Текст книги "Жизнь гнома"

Автор книги: Урс Видмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Верхняя часть столешницы тоже была черной, но не матовой, как нижняя, а блестящей. А еще гладкой, будто зеркало. Я выпрямился и зашагал. Мое отражение шло вместе со мной, повторяя каждый мой шаг, и когда я наклонился и посмотрел вниз, мой живот показался мне куда больше, чем мне хотелось бы. Я остановился посередине стола и огляделся. Почти бесконечная плоскость без единого изъяна. Тишина как на луне. Разреженный воздух.

Собственно говоря, мне следовало бы сразу же заняться научными изысканиями. Исследовать структуру поверхности, цвет, способность отражать свет, температуру. Но эта зеркальная поверхность была так прекрасна, что я начал со всей силы скакать по ней. Потом протанцевал несколько шассе, па-де-де и глиссад, покрутился на цыпочках в пируэте, высоко подняв руки и склонив набок голову, потом исполнил что-то еще, похожее на баварский народный танец. Я вопил от восторга и в такт хлопал руками по ляжкам.

Я как раз безумствовал на краю стола, когда увидел, что далеко внизу Кобальд, Красный Зепп и Зеленый Зепп несутся по ковру к батарее отопления и окну. Оно было открыто! Этого еще никогда не случалось, никогда! Я ринулся в пропасть, приземлился на ковер и с такой скоростью помчался к батарее, что оказался на подоконнике одновременно с моими собратьями, а на карнизе за окном – даже раньше их. Он был довольно широкий, с легким наклоном наружу, из какого-то металла, похоже, из алюминия, покрытого грубой серой краской. Но самое главное – карниз был теплый, замечательно теплый, так прекрасно нагрет весенним солнцем, что мы, все четверо, кряхтя, опустились на него и стали переворачиваться с боку на бок. Красный Зепп пропел тирольскую песенку, Зеленый Зепп издал ликующий вопль, Кобальд выдохнул «хо-хо», я тоже произносил какие-то звуки. Потом мы сидели рядышком на краю обрыва и болтали ногами. Под нами простирался сад. Зеленая трава куда ни глянь, полно маргариток, сердечника лугового и одуванчиков. Четыре или пять берез отбрасывали длинные тени, немного дальше – даже тюльпанное дерево. Если нагнуть голову и посмотреть вниз – я сделал это только один раз, и то ненадолго, – можно было увидеть гранитные плиты скамейки. На одном из камней лежала резиновая косточка Мальчика, а вскоре появился и он сам, маленький и совершенно безобидный, с нашей-то высоты. Квартира располагалась в бельэтаже, но это был такой высокий бельэтаж, что ни один гном не решился бы спрыгнуть с оконного карниза в сад, в пропасть. Даже зная, что с ним – а мы ведь сделаны из резины – ничего не случилось бы. Тут у нас какое-то табу. Приблизительно до высоты в два человеческих роста, все-таки это больше роста гнома почти в двадцать пять раз, – не проблема. Сущий пустяк. Но все, что выше, – это для нас препятствие, которое вызывает настолько сильный страх, что, надо полагать, он заложен в нас генетически.

Расстояние от оконного карниза в столовой до земли было в тридцать или даже больше гномовских ростов. У существа послабее, чем мы, закружилась бы голова, если б ему пришлось сидеть так близко к краю пропасти, а Зеленый Зепп, примостившийся рядом со мной и от удовольствия хрюкавший себе под нос, и в самом деле вцепился обеими руками в карниз.

На горизонте был виден лес. Солнце как раз спускалось за его черный силуэт. Наши лица освещал красный свет заката. Жужжали пчелы, а высоко в небе летали ласточки. Солнце пропало, и воздух стал фиолетовым, но и тогда мы все еще не могли сдвинуться с места. Счастье, это было счастье! Но наконец темнота сделалась такой мрачной, а воздух таким холодным, что мы все-таки поднялись. Мы проскользнули через окно в столовую, и как раз вовремя, потому что на пути домой встретили Маму, шмыгнули под буфет и осторожно выглянули из своего укрытия – она, ступая решительно, как гусар, прошла к окну и закрыла его.

Потом окно никогда не оставалось открытым, целых два лета и две зимы, так что и это происшествие сделалось мифом – историей о полном счастье, – который гномы все время рассказывали друг другу, всякий раз приукрашивая его по-новому, и которым новички частенько дразнили нас, стариков.

