Текст книги "Вторжение по сценарию"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 18

Утром двадцать четвертого декабря в эфир вышла радиостанция Свободная Юма.

По этим звучным названием скрывался юрист Лестер Коул, у которого в сарае стоял портативный радиопередатчик. Он отправил всем станциям, принимающим в этом диапазоне, сообщение. Первым на него откликнулся зубной техник из города Поуэй в Калифорнии, работавший под позывными Ку-Эс-Эль.

– На нас напали, – напряженно сообщил Лестер Коул. – Передайте это в Вашингтон. Мы отрезаны от внешнего мира. Это японцы, они устроили здесь заварушку похлеще, чем в Пирл-Харборе.

Зубной техник поблагодарил Коула за интересную байку и закончил коротким: «Конец связи».

Юристу Коулу – а именно под этим именем его знали собратья по эфиру больше повезло со вторым собеседником. На этот раз удалось связаться с радистом из Ассошиэйтед Пресс во Флэгстаффе, который выслушал его историю, не перебивая.

В завершение, Коул сообщил:

– Можете проверить, у нас нет ни радио, ни телевидения, ни телефонной связи.

– Я сообщу о результатах чуть позже. Конец связи.

Радист Ассошиэйтед Пресс подтвердил, что с Юмой полностью потеряно всякое сообщение. Он несколько раз выходил на связь со столицей штата, но никто в Финиксе не мог объяснить, в чем дело. Радиолюбитель не стал повторять сумасшедшей истории Коула об оккупантах. Вместо этого он попытался вызвать самого адвоката.

Ответа не было.

* * *

Кларенс Джисс вовсе не считал, что предает родину. В Юме вступил в действие комендантский час, и он не отваживался высунуть нос из дому, потому что всех, кого ловили на улице, расстреливали. Джисс жил один. Он считал, что Америка сделала для него не слишком много. Пособия по инвалидности не хватало даже, чтобы нормально набить холодильник. Джисс оформил инвалидность в 1970-м, после неудачного опыта с приемом ЛСД, из-за которого он не смог оставаться на постоянной работе. Как он объяснял человеку из службы социального обеспечения, «моя нога регулярно выкидывает коленца, так что работать я не могу».

Поэтому, когда в Юме появились японцы, и отрезали город от всего остального мира, Кларенс Джисс решил затаиться и выждать. Кто знает, может быть, жить станет получше. По крайней мере, хуже, чем триста шестьдесят пять долларов в месяц, придумать довольно сложно.

Эта мысль моментально испарилась у него из головы, как только на улице показался бронетранспортер, с которого японский голос, усиленный динамиком, надрываясь, кричал:

– Человек передает сообщения по радио. Он должен выйти и сдаться, иначе мы поджигать по одному дому на каждой улице.

Кларенс Джисс не хотел потерять собственное обиталище. Кроме того, он знал, что единственный владелец портативного передатчика по соседству когда-то выиграл у него дело по обвинению в вандализме. Еще у Джисса было такое чувство, что, прежде чем поджечь дома, японцы вовсе не собирались выпускать обитателей наружу.

Но больше всего, его беспокоило отсутствие пива.

Стянув с себя потную майку, Кларенс Джисс примотал ее бечевкой к швабре и помахал этим импровизированным белым флагом из окна. Через некоторое время к его дому подъехал бронетранспортер и оттуда выбрались два японца, немедленно застучавшие в дверь прикладами автоматов. – Я знаю, у кого передатчик, – не открывая, сообщил Кларенс.

– Назовите имя.

– Конечно, но взамен хотелось бы получить одну вещь.

– Что вы хотите?

– Пива.

– Вы назвать имя, и мы привезем пьива, – раздалось в ответ.

– Этого человека зовут Лестер Коул, адвокат. Он живет в пяти или шести кварталах отсюда, по этой стороне улицы.

Забравшись обратно в машину, солдаты поспешно отъехали. Кларенсу было хорошо слышно, как они ломятся в дверь адвоката. После короткой паузы раздался выстрел. Другой. Потом еще два. Затем наступила тишина.

