Текст книги "Король планеты Зима (сборник)"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Вот почему она согласилась с Шахез, что не стоит ничего говорить Оторре и даже Темли. «Посмотрим, как Темли воспримет тебя», – сказала Шахез, и Акал согласилась.

В прошлом году Темли случилось принимать на ночлег на своей ферме школяра Энно для поучений и проведения службы, а также два или три раза встречаться с нею в Данро. Придя сегодня, чтобы принять участие в священнослужении, Темли впервые встретилась с Акал. Узнала ли Темли в ней Энно? По лицу не скажешь. Она поприветствовала Акал со своего рода бесцеремонной доброжелательностью, и они потолковали о разведении арью. Темли откровенно изучала пришельца, меряя взглядом с ног до головы, но это было вполне естественное женское любопытство при встрече с чужаком, которого, возможно, вскоре предстоит назвать супругом.

– Ты ведь не так уж много знаешь о ведении хозяйства в горах, – любезно заметила она по ходу беседы. – Здесь ведь совсем иначе, чем там, внизу. Что вы выращивали у себя? Этих здоровых равнинных йам?

И Акал поведала ей о ферме, где выросла, о трех урожаях, снимаемых за год, так что Темли оставалось только кивать в изумлении.

Что касательно Оторры, Шахез и Акал условились обманывать его без дальнейших обсуждений этого между собой. Акал даже мысленно сторонилась этой темы. Еще успеет познакомиться с ним поближе за период помолвки, подумала она рассеянно. Как-нибудь при случае скажет ему, конечно, что не хочет вступать с ним в интимные отношения, а единственный способ сделать это не оскорбительно, никого не унижая, это объяснить, что она, то есть он, Акал, питает отвращение к сексу со всеми другими мужчинами и рассчитывает на его, Оторры, понимание и прощение. Но Шахез ясно дала ей понять, что до свадьбы ничего говорить не следует. Если Оторра узнает раньше, он может отказаться войти в седорету. Более того, он может разболтать остальным и в знак мести выставить Акал женщиной. Тогда они утратят последнюю надежду на брак. Когда Шахез толковала обо всем этом, Акал снова охватило знакомое чувство вины, она ощутила себя загнанной в ловушку; но Шахез была совершенно спокойна и безмятежна, и совесть Акал снова приутихла. Ей надо постараться просто поменьше думать об этом. Сейчас Акал разглядывала Оторру с симпатией и любопытством, гадая, из-за чего же тот выглядит столь пристыженным. Оторра чего-то побаивается, решила она.

После того, как вода была разлита по чашам и благословения произнесены, Шахез зачитала главу из Четвертых Дискуссий; закончив, бережно закрыла старинный фолиант, положила его на полку и прикрыла парчовым покровом, а затем, обращаясь, как это положено, к Магелю и Маду – они здесь представляли собой все то, что осталось от Первого Седорету Данро, – торжественно произнесла:

– Мои Вторая мать и Второй отец, я предлагаю, чтобы в этом доме образовался новый седорету.

Маду пихнула локтем Магеля. Тот дернулся, скорчил гримасу и что-то беззвучно буркнул. В конце концов Маду сама сказала своим слабым смиренным голосом:

– Дочь Утренних, опиши нам все браки внутри седорету.

– Если все устроится и уладится как положено, браком Утренним станут Шахез и Акал, браком Вечерним станут Темли и Оторра, браком Дневным станут Шахез и Темли, а браком Ночным станут Акал и Оторра.

Повисла долгая пауза. Магель сгорбил плечи. Наконец Маду прервала молчание:

– Ну, все ли с этим согласны?

Этот краткий вопрос, произнесенный Маду едва ли не брюзгливым тоном, выражал самую сущность, если не апофеоз, формального соглашения и излагался обычно языком архаическим и витиеватым.

– Да, – внятно ответила Шахез.

– Да, – мужественно сказала Акал.

– Да, – весело поддержала Темли.

Пауза.

Все, естественно, обратили взгляды на Оторру. Он стал пунцовым, а затем, под взглядами присутствующих, заметно побледнел.

– Я-то готов, – пробормотал он, в конце концов, принужденным тоном и прочистил горло кашлем. – Вот только… – Он снова запнулся.

