Текст книги "Повелитель земного предела"

Автор книги: Уорнер Мунн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Большую часть ночи мы с Мерлином наблюдали из зарешеченных окон за разыгрывающимися на плацу сценами: там казнили пленных Калузов, чтобы умиротворить души Тлапалликов, убитых в сегодняшнем сражении.

Изуродованные и оскальпированные, они все до единого погибли на костре с дерзкой песней на устах. И несколькими днями позже я видел их черепа, насаженные на колья ограждения в напоминание лесным разведчикам о судьбе, сжижающей всякого, кто осмелится посягнуть на силу крепости, расположенной на самых отдаленных границах могущественной империи, которой мы достигли.

– Хью-хью-Тлапаллан, – так позднее назвал ее мне Хайонвата. – Старая-старая Красная Земля!

И действительно, каждый дюйм этой земли был красным: кровь насквозь пропитала здешнюю почву, обычаи и дух племени; алтари смердели, и жрецы воняли сырым мясом. Красной была листва деревьев на северных границах империи; красной была земля здесь, где мы лежали теперь, – и такой же красной была она дальше к югу.

Даже мысли, мечты и желания здешних людей были окрашены в красный цвет – еще более красный, чем цвет их кожи.

В тот вечер закатное солнце залило своими лучами всю крепость и окрасило багровым крыши хижин. Скаты насыпей из красной земли и рубленные из красной сосны помосты для стрельбы стали густо-кровавого оттенка: сначала в лучах заходящего светила, а после заката – в алых отсветах костров, на которых почитатели Солнца сжигали своих врагов.

Знай мы тогда больше, мы приняли бы это за предзнаменование, касающееся нашей дальнейшей жизни в сей жестокой стране.

КАК ПУГАЛИ НЕПОСЛУШНЫХ ДЕТЕЙ В САМОФРАКИИ

Рано утром нас разбудили чьи-то голоса. Мы снова выглянули в забранные жердями окна и увидели нескольких проходящих мимо людей – легко одетых, но хорошо вооруженных: готовых и к трудностям долгого перехода, и к встрече с врагом.

Они вышли за северные ворота, настороженно осмотрелись по сторонам и, рассыпавшись, исчезли в лесу. Мы догадались, что это гонцы, посланные уведомить некоего монарха о нашем появлении в стране.

Очевидно, эти люди внушали местным дикарям глубокое уважение, ибо после отбытия последнего гонца небольшой отряд воинов еще на некоторое время задержался у ворот на случай, если кто-то из посыльных вернется, преследуемый противниками.

Но ничего такого не случилось. И когда туман и предрассветный холодок уступили место теплым солнечным лучам и нас накормили, воины разошлись по своим хижинам. Теперь на каждом четырехстенном помосте для стрельбы осталось по два часовых, а высоко над ними постоянный дозорный следил за лесом со сторожевой вышки, расположенной между тюрьмой и домом вождя.

Часовые на этом посту сменялись каждый час, и лишь однажды за сорок дней, проведенных в крепости, мы явились свидетелями некоторого ослабления бдительности и военной дисциплины.

Люди постоянно входили в крепость и выходили из ворот группами, разными по численности, но не менее четырех человек зараз. Иногда они приносили плетеные корзины со свежей и соленой рыбой, иногда оленью тушу, иногда убитого медведя – черного или бурого, – разжиревшего, как свинья на ягодах, которыми изобиловали окрестные леса.

Кроме известных нам голубей, гусей, уток, журавлей, куропаток, фазанов и прочих годных в пищу пернатых охотники часто приносили незнакомых птиц – чрезвычайно жирных, с бронзовым опереньем и красными бородками.

И с утра до самого вечера в крепость прибывали корзины соли. Их уносили на склад с величайшей осторожностью, словно бесценное сокровище, для охраны которого, казалось, и возведена эта крепость.

Здешние земли изобилуют всем, необходимым для безбедной жизни. Я видел в небе стаи голубей, заслоняющие солнце и столь длинные, что три дня кряду не видно им ни конца ни края. Когда же такая стая спускается на землю, то ночью можно спокойно идти в лес, не соблюдая никаких мер предосторожности и даже не вооружившись палкой, и собирать спящих с деревьев и кустов голыми руками. А к утру лес остается без единого зеленого листочка, словно за ночь его поразила какая-то вредоносная болезнь.

Это богатая и плодородная земля, мой Император – земля, которую я берегу для тебя!

