Текст книги "Голоса"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Урсула Ле Гуин
Голоса

Как во тьме ночи зимней

Глаза наши света жаждут,

Как в оковах смертного хлада

Наше сердце к теплу стремится,

Так, ослепнув, шевельнуться не смея,

К тебе наши души взывают:

Стань нам светом, огнем и жизнью,

Долгожданная наша Свобода!

Гимн Оррека Каспро

Глава 1

Одно из самых первых отчетливых воспоминаний – как я пишу на стене знаки, позволяющие войти в тайную комнату.

Я такая маленькая, что мне приходится вставать на цыпочки и тянуться изо всех сил, чтобы изобразить эти знаки в нужных местах на стене коридора, покрытой толстым слоем серой штукатурки. Штукатурка потрескалась и местами осыпалась так, что проступает каменная кладка. В коридоре почти темно. Пахнет землей и древностью; там всегда царит тишина. Но я не боюсь; я там никогда ничего не боюсь. Я встаю на цыпочки, и мой указательный палец рисует в нужном месте давно знакомые знаки – рисует их в воздухе, почти не касаясь оштукатуренной стены. И в стене открывается дверь, и я вхожу.

Свет в этой комнате ясный и спокойный, он падает сверху, с потолка, из множества маленьких окошек с толстыми стеклами. Потолок здесь очень высокий, и сама комната очень большая, вытянутой формы; вдоль стен от пола до потолка книжные шкафы, а в них – книги. Это МОЯ комната, это я всегда знала. А Иста, Соста и Гудит – нет. Они не знают даже, что там вообще есть какая-то комната. Они никогда не заходят в коридоры, расположенные в самой дальней части нашего дома. Чтобы попасть в тайную комнату, мне нужно пройти мимо двери, ведущей в покои нашего Лорда-Хранителя, но он болен, хром и оттуда почти не выходит. Эта комната – мой самый главный секрет, только там я могу побыть одна, только там меня никто не будет бранить, никто не будет мне надоедать, и только там мне можно никого не бояться.

Я помню, что ходила туда не однажды, а много, много раз. Каким же огромным казался мне тогда стол для чтения! А какими высокими были книжные шкафы! Мне нравилось, забравшись под стол, строить себе домик со стенами из книг и делать вид, будто я медвежонок в берлоге. Там я чувствовала себя в полной безопасности. А книги я потом всегда ставила точно на те же полки и на те же места; это было очень важно. Играла я в наиболее светлой части комнаты, ближе к двери, хотя, собственно, никакой двери там и не было. А дальний конец комнаты я не любила: там было гораздо темнее и потолок был значительно ниже. Про себя я называла тот конец комнаты темным и старалась держаться от него подальше. Но даже этот страх перед темнотой, сгущавшейся в дальнем конце комнаты, был как бы частью моей великой тайны, моего царства одиночества. И это царство принадлежало мне одной, пока однажды – мне было тогда девять лет – я не поняла, что жестоко ошибалась.

В тот день Соста долго бранила меня из-за какой-то ерунды, в которой я, кстати, и виновата-то не была. Я в ответ сказала ей какую-то грубость, а она обозвала меня «кучерявым бараном», из-за чего я пришла в ярость. Ударить ее я не могла, потому что руки у нее были длиннее и она запросто могла держать меня на расстоянии, так что я укусила ее за руку. Тогда ее мать, Иста, ставшая и мне приемной матерью, выругала меня и отшлепала. Я окончательно разъярилась и убежала в заднюю часть дома, в тот темный коридор, открыла заветную дверь в стене и вошла в тайную комнату. Я решила оставаться там, пока Иста и Соста не начнут думать, будто я убежала из дома, а на улице меня схватили альды и продали в рабство. И вот теперь, когда я навсегда исчезла из их жизни, они, то есть Иста и Соста, пожалеют, что зря бранили меня и по-всякому обзывали, а потом еще и отлупили! В общем, я влетела в тайную комнату – разгоряченная, разгневанная, зареванная – и там, в странном ясном свете, лившемся с потолка, увидела нашего Лорда-Хранителя, который стоял у стола с книгой в руках.

Он тоже сперва немного растерялся – от неожиданности. Потом подошел ко мне, и лицо у него было сердитое; он даже руку поднял, словно собираясь меня ударить. Я застыла ни жива ни мертва. Я даже дышать не могла.

Но рука его так и повисла в воздухе.

– Мемер! Ты как сюда попала?

Он посмотрел туда, где обычно открывается дверь, но там, конечно, уже ничего не было, только стена. А я по-прежнему не могла ни дышать, ни говорить.