Когда солдаты вернулись к его дому, Кларенса Джисса всего трясло. Он слегка приоткрыл дверь, и один из японцев просунул в образовавшуюся щель банку пива.

– Вот, – сказал он. – Пьива.

– Премного благодарен, – хрипло проговорил Кларенс. – Надеюсь, когда-нибудь нам удастся помочь друг другу еще раз.

Когда солдаты ушли, Джисс вернулся в гостиную и открыл банку. Сделав глоток, он не мог сдержать навернувшихся на глаза слез – пиво было теплым.

* * *

Когда радист из Ассошиэйтед Пресс наконец оставил попытки связаться с Лестером Коулом, он надолго задумался, и, в конце концов, пришел к выводу, что это сообщение не было уткой. Тогда он позвонил редактору местного отделения агентства.

– Знаю, что это звучит неправдоподобно, – сказал радист, закончив рассказ, – но голос у парня был действительно испуганный. И с тех пор я никак не могу до него добраться.

– Ты говоришь, он из Юмы?

– Ага. Если верить моему атласу, то это где-то около мексиканской границы.

– По телетайпу пришло что-то о странной передаче, которая транслируется оттуда, – задумчиво проговорил редактор. – Тянет на материал для второй полосы. Погоди-ка, копия должна быть где-то здесь. Вот, слушай. Вчера канал К.И.М.А. вместе с двумя другими телестанциями Юмы прекратил вещание. Теперь передачи возобновились, но показывают что-то вроде военной хроники расстрелы, казни. Похоже на боевик, только немного странный. Они транслируют это целый день. Сначала люди думали, что это какой-то фильм, но сюжета там нет, одни только зверства.

– И что ты об этом думаешь?

– По-моему, стоит отправить материал начальству. Созвонимся позже.

* * *

История о странной телепередаче попала на кабельные каналы к полудню.

Оттуда записанный в Финиксе на пленку материал попал на общегосударственные каналы, и вскоре вся страна с ужасом смотрела, как иностранные войска занимают американский город. То, что об этом городе практически никто, кроме жителей Аризоны не слышал и понятия не имел, где это место находится, роли не играло. Большинство американцев не смогли бы найти на карте Род-Айленд, даже если бы этот штат обвели красным карандашом.

Люди смотрели, как их сограждан преследуют на улицах и закалывают штыками насмерть. Кадры, на которых чету Зиффель расстреливают, пока они наряжают Рождественскую елку, обошли все пятьдесят пять штатов. Захват авиабазы Льюк и базы морских пехотинцев был показан во всем своем ужасающем размахе.

Среди зрителей находился и президент Соединенных Штатов. Его лицо было бледным, словно кусок мела, хотя все остальные в зале заседаний покраснели от напряжения. Члены Высшего Военного Совета сгрудились позади президентского кресла.

– Случилось самое страшное, господин президент, – гневно проговорил адмирал Блэкберд. – Теперь об этом узнает весь мир.

– Что же им нужно? – пробормотал президент, наполовину вслух, наполовину, рассуждая с самим собой. – Чего они пытаются этим добиться?

– Если эти кадры увидят в других странах, – продолжал адмирал, – то сочтут, что наши позиции легко уязвимы. А раз так, то какое-нибудь враждебное государство может решить, что сейчас самое подходящее время, чтобы нанести удар. Исходя из известных нам фактов, это вполне может быть диверсионной акцией.

– Я не согласен, – заявил министр обороны. – Все разведывательные данные, включая полученные со спутников слежения, подтверждают, что ситуация в мире в целом спокойная. Русские не проявляют особенной активности, китайцам хватает собственных проблем. А наши предполагаемые союзники, японские силы самообороны, и не думали объявлять мобилизацию.

– Я говорил с послом Японии, – сообщил президент, поворачиваясь от телеэкрана к членам Совета. – Он заверил меня, что правительство его страны не имеет к случившемуся никакого отношения.

– Мы не можем полностью полагаться на такие заверения, – брызжа слюной, вскричал адмирал Блэкберд. – Вспомните Пирл Харбор.