Все терпеливо ждали.

Стояла мертвая тишина. Пауза явно затягивалась.

– Нам не обязательно решать прямо сейчас, – подала голос Акал. – Мы можем просто поговорить. А в святилище вернемся позднее, когда…

– Да, – сказал Оторра, бросая на Акал взгляд, в котором было спрессовано столь много эмоций, что сразу и не разобрать – страх, ненависть, благодарность, отчаяние? – Я хочу… Мне надо поговорить… с Акалом.

– Я бы тоже хотела получше узнать моего Вечернего брата, – проворковала Темли своим хрустальным голоском.

– Да, вот именно, узнать… – Оторра снова запнулся и снова покрылся краской. Он был уже настолько близок к истерике, что Акал снова вмешалась:

– Так давай ненадолго выйдем отсюда. – И прошла вместе с Оторрой во двор, пока все остальные перебирались на кухню.

Акал была уверена, что Оторра раскусил ее маскарад. Обескураженная, она страшилась того, что он собирался сказать ей; однако он ведь не закатил ей скандал, не опозорил перед остальными, и за это она была ему благодарна.

– Вот, значит, дело какое, – сказал Оторра деревянным, натужным голосом, когда они встали в воротах фермы. – Все дело-то в Ночном браке. – Здесь он умолк.

Акал кивнула и, непроизвольно пытаясь облегчить Оторре его задачу, сказала:

– Но ты ведь не обязан…

– В Ночном браке все дело, – продолжал Оторра. – Это значит мы. Ты и я. Видишь ли, я… Есть кое-что такое…Понимаешь, с мужчинами у меня…

Писк иллюзорности происходящего и гул ирреальности заглушили в ушах Акал то, что пытался он высказать. Оторре пришлось заикаться еще мучительнее, прежде чем Акал начала воспринимать его слова. Когда же они все же дошли до ее сознания, то сперва она не поверила своим ушам. Однако пришлось. Оторра как раз снова умолк.

В крайней нерешительности слово взяла Акал:

– Ну, я… я тоже собирался рассказать тебе… Единственный мужчина, с которым у меня было… это не было хорошо. Он заставлял меня… Он делал такое… Я не знаю, в чем заключалась моя ошибка. Но теперь я никогда… с тех самых пор я никогда не занимался сексом с мужчинами. И я не могу. Не в силах заставить себя.

– Вот и я тоже, – сказал Оторра.

Они стояли вдвоем, подпирая ворота, и мысленным взором созерцали свершение чуда – такую простую правду.

– Я испытываю желание только с женщинами, – поведал Оторра дрожащим голосом.

– У очень многих людей это в точности так же, – ответила Акал.

– Правда?

Она была тронута и даже расстроена его смирением. То ли обычное мужское хвастовство в отсутствие женщин, то ли суровость этих людей, живущих в горах, – разве теперь поймешь, что именно стало причиной его тайного срама, что навалило ему на плечи это тяжкое бремя невежества.

– Да, – подтвердила Акал. – Везде, где мне доводилось бывать. Всюду полно мужчин, которые занимаются этим только с женщинами. А также женщин, которые желают секса только с мужчинами. Других, впрочем, тоже хватает. Большинство хочет и того и другого, но всегда и везде найдутся люди вроде нас. Это словно два конца… – Она чуть было не ляпнула «спектра», но вовремя спохватилась, что это словцо отнюдь не из языка чесальщика Акала или ворсильщика Оторры, и с находчивостью опытного учителя мгновенно произвела замену: – …два конца одного мешка. Если набивать как следует, то большая часть шерсти окажется в середине. Но ведь на концах, где мы завязываем мешок, она тоже есть. Так и мы. Нас не так уж много. Но ничего неправильного в нас нет.

Последнее вряд ли прозвучало подобно словам, которые один мужчина обращает к другому мужчине. Однако сказанного не воротишь, а Оторра, похоже, не находил в них ничего такого уж необычного, хотя вполне убежденным он тоже не выглядел. Он размышлял. На его вполне симпатичном лице читалась теперь глуповатая незащищенность – после того, как его роковая тайна выплыла наружу. Этому парню еще не исполнилось и тридцати, он был моложе, чем Акал того ожидала.