Однако в описываемое мной время никто из нас не рассчитывал на нечто большее, чем каждодневное питание. Все мы с чувством неуверенности и страха ожидали возвращения гонцов с распоряжениями, касающимися нашей судьбы.

Так прошла неделя. В нашем окружении и распорядке дня не произошло никаких изменений – разве что нам вернули одежду (но не оружие), и лекарь залечил разбитые губы Мерлина, мою раненую руку и различные ушибы и травмы остальных, пострадавших во время кораблекрушения. Одного человека, в частности, этот лекарь лечил способом, который наверняка заинтересует римских врачей так же, как заинтересовал меня.

На второй день нашего плена человек этот пожаловался на головную боль и скоро начал стонать и кричать от муки, а на следующий день смотрел на нас лихорадочно блестящими глазами, никого не узнавая.

Мерлин ничем не мог помочь несчастному, и мы уже отчаялись спасти его. Но упомянутый лекарь осмотрел больного и, в то время как некий молодой человек (очевидно, сын целителя) с интересом наблюдал за происходящим, дал нашему товарищу пожевать каких-то сухих листьев, а затем пожевал их сам.

Потом лекарь велел четырем из нас сесть на каждую руку и ногу больного, дабы тот не мог пошевелиться, – и приступил к работе.

Сначала острым как бритва ножом из вулканического стекла (которое называется здесь итцтли) лекарь частично оскальпировал больного, откинул срезанную кожу назад, обнажив черепную кость, и поплевал на рану соком разжеванных листьев. Затем он вынул осколок треснувшей кости, который – как мы увидели – давил на мозг, проворно удалил пинцетом мельчайшие частицы кости и зачистил края отверстия, смазывая их слюной, после чего ловко вырезал из толстой морской раковины кусок, повторяющий форму раны, и вставил его в череп.

Потом, предварительно еще раз поплевав на раку, лекарь пришил жилой срезанную кожу на место и знаками велел нам следить за тем, чтобы больной оставался в неподвижности. И два дня мы выполняли это указание, привязав товарища лицом вниз к деревянной доске, которую меднолицые принесли нам. По истечении же этого срока он пришел в сознание и, несмотря на крайнюю слабость, был уже в состоянии заботиться о себе сам.

И вот что странно: хотя больной и страдал во время операции, но все-таки слюна лекаря и проглоченный им самим сок разжеванных листьев значительно ослабили болевые ощущения.

Поэтому посылаю тебе все листья, что мне удалось собрать, – они редки и в высшей степени ценны, их с великим трудом доставили нам из лежащих к югу вражеских земель. Надеюсь, твои ученые сумеют опознать их и найти подобные растения в Европе.

После недели заключения, в течение которой с нами обращались скорей как с почетными военнопленными, нежели рабами или врагами, меня пригласили проследовать в вейк-ваум вождя.

Здесь мы с Хайонватой снова попытались разговориться и, поскольку оба очень хотели понять друг друга, то к концу месяца я уже знал достаточно слов на местном наречии, чтобы суметь внятно объясниться. Мерлин тоже допускался на эти занятия и овладевал новыми знаниями значительно быстрей меня. В свою очередь и мы с провидцем обучали наших товарищей своему языку.

Во время этих бесед мы узнали многое, о чем следует здесь поведать, ибо сие отступление во многом прояснит для тебя стремительное развитие последующих событий. Однако ты должен понять, что сам я долгие годы не знал всего этого.

Страна, где мы живем, называется Алата. При составлении карты, прилагаемой к сему донесению, я руководствовался отчасти личными наблюдениями, но в основном – свидетельствами местных торговцев, которые по воде и по суше преодолевают огромные расстояния на лодках и пешком, ибо нигде в этих землях нет иных средств передвижения.

Далеко на севере этой земли находится внутреннее море с пресной водой. В его окрестностях, как и вдоль всего побережья океана, обитают дикие племена. Все они говорят на разных языках и, будучи совершенно варварами, постоянно воюют между собой. Страну эту называют Чичамека, а всех ее обитателей – чичамеками, независимо от того, как они сами себя именуют.

К западу до самого края мира простираются широкие холмистые равнины и долины, также населенные кочевыми племенами. Рубеж земли обозначен колоссальным горным хребтом, перейти который не по силам человеку, ибо вершины его возносятся на такую высоту, где воздух непригоден для дыхания.