– Сейчас мне приходит на ум скорее Аламо. Целый американский город оказался в заложниках. Людей убивают направо и налево. Но зачем? Зачем транслировать это по телевидению?

Адмирал Блэкберд подтянулся.

– Господин президент, мы можем обсуждать вопрос «Почему?» хоть до второго пришествия, но эти передачи нужно немедленно пресечь на корню. Ведь это, фактически, реклама, из которой ясно, что американские войска бессильны. С точки зрения престижа потери будут просто неисчислимы.

– Неужели я ослышался, – оборвал его президент, – или вы в самом деле говорите о престиже, когда мы являемся беспомощными свидетелями кровавой резни?

– Вы должны осознавать геополитическое значение политики устрашения, не сдавался адмирал. – Если мы потеряем престиж в глазах соперников на мировой политической арене, то это будет равнозначно самоубийству. Они набросятся на нас, как свора бульдогов. Проблема должна быть решена.

– Каким образом? Мы уже исчерпали все силовые варианты. Проведение полномасштабной военной операции невозможно без огромных жертв среди гражданского населения.

– Возможно, вам будет трудно это понять, но, прошу вас, попытайтесь, проговорил адмирал. – Во Вьетнаме нам часто приходилось сталкиваться с такими дилеммами. Иногда приходилось прибегать к экстренным мерам, чтобы какой-либо населенный пункт не попал в руки врага. Конечно, с точки зрения человеческого фактора это было крайне печально, но порой мы были вынуждены уничтожать деревни для их же спасения.

Президент Соединенных Штатов невольно отступил на шаг назад.

– Вы предлагаете, чтобы я отдал приказ нанести по американскому город бомбардировочный удар? – ледяным тоном спросил он.

– Я не вижу другого выхода. Лучше раз и навсегда показать миру, что мы не станем увиливать от принятия силовых мер, когда речь идет о защите государственных границ. Послушайтесь моего совета, и я обещаю, что история с Юмой никогда больше не повторится.

Президент раскрыл было рот, но слов, готовых уже сорваться с его губ, так никто и не услышал, поскольку у него за спиной повторявшиеся одна за другой сцены насилия и казней сменило изображение благообразного старика-японца. Из динамика телевизора зазвучал дрожащий голос:

– Мое скромное имя не имеет никакого значения, но доволен, что могу представиться вам как Правитель города Юма.

Все собравшиеся в зале для чрезвычайных совещаний молча глядели на экран. Старик сидел за столом, позади которого на стене красовалось белое полотнище японского флага. Багровый круг восходящего солнца приходился ровно позади его головы, образуя что-то вроде кровавого нимба.

– На моей родине, – продолжал японец, – у нас есть поговорка: «Эдо но катаки во Нагасаки дэ утцу», что означает «Отмщение придет оттуда, где его никто не ждет». Я сделал это ради Шоувы, известного вам как император Хирохито. Этому императору, которого вы унизили, я служил верой и правдой. И теперь, хотя мой император отправился к праотцам, демонстрацией своего могущества я возвеличил его имя.

– Нагасаки? – переспросил министр обороны. – Разве мы уже однажды не сбросили туда атомную бомбу?

– Если меня сейчас видит американский президент, – говорил старик, – то я приветствую его и сожалею, что был вынужден пролить кровь, но такова была необходимость. Боюсь, что это будет продолжаться, пока правительство Соединенных Штатов не сдастся в мои руки. Сайонара.

Экран телевизора на секунду погас, а затем начался новый ролик, в котором несколько солдат держали какого-то несчастного, пока танк не раздавил ему голову. Внизу экрана шли титры: «Казнь мэра Юмы Новыми Имперскими Вооруженными Силами».

– Да он сумасшедший! – вскричал президент. – Неужели он действительно думает, что мы сдадимся?

– Не знаю, что уж там думает этот старый рисоед, – проворчал адмирал Блэкберд, – но я умоляю вас прислушаться к моему совету до того, как русские или китайцы решат воспользоваться ситуацией.

– Подождите, – бросил президент, направляясь к двери.

– Куда вы? – удивился министр обороны.