– Неужели я оставил дверь открытой? – сказал он, сам себе не веря.

Я покачала головой.

И, собравшись с силами, прошептала:

– Я сама умею открывать.

Он был не просто удивлен, он был потрясен; но вскоре, похоже, успокоился и произнес только одно слово:

– Декало.

Я кивнула.

Декало Галва – так звали мою мать.

Я бы рассказала о ней, но я ее почти не помню. Точнее, помню, но не могу выразить это словами. Я помню, как она крепко обнимала меня, тискала и как от нее чудесно пахло в темноте, когда я уже лежала в кроватке; помню грубоватую красную ткань ее платья и ее голос, которого я никак не могу, не умею расслышать, но он все же где-то рядом, чуть-чуть за гранью слышимости. Мне раньше всегда казалось, что если затаиться и изо всех сил прислушиваться, то я смогу наконец ее услышать.

Она была настоящей Галва – и по крови, и по тому месту, где родилась и жила всю жизнь. Она считалась домоправительницей Султера Галвы, Главного Хранителя Дорог Ансула, а это весьма почетная и ответственная должность. В Ансуле не было ни серфов, ни рабов; все мы считались его равноправными гражданами, свободными людьми, и у каждого был свой дом. А Декало, моя мать, отвечала за всех, кто работал и жил в Галваманде, и распоряжалась всем нашим хозяйством. Иста, наша стряпуха, впоследствии ставшая мне, можно сказать, второй матерью, любила рассказывать нам с Состой, каким огромным было тогда это хозяйство и о скольких людях приходилось заботиться Декало. Самой Исте каждый день выделялось два помощника для работы на кухне, а в случае визитов особо уважаемых гостей или во время торжественных обедов Декало присылала на кухню еще троих; только уборкой дома постоянно занимались четыре служанки, которым всегда мог помочь особый человек, мастер на все руки; а на конюшне царствовал конюх со своим помощником, и там было тогда восемь лошадей – на одних ездили верхом, а других запрягали в повозки. В доме также проживало немало всяких родственников и стариков. Например, над кухней жила мать самой Исты, а мать Лорда-Хранителя – в покоях наверху, которые так и назывались Хозяйскими. Сам же Султер Галва все время пребывал в разъездах по стране, посещая один город за другим и встречаясь с другими Хранителями Дорог. Ездил он то верхом, то в карете с сопровождением. В западном дворе тогда находились кузница и каретный сарай, и над сараем было устроено жилое помещение, где разместились кучер и форейтор, всегда готовые выехать с Лордом-Хранителем по какому-нибудь неотложному делу. «В добрые-то старые времена у нас в доме все были вечно заняты, работа так и кипела! – вздыхала Иста. – Ах, добрые старые времена!»

И я, пробегая по молчаливым коридорам мимо полуразрушенных комнат, всегда старалась представить себе эти старые добрые времена. Я подметала крыльцо и воображала, что готовлюсь к приему гостей, которые вскоре войдут по этому крыльцу в дом, и на них будут прекрасные одежды и чудесная обувь. Я часто поднималась в Хозяйские Покои и представляла себе, как эти комнаты выглядели, когда были чисто убранными, теплыми, с красивой мебелью. Там можно было бы встать на колени, устроившись на удобном приоконном сиденье, и смотреть в чистое окошко с тесным переплетом на городские крыши и далекую гору, высившуюся над этими крышами.

Название моего города, столицы одноименного государства, занимающего почти все восточное побережье пролива, – Ансул, что означает «глядя на Сул». Сул – это высокая гора, самая последняя и самая высокая из пяти главных вершин горной страны Манвы, и находится она по ту сторону пролива. Из приморской части города и из всех обращенных на запад городских окон видна белоснежная вершина Сул, точно плывущая над водой и вечно окутанная облаками, которые парят в вышине, подобно снам или мечтам.

Я знала, что когда-то наш город называли Ансул Мудрый или Ансул Прекрасный из-за его университета и великолепной библиотеки, из-за его дивных башен и прелестных внутренних двориков, украшенных ожерельями аркад, из-за его каналов и многочисленных горбатых мостиков над ними, из-за тысяч маленьких уличных храмов, сделанных из мрамора. Однако Ансул моего детства – это, увы, город руин, страха и голода.