– Но ведь в браке… – сказал он. – В браке это иначе, чем когда… Брак это… Ладно, если я нет… И ты тоже нет…

– Брак это не только секс, – сказала Акал, неожиданно для самой себя голосом женщины-школяра Энно, дискутирующей по вопросам этики, и Акал в ней съежилась.

– Но его там тоже вполне хватает, – резонно возразил Оторра.

– Ты прав, – сказала Акал заметно более низким голосом. – Но если я не хочу секса с тобой, а ты со мной, разве из этого обязательно должно следовать, что у нас не может быть хорошего брака? – Это прозвучало одновременно столь неправдоподобно и столь банально, что Акал едва удержалась, чтобы не прыснуть в кулак. Оторра спрятал лицо в ладони, и она подумала, что насмешила и его своими словами, пока не увидела слезы у того на глазах.

– Я никогда никому еще не рассказывал, – признался он.

– А нам и не придется никому рассказывать, – сказала Акал. Машинально она положила руку ему на плечо. Оторра по детски утер слезы кулаком, прочистил кашлем горло и погрузился в глубокую думу. Очевидно, он пытался обмозговать то, что услышал только что от нее.

– Прикинь, – сказала Акал, тоже размышляя об этом, – как нам с тобой повезло!

– Да. Повезло. – Оторра колебался. – Но ведь это священный… Когда женишься, надо друг друга знать… Я имею в виду… – Он снова умолк.

После долгой паузы Акал сказала, и ее голос прозвучал по-мужски низко и мягко:

– Я не знаю.

Акал пришлось убрать руку с его плеча. Она уперлась обеими руками в верхний брус ворот и внимательно посмотрела на них: длинные и крепкие, они огрубели и покрылись грязью от работы на ферме, хотя жир из шерсти и сохранил кожу мягкой. Руки настоящего фермера. Акал принесла религию в жертву любви и никогда не оглядывалась, не жалела об этом. Но теперь ей становилось стыдно.

Она хотела бы сказать правду этому честному человеку, хотела быть достойной его честности.

Однако, ничего хорошего из этого не выйдет, разве что седорету расстроится.

– Я не знаю, – повторила она. – Думаю, главное, что имеет значение в браке – это стараться относиться друг к другу с любовью и уважением. А как мы станем делать это, не так уж важно. Как получится, так получится. Святость брака в любви и уважении.

– Все же хотелось бы спросить кого-то, – сказал Оторра, не вполне удовлетворенный. – Кого-нибудь вроде той бродячей женщины-школяра, которая гостила здесь прошлым летом. Кто сведущ в религии.

Акал молчала.

– Думаю, вся штука в том, чтобы делать как можно лучше то, что ты делаешь, – подытожил Оторра после паузы. Это прозвучало несколько нравоучительно, однако он открыто добавил: – И уж я постараюсь.

– Я тоже, – сказала Акал.

Хозяйство в горах вроде фермы Данро – это темное, сырое, голое и мрачное местечко для жизни, скудно меблированное, безо всяких излишеств, если не считать таковыми большую теплую кухню и роскошные перины в спальнях. Однако оно обеспечивает приватность, может быть, самую главную роскошь из всех возможных, хотя ки’О рассматривает ее как абсолютную необходимость. «Трехкомнатное седорету» – так говорят в Окетсе, имея в виду любую затею, обреченную на провал.

В Данро у каждого была своя комната с ванной. Два старших члена Первого Седорету, а также дядюшка Мика с сыном обитали в средней и западной частях дома; Асби, когда не ночевал в горах, ютился в уютном, но жутко захламленном гнездышке сразу за кухней. Новое Второе Седорету получило в свое распоряжение все восточное крыло. Темли выбрала себе крохотную мансарду – пол лестничного пролета от остальных – с чудесным видом из окна. Шахез осталась в своей комнате и Акал в своей, по соседству, а Оторра занял юго-восточный угол – самую солнечную комнату в доме.