– А, значит, вы из тех, кому посчастливилось погреть задницу на солнце! – говорили они, когда мы, и прежде всего Кобальд, немного хвастались своими открытиями. Да они просто нам не верили, а главное, не верили тому, что пребывание на теплом алюминии может так согреть и возвысить душу. Но они за это дорого поплатились, особенно Злюка Новый Первый (в дальнейшем – просто Новый Злюка), больше всех издевавшийся над нашим приключением на краю пропасти. (У Злюк и в самом деле никогда не кружилась голова, так что, болтаясь на канате над въездом в гараж, они спокойно ковыряли в носу или кричали друг другу что-то смешное.)

Итак, много позднее – как ни странно, снова в разгар дня – мы, нас давно уже было семнадцать, все вместе шли через столовую, направляясь в гостиную, а может, и в сад. Я уже не помню, кто это был, думаю, Голубой Зепп, во всяком случае, кто-то крикнул:

– Окно открыто! – словно эхо того легендарного шепота Кобальда.

Наш походный порядок, который обычно поддерживался сам собой: впереди Кобальд, последний – Серый Зепп, моментально распался. Правда, Кобальд несколько раз прокричал:

– Всем оставаться в строю, в строю!

Однако на его приказы, которые с каждым разом все больше походили на просьбы, никто не обращал внимания. Мы все – и я, конечно, тоже – словно сошли с ума и карабкались быстрее любого домового вверх по батарее. Я оказался наверху уже через какую-то долю секунды. Правда, не первым. Наоборот, передо мной образовалась такая толкучка – каждый хотел пробраться первым в оконную щель, – что я решил не принимать участия в этом соревновании. И кроме того, я же знал этот карниз. Поэтому совершенно спокойно еще раз оглянулся на столовую. Безрадостный, унылый пейзаж. Глубоко подо мной, в зарослях ковра, Серый Зепп, держа одну руку козырьком над глазами, а другую приставив к уху – воплощение величайшего внимания, – крался спиной вперед к шкафу с голубой дверью и исчез за ним. Через несколько мгновений он появился снова, в глазах паника, увидел меня – я просигналил ему, помахав руками, – и помчался, спотыкаясь и падая, к батарее. Скоро он оказался рядом со мной наверху, криво ухмыльнулся, упер руки в бока и стал невозмутимо смотреть на борющихся гномов, словно для него эта сценка – совершенно обычное явление. Новый Дырявый Нос, зажатый в середине этой толкучки, причем его интуиция заместителя замыкающего сработала с обычным опозданием, повернул к нам голову, увидел Серого Зеппа, прокричал:

– Человек снова на борту! – и продолжил борьбу.

Кобальд громко скомандовал:

– Сохранять спокойствие! Спокойствие! – И еще: – Не терять достоинства! Достоинства! – Он стоял прямо передо мной и при каждом слове топал правой ногой, но, кроме меня и еще, быть может, Серого Зеппа, ни один гном не последовал его указаниям. Во всяком случае, я сохранял спокойствие и не терял достоинства. Кобальд, оглянувшись, улыбнулся мне – спокойствие и достоинство он чувствовал и тогда, когда они были у него за спиной, – вздохнул и пробормотал: – Неуправляемый процесс, ну-ну, деритесь! – Он слишком давно был начальником, чтобы не знать: если действия не соответствуют приказаниям, то приказания должны соответствовать действиям.

