григория Распутина. С желанием «Ани» волей-неволей приходилось считаться. «Аня хочет перемены в действующей армии», – это звучит почти законом в устах Александры Федоровны. «Аня» капризничает, нервничает, требует к себе внимания, и царица покорно подчиняется этому, осторожно намекая на свое недовольство. «Аня думает, что мой долг ее посещать, и потому она часто вовсе моих посещений не ценит, между тем как другие благодарят за каждую секунду, что я им отдаю» ...

«Мы – друзья, я ее очень люблю и всегда буду любить, но что-то пропало, разорвана связь ее поведением к нам обоим. Она никогда не будет так близко ко мне, как была... В конце концов, мне тяжелее приходится, чем ей. Она с этим не согласна, так как ты будто бы для нее все, а у меня есть дети» ... В этих словах Александры Федоровны скрыта жалоба на раздел сферы влияния. Очень редко в ней пробуждалось чувстцр соперницы, и тогда она с чисто женской щепетильностью исследует 'внешность обольстительницы.

«Она только и говорит о том, как она исхудала, хотя я нахожу, что ее живот и ноги колоссальны (и крайне неаппетитны). Ее лицо розовое, ее щеки менее толсты, под глазами тени»... Но быстро меняется тон критики, и вновь Александра Федоровна усваивает спокойствие резонера.

«Я знаю, что она меня гораздо меньше любит, чем прежде, и у нее все сосредоточено в ее собственной личности и в тебе. Будем осторожны, когда ты вернешься» ...

Помощь, содействие, опека ... Всюду, куда ни шагнул бы самодержец, его августейшая супруга с ним ... Пусть это будет ставка верховного командования, зал заседания министров, служба в церкви или спальня фаворитки ...

VI.

Много препятствий преодолевала Александра Федоровна, утверждая свое влияние. Обходными путями шла она к цели; не всегда можно было открыто выразить свое подлинное намерение или раскрыть свою настоящую природу. То в выпуклом, то в вогнутом зеркале отражалась ее душа. И в том и в другом случае характеристика была бы ложная. О многих свойствах ее приходится судить условно. Не мало черт было искусно замаскировано притворством поведения и лживой словесной формулой.

Царица афишировала свою любовь к России. «Ты знаешь, как я люблю твою страну, которая стала моей», – не уставала она говорить своему супругу. Эту аффектированную любовь надо было примирить с неподдельной привязанностью к Германии, которая, конечно, занимала более значительное место в сердце Гессенской принцессы. Особенно остро ощущалось противоречие во время войны. Царица должна была молча, если не сочувственно, относиться к борьбе с «.немецким засильем», ставшей официальным штампом патриотической благонадежности. Ни одним мускулом своего лица нельзя было выразить сомнения в «немецких зверствах», которые, с легкой руки квасных шовинистов и продажных писак, ■сделались монопольным пороком одних только германцев. Она открыто возмущалась немцами или восхваляла доблесть и милосердие русских войск, мечтала вслух, обязательно вслух, о гибели немецкого флота и пела дифирамбы войне, которая, по ее мнению, «подняла дух, очистила много застоявшихся умов, объединила чувства»

Но одновременно с этим она все делает для того, чтобы облегчить участь «несчастной Германии», окруженной со всех сторон врагами. У царицы есть одно могущественное средство, которое надо лишь умело направить, это – воля самодержца. Этим средством она владеет, и нет такой силы, которая могла бы ей помешать.

Война продолжалась ... Если бы от царицы зависело, она бы прекратила войну сразу. Исподволь она приучала Николая II к мысли, что кровопролитие пора остановить. Взрыв «человеколюбия» заставлял ее произносить чуждые ее природе сентиментальные слова о мире и утешении, о том, что ненависть должна прекратиться на земле и тогда расцветет краса и покой «возлюбленной» России. Увы, чувствительности хватало ненадолго. Спустя несколько минут, она забывает о том, что «птички поют что природа воскресает и хвалит господа», и со всей мстительностью обрушиваётся на ненавистного Гучкова, злого гения войны. «Ах, неужели нельзя было повесить Гучкова», – скорбит ее «человеколюбивая» душа. Узнав, что Гучков собирается ехать с депутацией к царю, она втайне мечтает о железнодорожной катастрофе, надеясь таким путем отделаться от него. Поставьте ее на место стрелочника, и она, не задумавшись, бросит под откос поезд с сотнями человеческих жизней, лишь бы погубить одного врага. Какой зловещий орнамент для христианского смирения царицы!

Г Она не решается открыто выступить в защиту немцев. Это было бы опасно и могло бы подорвать доверие к ней Николая. Кампания ведется тонко и незаметно. Кто может заподозреть ее в малоценности похвал, которые она расточает по адресу армии, тем более, что Державный вождь армии – сам царь? Она хотела бы, чтобы имя русских войск вспоминалось впоследствии во всех странах со страхом, уважением и с восхищением. Она, конечно, за победу. Но ... «победа не означает грабежа» О зверствах немцев полагалось говорить много и вслух. О грабежах русских войск царица упоминает вскользь и втайне. Ее забота об устранении грабежей так понятна. Ведь, чем дисциплинированнее будет русская армия, тем меньше урону нанесет она городам и жителям Германии.

Уж если «еминуема война, то пусть, по крайней мере, она будет не так разорительна для Германии. Она восторгается вслух подвигами русских войск, но не может скрыть своего восхищения пред героизмом и организованностью своих соотечественников. Общераспространенное мнение о «германском засильи» она ослабляла очень метким замечанием: «наши собственные ленивые славянские натуры, без всякой инициативы, сами виноваты...». Ее положение во время войны было достаточно двусмысленно; она вынуждена была оказывать влияние незаметно, не привлекая к себе внимания, прикрываясь общими соображениями гуманности и человеколюбия. Она близко принимает к.сердцу заботы о военнопленных, рассчитывая таким путем облегчить участь немецких офицеров и солдат. При 'случае она готова реабилитировать в глазах царя немецкую армию в связи с применением газов и других варварских способов ведения войны. Открыто посредничать с целью приблизить мирные переговоры – опасно. Она состоит в секретной переписке со своими родными, которые, конечно, не упускали повода, чтобы заразить ее тревогой за судьбу Германии. Брат ее предпринимал даже более активные шага. Еще в 1915 г. он послал в Стокгольм доверенное лицо, уполномоченное, очевидно, работать в направлении сепаратного мира. Это лицо вручило Александре Федоровне верительное письмо. Царица осведомляла обо всем Николая II. Царь, видимо, не оставался глух ко всем нашептываниям своей супруги, и мысль о сепаратном мире нашла себе место в его юзгу.