Исполнение супружеских обязанностей в новом седорету до определенной степени, и это не лишено мудрости, предписано традицией и религиозными заповедями. Первая ночь после церемонии бракосочетания принадлежит Вечерней и Утренней парам, следующая – Дневной и Ночной. Затем четверо супругов могут соединяться как им заблагорассудится, но всегда и только по приглашению, которое должно быть формально высказано и принято, причем о приготовлениях должно быть известно всем четверым. Четыре души и тела на все оставшиеся годы их жизни должны войти в равновесие, связанное с этими приглашениями и ответами на них; страсти, положительные или отрицательные, должны найти себе выход и должно также установиться безоговорочное доверие, чтобы вся структура не утратила прочности и не рухнула под напором эгоизма, ревности или страданий.

Акал прекрасно знала все обычаи и предписания и настаивала на буквальном их исполнении. Ее брачная ночь с Шахез получилась нежной, однако несколько напряженной. Ее брачная ночь с Оторрой также прошла гладко – они сидели в его комнате и беседовали, несколько отстранясь друг от друга, но испытывая взаимную благодарность. В конце концов Оторра прикорнул в кресле у окна, настояв сперва, чтобы Акал «занял» его кровать.

По прошествии первых недель Акал знала, что Шахез видит все это по-своему, открыто предпочитая иметь в своей постели ее, нежели поддерживать какой-то там сексуальный баланс или даже хотя бы его видимость. Так как Шахез была постоянно занята, Оторре с Темли оставалось ухаживать только друг за другом, и так оно и было. Акал, конечно, знавала множество седорету, в которых один или два из видов партнерства полностью доминировали над остальными в силу пылкой страсти или сильного эгоизма. Привести в совершенное равновесие все четыре связи было редко достижимым идеалом. Однако их седорету, изначально выстроенный на лжи и маскараде, отличался от остальных повышенной хрупкостью. Шахез знала, чего хотела, и готова была плевать на последствия. Акал уже забралась следом за ней высоко в горы, однако вовсе не собиралась бездумно сопровождать ее в безоглядном прыжке через пропасть.

Это случилось ясной осенней ночью, и окно снова сияло звездным светом, как и в ту ночь год назад, когда Шахез сказала: «Женись на мне».

– Завтра ты должна посвятить свою ночь Темли, – упрямо повторила Акал.

– Она получила своего Оторру, – повторила Шахез.

– Она хочет тебя. Почему, ты полагаешь, она поженилась с тобой?

– Она получила то что хотела. И надеюсь, скоро забеременеет, – ответила Шахез, томно потянувшись в кровати и поглаживая рукой груди Акал. Акал перехватила ее запястье.

– Это нечестно, Шахез. Так не должно быть.

– Ты снова хочешь всю ночь проболтать?

– Но ведь Оторра не хочет меня, и ты это знаешь. А Темли тебя хочет. И мы должны ей это.

– Должны ей что?

– Любовь и уважение.

– Она получила то, что хотела, – сказала Шахез и резким движением вырвала руку из руки Акал. – И не читай мне проповедей!

– Я возвращаюсь к себе, – сказала Акал, выскальзывая из-под одеяла в просвеченную звездами темноту и обнаженной направляясь к двери. – Спокойной ночи.

Она работала вместе с Темли в красильне, помещении, которое не использовалось долгие годы, пока на ферме не появилась Темли, опытная красильщица. Ткачи в городах на равнине давали хорошую цену за шерсть, окрашенную в подлинный Декский пурпур. Мастерство Темли в красильных делах и было ее настоящим приданым. Акал ассистировала ей и помаленьку училась.

– Восемнадцать минут. Выставила таймер?

– Выставила.

Темли кивнула, проверила сливы огромного красильного бака, снова сверилась с показаниями приборов и вышла наружу погреться на утреннем солнышке. Акал присела рядом с ней на каменную скамью за каменным же порогом. Вонь натуральных красителей, едкая и кисло-сладкая, въелась в них намертво, а одежда и руки были окрашены в малиново-красный.