Но вдруг гномы закричали, вначале те, что были близко к оконной щели, а за ними и остальные, они кричали испуганно, взволнованно, пронзительно. Что-то случилось, какое-то несчастье. Серый Зепп кивнул мне, словно именно этого он и ожидал. Кобальд поправил очки и встал на цыпочки. Я бросился в середину толпы и кулаками и локтями проложил себе дорогу к оконному стеклу. Снаружи, на карнизе, стоял один-единственный гном. Новый Злюка. Вначале я решил, что он танцует. Но он не танцевал, его лицо было искажено от боли, он кричал и как сумасшедший прыгал с ноги на ногу. Пляска святого Витта, причину которой я понял не сразу. Потом до меня дошло. Металлический карниз был не теплым, как в прошлый раз, а раскаленно-горячим. То было жаркое лето 1947 года – один тропический день следовал за другим, – и солнце разогрело алюминий почти до точки плавления. Новый Злюка, который первым выбрался через приоткрытое окно, с таким восторгом приземлился снаружи и настолько был поражен жаром у себя под ногами, что, ничего не видя, помчался вперед и теперь, вдали от спасительного окна, на самом краю карниза, приплясывая, боролся за свою жизнь. Обратный путь был длинным, слишком длинным, а перед ним с одной стороны пропасть, а с другой гладкий бетон без единой зацепки. Гномы, перекрикивая друг друга, подавали ему добрые, хотя и противоречивые советы, и поначалу он пытался следовать каждому из них. Я тоже прокричал ему через двойное стекло, чтобы он попробовал уцепиться за крепление для жалюзи в углу окна. Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я, отчаянно жестикулируя, указал ему на край окна. В конце концов он меня понял, в последнем «танцевальном» прыжке схватился за крепление – узкое, тоже металлическое, в некоторых местах ржавое – и вцепился в него. Так он и висел, упершись поднятыми под прямым углом ногами в бетон, держа спину на надежном расстоянии от раскаленного алюминия и обратив лицо к небу. (Крепление жалюзи находилось в тени и не так сильно нагрелось.) Он плакал, Новый Злюка, его сотрясали рыдания от боли, гнева и унижения. И еще от него пахло. От него так сильно пахло паленой резиной, что даже я, находившийся далеко и к тому же за стеклом, зажал нос. Его ступни расплавились, да, ступней у него больше не было. Они превратились в толстые расплывшиеся лепешки, две резиновые культи разной формы. Новый Злюка, альпинист и экстремальщик Божьей милостью, как и все Злюки, потом не мог вместе с нами совершать походы выше третьей степени трудности. Восхождение на Большую Антенну, прогулка по громоотводу и даже несложный маршрут по северной стене дома стали для него с тех пор невозможными. И с такой небольшой высотой, как стол в столовой, он не мог больше справиться, из-за выступа, который раньше, как и все Злюки, одолевал запросто.

Он вернулся на нашу полку только ближе к полуночи, его поддерживали Старый Злюка и Злюка Новый Второй. (Ути искал их, но тут настала пора идти спать.) Он опирался обеими руками на плечи своих товарищей и смотрел на нас остекленевшими глазами. Мама и на этот раз закрыла окно, так что команде спасателей, то есть обоим Злюкам, пришлось вначале сидеть рядом с ним у окна и подбадривать его альпинистскими байками, а потом подниматься к нему из сада по южной стене дома и спускать его на канате. Это была рискованная операция. Старый Злюка впервые поднимался по абсолютно гладкой стене, на которой не за что было ухватиться, с помощью иголок и колец, реквизированных из Маминой шкатулки для рукоделия. Он вбивал их импровизированным молотком – одной из увесистых металлических штуковин, воткнутых в вудуистскую куклу, которую с трудом из нее вытащил, – и повисал на них, пока вколачивал над собой следующую иголку. На самом деле иголки и кольца ломались именно в ту секунду, когда он переносил вес своего тела на следующую опору. Поэтому Старый Злюка карабкался с бешеной скоростью, прямо-таки спринтерской. Он был в высшей степени сосредоточен и при этом уверен и спокоен. Ни одного необдуманного движения, каждый жест целенаправлен и точен. Злюка Новый Второй, который стоял у подножия стены и страховал канат, затаив дыхание смотрел вверх. Было новолуние, и даже его рысьи глаза видели только силуэт Старого Злюки. Но он все-таки разглядел, как тот взошел на карниз. Карниз к этому времени уже настолько остыл, что Новый Злюка мог бы насладиться тем счастьем, о котором столько мечтал. Но он об этом и думать забыл. Его руки с такой силой вцепились в крепление жалюзи, что он даже не мог разогнуть пальцы. Старому Злюке понадобилось полчаса, чтобы распрямить их по одному. Потом он осторожно спустил своего раненого друга на канате вниз, где его принял Злюка Новый Второй. Старый Злюка обвязался канатом и, отталкиваясь элегантными прыжками от стены, буквально слетел на землю. Потом друзья затащили спасенного гнома по лестнице террасы в гостиную, пересекли столовую, коридор. Новый Злюка больше не плакал, но от него так мерзко пахло, что кошка, как раз выходившая из кухни, пустилась наутек. Мы сердечно приветствовали Нового Злюку.

– Все образуется, дружище! – воскликнул Новый Дырявый Нос и хлопнул его по плечу. А Фиолет Новый наморщил нос и сказал:

– От тебя плохо пахнет. Надо больше следить за собой.

Новый Злюка кивнул и скептически посмотрел на свои ноги.

Я молча стоял рядом и думал: то, что приключилось с Новым Злюкой, – настоящая катастрофа. Тогда я еще не знал, что настоящая катастрофа опустошает все внутри нас и вокруг нас и оставляет нас жить только потому, что мертвыми мы бы не чувствовали боли.