– В уборную, – ответил президент на ходу. – Я уже целые сутки хлещу кофе, не переставая. Если я не освобожу свой мочевой пузырь, то всем нам придется взяться за швабры.

На этот раз президент действительно направился в туалет, и лишь после этого проскользнул в Линкольновскую спальню и взял трубку красного телефона, соединявшего его с доктором Харолдом У. Смитом.

– Смит, есть какие-нибудь новости?

– От моих людей не слышно ни слова.

– И что вы думаете по этому поводу? – нетерпеливо поинтересовался президент.

– Зная их, – бесцветно ответил Смит, – а также предполагая, что они до сих пор не вмешались в дело с захватом Юмы, остается предположить, что мои люди либо мертвы, либо временно лишены возможности действовать.

– Председатель Высшего Военного Совета пытается вынудить меня стереть Юму с лица земли, – помолчав, сообщил президент.

– Мне хотелось бы как-то вас обнадежить, – отозвался Смит, – но в доводах генерала есть здравое зерно. Конечно, если все другие методы не сработают.

Президент надолго замолчал.

– Господин президент, – неохотно прервал его Смит, – я видел последнее сообщение, которое они передали. Человек, который называет себя Правителем Юмы, никто иной, как Немуро Нишитцу, глава Корпорации Нишитцу.

– Каким образом промышленная корпорация могла организовать подобное вторжение?

– Если вас интересует техническая сторона вопроса, – ответил Смит, – то эти люди обладают средствами, сравнимыми по масштабу с возможностями небольшой страны. По сути, утверждение, что Корпорация Нишитцу и есть страна внутри страны, не так уж далеко от истины. Благодаря огромному количеству производственных площадей и подчиненных им учреждений, они проникли почти во все современные развитые страны. Я пытался проследить их прошлое и связи, и обнаружил весьма тревожные факты. Немуро Нишитцу организовал свою фирму вскоре после окончания Второй Мировой войны. Вначале они занимались производством электроники, но после так называемой «транзисторной революции», фирма начала расширяться. Они изготовляли дешевые радиоприемники, и прочие подобные товары. К началу семидесятых входящие в Корпорацию предприятия производили автомобили, компьютеры, и прочее высокотехнологичное оборудование. Совсем недавно Нишитцу занялась системами связи и военной техникой. Возможно, вы помните случай, когда в прошлом году одно из их отделений пыталось перекупить американскую керамическую компанию.

Вы сами вмещались в это дело, когда узнали, что эта фирма изготовляла компоненты для производства ядерного оружия.

– Да, припоминаю. Я никоим образом не мог этого допустить.

– К сожалению, именно Корпорации Нишитцу вы дали лицензию на производство японского варианта F-16.

– О Господи! – воскликнул президент. – Так вот почему они смогли победить нас на нашей собственной технике! Конечно, японские летчики тренировались на собранных у них в стране аналогах.

– Как ни прискорбно, но это именно так.

– А что насчет самого Нишитцу?

– Судя по имеющимся сведениям, во время войны он был одним из самых фанатичных приверженцев императора. В последнее время он ведет отшельнический образ жизни, а список его психиатрических и медицинских отклонений уходит еще во времена, когда его освободили из плена в джунглях Бирмы. Врачи считали, что это временное, а с тех пор как он начал принимать активное участие в жизни обновленной Японии, то Нишитцу считали совершенно излечившимся.

– У него есть жена, семья, хоть кто-нибудь, с кем м могли бы связаться?

Может быть, его удалось бы отговорить от это сумасшедшей затеи?

– Никаких родственников. Все они погибли во время бомбардировки Нагасаки. Так что, если вы ищете мотивы его поступка, то этого, по-моему, вполне достаточно.

– Понимаю, – задумчиво проговорил президент. – Тогда вы больше ничем не можете мне помочь.

– Мне очень жаль, господин президент.

– Конечно. А теперь, с вашего позволения, мне нужно идти, и принять одно из самых трудных решений за все мое пребывание на посту главы государства.

