Текст книги "Александра Федоровна"

Автор книги: В. Канторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

ЦАРСКАЯ РОССИЯ

В. А. КАНТОРОВИЧ

АЛЕКСАНДРА

ФЕДОРОВНА

(ОПЫТ ХАРАКТЕРИСТИКИ)

«КНИЖНЫЕ НОВИНКИ* ЛЕНИНГРАД

14 ноября 1894 года дочь мелкопоместного герцога Гессенского Людвига IV стада женой русского самодержца. Немецкая принцесса английского воспитания на русском троне, – ей суждено было сыграть зловещую роль в истории династии Романовых.

Россия редко видела, еще реже слышала Александру Федоровну: за круг придворной жизни и дворцовых сплетен ее имя не проникало. Она была безгласна и казалась бесцветной. О влиянии, которое имела царица, никто первоначально не догадывался. Да и не было основания^ его предполагать. Политические и государственные дела ее как будто не касались. Общественное мнение, поскольку оно вообще оценивало быт и нравы двора, приписывало Александре Федоровне качества скромной женщины, твердые принципы семейной морали и материнскую привязанность к Детям. Стиль мещанской добродетели прекрасно уживался с той посредственностью, которая типична тля эпохи Николая II в преломлении государствен-ш и личном. Царицу долго не знали и не замечали. С таким же безразличием и она отнеслась к России, став ее «самодержавнейшей государы-

ней». О России ведь так мало рассказывали английские учителя и воспитатели. Общие сведения, которые она получила, рисовали картину полудикой страны, огромной равнины, населенной отсталым, некультурным народом, далеким и чуждым. Она приехала в Петербург – и даже не в Петербург, а в Царское Село, где в богатстве и сказочной роскоши жил неограниченный повелитель российской империи. «Voila Petersbourg et" са c’est Russie¹1
   <sup>Вот – Петербург, и это есть Россия.


[Закрыть]» – афоризм, принадлежащий Александре Федоровне, впервые ступившей на русскую землю. Искусство жить и властвовать в такой полудикой стране чрезвычайно упрощалось в сознании немецкой принцессы.. Надо лишь поведением своим, образом жизни и мыслей не ронять авторитета царя, недосягаемого Для окружающих; надо занять первое место возле него и стать неустранимой, незаменимой. Чувствовать себя уве-' ренной – значит ревниво оберегать полноту власти своего державного супруга, во-время устранять чужое влияние, от кого бы оно ни исходило. В этом смысле царь противостоит всему народу, будь то рядовой подданный или сановник первого ранга.</sup>

Александра Федоровна не искала самостоятельной популярности, не.имела непосредственного общения с придворной средой; до последних лет она избегала особых приемов,, не заводила своего круга знакомых и приближенных. Все внимание уходило на то, чтобы из первых рук приучать царя к мысли о безграничной власти его. В глазах Ни-

колая II она не переставала быть скромной, любящей супругой. Готовность оставаться всегда в тени направляла -по ложному пути общественное мнение, которое преувеличивало ее непритязательность и пассивность. На самом.деле, теперь, после опубликования переписки Александры Федоровны с царем, выясняется, как методически и сосредоточенно она закрепляла свое влияние, совер*-шенно исключительное, никем не оспариваемое и безраздельное. В отношениях к царю сказывалась система взглядов Александры Федоровны., Она восприняла российскую государственность в ее девственном, доконституционном. виде и не меняла своих воззрений, первоначально усвоенных. Все, что потом происходило в России, – общественное движение, революция 1905 года, манифест 17 октября, Государственная Дума, -война – не в силах было поколебать упрямой близорукой настойчивости иностранки. Для нее русский престол был центром самовластия, и вся задача самодержца сво-' дилась к тому, чтобы найти верных и надежных истолкователей царской воли. Это была главная и, пожалуй, единственная забота. Дать содержание верховной воле, указать для нее пути и цели она не могла: мешала скудость политической мьн ели. Лишь один принцип господствовал надо всем – неуязвимый авторитет царя. «Ты и Россия – одно, – писала она царю. —_г Никто не имеет права пред богом и людьми узурпировать твои права» ... С этой точки зрения опасность грозила с разных сторон: слишком откровенный и независимый великий -князь, чересчур самостоятельный министр и недостаточно -покладистый при-