(Мы, гномы, – это так, в скобках, – вели горизонтальную жизнь. Правда, мы увлекались подскоками, а я даже забрался на обеденный стол. Но в остальном мы маршировали туда-сюда по земле. Именно Злюки первыми освоили движение по вертикали. Не было ничего, на что они не залезали. На всю мебель в доме, включая торшер и подставку для шляп. Правда, этим они не ограничились. Мускулы у них были, как стальные канаты, а легкие – как паровой молот для забивания свай; и каждую ночь – лишь совсем уж мерзкая погода могла испугать Злюк – они уходили из дома. Они поднялись по всем четырем стенам дома, выбирая при этом самые сложные маршруты. По восточной стене с гаражными воротами, по южной через террасу, и даже по западной стене, в которой было много непрочно державшихся камней. Самым большим их достижением – вместе с громоотводом и, разумеется, Большой Антенной – была не совсем вертикальная северная стена, и все-таки они и ее одолели в первую же зиму. Может быть, потому, что Старый Злюка относился к восхождениям с чуть большим азартом, чем оба других Злюки, он шел в связке первым – веревкой служил кусок бечевки от Папиной бандероли; на письменном столе лежал целый моток. У него было чутье, позволявшее использовать малейшее движение воздуха, чтобы сделать следующий шаг, не упускавшее ни одной зацепки, даже едва заметной, даже такой маленькой, что удержаться на ней можно было не дольше секунды. За ним, хоть и не по старшинству, следовал Злюка Новый Второй, а последним шел Новый Злюка.

Однажды я отправился с ними и посмотрел, как они поднимались на стену. Была холодная ночь, полнолуние. Уже на первых метрах – на безопасном еще участке – они совершали восхождение так сосредоточенно, словно давно были высоко в горах. Они действовали быстро, очень быстро, но без капли суетливости или неуверенности и все время шли на короткой веревке. Если бы один сорвался, двое других его удержали бы. Только один раз, когда Старому Злюке – он был уже на высоте второго этажа – предстояло пересечь гладкую бетонную плиту, Злюка Новый Второй травил веревку до тех пор, пока он уже, вероятно, не смог бы удержать Старого. Но Старый Злюка уверенно, словно ящерица, прошел к спасительному краю окна в туалете и оттуда, крепко упершись ногами и медленно пропуская веревку между пальцев, затащил к себе товарищей по стеновосхождению. Некоторое время Злюки стояли рядом, наверное, отдыхали. Я помахал им, но они не смотрели вниз.

Когда гномы находились под Большой расселиной (теперь на огромной стене они казались крошечными, как муравьи), поднялся ветер. Начался дождь, да еще и со снегом, и вдруг сильный порыв ледяного ветра оторвал ноги Старого Злюки от стены. У меня перехватило дыхание. Старый Злюка болтался на ветру, словно флаг над пропастью. Несколько облаков закрыли стену. Когда через минуту они рассеялись, ни одного Злюки не было видно. Только дождь, стекающий по стене. Я бегал взад и вперед, задирал голову вверх, даже в ужасе поглядел на землю возле стены. У меня дрожали губы. Может быть, я молился. Новые облака, потом наконец просвет, в который стала видна часть стены. Тут-то я и увидел их, моих Злюк, намного выше, чем их искал, уже над центральной распределительной коробкой, почти под самым выступом дождевого желоба. Они невозмутимо продолжали восхождение, посреди снежной пены и бушующего вокруг них ветра, который завывал так, словно вырывался из пасти демона. Через несколько минут Старый Злюка, вися над пропастью, по креплению дождевого стока на руках добрался до края желоба, подтянулся и исчез на крыше. Злюка Новый Второй и Новый Злюка повторили этот маневр, только еще быстрее. Невидимый Старый Злюка так сильно тянул веревку, что они едва успевали перебирать руками.

Позднее, когда Злюки освоили и более сложные маршруты – и даже путь к Большой Антенне стал для них обычной прогулкой, – они принялись за деревья в саду. Они поднялись на четыре березы, на цветущую магнолию, вокруг которой жужжали пчелы, на вишню, а один раз даже на бук, но на нем оказалось столько майских жуков, что они в испуге быстро отказались от своей затеи. И на яблоньку залезли, до смешного маленькую, с одной-единственной веткой, на которой висело одно-единственное яблоко; когда Злюка Новый Второй – без страховки, в каком-то безумном задоре – наступил на его черешок, яблоко упало на землю, и он чуть было не свалился с ним вместе. Да, они поднялись на все возвышения в саду, в том числе и на сарай с инструментами, и на перекладину для выбивания ковров, и даже на компостную кучу, холм, на котором росли огромные тыквы и цукини величиной с кита.