Акал очень скоро привязалась к Темли, встречая ее постоянно в добром расположении духа, и неожиданно для себя обнаружив, что имеет дело с особой весьма вдумчивой – обоих этих качеств так недоставало в Данро. Прежде Акал формировала свои представления о жителях гор на примере Шахез – энергичной, властной, неуступчивой и грубоватой. Темли тоже была крепкой и независимой, но, в отличие от Шахез, открытой для новых впечатлений. Для Шахез отношения внутри ее собственной касты значили мало; она называла Оторру братом, как это принято, но отнюдь не относилась к нему как к брату. Для Темли же слово «брат», с которым она обращалась к Акал, было вовсе не пустым звуком, и Акал, столь долго лишенная семьи и родственных связей, относилась к Темли в ответ с теплом и благодарностью. Они охотно и подолгу болтали, хотя Акал приходилось постоянно следить за собой, чтобы ее женское естество не прорвалось наружу. По большей части она без труда изображала Акала, уже почти что автоматически, вот только с Темли приходилось чуток напрягаться, чтобы не заговорить с ней, как сестра с сестрой, и не нарушить тем маскировку. Основной же изъян, который Акал обнаружила в своем мужском положении, это было то, что разговоры с окружающими стали куда как менее интересными.

Они уже обсуждали следующие этапы в красильном процессе, когда Темли, глядя куда-то поверх дворовой стены на гигантский фиолетовый склон Фаррена, вдруг спросила:

– Ты ведь знаком с Энно, не так ли?

Вопрос прозвучал столь невинно, что Акал, автоматически продолжая вести свою роль, чуть было не ответила на него: «Это та женщина-школяр, что была здесь прежде?».

Но с какой такой стати чесальщик Акал мог водить знакомство со школяром Энно? И ведь Темли не спросила, помнишь ли ты Энно или доводилось ли тебе встречаться с Энно, она спросила: «Ты ведь знаком с Энно?». Она знала ответ заранее.

– Да.

Темли кивнула с легкой улыбкой и больше ничего не сказала.

Акал была поражена остротой ее ума и сдержанностью. Не составляло никакого труда уважать женщину, настолько заслуживающую уважения.

– Я очень долго жил один, – сказала Акал. – Даже на ферме, где вырос, я почти всегда был одинок. У меня никогда не было сестры. И я очень рад обрести ее, наконец.

– И я очень рада, – сказала Темли.

Их взгляды кратко скрестились в знак признания и понимания, из которого предстояло произрасти доверию, тихому и глубокому, как корни могучих деревьев.

– Шахез, она знает, кто я такая.

Шахез, продолжая карабкаться по крутому склону, ничего не ответила.

– Сейчас я прикидываю, уж не с самого ли начала она знала это. С первого водяного причастия…

– Спроси ее, если тебе так хочется, – равнодушно бросила Шахез.

– Не могу. У лжеца нет права интересоваться правдой.

– Вздор! – бросила Шахез, резко поворачиваясь и преграждая Акал путь. Они забрались на Фаррен в поисках старой йамы, которая, как доложил Асби, отбилась от стада. Резкий осенний ветер окрасил щеки Шахез румянцем, ее сощуренные слезящиеся от холода глаза, уставленные на Акал, поблескивали, как два ножа. – Прекрати читать проповедь! Какой еще такой лжец? Я-то считала, что ты моя жена!

– Я и есть твоя жена, но и Оторры тоже, а ты жена Темли – ты не можешь исключить их, Шахез!

– А они разве жаловались?

– Так ты ждешь, когда они начнут жаловаться? – воскликнула Акал, выходя из себя. – И это тот брак, которого ты хотела? …Смотри, вон где она, – добавила Акал неожиданно спокойным тоном, указывая куда-то вверх по склону. Ее зоркий глаз, привлеченный видом птицы, описывающей широкие круги над склоном, выхватил голову йамы среди каменных нагромождений. Ссора была на время отставлена. Стараясь двигаться осторожнее по скользким камням, они поспешили наверх к нагромождению валунов.

Старая йама, оступившись на скалах, сломала ногу. Она лежала, аккуратно сложив под себя все ноги, кроме передней сломанной, которую выставила вперед, отчего все ее туловище неловко накренилось. Приподняв благородную голову на тонкой шее, йама следила за подходящими к ней женщинами своими ясными, бездонными, безучастными глазами, как следила бы за приближением самой смерти.

– Ей больно? – спросила Акал, устрашенная этой великой безучастностью.

– Конечно, – сказала Шахез, присаживаясь в нескольких шагах от животного, чтобы заточить свой нож. – А тебе бы не было?