дворный – все кололи глаза. Наоборот, любой бездарный бюрократ, какая-нибудь тупая посредственность могли вызвать расположение царицы, лишь бы они слепо подчинялись ореолу £амовла-стия. Не тщеславие, не деспотизм и не жажда господства над другими руководили Александрой Федоровной. Скорее боязнь оказаться одинокой, неуверенность в своем положении при русском дворе, отсутствие других постоянных связей заставили ее сразу нащупать единственную опору в лице «властного» царя и на этой основе строить свое душевное равновесие, спокойствие и благополучие. Эта цель была личной от начала до конца; ее преследовал средний, одностороннеразвитый человек, женщина-чужеземка, волею судьбы, – быть-может, не без содействия Бисмарка, – попавшая на русский престол. Понятно, что цели соответствовали средства – все средства, какие только может изобрести болезненная впечатлительность неуравновешенной женщины.

Она была не из сильных, однако, Иё настолько слаба, чтобы безгласно отойти на задний план, покориться обстоятельствам и стать просто «молчальницей», каких не мало было в длинной череде русских цариц. Природа наградила Александру Федоровну своеобразной настойчивостью, которую можно даже принять за резко выраженный характер. Эту настойчивость она всю истратила на укрепление самовластия русского царя, черпая из этого источника уверенность в своем собственном завтрашнем дне. В подобном взгляде на вещи ц на будущее династии было мало прозорливости, еще меньше политического чутья. Но, – чтобы

понять, а не судить, – в этом месте следует искать главную черту психологической загадки последней русской царицы. Ее не смущала архаичность воззрений на природу самодержавной власти – ее, получившую воспитание при английском королевском дворе. Ведь Россия, как известно со слов иностранцев, страна особенная, не чета Европе. Недаром заморские путешественники, приезжавшие еще в Московию, строили нелестные для нашего национального самолюбия догадки: «Дикость ли народа требует такого самовластного государя, или от самовластия государя народ так одичал и огрубел?». Гессенская принцесса усвоила, очевидно, только первую часть оскорбительной формулы и всем своим поведением подтверждала правоту своего убеждения.

Необходимость влиять на царя для коронованной принцессы Гессенской вытекала из всей ее собственной борьбы за укрепление своего положения, входила неотъемлемой частью во все ее собственные расчеты, в расчеты человека, который имел все основания беспокоиться за прочность и безопасность своего положения. Александра Федоровна раз навсегда усвоила эти расчеты и уже не изменяла им в течение всей своей жизни. * Бея эта борьба приобрела впоследствии маниакальный характер. Этому содействовала еще ее психическая надломленность, нечто вроде душевной глухоты. Путь перевоспитания, переубеждения был закрыт для нее. Личная жизнь, дворцовый круг не-выдвигали людей, которые могли бы на нее воздействовать в иную сторону и отвлечь, от навязчивой идеи. От природы замкнутая, скрытная – она в царском дворце замкнулась еще больше. Ни одного друга ни одного поверенного. Ни духовника ни фаворита... И рядом – на троне, в приемной, в спальной – маленький, серый армейский офицер, полковник со скипетром, который с трудом тянет длинную царскую мантию и никак не может приладить огромную власть самодержца ... Занять место вдохновительницы при таком российском самодержце и малокалиберном человеке,₄ приучить его к своей неизменной и надежной Оноре – задача трудная, но благодарная. Александра Федоровна избрала этот путь и ни на шаг от него не отступала.

И.