[Скобка в скобках: обычно, покидая горизонталь, гномы стремятся в глубину. Не в вышину. Взять хоть один пример: в жаркое лето 1947 года, на самом деле за день до несчастного случая с Новым Злюкой, мы проползли по подземным ходам, прорытым мышами, вся колонна в походном порядке, все на четвереньках, упершись головой в зад впереди идущего. Ходы были такими узкими, что Лазурики то и дело застревали и их приходилось проталкивать вперед. Неожиданно нас залило водой, мчавшейся бурным потоком откуда-то сзади, воды было столько, что она заполнила весь коридор и увлекла нас с собой. Мы кричали, захлебывались, стукались друг о друга. И все время натыкались на очередного застрявшего в водовороте Лазурика, образовавшего запруду, кричащего, молящего о помощи и в конце концов уносимого водой прочь. Нас швыряло вверх и вниз, во все стороны и выбросило одного за другим, как пробки из бутылки, на свободу. Последним вылетел Серый Зепп, ногами вперед и с криком:

– Вода сзади!

Я лежал на спине в траве, прерывисто дыша и хватая ртом воздух. Где-то неподалеку раздавался крик, словно какое-то животное обезумело или кто-то безумный превратился в животное. Я поднял голову. Тощий лысый мужчина – тот, что дружил с догами и женщиной, – бил лопатой мышей, вылетавших из другого прохода, не из нашего, тоже выброшенных водой на поверхность. Он кричал, этот мужчина, его глаза сверкали. Он засунул садовый шланг в еще один подземный ход, до конца открыл кран и принялся лупить по всему, что двигалось. У его ног лежало не меньше десяти, а может, и двадцати убитых мышей. Повсюду кровь – на мышах, на лопате, в траве.

Если б вода вынесла нас через тот ход, мужчина нашинковал бы нас как капусту. Мышь или гном – какая разница?])

О гостиной, самом большом помещении в доме, я уже рассказал. О граммофоне, об аквариуме, о вудуистской кукле.

Может, сказать еще несколько слов о Папе? Сидя в своей нише, он со спины выглядел как Ути сегодня, похож, просто не отличить. Та же лысина, тот же вязаный жакет, то же нетерпение. Как и нынешний Ути, он был непредсказуем, вдруг вскакивал, начинал ходить взад-вперед, иногда прямо на тебя. Он тоже – Ути и в этом был похож на него – ругался со своей пишущей машинкой, как с живой.

– Ну давай уже! Что это ты?! – Правда, Папа печатал одним пальцем, всего одним, а Ути со временем научился пользоваться двумя.

Однажды, наверное это было в последнее лето перед катастрофой расставания, я притаился в тени фарфорового Будды на заднем краю письменного стола – я возглавлял большую колонну, ждавшую за аквариумом моего сигнала «все в порядке», – когда Папа закричал громче, чем обычно, и еще отчаяннее принялся колотить по клавишам своей машинки. Он так сильно стукнул по одной клавише, что рычажок сломался и, подобно бумерангу, пролетел вместе с клавишей над столом, правда, этот бумеранг не вернулся, потому что вначале звякнул о фарфорового Будду, а потом упал в щель между письменным столом и книжным стеллажом. Папа поглядел на свой палец, указательный палец правой руки, которым стучал по машинке, проверил, может ли им пошевелить – смог, но при этом поморщился, – поискал отлетевшую клавишу на столе, на ковре, и на полке, и на подоконнике. В конце концов он улегся на пол.

– А, вот ты где, скотина!

Сверху мне было видно, как его рука шарила в пыли среди дохлых мух и наконец схватила сплющившуюся металлическую деталь. Он вытащил ее, встал, снял очки и поднес клавишу к глазам.

– «О», – сообщил он Будде, – опять «О». Ну да, – и выбросил отломавшийся рычажок вместе с буквой в корзину для бумаг. – Может, получится и без нее.

Папа снова сел за машинку и продолжил печатать. Однако недолго. Вскоре он остановился, перечел торчавший в каретке текст, встал, поднял машинку и швырнул и ее в корзину.

Как позднее Ути. Однажды он даже выбросил свою машинку, зеленую «Оливетти», из окна, только потому, что у него никак не получалась какая-то история.