Она долго возилась с ножом, терпеливо доводя его при помощи точила до нужной ей остроты. Закончив, проверила снова и посидела совершенно спокойно. Затем тихонько поднялась подошла к йаме, придавила ее голову к туловищу и одним быстрым размашистым движением перерезала глотку. Кровь брызнула вверх сверкающей струей. Шахез медленно опустила на землю голову йамы с угасающим взглядом.

Акал поймала себя на том, что произносит слова погребального ритуала: «Теперь все то, что было прежде одолжено, погашается, а все то, что было прежде получено во владение, возвращается. Теперь все то, что было прежде потеряно, найдено, а все то, что было прежде связано, высвобождается». Шахез, стоя в молчании, выслушала ритуал до конца.

Затем наступил черед снимать шкуру. Тушу они собирались бросить на съедение трупоедам – это как раз стервятник, кружащий над йамой, привлек сперва внимание Акал; теперь они, оседлав ветер над склоном, кружили уже целой стаей. Снимать шкуру оказалось работенкой нервной и грязной, отвратительно воняющей плотью и кровью. Неопытная и неуклюжая Акал, отделяя шкуру, часто делала гораздо больше движений ножом, чем того требовалось. В наказание самой себе она взялась снести вниз шкуру, скатанную и перевязанную поясами. Она ощущала себя чуть ли не кладбищенским вором, когда несла белую в коричневых пятнах шерсть, оставив тонкое изломанное тело распростертым среди камней в бесстыдстве наготы. Еще не раз перед глазами Акал вставала картина, как Шахез прижимает голову йамы и перерезает ей горло, все одним длинным движением, в котором женщина и животное сливаются воедино.

«Это та нужда, что рождает нужду», – рассуждала Акал, – «подобно тому, как есть вопрос, что порождает вопрос». Шкура воняла навозом и смертью. Ее руки, все в запекшейся крови, заболели от тугого ремня, пока она тащилась за Шахез по каменистой тропинке, ведущей к дому.

– Я иду вниз в деревню, – сообщил Оторра, вставая из-за стола после завтрака.

– А когда ты собираешься перечесать эти четыре тюка? – спросила Шахез.

Не отвечая, Оторра собрал посуду и потащил ее в мойку.

– Будут какие-то поручения? – обратился он сразу ко всем.

– Все, что ли, уже поели? – поинтересовалась Маду и унесла головку сыра в буфетную кладовую.

– Нет смысла тащиться вниз, пока ты не можешь захватить с собой перечесанную шерсть, – сказала Шахез.

Оторра обернулся к ней, выразительно уставился на нее и отчеканил:

– Я перечешу ее, когда захочу, и заберу, когда захочу, и я не подчиняюсь в своей работе чьим-то приказам, можешь ты это понять или нет?

«Уймись, уймись же!» – мысленно кричала Акал, пока Шахез, ошеломленная этим восстанием смиренных, выслушивала Оторру. Но он не унимался, нанизывая обиду за обидой и выставляя встречные иски:

– Ты не можешь отдавать все приказы, мы твое седорету, мы твоя семья, а не кучка сезонных работников, да, это твоя ферма, но и наша тоже, ты заключила с нами брак, ты не можешь сама принимать все решения и ты не можешь продолжать делать тут все на свой манер.

На этих словах Шахез медленно вышла из комнаты.

– Шахез! – крикнула ей вслед Акал громко и властно. Хотя вспышка Оторры выглядела недостойной, она была совершенно оправдана, и его гнев был одновременно реален и опасен. Он ощущал себя мужчиной, которого используют, и ощущал не без оснований. А поскольку он сам позволил себя использовать, сам благословил подобное злоупотребление, то теперь его гнев угрожал вылиться в полную катастрофу. И Шахез от этого никуда не уйти.

Однако она не вернулась. Маду мудро ретировалась. Акал велела Честу выйти проверить корм и питье у вьючных йам.

Трое оставшихся в кухне сидели или стояли молча. Темли смотрела на Оторру. Тот глядел на Акал.

– Ты прав, – сказала ему Акал.