Прямая, высокая, с неподвижным лицом, – она казалась человеком, который не гнется. Что-то деревянное было во всей фигуре, какая-то «царственность», застывшая по форме, как полагается. Хорошо умела стоять на одном месте, еще лучше выслушивать, не выражая на лице ни похвалы ни порицания. Глаза играли подчиненную роль: могли бы совсем закрыться без ущерба. Удивительное соответствие со своим царственным супругом: его оловянный взор смущал не мало старых диплома-.-, тов и боевых генералов ...

Александра Федоровна имела крупные, правильные черты лица, была хорошо сложена, даже могла казаться красивой, но такой красотой, которая оставляет равнодушным, не волнует, не зовет. Поэту умирающей династии она не давала никакого сюжета. Ее улыбки никто не видел, ее жест не вдохновлял. В романтике монархизма не нашлось бы места для ее образа. Недаром ни одна дворянская шпага не была вынута из ножен в ее честь. И это не только потому, что имя царицы было опорочено в последние годы связью с именем Распутина. Она не воодушевляла, не озаряла. Потухшим взглядом встречали ее раненые и умирающие солдаты и офицеры, когда она, в качестве сестры милосердия, склонялась над их изголовьем. Трепет перед саном государыни и пустая условность встречи. Она не создала ни одного придворного обычая, не пустила в оборот дворцовой жизни ни одного крылатого выражения или слова. Даже дамского туалета или прически а Птрёга1псе никто не знал. Силуэт, а не живой человеческий образ.

А между тем на фоне умирающего самодержавия Александра Федоровна представляла собой интересное сочетание многих черт, из которых одни принижали ее к уровню людей, по выражению Никиты Панина, «припадочных», а другие выдвигали—из ряда обыкновенных. Эмоциональная сторона уступала рассудочной. «Мозг все время работает и никогда не хочет отдохнуть. Сотни мыслей и комбинаций тревожат меня», – пишет она о себе. Мозг работает, а сердце, «больное», не выдерживает ничтожного напряжения, питается каплями 2—3 раза в день. «Сердце болит Но моя воля крепка. Только бы не думать».. «На сердце такая тяжесть и такая грусть»... – Этими словами буквально пересыпаны ее письма. Мысли не покидают царицу. Она думает, часами лежа в кровати, на диване, думает, стоя в церкви, на прогулке с детьми, в лазарете, на охоте, на приемах, в обществе и в одиночестве. Не все мысли значительны и даже интересны. Большинство окрашено в мрачный цвет. Всегда наворачиваются опасения, тревога или зловещие предупреждения. Но что в особенности характеризует ее, это – «•осмысление» окружающего, уклон в сторону рационализма, гипертрофия «умственности» даже там, где, казалось бы, для чувства открывается прямая дорога. Но мысль ее не получала выхода в творческой деятельности* билась бесплодно, оставаясь минутной и бескрылой. Она разъедала всякое чувство, чувство, которое рождалось в ней, как в женщине, матери и жене. Этим и объясняется холод, распространяемый ею вокруг, и неподвижность лица и мертвенность взгляда. В этой «умственности» была сосредоточенность, но была и навязчивость. «Только бы не думать».. А чувство быстро вырождалось в чувственность или готовило почву для экзальтации i..

Подобно росту, фигуре и внешнему виду; рассудочность ее была тоже прямолинейной, негибкой. Умственный взор всегда видел пред собой тупик.– В сознании господствовала идея безвыходности. Примириться с этим было трудно, невозможно. Психика самоотравлялась. Любой момент грозил потерей равновесия. Это означало бы – крушение всего склада жизни, миросозерцания, полная катастрофа личности. Безысходность еще более осложнялась. Душа была скована порочным кругом. Самообладание покупалось дорогой ценой постепенного разрушения воли. Ко времени войны картина такого разрушения была на-лицо.