К югу лежит жаркая, курящаяся испарениями земля под названием Атала – покрытая буйной растительностью и неприятно влажная. Это родина майя, правящего класса Тлапаллана. Оттуда они двинулись на север и осели в плодородных, удаленных от моря долинах. Могучие реки, несущие свои воды в этом краю, являлись удобными путями сообщения и обеспечивали население огромными площадями пахотных земель.

Здесь майя множились и процветали. Исконных обитателей этих мест они вытеснили в леса, обрекая на дикое существование, – и те, превратившись в великолепных охотников и воинов, жили в вечном страхе перед тлапалликами и майя.

Вдоль границ Тлапаллана – особенно северных, северо-восточных – тянется цепь сильно вооруженных и всегда готовых к бою крепостей; они контролируют крупные реки, являющиеся в этой стране главными путями сообщения. Основные тропы, проложенные через леса и горные цепи, тоже находятся под контролем крепостей. Кроме того, в горах постоянно несут дозор патрульные солдаты.

По отношению к дикарям чичамеки испытывают глубокий страх и одновременно некоторое презрение: страх перед боевыми качествами противника и презрение к их культуре. Ибо солдаты эти сами являются выходцами из чичамеков, но, выступив на защиту дорог Тлапаллана, стали мало чем отличаться от возможных захватчиков.

Система рабовладения здесь такова: после пленения женщина или мужчина немедленно превращаются в раба. Практики освобождения из жалости или обмена пленными здесь не существует. Нет у раба и ни единого шанса на побег – ибо после пленения его немедленно препровождают в глубь страны, и там, затерянный среди несметных полчищ тлапалликов, несчастный превращается во вьючное животное и от зари до зари трудится на полях, ловит под строгим надзором рыбу или работает на возведении одной из бесчисленных насыпей в форме пирамид (достигающих иногда высоты в сто футов и занимающих акры площади) или просто небольших курганов, возводимых только для того, чтобы занять работой праздные руки.

Эти холмы и насыпи разной формы являются основным предметом гордости и отличительной чертой Тлапаллана. Почти вся жизнь тлапалликов так или иначе связана с насыпями.

Из земли насыпаются крепостные валы, на вершине которых возводится частокол. По берегам полноводных рек высится множество холмов: на них люди ищут спасения во время внезапных наводнений, ибо здешние могучие реки способны широко разливаться или менять русло в течение одной ночи. Другие курганы возводятся над телами прославленных мертвецов – и они воистину огромны. Мне говорили, что на сооружение одного подобного кургана ушло пятьдесят лет, и две тысячи рабов трудились на его строительстве (когда не были заняты на земледельческих работах).

Два человека погребены под этим курганом – но погребены очень давно, и никто ныне не помнит их имен и деяний!

Рабов хоронят совсем иначе. Именно они возводят курган возле храмов. Именно они днем и ночью следят за священными кострами, поддерживают огонь и гасят раз в год с тем, чтобы немедленно зажечь снова. Но в религиозном культе им отведена незавидная роль.

Став старыми и слабыми, рабы долго не заживаются на свете – ибо из ценных предметов собственности превращаются в лишние рты, впустую переводящие корм. Тогда им снова предстоит взойти на храмовые курганы, обильно политые их слезами и потом, и погибнуть на алтарях во славу жестоких богов своих хозяев.

Иная судьба у их детей. Оторванные от родителей в самом раннем возрасте, молодые чичамеки воспитываются в соответствии с суровыми законами Тлапаллана. С рождения лишенные любви и нежности, они вырастают безжалостными и жестокими. Большинство мальчиков становится солдатами; воспитанников, подающих надежды, специально готовят к офицерской службе. Но тупоумных детей и калек постигает судьба родителей – и годы спустя кто-то из них, взбираясь с полной земли корзиной на высокий курган, может встретить ковыляющую вниз старую каргу – и не узнать в ней свою мать; а кто-то, стоя в толпе у храмового кургана, может увидеть, как в последних лучах заходящего солнца верховный жрец поднимет над головой еще бьющееся сердце его отца, упрашивая уходящего бога вернуться наутро из своего темного логовища.

Но каким бы тяжелым ни был труд этого не способного к обучению раба, какой бы тяжелой и голодной ни была его жизнь, все же у него есть надежда, которой не знали его родители. Сын родителей-рабов по простой прихоти хозяина может стать свободным человеком, взять небольшой надел земли и, заделавшись мелким тлапалланским землевладельцем, лелеять надежду, что в свою очередь его сын – тлапаллик в третьем поколении – уже сможет заняться торговлей, продавать вулканическое стекло, изделия из металла или краски для раскрашивания тел чичамеков, своих сородичей.