Оторра удовлетворенно хмыкнул. Он был хорош в своем гневе, с пылающим лицом и горящим взглядом.

– Черт, конечно, я прав! Я и так терпел слишком долго. Только потому, что она хозяйка на ферме…

– И управляет ею с четырнадцати лет, – вставила Акал. – Думаешь, она сможет перемениться? Она всегда заправляла здесь. Ей пришлось. Ей не с кем было разделить власть. Каждому надо учиться, как вести себя в браке.

– Это верно. – Оторра снова воспламенился. – А брак это не две пары. Это четыре пары!

Это заставило Акал подскочить на месте. В поисках помощи она инстинктивно обратила свой взгляд на Темли. Та сидела тихая, как обычно, облокотясь локтями на стол, и собирала крошки, выстраивая из них крохотные пирамиды.

– Темли и я, ты с Шахез, Вечерние и Утренние, прекрасно, – сказал Оторра. – А как насчет Темли с Шахез? Что насчет тебя и меня?

Акал растерялась окончательно.

– Я думал… Когда мы разговаривали…

– Я сказал, что не люблю секс с мужчинами, – подхватил Оторра.

Она подняла взгляд и заметила в его глазах блеск. Злобы? Торжества? Иронии?

– Да, ты сказал именно так, – подтвердила Акал после длительной паузы. – И я сказал то же самое.

Снова пауза.

– Это религиозная заповедь, – сказал Оторра.

Внезапно в Акале пробудилась Энно:

– Только не наезжай на меня со своими религиозными заповедями! Я двадцать лет изучала все твои заповеди и где я в конце концов оказалась? Здесь! С вами! Во всем этом дерьме!

На это Темли издала странный звук и спрятала лицо в ладонях. Акал решила, что та ударилась в слезы, но затем увидела, что Темли смеется, смеется болезненным, беспомощным, конвульсивным смехом человека, который мало практиковался в этом занятии.

– Нечего здесь гоготать! – рявкнул Оторра и не нашел, что сказать дальше. Его гнев вдруг лопнул, как мыльный пузырь. Он еще какое-то время пытался найти слова. Затем взглянул на Темли, которая была уже на самом деле в слезах, но в слезах от смеха. Оторра беспомощно махнул рукой. Присев рядом с Темли, он сказал: – Полагаю, тебе это представляется забавным. А вот я чувствую себя полным болваном. – Он деланно хохотнул, а затем, взглянув на Акал, рассмеялся уже совершенно искренне. – Ну, и кто же тут больший болван? – спросил он ее.

– Не ты, – сказала Акал. – Как давно уже?…

– А ты как думаешь?

И это как раз было то, что слышала Шахез, стоя в сумрачном коридоре – их смех. Все трое смеялись. Она слушала это с унынием, страхом, стыдом и с жуткой завистью. Она ненавидела их за этот смех. Она хотела быть с ними, смеяться вместе с ними, она хотела, чтобы они замолчали. Акал, Акал потешалась над ней.

Она прошла в амбар и стояла там в темноте за дверью, пытаясь заплакать и не зная, как это делается. Она не плакала, когда погибли ее родители – было чертовски много работы. Она думала, что все смеются над ней, смеются над ее любовью к Акал, над ее желанием быть с Акал, над тем, что она нуждается в Акал. Она думала, что Акал смеется над ней за то, что она такая дура, за то, что любит ее. Она думала, что Акал ляжет с мужчиной и они вместе станут потешаться над ней. Она достала свой нож и проверила лезвие. Она чертовски хорошо заточила его вчера на Фаррене, чтобы зарезать йаму. Она вернулась в дом и вошла в кухню.

Они все еще были там. Чест уже вернулся и теперь докучал Оторре мольбами прихватить его с собой в городок, на что тот ответствовал своим мягким ленивым голосом:

– Посмотрим, посмотрим…

Темли подняла взгляд, и Акал обернулась к Шахез – небольшая головка на изящной шее, светлый взгляд ясных глаз.

Все ждали.

– Я, пожалуй, спущусь вместе с тобой, – сказала Шахез Оторре и вложила свой нож в ножны. Затем перевела взгляд на женщин и на ребенка. – Мы могли бы прогуляться все вместе, – добавила она кисло. – Если хотите.