После .встречи с Александрой Федоровной французский посол Пале^яог занес в свой дневник характерные строки: «...моральное беспокойство,

постоянная грусть, неясная тоска, смена возбуждения и уныния, постоянная мысль о невидимом и потустороннем, легковерие, суеверие» .. В том состоянии, в котором царица открылась наблюдательному дипломату, от видимой уравновешенно-, сти осталась только пустая оболочка. То что таила в себе подлинная Александра Федоровна, стало в конце концов очевидным.

Процесс внутреннего настроения усугублялся еще одним фактом. Алиса Гессенская принесла с собой наследственный порок развития крови – гемофилию, таинственную болезнь, которая, хотя и проявляется только у потомков мужского пола, однако, преследует род женщин – потомков гемофиликов. Зловещий знак наследственности убивал материнскую радость Александры Федоровны. Сколько мрачных мыслей стояло «а пороге ее души и мешало проникнуть хотя бы одному трепетному чувству! Она всем существом своим рвалась к рождению сына и с тайным ужасом должна была ждать роковой встречи с загадочной болезнью. Сын, наследник престола,, – можно ли было придумать более прочную связь с мужем и самодержцем, более могущественное оружие против всех, кто лотов использовать всякое средство, лишь бы расшатать ее влияние и подорвать устои власти? Но произвести на свет наследника, обреченного с первых дней рождения стать жертвой дурной наследственности, не значит ли это ко всем тяготам

И

«царственной жизни» прибавить еще проклятие рода и увеличить во сто крат неприязнь и вражду окружающих? Александру Федоровну ие покидало все время чувство ответственности, не искупленной вины: Это омрачало душу, сверлило мозг. Беспокойство за единственного сына в обычных условиях принимает всегда у матерей характер навязчивой идеи; тем более в такой предрасположенной среде, как психическая организация Александры Федоровны. Каждый успех, каждый день роста сына был отравлен тревожным ожиданием. Ничтожный случай, незаметная царапина или ушиб М'Огли вызвать появление кровоточивости и смерть единственного. Для ребенка было закрыто безмятежное детство, для матери – источник радостной надежды.

Наследственность осложнялась еще и по материнской линии. Мать ее, принцесса Алиса дочь Виктории, умерла тридцати пяти лет'после пережитых сильных бурь и волнений. Сердце было расстроено, нервная система потрясена. Брат, великий герцог Гессенский, отличался странными вкусами, которые заставляли предполагать в нем не совсем нормального человека. Сестра – Елизавета Федоровна, жена убитого Сергея Александровича, поражала своей благотворительной экзальтацией и все время пребывала в состоянии религиозно-мистическом. Александра Федоровна в патологическом отношении была еще более резко выраженным типом. Она не знала дня без болезненных ощущений. «У меня каждый день болит голова. Я чувствую сердце ...» _– пишет она в одном месте. В другом: «...до смерти устаю; сердце болит и расширено»... Или: «... временами чувствую, что больше не могу, и тогда накачиваюсь сердечными кашлями...». «Я we лишена мужества, но только такая горечь на сердце и на душе ...». Сердце расширялось от пустоты, а .в полове теснили¹^ однообразно-назойливые мысли. Изнурительное самоуглубление нельзя было ничем рассеять. Мешал двор, условный ритуал, а больше всего она сама. Наступали минуты, когда нервы отказывались служить. И воля угасала, самообладание испарялось; открывался простор для истерики или длительной меланхолии. Александра Федоровна боялась этого перелома. Он ее смущал и угнетал. Она теряла тогда последние силы сопротивления; а ведь окружающая среда таила всегда для нее угрозу и вражду. Чтобы предупредить эти приступы болезненного безволия, она прибегала к искусственному возбуждению. «... Я пришла домой и потом не выдержала – расплакалась, молилась, потом легла и курила, чтобы оправиться» ...

Так часто заканчивался ее день.

Религия, молитва, даже работа приобретали характер наркотического средства. Чтобы забыться, уйти. Куда?

