Текст книги "Журнал «Если», 1993 № 05-06"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

Соавторы: Роберт Шекли,Генри Каттнер,Эдвард Дансени,Александр Мень,Джеймс Грэм Баллард,Степан Киселев,Ирина Тогоева,Шарль Эннеберг,Айвен Сандерсон,Мириам Салганик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Урсула Ле Гуин
Вымышленное путешествие

– Неужели это Земля? – вскричал он, ибо все вокруг внезапно переменилось.

– Да, это Земля, – сказал тот, кто был с ним рядом, – впрочем, ты никуда с нее и не улетал. Вот в Замбии, например, люди скатываются в бочонке вниз по склону горы, как бы тренируясь перед космическим полетом. К твоему сведению: Израиль и Египет успели полностью уничтожить растительность в своих пустынях, «Ридерз Дайджест» купил контрольный пакет акций синдиката «Дженерал Миллз», население Земли каждый четверг увеличивается на 30 миллионов, госпожа Жаклин Кеннеди-Онассис в субботу выходит замуж за Мао Цзэдуна, а Россия заразила Марс плесневым грибком.

– Ну что ж, – сказал он, – значит, все осталось по-прежнему.

– Почти, – согласился тот, кто был рядом. – Между прочим, замечательно сказал Жан-Поль Сартр: «Ищи ад – в других».

– Пошел он к черту, этот Жан-Поль Сартр. Я хочу знать, где я.

– В таком случае скажи сперва, кто ты.

– Я – это я.

– Ну и?..

– Мое имя?..

– Да.

Он стоял, чувствуя, как глаза наполняются слезами, а колени беспомощно дрожат и подгибаются от мысли, что он не может вспомнить свое имя. Он никто, нуль, ничтожество, просто некий «икс». Он обладал плотью, но не сущностью.

Двое стояли на опушке леса – он и тот, кто был рядом. Лес казался знакомым, хотя и утратил яркие краски, листва была грязной, а крайние ветви оголились из-за гербицидов. Прямо перед их носом неторопливо уходил в чащу молодой олень, исчезал не спеша, как бы теряя имя: уже не олень, а просто дикое существо с прелестными ласковыми глазами; и существо это в последний раз оглянулось на них из густой тени деревьев, прежде чем окончательно раствориться в чаще.

– Это же Англия! – воскликнул Безымянный, хватаясь за последнюю хрупкую соломинку. Но тот, кто был рядом, откликнулся:

– Англия давным-давно затонула.

– Затонула?

– Да. Или, если тебе так больше нравится, опустилась в морскую пучину. Теперь над морем виднеется только самая макушка Сноудон [9] 9
  Гора Сноудон находится в живописном горном районе на севере Уэльса


[Закрыть]– 14 футов. Называется Новый уэльский риф.

Безымянный задрожал: ему казалось, что он тоже погружается в морскую пучину. Он был раздавлен этим известием.

– О! – простонал он, упав на колени и пытаясь воззвать к чьей-то помощи, но не сумел вспомнить, к чьей помощи взывают в минуту отчаяния. Кажется, имя того, к кому взывают, начинается с буквы «Т». Да, он в этом почти уверен… Он заплакал.

Тот, кто был рядом, уселся на траву и, легко коснувшись его плеча, проговорил:

– Ну-ну, успокойся, не принимай это так близко к сердцу.

Его ласковый голос придал Безымянному мужества. Он взял себя в руки, вытер рукавом лицо и посмотрел на того, кто был рядом. Вообще-то, они чем-то походили друг на друга. Еще один такой же, как он сам. Впрочем, тоже безымянный. Есть ли смысл на него смотреть?

Их накрыла тень: Земля продолжала вращаться вокруг своей оси. Тени деревьев вытягивались все дальше к востоку, и лицо того, кто был с ним рядом, потемнело.

– Я думаю, – осторожно проговорил Безымянный, – что нам лучше выйти на солнце. А то эти… вон там… отбрасывают слишком густую тень. – Он указал на предметы, окружавшие их, огромные, почти черные внизу, а наверху – самых различных оттенков зеленого. Он никак не мог вспомнить, как они называются и есть ли у каждого собственное имя. Интересно, а у него самого и у того, кто с ним рядом, общее имя? Или каждый имеет свое? – Мне кажется, от этих… лучше держаться подальше, тогда быстрее все вспомнишь, – сказал он.