В этом случае из походов торговец будет привозить домой массу ценных вещей: меха, жемчуг, редкие изделия из перьев, золота и серебра – если, конечно, эти кичливые дикари не убьют его, как истинного сына Тлапаллана!

Хотя цветом кожи, внешностью и гордым жестоким выражением лица представители разных племен очень похожи друг на друга, майя легко отличать от тлапаллика по форме черепа. Вскоре после рождения ребенку майя крепко привязывают к голове спереди и сзади маленькие дощечки, в результате чего мягкая черепная кость порой собирается сверху в складки и превращается в подобие петушиного гребня, но чаще приобретает форму высокого острого конуса.

Поэтому раб никогда не сможет выдать себя за представителя правящего класса или вступить в брак с кем-то из майя.

Хайонвата принадлежал ко второму поколению выходцев из леса, воспитанному для войны. Но по странному недоразумению в детстве к нему приставили нянькой его собственную мать – поэтому он успел вкусить запретной материнской любви и рано лишенный ее, пронес через всю свою жизнь горькую ненависть к тлапалликам и сыновьям рабов, составляющим основную часть рядовых солдат и крепостных гарнизонов. Именно эта мучительная ненависть отчетливо прозвучала в его голосе, когда во время первого нашего похода он перечислял названия племен, к которым принадлежали проходящие мимо воины, – названия, неизвестные самим воинам, ибо их поставили защищать крепости далеко от родных земель с тем, чтобы никогда не узнали они своих соплеменников, всегда чувствовали себя чужаками во враждебной стране, единственными своими друзьями считали товарищей по оружию и в каждом обитателе окрестных лесов видели врага.

Таким образом отдельный человек терял индивидуальность и превращался в тлапаллика, гражданина Тлапаллана. Бывали редкие исключения вроде Хайонваты, который в порыве безумной гордости перед спасшим ему жизнь ничего не понимающим чужеземцем отрекся от своего данного по рождению права гражданства и объявил себя «Онондага» по названию родного племени своей матери, обитающего на северных берегах Внутреннего Моря.

Все это Хайонвата подробно объяснил нам с Мерлином во время личных бесед и поведал также о том, что пришли майя из юго-западных земель, не нуждающихся ныне в защите и охране, – эти пустынные земли с отравленными колодцами и родниками разделяют границы Тлапаллана и ближайшие территории, населенные крупными цивилизованными племенами. Он рассказал, как тлапаллики, предварительно запасшись картами с обозначением источников свежей воды, совершали набеги на эти Спорные Территории и возвращались оттуда с пленниками, которые высоко ценились за искусство изготовления изделий из перьев и умение ткать одеяла.

Также Хайонвата сказал нам, что некоторые дикие племена почитают юго-западные земли за место последнего отдыха, ибо верят, что оттуда некогда вышли все люди и что там находится Земной Рай. Поэтому мертвецов кладут в могилу головой на юго-запад, лицом вверх, а вместе с ними погребают их ценные вещи и оружие, дабы в Стране Мертвых они могли процветать и защищать себя от врагов.

Все это чрезвычайно заинтересовало Мерлина: он решил, что упомянутый Земной Рай и является тем самым Райским Садом, откуда вышли все люди. Мудрец просто изнывал от желания скорей выйти на свободу и отправиться на поиски этой Страны Блаженных – и страшно боялся, что нам не дадут такой возможности.

Бессчетное число раз рассказывал он мне о различных известных ему верованиях и религиях, согласно которым Рай находится в некоей таинственной Западной Стране, и беспрестанно напоминал о том, что в поисках материка Двух Гесперид мы плыли все время на юго-запад.

По ночам, когда все спали, целиком поглощенный и буквально одержимый мыслью о таинственной стране Мерлин стоял у зарешеченных окон, пытаясь найти в звездном небе некое указание на благоприятный исход нашего заключения.

Но – к великому разочарованию старца – звезды молчали. Некоторые созвездия были нам и вовсе незнакомы, поэтому я предположил, что, возможно, способности Мерлина к колдовству и прорицанию не помогут нам в стране Алата – ибо боги ее настроены против нас.

В ответ на это предположение Мерлин улыбнулся и сказал, что, хотя будущее действительно скрыто за мраком неизвестности, способности его к колдовству остаются в силе в любой стране, поскольку колдовство основано на неких главных принципах природы, остающихся неизменными в любом месте на земле, и мастерство колдуна в основном зависит от обычных земных вещей, общих для любого человека, способного постичь их и выявить их достоинства.