Нервная возбудимость прогрессировала с каждым годом. Впоследствии она стала нескрываемой; о ней буквально чирикали все воробьи под дворцовой крышей. Психическое состояние царицы внушало серьезные опасения. Особенно оно обострилось в связи с аварией императорской яхты «Штандарт», посаженной на мель ее командиром– потом застрелившимся – Чагиным. Во время высадки царской семьи со шлюпки на берег, не разобравшая, в чем дело, береговая охрана открыла ружейный огонь по ней. Императрица испугалась на-смерть и долго после этого случая не могла оправиться. С этого времени здоровье ее начало резко ухудшаться, ^ыли испробованы разнообразные методы лечения, которые, однако, не приносили желательных результатов. Осматривали больную светила медицинской науки, молились о ней «архипастыри церкви», – ничто не помогало. Одиночество пугало, общество раздражало. Для изоляции, для успокоения держали яхту на море, строили специальный дворец в Крыму, помещали царицу за оградой родного замка во Фридберге, близ Наугейма, – все тщетно. Прогулка утомляла, музыка возбуждала. Истерика стала обычным явлением и фактором, ^ставшим влиять на ход государственных дел. Во время войны министр внутренних дел А. Н. Хвостов откровенно рассказывает об истеричности царицы редакторам газет. В Государственной Думе, в обществе впервые приподымается завеса придворной жизни; и из-за нее выглядывает меланхолическая маска Александры Федоровны. ²2
  
  «Жизнь – ноша».
  «Власть – ноша»
  «Бели бы только я могла помочь тебе нести твою тяжкую ношу, так много таких нош давйт тебя»...


[Закрыть]

Она хотела облегчить Николаю II бремя – и на каждом шагу увеличивала его. Угнетенность духа, подавленное состояние сказывались во всех ее движениях и поступках. Даже советом своим и поддержкой она лишний раз подчеркивала мрачный тон своего умонастроения. Трагедию одиночества она склонна была приписать и Николаю II. «Мне было так грустно, когда я видела твою одинокую фигуру», – пишет она царю. Чтобы резче оттенить свою любовь, приверженность и значение такой прочной связи, она не боялась усилить выражение, характеризующее одиночество. Впрочем, и без того было непосредственное ощущение непосильной тяжести, которую не с кем делить. Кругом притворство, ложь, измена... «Я просто не могу понять, – восклицает Александра Федоровна: – как в такой великой стране случается, что мы никогда не находим подходящих людей! ..». Термин «подходящий» имел в устах ее совершенно особенное значение, не возвеличивающее человека и не определяющее его способностей.

«Всюду лжецы и враги Преображенская клика меня ненавидит...».

«Министры – мерзавцы; хуже, чем Дума .».

«Даже семья (царская фамилия) старается добраться до тебя, когда ты один, когда они знают, что добиваются чего-то неправильного и что я нё одобрю этого ...».

Все злоумышляют против царя. Ни на кого ему положиться нельзя. Только одна она неустанно бдительна и прозорлива. Но разве можно отвратить любую человеческую напасть? Разве можно предвидеть, откуда враг ударит? Для этого «схватило бы никаких сил и – напряжения нравственного. Систему обороны, очевидно, надо как-то упростить. Управлять должна какая-то невидимая сила. Как бы ни изощрять впечатлительность, как бы ни обострять проницательность, разве есть уверенность, что не прорвется вдруг враждебное влияние или не восторжествует злой умысел кого-нибудь из окружающих? Усталый рассудок и больная обнаженная психика призывают на помощь мистику, чудеса, силы потусторонние. Вера уступает место суеверию; раскрывается зловещий смысл всяких заклинаний, заговоров и причитаний. Душа темнеет, воля слабеет, и свобода человеческого духа погибает в плену