– Конечно, – сказал тот, кто был рядом. – Хотя особой разницы, уверен, ты не почувствуешь.

Когда они отошли подальше от леса и устроились на солнышке, он сразу припомнил, что лес называется «лесом», а странные большие предметы – «деревьями». Однако же так и не смог вспомнить, имеет ли каждое дерево свое собственное, отличное от других имя. Если да, то ни одного из этих имен в памяти у него не сохранилось. Может быть, он никогда не был лично знаком ни с одним из деревьев?

– Что же мне делать? – спросил он вслух.

– Ну, например, ты можешь назвать себя любым именем, какое тебе по вкусу. А почему, собственно, нет?

– Но я хочу знать свое настоящее имя!

– Часто это нелегкая задача. А пока ты мог бы повесить на грудь табличку с каким-нибудь именем. Это абсолютно нормально и к тому же очень удобно для других: легче познакомиться. Ну, выбирай себе имя – любое! – И тот, кто был рядом, протянул ему синенькую коробочку с надписью «Свободные имена».

– Нет, – гордо заявил Безымянный, – я назовусь только своим настоящим именем.

– Правильно. А нос ты вытереть, случайно, не хочешь? – Тот, кто был рядом, протянул ему бумажную салфетку.

Безымянный взял ее, высморкался и сказал:

– Я назову себя… – И в ужасе застыл.

Тот, кто был рядом, ласково смотрел на него.

– Как я могу назвать себя, если не знаю, кто я такой?

– Как же ты узнаешь, кто ты такой?

– Если бы у меня что-нибудь было… Если бы я что-нибудь сделал…

– И благодаря этому считался существующим?

– Ну конечно!

– Эта идея мне не приходила в голову. Но в таком случае не важно, какое имя у тебя будет, подойдет любое; в конце концов, имеет значение лишь то, что ты делаешь.

Безымянный встал.

– Я буду существовать! – твердо заявил он. – Я назову себя Ральф.

Джинсы плотно обтягивали его сильные ноги, шея была повязана платком, густые вьющиеся волосы взмокли на висках от пота. Стоя спиной к Аманде, он постучал по башмаку кнутовищем. Она в своем стареньком сером платьице сидела в густой тени пеканового дерева. Он стоял на самом солнцепеке, разгоряченный, сердитый.

– Ну и дура же ты, – сказал он.

– Почему это, мистер Ральф? – Веселый певучий голос, южный выговор. – Я всего лишь чуточку норов показываю.

– Ты ведь должна, верно, понимать, что мне, янки, принадлежит вся земля в этой округе! Да и вся эта страна принадлежит мне! И ферма твоя по сравнению с моей – все равно что грядка с арахисом на огороде у кого-нибудь из моих черномазых!

– Ничего подобного! Не хотите ли присесть в теньке, мистер Ральф? Уж больно там распалились, на солнышке-то.

– Что ты себе позволяешь! – прошипел он, оборачиваясь. И увидел ее – белокожую, как лилия, в стареньком платье; ее кожа будто светилась в тени огромных старых деревьев. Белая лилия! И вдруг он упал к ногам Аманды, страстно сжимая ее в могучих объятиях. Аманда затрепетала.

– Ах, мистер Ральф, – слабо вскрикнула она, – что все это значит?

– Я мужчина, Аманда, ты женщина. Мне вовсе не нужна твоя земля. Мне всегда была нужна только ты, моя белая лилия, моя маленькая бунтовщица! Ты нужна мне, Аманда! Скажи, что станешь моей! Выйдешь за меня?

– Выйду, – едва слышно выдохнула она, склоняясь к нему, хрупкая, как белый цветок. И губы их слились в долгом, страстном поцелуе. Но и это, похоже, совсем не помогло.

Может быть, нужно, чтобы прошло лет двадцать – тридцать?

– Ах ты, сука, – пробормотал он, оборачиваясь. И увидел ее: абсолютно обнаженная, она лежала в тени пеканового дерева, спиной привалившись к стволу и чуть приподняв колени. Он бросился к ней, на ходу расстегивая джинсы. Их тела слились на жесткой траве, где кишели сороконожки. Он фыркал, как дикий жеребец, она стонала и кричала в экстазе. И все, конец!