Президент негнущимися пальцами повесил трубку красного телефона, развернулся, и тихо ступая своими теннисными туфлями, направился в зал для чрезвычайных совещаний. Его начало подташнивать от одной лишь мысли о решении, которое ему предстояло принять. Но ведь именно он был главнокомандующим вооруженных сил страны, и ему не пристало уклоняться от своих обязанностей перед жителями Юмы и гражданами всей Америки.

Глава 19

Бартоломью Бронзини был непреклонен.

– Абсолютно, совершенно ни под каким видом, черт побери! – бушевал он.

Внезапно Бронзини вскрикнул и упал на колени. Его скрюченные пальцы скребли придорожную пыль около Большого Дома в резервации Сан Он Джо. Глаза его были широко раскрыты от боли, но Бронзини не видел ничего, кроме каких-то белых полос.

– Аааааа! – вопил он.

Где-то в глубине его сознания, помимо ужасающей боли зазвучал суровый голос маленького азиата, Чиуна:

– Поскольку ты, презренный грек, не понимаешь всей несуразности своего поведения, я готов повторить: предводитель японцев предложил сохранить жизнь детям одной из школ в обмен на тебя. Случившаяся трагедия – дело твоих рук.

И если у тебя есть хоть капля собственного достоинства, ты согласишься на это.

– Я не знал, – сквозь стиснутые зубы выдавил из себя Бронзини. – Я понятия не имел, что все так выйдет.

– Ответственность и продуманное намерение – совершенно разные вещи. То, что ты невиновен, очевидно, иначе ты не удирал бы от японской армии. И все же, ты сделаешь так, как говорю тебе я.

– Прошу вас, мистер Бронзини, они всего лишь дети, – раздался голос девушки. Бронзини узнал ее – Шерил, отвечавшая у него за связи с общественностью. – Все считают вас героем. Я знаю, что вы такой только на экране, но, если бы не вы, здесь ничего бы не произошло.

– Хорошо, я согласен, – простонал Бронзини, и боль ушла. Не постепенно, как это обычно бывает, а в одно мгновение, как будто ее не было вовсе.

Он поднялся на ноги и оглядел свое запястье, но на нем не было ни царапин, ни синяков. Бронзини успел лишь заметить, как низенький азиат прячет руки с необыкновенной длины ногтям в рукава кимоно.

– Я хочу заметить, что согласился не из-за боли, – упрямо заявил Бронзини.

– Какие слова ты будешь нашептывать своей совести, твое личное дело, грек, – презрительно скривился Чиун.

– Мне просто нужно было немного привыкнуть к этой мысли, – продолжал настаивать актер. – И, кстати, почему вы все время называете меня греком? Я итальянец.

– Сейчас, возможно, да, но до этого ты был греком.

– Что значит до этого?

– Он хочет сказать, в прошлой жизни, – объяснила Шерил. – Только не спрашивайте меня, почему, но он считает, что в предыдущем воплощении вы были Александром Македонским.

Бронзини недоверчиво посмотрел на нее.

– Бывало, говорили обо мне и кое-что похуже, – сухо заметил он. Большинство американцев считает, что для съемок в очередном фильме я раз в год выползаю из торфоразработок в Ла-Бри.

– Вы простужены? – неожиданно спросила Шерил. – Мне кажется, что вы говорите в нос.

– Откуда тебе знать? – скривился Чиун.

– Она ошиблась! – воспротивился Бронзини. – Но неважно, давайте лучше побыстрее с этим покончим.

Чиун повернулся к Биллу Реуму, стоявшему скрестив на груди руки.

– Девушка остается с тобой, – сказал он. – Если мы не вернемся, я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Конечно. Что я должен сделать?

– Если к тому времени, когда все закончится, я не появлюсь, отправляйся в пустыню и отыщи тело моего сына. Ты должен проследить, чтобы он был предан земле со всеми почестями.

– Обещаю.

– А потом ты отомстишь за нас обоих.

– Если смогу.

– Ты сможешь. На тебе лежит печать силы.

И, ни говоря больше ни слова, Мастер Синанджу подтолкнул Бронзини к стоявшему рядом танку.

– Поведешь ты, – бросил он.