Государство Ансул было протекторатом могущественного Сундрамана, который вел постоянные приграничные войны с Лоаманом и не мог выделить особое войско исключительно для нашей защиты. Хотя, по правде говоря, Ансул, богатый и товарами, и пахотными землями, в течение долгого времени никаких войн ни с кем и не вел. К тому же наш торговый флот был достаточно многочисленным и хорошо вооруженным, чтобы противостоять нападениям пиратов на южное побережье Ансула, а с тех пор, как Сундраман навязал нам союз с ним – что случилось еще в незапамятные времена, – нам и на суше никто более не угрожал. Так что когда армия альдов, народа, населявшего пустыни Асудара, вторглась на нашу территорию, война охватила холмы Ансула, как лесной пожар. Вскоре альды ворвались в столицу и смерчем пронеслись по улицам, убивая, грабя и насилуя. Моя мать, Декало, в один из тех дней возвращалась домой с рынка, и солдаты поймали ее и изнасиловали. Но горожане напали на этих солдат, и во время ожесточенной схватки матери удалось бежать, и она затем сумела добраться до Галваманда.

А жители Ансула продолжали мужественно сражаться с захватчиками, отбивая улицу за улицей, и в итоге изгнали их из города. Но альды не ушли, а встали лагерем под городскими стенами. Осада Ансула продолжалась целый год. В тот самый год я и появилась на свет. А потом из восточных пустынь пришла вторая армия альдов, еще более многочисленная, и город был взят штурмом.

Альды полностью подчинили его себе. И первым делом их жрецы привели солдат к нашему дому, который они называли Логовом Дьявола. Солдаты арестовали Лорда-Хранителя и увели с собой. А тех обитателей Галваманда, кто пытался оказывать им хоть какое-то сопротивление, они перебили. Заодно они убили и всех живших там стариков. Исте, правда, удалось сбежать, и она скрывалась у соседей вместе с матерью и дочкой, а мать Лорда-Хранителя убили, и тело ее сбросили в канал. Молодых женщин забрали в рабство и отдали на потеху солдатне. А моей матери удалось спастись только потому, что она вместе со мной успела спрятаться в тайной комнате.

В той самой, где я сейчас и пишу эту историю.

Не знаю, как долго она там пряталась. Какую-то еду она, должно быть, сумела прихватить с собой, а вода там есть. Альды обыскали и разграбили весь дом. И сожгли все, что могло гореть. А потом солдаты под предводительством жрецов чуть ли не каждый день возвращались в Галваманд, все больше его разрушая, и все рыскали в поисках книг, а также рассчитывая еще чем-нибудь поживиться или, может, обнаружить следы «проклятых слуг дьявола». В итоге моей матери пришлось-таки выбраться ночью из тайной комнаты и искать убежища в соседнем Камманде. Там она пряталась в подвале вместе с другими женщинами и как-то умудрялась поддерживать жизнь и в себе, и во мне, хотя совершенно непонятно, где и как она добывала еду. А потом налеты и грабежи постепенно прекратились, альды перестали крушить дома и почувствовали себя в городе хозяевами. И тогда мать вернулась в наш дом, в Галваманд.

К этому времени там были сожжены все деревянные пристройки, а мебель переломана или украдена; даже деревянные половицы были вывернуты и разбросаны как попало. Но основная часть дома, сложенная из камня и крытая черепицей, не особенно пострадала. Хотя Галваманд – самый большой дом в нашем городе, никто из альдов в нем жить не пожелал, считая, что это обитель демонов и злых духов. Понемногу Декало все снова привела в порядок – разумеется, по мере своих сил и возможностей. Вскоре вернулась из своего убежища Иста с Состой, да и наш старый конюх, горбатый Гудит, мастер на все руки, тоже, к счастью, уцелел. И все они тоже дружно принялись за работу. Это был их дом, и они сохранили верность ему и друг другу. Ведь здесь обитали их боги и тени их предков, которые хранили их, осеняли своим благословением, дарили им сны и мечты.

Прошел целый год, прежде чем Лорда-Хранителя выпустили из тюрьмы. Точнее, выбросили прямо на улицу. Голым. Идти он не мог – во время пыток ему переломали ноги, – так что попытался ползти. Он полз по улице Галва от бывшего Дома Совета к Галваманду, когда его подобрали какие-то горожане и принесли домой. А уж дома, конечно, нашлось кому о нем позаботиться.

Жили они очень бедно. Все жители Ансула были тогда бедны, ведь альды их прямо-таки до последней нитки обобрали. Но как-то существовать они все-таки умудрялись, и благодаря заботам моей матери Лорд-Хранитель начал понемногу набираться сил. А на третью зиму после осады, холодную и голодную, случилось несчастье: Декало тяжело заболела лихорадкой, а лекарств, чтобы вылечить ее, не было. И она умерла.