А теперь что?

Безымянный стоял близ опушки леса и безутешно смотрел на того, кто был рядом.

– Мужчина ли я? – допытывался он. – А ты, вероятно, женщина?

– Меня не спрашивай, – угрюмо отрезал тот.

– По-моему, это самая важная вещь. Первоочередная!

– Не так уж, черт побери, это важно.

– Ты хочешь сказать, что не имеет значения – мужчина я или женщина?

– Ну конечно, имеет. И для меня тоже. Но куда важнее, какой именно мужчина и какая женщина. А может – ни то ни другое? Что, если бы Аманда была, например, чернокожей?

– Но пол-то?

– О, черт! – воскликнул, теряя терпение, тот, кто был рядом. – Так ведь и у червей, и у всяких там ленивцев тоже есть пол! Даже Жан-Поль Сартр обладал половыми признаками – и что это доказывает?

– Как? Пол – это нечто реальное. Я хочу сказать, по-настоящему реальное: он означает и обладание, и действие, причем в самой активной форме. Когда мужчина обладает женщиной, он тем самым доказывает, что действительно существует!

– Понятно. А что, если ты женщина?

– Я был Ральфом.

– Попробуй побыть Амандой, – с кислым видом предложил тот, кто был рядом.

Повисло молчание. Тени все больше вытягивались к востоку, ползли от леса по траве. Маленькие птички кричали: «Чик-чик-чирик». Безымянный сидел, нахохлившись и обхватив руками колени. Тот, кто был рядом, вытянулся на животе и что-то рисовал сосновой иголкой на песке. Выглядел он печальным. Тень уже снова добралась до него.

– Прости, – сказал Безымянный.

– Ничего, – откликнулся тот, кто был рядом. – В конце концов, это было не по-настоящему.

– Послушай! – Безымянный вдруг вскочил. – Я понял, что произошло! Вроде путешествия – сел и едешь неизвестно куда. В этом-то все и дело.

Верно. Он путешествовал. Плыл на маленьком каноэ. По длинной, узкой, темной, блестящей полосе воды. Крыша над головой и стены вокруг были из бетона. Его окружала почти полная темнота. Было ли то озеро, ручей или просто канализационная труба? Но плыл он явно против течения, куда-то вверх. Грести было нелегко, и тем не менее каноэ продолжало медленно и беззвучно подниматься вверх по реке, а темная сверкающая вода уплывала назад, за корму. Он греб совершенно бесшумно, весло входило в воду, как нож в масло. Его большая черная с перламутром электрогитара лежала на переднем сиденье. Он знал, что у него за спиной есть еще кто-то, но ничего не говорил. Ему не было позволено ни говорить, ни даже смотреть по сторонам, так что, если они утратят то, что называется «бдительностью», – не его вина. Он, конечно же, не мог бросить весла: течение тут же завладело бы лодкой и просто перевернуло ее. И где он тогда окажется? Он закрыл глаза и продолжал грести – взмах и такой же бесшумный гребок. У него за спиной не раздавалось ни звука. Вода тоже молчала. Молчал и бетон. Он не был уверен, действительно ли движется вперед или просто висит в неподвижности, а черная вода упрямо и неудержимо бежит под ним. Он, наверное, никогда уже не увидит света дня… Наружу, наружу!

Тот, кто был рядом, похоже, даже и не заметил, что Безымянный где-то путешествовал, и по-прежнему лежал, рисуя на песке сосновой иголкой, а потом вдруг сказал:

– Ну как, что-нибудь вспомнил?

Безымянный покопался в памяти, надеясь, что путешествие пошло ему на пользу. Но теперь он помнил еще меньше, чем прежде. Кладовая была пуста. На полках и в ящиках полно всякого хлама: старые игрушки, детские колыбельные, старинные предания, бабушкины сказки – но абсолютно ничего пригодного для взрослого человека, ни капли собственности, никакого обладания хоть чем-то, ни крошки успеха. Он методично рылся в своей памяти, обследуя уголок за уголком, – с таким упорством ищет пищу изголодавшаяся крыса. В конце концов он неуверенно произнес:

– Я действительно помню Англию…

– Да неужели? А может, Омаху? [10] 10
  Омаха – город в Восточной Небраске на р. Миссури


[Закрыть]

– Но я помню, как был в Англии!