– Что, если они просто убьют нас обоих? – спросил Бронзини.

– Тогда мы умрем, – ответил Чиун, – но за наши жизни им придется заплатить немалую цену.

– Здесь я полностью на вашей стороне, – согласился актер, залезая на водительское место.

Чиун с кошачьей легкостью взлетел на броню танка, и, не обращая внимания на открытый люк, уселся в позе лотоса рядом с башней.

Оглянувшись, Бронзини предупредил:

– Вы же свалитесь!

– Следи за тем, чтобы довезти нас, – сурово отрезал Чиун, – а я уж постараюсь удержаться.

Бронзини включил зажигание, и двигатель, который поначалу обиженно чихнул и едва не захлебнулся, в конце концов завелся, и танк двинулся по ведущей из резервации дороге.

– Что, по вашему, они собираются со мной сделать? – проговорил Бронзини вслух.

– Не знаю, – отозвался Чиун. – Но тот, кого зовут Нишитцу, крайне желает тебя видеть.

– Может быть, у него для меня приготовлен японский Оскар, – проворчал Бронзини. – Я слышал, что в номинации «Лучшая роль в фильме, где все посходили с ума» соперников у меня нет.

– Если это действительно так, не забудь пожать ему руку, – посоветовал Чиун.

– Я хотел пошутить, – сообщил Бронзини, и, прежде чем Чиун успел ответить, оглушительно чихнул.

– У тебя и в самом деле простуда, – заметил старый кореец.

– Да, – с кислой миной признал Бронзини.

– Вот, – удовлетворенно кивнул Чиун, и в глазах его появился странный блеск. – Когда тебя отведут к этому человеку, обязательно пожми ему руку.

Запомни это накрепко. Еще не поздно искупить вину за то, что ты, по своему недомыслию, натворил.

* * *

Бартоломью Бронзини думал, что вид занятой японцами Юмы уже не способен его удивить, однако в этом он ошибался.

Все подъезды к городу были перегорожены танками, отъезжавшими в сторону, как только оттуда успевали заметить, кто к ним приближается. Японцы держались от их машины на почтительном расстоянии, постоянно оглядываясь на Чиуна. Взгляд светло-карих глаз Мастера Синанджу был устремлен на дорогу, на лице его было написано презрение к пытавшимся бросить ему вызов врагам.

Когда они въехали в город, Бронзини про себя отметил стоявшие у каждого магазина посты. То и дело им попадались трупы, лежащие в лужах засохшей крови, с фонаря свисало тело повешенного, еще один несчастный в неестественной позе застыл на перекрестке, насаженный на ветку огромного кактуса.

Их танк беспрепятственно пропустили к зданию мэрии, на крыше которого развевался японский флаг. От этого зрелища внутри у Бронзини все перевернулось.

Как только он выпрыгнул из танка, рядом с ним неслышно возник Чиун.

– Ну вот, приехали, – сообщил Бронзини. – Наступила развязка. Или это называется кульминация? Все время их путаю.

– Вытри нос, – отозвался Чиун, направляясь к парадному входу, около которого застыли навытяжку двое японских часовых. – С него уже капает.

– А, – сказал Бронзини, с помощью кулака возвращая своему римскому профилю подобающее величие.

– Не забудь о том, что я тебе говорил. Японцы не станут обращаться с тобой грубо, если ты выкажешь должное уважение.

– Постараюсь не забрызгать им мундиры соплями.

* * *

Немуро Нишитцу был явно доволен, выслушав известия.

– Пришел Бронзини-сан, – сдержанно доложил Джиро Исудзу. – Кореец все-таки привел его.

Нишитцу потянулся за тростью. С трудом поднявшись из кресла, он вышел из-за стола. Глава корпорации не спал уже сутки, которые показались ему целой вечностью.

Первым в кабинет величественно прошел Мастер Синанджу.

– Я привел человека, которого вы искали, – громко проговорил он, – и требую, чтобы обещанное мне было выполнено.

– Да-да, конечно, – рассеянно кивнул Нишитцу, глядя мимо него.

Следом вошел Бронзини, стараясь скрыть пристыженное выражение лица. На Исудзу он старательно не обращал внимания.