Иста заявила, что теперь она будет мне вместо матери, и принялась обо мне заботиться. Рука у нее, правда, была тяжелая, да и нрав бешеный, но мать мою она очень любила, так что и ко мне старалась относиться как можно лучше. Я рано научилась помогать ей в работе по дому, и мне это даже нравилось. В те годы Лорд-Хранитель почти все время болел и очень страдал от болей в переломанных руках и ногах и от прочих последствий тех пыток, которые превратили его в калеку, и я очень гордилась, что могу ему прислуживать. Даже когда я была еще совсем маленькой, он и то предпочитал, чтобы прислуживала ему я, а не Соста, которая вообще терпеть не могла работать и вечно все роняла, теряла и разбрасывала.

Я знала, что осталась жива только благодаря тайной комнате, которая спасла нас с матерью, когда в наш дом пришли враги. Должно быть, именно мать и рассказала мне об этом, а потом и показала, как открыть потайную дверь; а может, я просто не раз видела, как она это делает, вот и запомнила. Во всяком случае, я словно видела перед собой те буквы, которые мне нужно было начертать в воздухе, но никак не могла разглядеть руку, что эти буквы для меня писала. И моя рука сама собой следовала заданному рисунку, и передо мной открывалась дверь, и я входила туда, где, как мне казалось, бывала теперь лишь я одна. Пока в один прекрасный день не столкнулась там с Лордом-Хранителем. Мы долго стояли, не сводя друг с друга глаз, и рука его была поднята, словно для удара. Потом он опустил руку и спросил:

– Ты здесь и раньше бывала?

Я онемела от ужаса и в ответ лишь молча кивнула.

А он вовсе и не сердился – он и руку-то поднял, чтобы ударить незваного гостя, врага, а совсем не меня. Он никогда на меня не сердился и всегда бывал со мной удивительно терпелив, даже если ему было очень больно, а я этого не понимала и вела себя глупо, бестактно и нерасторопно. Я полностью ему доверяла и никогда его не боялась, и все же он вызывал в моей душе какой-то благоговейный трепет. А тут вдруг в нем, казалось, вспыхнул гнев. Глаза его сверкали огнем, как в те минуты, когда он возносил хвалу Сампе Разрушителю. Глаза у него очень темные, и тот огонь, что вспыхивал в их глубине, был похож на раскаленную лаву, скрытую толщей темного камня. Он неотрывно смотрел на меня.

– Еще кто-нибудь знает, что ты сюда ходишь? Я только головой мотнула.

– Ты кому-нибудь рассказывала об этой комнате?

Я снова мотнула головой.

– Ты знаешь, что никогда и никому не должна о ней рассказывать?

Я кивнула.

Но он явно ждал более внятного ответа. Я понимала, что должна что-то сказать. И, набрав в грудь воздуха, торжественно произнесла:

– Я никогда и никому об этой комнате не скажу. И пусть свидетелями моей клятвы станут все боги нашего дома, и все боги нашего города, и душа моей матери, и души всех тех, кто некогда жил здесь, в Доме Оракула!

На лице Лорда-Хранителя отразилось легкое изумление. Немного помолчав, он шагнул ко мне, коснулся пальцами моих губ и сказал:

– Свидетельствую, что клятва эта была дана от чистого сердца. – Затем повернулся и положил руку на край маленького алтаря, зажатого книжными шкафами. Я, разумеется, последовала его примеру. А он легко взял меня за плечо, чуть повернул к себе и, внимательно глядя на меня сверху вниз, спросил: – Где же ты научилась такой клятве?

– Я ее сама сочинила, – сказала я. – Чтобы клясться в том, что всегда буду ненавидеть альдов, и обязательно выгоню их из Ансула, и всех их убью! Если смогу, конечно.

Так я ему все и рассказала. Выдала и свой самый-самый тайный обет, и свое самое сокровенное желание, о которых никогда и никому ни слова не говорила, и после этого разразилась слезами – не гневными, но чрезвычайно бурными, и так рыдала, что меня всю трясло; казалось, душа моя рвется на куски.

Лорд-Хранитель с огромным трудом опустился на колени – хотя колени у него после пыток почти не гнулись – и обнял меня. И я еще долго плакала у него на груди. А он молчал, ни словом меня не утешил, только крепко прижимал меня к себе, пока рыдания мои сами собой не прекратились.

И на меня сразу навалилась ужасная усталость, и мне стало так стыдно, что я отвернулась от него и, сев прямо на пол, уткнулась лицом в колени.

Я слышала, как он с трудом поднялся и, прихрамывая, прошел в темный конец комнаты. Потом вернулся и сунул мне в руку мокрый платок – видно, намочил его в том источнике, звук которого постоянно доносился откуда-то из темноты. Я приложила платок к глазам и несколько минут подержала так, а потом тщательно протерла влажной прохладной тканью все лицо.