– Правда? – Тот, кто был рядом, сел, рассыпав по песку сосновые иглы. – Значит, ты действительно помнишь, что существовал! Как жаль, что Англия затонула!

Они снова помолчали.

– Я потерял все.

В глазах того, кто был рядом, стояла темнота; тьма окутала все Восточное полушарие Земли, катившейся по крутому склону ночи.

– Я – никто.

– Ну, по крайней мере тебе известно, что ты человек, – сказал тот, кто был рядом.

– И что мне с того? У меня нет ни имени, ни пола – ничего. С тем же успехом я мог бы оказаться червем или ленивцем!

– Ты с тем же успехом мог бы оказаться Жаном-Полем Сартром.

– Я? – возмутился Безымянный. И взбешенный столь тошнотворным предположением, резко вскочил на ноги. – Я, разумеется, никакой не Жан-Поль Сартр! Я – это я. – И тут же обнаружил, что так оно и есть; его звали Льюис Д.Чарльз, и он знал, что человек с этим именем – он сам. Что это его собственное имя. Что стоит он на земле, и вокруг него лес, деревья со своими корнями и ветвями.

Но тот, кто был рядом, исчез.

Льюис Д.Чарльз посмотрел в рыжие глаза запада, потом в черные глаза востока. И крикнул что было сил:

– Вернись! Пожалуйста, вернись!

И, пошатываясь, побрел к лесу. Он отыскал неправильное имя. Резко повернувшись и совершенно утратив инстинкт самосохранения, он бросился прямо в лесную чащу, не разбирая тропинок. Он как бы заставил себя самого сойти с намеченного пути, чтобы, если получится, отыскать того человека, от которого только что отвернулся.

Оказавшись среди деревьев, он тут же снова позабыл обретенное имя. Забыл, что, собственно, ищет здесь. Интересно, что же это он потерял? Все глубже и глубже уходил он в мир теней и густой листвы, на восток, в те ночные леса, где жгучим страхом горели безымянные тигры. [11] 11
  [Имеется в виду знаменитое стихотворение Уильяма Блейка «Тигр»: Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах… (пер. К.Бальмонта). Тигр, по мнению многочисленных исследователей, символизирует ярость разрушения и очистительную энергию, необходимую, чтобы сокрушить заблуждения и зло мира и проложить путь к свету через темные заросли людских самообманов и жестокостей, составляющих сущность современного бытия: Ночные леса, чащоба у Данте и Мильтона олицетворяют земное бытие].


[Закрыть]

Перевела с английского Ирина ТОГОЕВА

Степан Киселев
НАЗОВУ ТЕБЯ КЛАДБИЩЕНСКОЙ ЗЕМЛЯНИКОЙ

Еслиразвернуть известную метафору о человеке, потеря вшем себя в этом мире, то перед нами окажется рассказ Урсулы ЛеГуин. Если же р аз вернуть метафору о потерянномобществе, то перед намиокажется зеркало.

Во всяком случае так полагает заместитель главного редактора «Московских новостей», культуролог Степан Киселев.

Один из самых страшных снов в моей жизни: обнимаю женщину, ясно воспринимая все острые подробности – изгибы тела, дыхание, запах волос – и ловлю себя вдруг на том, что имени этой женщины не помню, хотя знаком с ней очень давно. А дальше – такое часто бывает во снах – перебирая в памяти женские имена, я царапаю взглядом лоб, щеки, губы своей подруги, но лица ее не могу рассмотреть. Части не составляют целого, и лицо ускользает от узнавания. Тьма при полном свете. И чем отчетливее я осознаю ужас своего беспамятства, тем быстрее тает человеческое лицо, превращаясь в бесформенное белесое пятно. Пятно начинает расползаться, пряча от моего взгляда сначала шею, потом плечи, грудь, бедра безымянной женщины. Она исчезает, и я пытаюсь удержать ее, но мои руки свободно проходят сквозь то, что еще минуту назад было телом, имело запах, форму, излучало тепло. И вот я уже один. Меня подташнивает от ощущения вины, от преступления, страшного греха, только что мной совершенного: я убил человека, забыв его имя. Просыпаюсь…

СОН – НЕ ТОЛЬКО ЛАЗЕЙКА В БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ,

и, рассказывая о своем ночном кошмаре, я меньше всего хотел бы заниматься здесь его психоаналитическим толкованием, распутывая символику собственных комплексов.