– Так значит, это вы – Нишитцу, – тихо сказал он.

– Да, я – это он, – ответил японец, слегка наклоняя голову.

– Я хочу спросить вас кое о чем. Почем именно я?

– Вы были неподражаемы. Я смотрел все ваши фильмы по несколько раз.

– Да, нужно было и вправду отдать эту роль Шварценеггеру, – проговорил Бронзини с плохо скрываемым отвращением.

– Интересно, а что... – начал было Нишитцу, но тут глаза его блеснули.

– Не откажите дать старику автограф.

– Можешь изобразить его сам, кувшин с сакэ.

Бронзини внезапно почувствовал острую боль. Скосив глаза, он увидел, что в локоть ему впились острые ноги старого корейца.

– Всем будет легче, если ты уважишь просьбу этого человека, многозначительно проговорил Чиун.

– Для кого должна быть надпись? – неохотно проворчал Бронзини.

Нишитцу растянул губы в неживой улыбке и ответил:

– Для меня.

– Мог бы и сам догадаться. Что ж, почему бы и нет?

Взяв протянутые ручку и бумагу, Бронзини положил листок на ладонь, и, сделав росчерк, протянул его Немуро Нишитцу.

– Не забудь поздравить блестящего полководца с победой, – пихнул его локтем в бок Чиун.

– Что? Ах, да, – вспомнил Бронзини и протянул широкую ладонь. – Вы отлично сыграли свою роль.

Джиро Исудзу внезапно рванулся вперед, но Чиун выставил вперед обутую в сандалию ногу.

– Он вас не тронет, даю вам слово, – заверил он обоих японцев. – Для меня будет большой честью пожать руку Бронзини-сану, – сказал Нишитцу, как только оправился от удивления, и протянул дрожащую руку в ответ. Бронзини вяло пожал ее.

– В качестве троянского коня вы были незаменимы, – с улыбкой добавил японец.

– Теперь понятно, откуда эта ноющая пустота внутри, – проворчал Бронзини, и неловко рассмеялся. – И что же дальше? Последний раз, когда мне довелось быть в роли военнопленного, я получил шесть миллионов долларов чистыми.

Немуро Нишитцу с недоверчиво моргнул.

– Они не смеются, – шепотом сообщил Бронзини Чиуну.

– Это потому, что шутить ты не умеешь. И это вовсе не съемочная площадка, пора бы понять даже своей недоразвитой головой.

– Вас отведут в безопасное место, – сказал Нишитцу, и дважды ударил в пол концом трости. Появившиеся двое солдат взяли Бронзини под руки.

– Вперед, – рявкнул Джиро Исудзу.

– А как же мое любимое «Средовать за нами», а, Джиро, детка? – уже в дверях спросил Бронзини.

– Что вы с ним сделаете? – поинтересовался Чиун, когда они с Нишитцу остались наедине.

– Это уже моя забота. Детей вам вскоре передадут.

– Мне понадобится транспорт, – сказал Чиун. – Достаточно большой, чтобы отвезти сразу всех в индейскую резервацию.

– Как вам угодно. А теперь, уходите, у меня много работы.

– Я в очередной раз готов выслушать ваши требования, – предложил Чиун.

– У меня и сейчас нет никаких требований. А сейчас, пожалуйста, уходите.

Чиун проследил взглядом за хрупким старым японцем, пока тот, прихрамывая, шел к столу. Губы его сжались, и, не говоря ни слова, он исчез, шурша развевающимися полами кимоно.

* * *

Конвоиры бросили Бартоломью Бронзини в кузов бронетранспортера и захлопнули за ним дверь. Бронзини остался в полной темноте, и почувствовал, как на него накатила волна страха, не имевшего ничего общего с боязнью за свою собственную жизнь.

Ехать пришлось долго, он даже подумал, что они, наверное, уже выехали из города. Наконец машина остановилась. Когда ведущая в кузов дверь открылась, свет резанул Бронзини по глазам. Очевидно, его конвоиры сочли, что он слишком медлит, и Бронзини бесцеремонно вытащили наружу. Некоторое время он моргал, привыкая к освещению. В лучах закатного солнца предметы отбрасывали длинные лиловые тени.