С Александрой Федоровной и произошло такое перерождение личности. Трагедия одиночества, мрачный узел страха, сомнений, глухоты душевной придвинули ее «а край бездны. Быть-может, из глубины пропасти повеяло холодом безумия. Она судорожно ухватилась за последнее средство, которое продиктовано было психическим надломом, и отдалась во власть некромантов, религиозных изуверов, ведунов и просто проходимцев. Они все и стали «подходящими» людьми; они-то и могут таинственным способом предвидеть каждую опасность, убрать любой камень с пути. А главное, с ними спокойно, зла и несчастья не произойдет; можно, наконец, испытать чувство внутренней замиренности, прийти в себя и уверенно, без трепета ждать завтрашнего дня. Этих людей она называет не иначе, как «друг». Первый друг, второй друг Нужно только поверить в необъяснимую силу «друга», в правоту его призвания и слепо, беспрекословно исполнять все предначертания благого вестника «божественного промысла». Обязательно слепо, без умствования, безрассудно, ибо стоит лишь начать думать, и опять душа наполнится сомнениями, страхом, опять «ноша» потянет вниз, к бездне, и тесным станет дворец, и люди придавят своей злобой. Слабый человек, без творческого порыва, бескрылый, замкнутый в пустоте—она перегружена была неподвижным умом своим и испытывала облегчение, когда могла разгрузиться, хотя бы ценой суеверия и полумисти-ческих бредней. Эта психологическая реакция перестает быть неожиданной и непонятной. Биограф Александры Федоровны никогда не объяснит «распутного» заката царицы, если не погрузится в тайники ее больной, не совсем обычной души. Элементарность, грубая наивность ее верований, слепота, глупость – все эти признаки бросаются в глаза при критической оценке. Но пусть слепота, пусть глупость! Царица отдалась безрассудно – единственное условие, при котором верование могло принести ей целительное успокоение. Она по натуре совсем не была наивна. И– подход ее к вещам, к историческим явлениям вовсе не был элементарен и глуп. Однако, эта сложность культурно-воспитанной и европейски-цивилизованной немецкой принцессы уживалась с мужицкой хлыстовщиной и вульгарной хмистификацией проходимцев.

«Наш первый Друг (француз Филипп) дал мне этот образ с колокольчиками, чтобы предупреждать меня насчет тех, которые неправедны, и чтобы не дать им приблизиться ко мне. Я его буду чувствовать и таким образом охраню тебя от них» – обнадеживает она царя.

Сразу просто и легко разрешалась проблема одиночества. Стоит лишЬ довериться звону колокольчика, и душа обретает покой. С высоты изысканной европейской культуры, от лунной сонаты Бетховена и немецких романтиков опуститься до уровня первобытного дикаря с его верой в амулеты, наговоры и прочие таинственные силы, ~ таков удел последних царей. Александра Федоровна обречена была ступить на этот путь.

Немного усилий пришлось ей затратить, чтобы вовлечь царя в круг суеверий. Психологическая основа, в сущности, была одна и та же. «Не забудь опять подержать образок в твоей руке и несколько раз причесать волосы Его гребенкой перед заседанием министров» – предупреждает она заботливо. Так мало, в сущности, требуется предосторожности, такой скромный обряд предписан «другом»; почему бы его не выполнить, чтобы выйти невредимым, укрепленным в своей правоте? Слу–чайное совпадение видимой удачи с наговором или употреблением «дружеской» гребенки вырабатывает уверенность в таинственной силе,"и рука «самодержца» торопливо, вынимает амулет всякий раз, как ему приходится осуществлять свою верховную власть. А уж потом созревает пагубная склонность во всем полагаться на тайный промысел, извне направляемый некиим «другом»,, и горе тем фактам, идеям и даже людям, которые вступают в противоречие с тайным влиянием «провидца»

Схема жизни намечена: тайная рука «провидца», проводник его влияния – царица, а державный исполнитель – император. Три задачи должны, быть выполнены, и цель будет достигнута. Прежде всего – уберечь «друга», не выдать его € головой врагам. «Враги нашего Друга – наши собственные враги» – пишет царица мужу. Или: «все делается против Его желания, и мое сердце обливается кровью; оно в тоске и страхе»... Прикованная страхом и тоской к участи «провидца», она всю тревогу свою переносит на него. Как бы с ним не случилась беда!.. Ведь тогда она, беззащитная, падет под ударами судьбы и станет игрушкой враждебных сил, окружающих ее со всех сторон.