Сны дают нам понимание не только наших личных проблем, но и намекают на что-то большее. Я услышал этот намек в своем давнем сне: существовать может только то, что обладает именем, и только удерживая в памяти имена людей, вещей появлений, сам человек становится Событием (со-бытием) Космоса (порядка – в переводе с древнегреческого). И наоборот, как в фантастическом рассказе Ле Гуин, вместе с забвением имени приходит Хаос и осуществляется мир, в котором брак Жаклин Онасис с Мао Дзедуном – не самая большая нелепица.

Имя человека или вещи – не функциональный ярлык и не декоративная нашлепка, а всегда – Имя Существительное, то есть имя, преображающее бесформенную материю в осмысленные формы. Эту истину всегда знали пророки, жрецы и поэты. Высокомерная наука XX века может сколь угодно называть философские учения древних наивными, но именно египетским жрецам и иудейским пророкам, именно алтайским шаманам и индийским брахминам, а не профессорам современных лингвистических школ, принадлежит понимание природы имени, как некоторой внутренней и неотъемлемой сущности человека или вещи, как души его носителя, источника силы и процветания.

А из наших современников это, видимо, понимают лишь тюремщики и дети. В нацистских концентрационных лагерях и лагерях ГУЛАГа у человека первым делом отнимали имя, присваивая ему безликий порядковый номер – личность погибала задолго до физической смерти человека. И трехлетний мальчик, убежденный в том, что собака непременно замяукает, если ее назвать кошкой, стоит ближе к пониманию природы Имени, чем детский психолог, спрашивающий ребенка об этом и исповедующий совсем иную веру, его кредо точнее всего воплощено в пошлой, но весьма расхожей фразе: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь». Для него имя – условность, которую, как модный галстук, можно менять под цвет носков или рубашки.

ИМЕНА ИСХОДИЛИ ОТ БОГА

или его приближенных: «И нарек человек (Адам) имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». (Быт., гл.2, ст. 20). И этот божественный акт наречения был унаследован мудрецами в познании мира: мыслить – считал Платон – это вспоминать общение человеческой души с Богом, в котором ей сообщались истинные имена вещей. Познание означало точное наречение. Природа человека или вещи открывалась в имени, открывалась усилием понимающего творения, и отголосок этого интеллектуального акта еще слышится в семантике имен: Эдип – Обладающий опухшими ступнями, Вритрахан – Убийца демона, Самуил – Услышанный богом, Авраам – Всевышний отец…

Наречение человека – это всегда его понимание Другим. И здесь три важных аспекта. Во– первых, имя «приходит со стороны» – самозванство почти у всех народов считалось тяжелейшим грехом, и только отразившись своими качествами в глазах Другого, человек обретал имя. Во-вторых, понимание человеческой сущности – далеко не всегда благо для человека, Другой может оказаться в равной мере как ком,поэтому-то в древних культурах и было так распространено учение о тайных именах: открывший тайное имя человека, согласно представлениям халдеев и египетских жрецов, обретал власть над ним. И, наконец, природа человеческая, в отличие от природы вещей, изменчива. Только смерть делает нашу жизнь судьбой. Но если это так, то и имя, данное мне Другим, грозит превратить меня в камень: «Под взглядом Другого я каменею, словно под взглядом Медузы Горгоны», – считал Жан-Поль Сартр и именно поэтому он утверждал: «Ад – это другой». И в культурах, чувствительных к метафизической природе имени, в культурах, в которых еще отсутствовала полицейско-регистрационная функция имени, человеку предоставлялась возможность обрести новое имя. Совсем не случайно и не по прихоти фантазии китайский поэт Ван Вэй имел около тридцати имен. И не примитивностью культуры североамериканских индейцев объясняется их традиция менять имя в зависимости от того, как прожил человек тот или иной фрагмент своей жизни: имя, например, обреталось в бою с врагами, и молодой воин, совершивший подвиг, мог из Толстого Бобра стать Ястребиным Когтем, а струсивший – Заячьим Хвостом. Таким образом совершалась как бы прижизненная реинкарнация, душа отбрасывала телесную оболочку старого имени, обретая иную форму.