– Вперед, – рявкнул один из солдат.

Бронзини повели к сгрудившимся неподалеку строениям, на одном из которых виднелась вывеска «Юмская тюрьма-музей». Это была сувенирная лавка.

На ходу Бронзини огляделся по сторонам. Остальные здания представляли собой мрачного вида каменные казематы в испанском стиле – тюремные камеры.

На столбе висела дощечка с надписью: «Стоимость билета 1 доллар 40 центов с человека. Лицам до семнадцати лет вход бесплатный».

– Я что теперь, музейный экспонат? – проворчал себе под нос Бронзини. Наверное, люди с удовольствием заплатят по пятерке, чтобы взглянуть на лучшего простофилю двадцатого века.

Его провели через ворота и потащили дальше, мимо пустых камер. С тех пор, как они вышли из бронетранспортера, конвоиры не проронили ни слова.

– Ну, мне, как всегда, везет, – храбрясь, попытался усмехнуться Бронзини. – Первый раз приходится играть вживую, а зрители – что твои манекены.

Когда они дошли до конца мрачного прохода между камерами, улыбка сползла с его сицилийского лица. Несколько японцев трудились в поте лица, возводя какую-то конструкцию из бревен. Несмотря на то, что сооружение было еще не закончено, Бронзини узнал в нем виселицу. У него засосало под ложечкой.

Бронзини затолкали в одну из камер и навесили на дверь замок. Подойдя к зарешеченному окошку, он выглянул наружу. Перед ним отлично были видны строительные леса. Рабочие как раз поднимали поперечину, к которой должна была крепиться петля.

– О Господи! – У Бронзини подступила тошнота к горлу. – По-моему, я уже видел это в чертовом сценарии!

* * *

Подошел сочельник, но приготовленные близким подарки были забыты. Никто не пел рождественских песенок, из-за недостатка прихожан были даже отменены церковные службы.

Вся страна была прикована к экранам телевизоров. Обычные передачи отменили, и, впервые за несколько лет сериал «Как прекрасна жизнь» не шел ни по одному каналу. Вместо этого беспрерывно показывали информационные выпуски, в которых комментаторы сообщали об очередных новостях «Юмской трагедии».

Эти новости представляли собой все ту же хронику первых часов после захвата города. Хотя их крутили уже десятки раз, это были единственные доступные прессе материалы. Белый Дом несколько раз объявлял, что вскоре президент выступит с обращением к народу, но всякий раз это событие откладывалось. Даже из «неофициальных источников» на этот раз ничего не просачивалось – ситуация была слишком угрожающей.

Затем, посредине прямого эфира из Юмы, во время которого распевающие рождественские песенки люди расстреливались из автоматов, на экране снова появилось лицо Немуро Нишитцу, объявившего себя Правителем города.

– Я приветствую американский народ и правительство, – произнес он. Когда идет вооруженный конфликт, порой приходится прибегать к тяжелым мерам, чтобы поскорее покончить со сложившейся ситуацией. Такой момент настал сейчас, в канун одного из самых почитаемых вами праздников. Завтра наступит третий день с момента захвата Юмы. Ваше правительство не предприняло никаких шагов, чтобы выбить мои войска из города. Честно говоря, они просто не могут этого сделать, но боятся в этом признаться. Но я заставлю их это сделать. Я бросаю им вызов, и если правительство Соединенных Штатов не бессильно, то пусть оно докажет это. Завтра утром, в знак презрения, которое я испытываю к ним, будет повешен ваш любимый герой, Бартоломью Бронзини. Казнь назначена на семь часов. Это событие, ставшее суровой необходимостью, будет транслироваться в прямом эфире. А до тех пор я остаюсь Единовластным Правителем Юмы.

* * *

Немуро Нишитцу подал оператору знак, что съемка окончена. Красный огонек телекамеры погас.

Джиро Исудзу подождал, пока оператор не отойдет подальше, и лишь затем подошел к столу своего начальника.