– Прости меня, – сказала я. Мне было ужасно стыдно, что я невольно потревожила его, явившись сюда, да еще и устроила истерику. Я всем сердцем любила его и очень уважала, и мне, конечно же, хотелось проявить эту свою любовь, помогая и прислуживая ему, а не пугать его понапрасну своими слезами.

– Ничего, Мемер, нам всем есть о чем поплакать, – тихо сказал он. И я, взглянув на него, поняла: и он тоже плакал вместе со мною. По глазам и губам всегда ведь можно догадаться, что человек плакал. Меня просто потрясло то, что я вызвала у него слезы, и одновременно мне отчего-то стало легче и уже не так стыдно. А он, помолчав, прибавил: – Здесь для этого как раз самое подходящее место.

– А я тут почти никогда не плачу, – сказала я.

– А ты вообще почти никогда не плачешь, – сказал он.

И я была страшно горда, что он это заметил. А он спросил:

– Чем же ты обычно занимаешься в этой комнате? Это был очень трудный вопрос, и я ответила не сразу.

– Я просто прихожу сюда, когда мне становится совсем уж невтерпеж, – сказала я. – А еще мне нравится рассматривать эти книги. Это ведь ничего, что я на них смотрю? Если я в них иногда заглядываю?

Он снова помолчал и совершенно серьезно ответил:

– Ничего. И что же ты в них находишь?

– Я ищу в них те штучки, которые мне нужно нарисовать в воздухе, чтобы дверь открылась.

Я еще не знала слова «буквы».

– Покажи мне, – попросил он.

Я могла бы изобразить эти знаки в воздухе пальцем, как делала, открывая дверь, но вместо этого я встала и вытащила с нижней полки шкафа ту большую книгу в темно-коричневом кожаном переплете, которую про себя именовала «Медведь». Я открыла ее на первой странице, где были написаны слова (по-моему, я действительно понимала, что это слова, а впрочем, может, и нет). И указала ему те значки, с помощью которых открывала дверь в тайную комнату.

– Вот этот и вот этот… – шептала я. Потом бережно положила книгу на стол – я всегда очень бережно обращалась с книгами, особенно когда раскрывала их и смотрела, что у них внутри. А он по-прежнему стоял рядом и смотрел, на какие значки я указываю пальцем – все они были мне хорошо знакомы, хоть я и не знала ни их названий, ни того, как они звучат.

– Что это за знаки, Мемер?

– Это письменные знаки.

– Значит, эти письменные знаки и открывают дверь?

– Да, наверное. Только, чтобы дверь открылась, их нужно начертать в воздухе и р особом месте.

– А ты знаешь, что такое слова?

Я не совсем понимала, о чем он спрашивает. Вряд ли я тогда знала, что слова, которые пишут, точно такие же, как и те, которые произносят, что это всего лишь два разных способа сделать одно и то же. Я молча покачала головой.

– Ну вот что, например, делают с книгой? – спросил он.

Я опять промолчала, не зная, как ответить.

– Ее читают, – сказал он и вдруг улыбнулся, и лицо его сразу все словно осветилось. Мне до сих пор крайне редко доводилось видеть, как он улыбается.

От Исты я много раз слышала о том, каким счастливым, гостеприимным и великодушным был когда-то наш Лорд-Хранитель, как весело проводили время в большой столовой его гости, как он смеялся над детскими проделками маленькой Состы. Но я-то всегда помнила его таким, каким он стал теперь: человеком, которого подвергли страшным пыткам, которому железными брусьями раздробили колени, вывернули из суставов руки и переломали все пальцы. Человеком, у которого зверски убили всю семью, который мучительно страдает от нищеты, боли и стыда, сознавая, что его народ потерпел поражение и оказался порабощенным…

– Я не умею читать, – сказала я. И быстро прибавила, заметив, как меркнет его светлая улыбка: – А можно мне этому научиться?

Похоже, своим вопросом я сумела еще немного задержать эту улыбку. Потом он отвел глаза и заговорил со мной совсем не так, как говорят с ребенком:

– Это опасно, Мемер.

– Потому, что альды боятся книг? – спросила я. Он снова посмотрел на меня.

– Да, боятся. И должны бояться.

– Но ведь в книгах нет никаких демонов или черной магии! – горячо возразила я. – Я-то знаю!

Он ответил не сразу. Сперва он долго смотрел мне в глаза – но не так, как сорокалетний человек обычно смотрит на ребенка девяти лет; казалось, его взгляд проникает мне в душу, оценивает ее, и наши души соприкасаются. А потом сказал:

– Хорошо, если хочешь, я научу тебя читать.