ОТОРВАННЫЕ ОТ МИФОЛОГИЧЕСКИХ КОРНЕЙ

и не подозревающие о тайных учениях древних, не совершаем ли мы жреческие манипуляции, когда актом понимания наших ближних мы даем им новые имена, не довольствуясь их паспортными данными. Что нам сейчас говорят все эти Александры, Сергеи, Марии, Ольги? Подходя к ним ближе, понимая их своей любовью, презрением, восторгом или ненавистью, мы называем их истинными именами. Я зову женщину Кладбищенской Земляникой (помните ахматовское: «Вкуснее и слаще нет кладбищенской земляники»?), потому что я так ее понял: можно любоваться ее красотой, но нельзя без содрогания поднести к губам. Говорю: Дедушка – о начальнике, Козел – о враге, Комсомолец – о соседе по лестничной клетке, который, возможно, никакого отношения не имел к этой организации, но я его так понял и, пока не придет иное понимание, он так будет именоваться.

Главное в имени точность, и те, кто помнит, как в детстве клички либо точно приклеивались к ровесникам, либо никак к ним не подходили, поймет, о чем речь. Называние вещей своими именами – непременное условие достойного существования не только отдельного человека, но и общества, страны, цивилизации.

Когда в культуре ослабевает творческая потенция наречения, когда на место Имен Собственных претендуют слова-ублюдки – умирают народы. И наоборот, нация жизнеспособна, когда в ней сильна интеллигенция (поверенные провидения), осознавшая свою цель, свою историческую миссию в точном и мужественном назывании вещей своими именами.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ – АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ КУЛЬТУРЫ

и сторожевые псы ее языка. Когда она слабеет – народ искушает дьявол, подсовывающий ему лже-имена, сквозь которые нельзя ни отчетливо рассмотреть мир, ни быть сопричастным ему. Роль дьявола в XX веке играет массовая идеология. Это она заклинала: «Уничтожение кулачества, как класса», – и словно оглохли несколько поколений русских людей, не способных расслышать сквозь эту тарабарщину ни плача крестьянских детей, ни заполошного вопля баб, расстающихся со своими кормильцами. И нужен был яростный талант Александра Солженицына, назвавшего вещи своими именами (геноцид, массовый террор) и вернувшего народу способность воспринимать мир таким, каков он есть. И нужен был тихий голос Андрея Сахарова, чтобы все увидели кошмар и трагедию двух народов, спрятанные под внешне безобидной и даже благозвучной нашлепкой – «интернациональной помощью братскому афганскому народу».

Ао чем мы говорим сегодня, произнося вслед за политиками: демократия, реформы, парламент, президентская республика? Это истинные имена или суррогаты?

Российская интеллигенция, позабыв, видимо, свою миссию, сама сегодня грешит политическими заклинаниями, и ведет ее не свет истины, а идолы рода. И снова я вспоминаю свой давний ночной кошмар: я хорошо знаком со всеми этими очаровательными дамами – демократия, реформы и проч. – а вот имена забыл. И, пока вспоминаю, они медленно исчезают в белесой дымке Ничто.

Ночные кошмары не так уж и страшны, если приходит утро. Если поднимается солнце и в его лучах все отчетливо видно.

«Не просто даются имена и животным и растениям, все обживается и очеловечивается, даже всякий камень обжитый имеет свое отдельное имя. Скажешь имя, и животное выходит из стада, а что из стада пришло, то имеет лицо отдельное, оттого что его вызвала из стада человеческая сила любви различающей, заложенная в имени. Будем же записывать имена деревень, животных, ручьев, камней, трав, и под каждым именем писать миф, быль или сказ, песенку и над всеми земными именами поставить святое имя Богородицы: это она прядет пряжу на всех зайцев, лисицу куниц. Все это нужно нам, чтобы не стать обезьянами и вызвать в себя силу на борьбу с ней. Эта сила у солнца называется светом, и свет солнца в душе человека есть любовь различающая. В согласии с солнцем, с любовью и светом мы можем войти так в природу, что возле муравейника скажем имя знакомого, и тот муравей отложит дела и на минуточку выбежит поздороваться»

Михаил Пришвин. «Мирская чаша».