– Дай мне мои книги, – сказал он, – мои колдовские инструменты, и я выведу всех вас отсюда с помощью белой магии. Но что я могу сделать, лишенный всего, кроме своих одеяний?

– Черная магия! – воскликнул я. – Используй ее! Достойная цель оправдывает грязные средства.

Мерлин покачал головой.

– Да, черная магия помогла бы нам. Я могу разрушить крепость заклинаниями и этим подвергнуть опасности свою бессмертную душу. Но я слишком много странствовал вдоль темных границ Ада! Когда-то давно слишком многое открылось мне – и я получил предостережение. Никогда больше не стану я прибегать к черной магии – разве что в самом крайнем случае, могущем оправдать сей великий риск. Однако, дабы ты не сомневался в том, что в моем распоряжении остались силы, способные защитить нас, выгляни в окно и ничего не пугайся – ибо я обращусь сейчас не к черной и не к белой магии, но к простейшему приему, которым раньше владели все самофракийцы и которым взрослые пугали непослушных детей.

Мерлин подошел к окну и приглушенно свистнул себе в бороду. Внезапно из сумерек, хлопая крыльями, вылетела летучая мышь, вцепилась коготками в решетку окна и обвела нас взглядом. Указательным пальцем Мерлин погладил шелковистую спинку и снова свистнул – и крохотное существо пискнуло в ответ!

Затем в мгновение ока летучая мышь исчезла, Мерлин поднял руку.

– Смотри! – произнес он. – И не двигайся!

Летучая мышь облетела спящую крепость против движения солнца – раз, другой, третий – и вновь скрылась с глаз.

Мерлин уронил руку вниз и прислушался.

– Ты слышишь? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой. Все оставалось по-прежнему, разве что подул легкий ветерок. Так я и сказал. Мерлин усмехнулся.

– Ветерок? А ну-ка прислушайся.

Ветерок превратился в сильный ветер, а затем в ураган, под ударами которого наша прочная тюрьма закачалась, и бревенчатые стены ее затрещали.

Из солдатских хижин донеслись крики, ибо ненадежные эти строения посрывало ветром, и спящие оказались под открытым небом.

Но ураган все усиливался. Теперь проснулись все заключенные. Тюрьма дрожала и раскачивалась, до нас доносился треск падающих в лесу деревьев. Сначала, чтобы услышать друг друга, нам приходилось кричать – потом и это стало бесполезным. А чудовищный ураган, словно огромная метла, сметал жалкие обломки вейк-ваумов в кучу к южной стене крепости.

Внезапно мы увидели над головами черное небо и далекие бесстрастные звезды – мелькнула в воздухе сорванная ветром крыша тюрьмы, и раздался страшный грохот ее падения на плац. Мы почуяли запах дыма: то взметнулись снопы искр от бивачных костров за нашими стенами.

– Останови его! – завопил я. – Ты убьешь всех нас!

Мерлин поднял руку, и ветер мгновенно стих.

Теперь мы услышали многоголосые стенания и жалобы раненых. Вдруг все вокруг озарилось ярким светом – то, превращая ночь в день, горела куча обломков от частокола. Яростные языки пламени ползли снаружи по стене тюрьмы, лизали двери и плясали за окнами.

По очереди взбираясь друг другу на плечи, мы выглядывали из-за стены и осматривали разрушенную крепость. «Маленькое заклинание для острастки непослушных детей» сработало отлично.

На территории крепости не осталось ни одной хижины. Там и сям ковыляли раненые, неся на руках или поддерживая товарищей. Погибла почти треть гарнизона и все – кроме нас, заключенных в самый прочный застенок – так или иначе пострадали.

Сторожевая вышка рухнула и проломила крышу в доме вождя. Но сам Хайонвата остался жив и сейчас прихрамывая ходил по крепости, пытаясь восстановить порядок.

Частокол полыхал ярким пламенем, но гарнизон был настолько ошеломлен случившимся, что дал ему спокойно догореть. Ударь тогда чичамеки, никто из нас не остался бы в живых.

Оружие, продовольствие и предметы торговли горели в одной куче с обломками хижин. Немногие вещи избежали огня – в том числе и наши, которые хранились в подвале под домом вождя и остались в целости, хотя сам дом рухнул.

Мерлин обернулся ко мне.

– Ну как, Вендиций, работает искусство Друида в Алата?

Отрицать этого я никак не мог.