Уберечь «провидца» недостаточно. Необходимо еще очистить путь для своего влияния на царя. Оно должно быть непосредственным, а, главное, всесторонним. Власть, армия, церковь, семья, альков, дворцовый прием, парад, интрига – ничем не следует брезгать. Словами любви, ласки и утешения она замкнула кольцо надзора над Николаем И. Неограниченный самодержец был под духовной и нравственной опекой своей жены. Наружных следов этой опеки никто не видел. Близко стоящие к царю люди лишь догадывались об этом. «Она никогда не выступает открыто, – говорил ген. Алексеев: – она мешает всем, но действует только за спиной» ...

19

2*

Влияние, которое Александра Федоровна оберегала так тщательно и ревниво, вносило некоторую уверенность в ее смущенную и расстроенную душу. Она – соединитель двух центров своего равновесия: «друг» и муж. Все остальное – чуждо, враждебно и опасно. Сомкнется цепь – благо; всякий разрыв означает несчаетие, тревогу, мрак...

«Когда Он говорит, что не следует чего-либо делать, и когда Его не слушаются, то всегда/впоследствии видишь свои ошибки ... Над Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы человек, посланный богом на помощь нам, подвергался преследованиям» Уйти самой от влияния на царя значит разрушить спасительную схему жизни и дать погибнуть не только ей, но и династии, государству. Вера в потустороннюю связь осела в виде своеобразной идеологии, которая укреплялась с каждым днем. «В книге «Les amis de Dieu» – отмечает у себя царица – сказано, что государство не может, погибнуть, если его повелитель направляется божьим человеком»

Но для полноты триединой схемы, для ее удачного завершения необходимо, чтобы на-лицо был подлинный «повелитель», не заподозренный в слабости, неопровержимый, несомненный самодержец. Николай II казался мало подходящей для этого фигурой. Его внешний вид и внутренние

^х) Речь идет о «преследовании» Распутина обер-прокурором '.Самариным, который открыто выражал свое отрицательное отношение к «старцу».

свойства не соответствовали роли, которую приписывала ему Александра Федоровна. Тут-то и сказалась немецкая настойчивость царицы. Она изучала Каждый жест, каждое выражение своего державного супруга и, ка^к опытный режиссер, разучивала с ним партию властного, неограниченного монарха. В качестве идеального образца был избран прадед Николай I. Ему. подражать во всем – вот цель, которую царица поставила перед Николаем И.

Она отлично знала слабые стороны своего партнера. Он явно не располагал данными властного человека. Не умел устрашать взором, окриком, подчинять своей воле и решению. 6н быстро уступал напору первого настойчивого министра или царедворца. Легко менял мнение, соглашался для видимости с противником, – словом, был в тени. Не силы, а власти боялись; не человека, а сан уважали. Пред ним не склонялся авторитет людей независимых и свободных. Он был способен настоять на своем, но делал это не открыто, напрямик, а под сурдинку, негласно, пользуясь .прерогативой своего царского усмотрения. Эта манера раздражала и вооружала против него; в ней сказывалось лукавое непостоянство монарха и пренебрежение к отзывам о себе подчиненных. Царица знала, из какого человеческого материала приходится лепить «самодержца». И осторожно, терпеливо, с большой тонкостью разрешала эту сложную задачу.

«Милушку всегда нужно подтолкнуть и напоминать ему, что он есть император и может делать все, что ему хочется . <. Ты должен показать, что у тебя свои решения и своя воля» – преподает она нравоучительно уроки власти армейскому полковнику со скипетром. Она всячески стремится про* будить в нем чувства__автократа. Пусть эти чувства найдут выражение в бурной форме окрика, )удара, бешенства-, как бывает у настоящих царей, которые нагоняют трепет, умеют казнить, умеют и миловать.

«Когда, наконец, ты хватишь рукой по столу и накричишь на Джунковского и на других, если они неправильно поступают» – пишет она ему нетерпеливо.

«Заставь их дрожать пред твоим мужеством и твоей волей» ...

Или:

«Как им всем нужно почувствовать железную волю и руку; до сих пор царствование твое было царствованием мягкости, а теперь оно должно быть царствованием власти и твердости, – ты повелитель и хозяин России» ...

«Будь более автократом, моя душка-, и покажи себя!».

За каждым движением царя следит ее наблюдательный глаз. Каждый неловкий шаг его она исправляет; вытягивает его низкорослую фигуру, возвеличивает осанку, усиливает голос, подталкивает руку, подчеркивает решимость. Она произносит за него монолог власти и держит -пред ним все время зеркало, в котором отражается неуклюжая внешность и сколок царственной воли. Во всех ее наставлениях упрек пересыпан лаской: за словом критики следует -выражение любви и -нарочитого поклонения. Она не оставляет его ни одной минуты без ободрения. Конечно, он должен быть продолжателем и достойным преемником императора Николая I, но . <. разным царям разное дано. Она, как заботливая мать, утешает не-удачвика-сына, гонит прочь отчаяние и самоуничижение и напутствует его ласковыми словами:

«И ты покорил тысячу сердец, наверное, твоим милым, нежным, кротким существом и сияющими, чистыми глазами. Каждый покоряет тем, чем бог его одарил. Каждый своим путем ...».

^ «Скромность есть высший дар богу, но верховный повелитель должен показывать свою волю чаще. Будь уверенней в себе и действуй ...». л/ Письма Александры Федоровны, посвященные проблеме властного царя, представляют собой что-то вроде политического трактата, в котором дано практическое руководство для человека, обреченного быть-самодержцем. Это «зерцало бытия», куда должен был заглядывать маленький человек-каждый раз, ррежде чем ему приходилось взбираться на высокий трон. Тема была разработана царицей удивительно последовательно и ярко. Все талантливое, что природа отпустила этой женщине, 'она затратила для написания этого единственного в своем роде наставления. У Николая II был свой Ментор, свой Макиавелли, который в письмах увековечил идеологическую систему абсолютной царской власти. Эта система как будто была списана с какого-то отвлеченного образца; она потрясала своей несвоевременностью, полной оторванностью от жизни. Это была утопия ум и-рающей династии,– осужденного историей режима, утопия, которую могла продиктовать болезненная сосредоточенность человека, потерявшего всякий исторический масштаб, лишенного чувства перспективы. Она могла бы послужить образцом исторического кретинизма. Словно в безвоздушном пространстве выращивались идеи реставрации самодержавия, и ни одна струя свежего воздуха не проникала в царскосельский дворец, в котором расположились авторы этой системы.

Сколько наивной уверенности было в искреннем «расположении» народа к царю! Надо только устранить средостение между ними, прогнать или подчинить своей державной воле генералов, министров, великих князей, всех этих «мерзавцев» и злоумышленников. Царица неотступно побуждала своего мужа во время войны показываться чаще войскам, быть среди них, и не 'сомневалась, что это вызовет всеобщий энтузиазм серой солдатской массы, когда эта масса почувствует * непосредственную близость «обожаемого монарха».—«Какая награда для храброго гарнизона Осеовца, если ты туда поедешь ..".». – «Солдаты должны тебя увидеть... Ты им нужен..,, они хотят тебя, а ты их ...». Она не могла примириться с м,ыслыр, что Николай Николаевич вытесняет своим Авторитетом царя, и этого было достаточно, чтобы возненавидеть великого князя слепой ненавистью, на которую была способна ее односторонняя, настойчивая натура.

Назад к карточке книги "Александра Федоровна"