Текст книги "Деньги миледи"
Автор книги: Уильям Уилки Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 4
Моуди, оставшись в гостиной, нерешительно взглянул на брошенный на столе конверт.
Не заклеить ли его на всякий случай, учитывая ценность содержимого? Однако, поразмыслив, Моуди решил, что письмо трогать не стоит: возможно, ее милости захочется в нем что-то изменить или, к примеру, приписать постскриптум. Да и то сказать, ведь дом леди Лидьяр не гостиница, куда в любой момент могут ворваться посторонние. Вещицы, расставленные на столах и горках в одной только гостиной, будут стоить на поверку вдвое дороже, чем вложенная в конверт банкнота. И, отбросив колебания, Моуди отправился распорядиться насчет тонизирующего средства, самолично прописанного себе мистером Суитсэром.
Доставивший кюрасао лакей нашел Феликса в галерее: откинувшись на диванчике, гость созерцал творение бессмертного Гоббемы.
– Что ты на меня уставился? – досадливо поморщился он, поймав на себе любопытный взгляд. – Поставь бутылку на стол и ступай.
Уходя, лакей, которому запретили смотреть на мистера Суитсэра, недоуменно перевел взгляд на знаменитый пейзаж. Что же он увидел? На небе громоздилась большая черная туча, готовая вот-вот пролиться дождем, внизу рыжели два иссохших без дождя чахлых деревца, а по скверной дороге, которую в дождь совсем развезет, улепетывал от непогоды какой-то маленький бездельник – вот и вся картина. Посему, вернувшись к товарищам, лакей не очень-то лестно отозвался об умственных способностях блестящего Феликса Суитсэра.
– Не все дома у бедняги, – уверенно заключил он.
Сразу же после ухода лакея тишину картинной галереи нарушили звуки разговора из гостиной. Узнав голоса Гардимана и Моуди, Феликс принял сидячее положение.
– Не стоит беспокоить леди Лидьяр, – говорил Альфред Гардиман.
– Ничего, сэр, я к ней все-таки постучу, – отвечал дворецкий. – Мистер Суитсэр, если угодно, в картинной галерее.
Пурпурные занавески раздвинулись, и в проходе появился высокий, жилистый человек с несколько надменной посадкой коротко остриженной головы. В его лице и манерах сразу же бросалась в глаза покойная уравновешенность, свойственная, вероятно, всем англичанам, постоянно живущим в окружении лошадей. Он был отлично сложен, имел правильные, мужественные черты, и, когда бы не его неукротимая страсть к лошадям, он наверняка пользовался бы большим успехом у женщин. Однако холодная невозмутимость красавца-лошадника отпугивала дочерей Евы, и они не могли решить, стоит ли его рассматривать как возможную партию или нет. И все же по-своему Альфред Гардиман был человеком замечательным. Много лет назад, когда ему как младшему отпрыску английского лорда предложено было выбирать между духовной и дипломатической карьерой, он наотрез отказался от того и от другого. «Я люблю лошадей и намерен зарабатывать себе на жизнь любимым делом, – заявил он. – А что до обязанностей перед обществом, то о них толкуйте не мне, а моему старшему брату – к нему как-никак переходят и деньги, и титул». С таких вот здравых суждений и небольшого капитала в пять тысяч фунтов Гардиман и начал свое продвижение по избранной стезе. В то время, к которому относится наш рассказ, он уже разбогател и считался одним из крупнейших авторитетов в английском коневодстве. Богатство и успех в делах не изменили его натуры: он остался таким же молчаливым и решительным упрямцем, как и в юности, был так же предан немногочисленным близким друзьям и прямодушен – порой донельзя – с теми, кому не доверял или не любил. Войдя в галерею, он остановился на пороге. Его большие серые глаза глядели на племянника леди Лидьяр с холодным безразличием, едва ли не презрением. Феликс, напротив, с готовностью вскочил со своего диванчика и радостно поспешил навстречу вошедшему.
– А-а, вот и вы, дружище! – начал он. – Как мило с вашей стороны! Я безмерно, безмерно благодарен…
– Не утруждайте себя, – спокойно оборвал Гардиман. – Я пришел не к вам, а к леди Лидьяр, взглянуть на ее дом – и на собаку, разумеется, тоже. – Он замолчал и с угрюмым вниманием обвел глазами картины. – Признаться, я мало что понимаю в живописи, – наконец заметил он. – Вернусь лучше в гостиную.
Немного помедлив, Феликс последовал за ним с видом человека, который намерен добиться своего.
– Что вам угодно? – обернулся Гардиман. – Хотите что-то спросить?
– Да, – отвечал Феликс. – Насчет нашего дела.
– Какого дела?
– Вы же знаете какого. Так вы согласитесь подождать до следующей недели?
– Я не стану ждать до следующей недели.
Мистер Феликс Суитсэр бросил на Гардимана испытующий взгляд, но тот был слишком увлечен осмотром гостиной и ничего не заметил.
– Стало быть, завтра? – помолчав, спросил Феликс.
– Да.
– В какое время?
– От двенадцати до часу дня.
– Значит, от двенадцати до часу, – повторил Феликс. Он еще раз внимательно взглянул на Гардимана и взялся за шляпу. – Извинитесь за меня перед тетушкой, но больше ждать я не могу. Придется вам представляться ей самому. – И он вышел из комнаты, демонстрируя на прощание такое же подчеркнутое безразличие к приятелю, какое тот выказал при встрече.
Предоставленный сам себе, Гардиман уселся на стул и бросил нетерпеливый взгляд на дверь, ведущую в будуар. Скрывшийся за нею дворецкий так и не появлялся. «Интересно, долго ли еще ее милость намерена томить меня в гостиной?» – подумал Гардиман.
Тут дверь будуара отворилась, и самообладание едва ли не впервые в жизни покинуло Альфреда Гардимана. Он вскочил как ужаленный.
Вместо Моуди или леди Лидьяр с порога смущенно глядела на него молодая девушка, при виде которой сердце Гардимана заколотилось вдруг быстрее. Что же за важная особа так поразила его с первого взгляда? Кто она, таинственная незнакомка? Ничего особенного, всего-навсего некая Изабелла Миллер. Даже имя какое-то незначащее – просто Изабелла Миллер.
Так, может быть, в наружности ее было что-то замечательное, что и выделяло ее среди прочих?
Ответить на этот вопрос нелегко. Женщины (хоть судьи они и неважные, но дадим им слово первым) давно порешили между собой, что Изабелле недостает изящества, непременные условия которого суть стройный стан и длинные ноги. Мужчины (получше знакомые с предметом) судили иначе: с их точки зрения, если девицу в принципе можно обхватить двумя руками, – значит, все в порядке. Ослепил ли их яркий румянец или дерзкий (как в один голос уверяли дамы) блеск в глазах Изабеллы, но они, все, как один, решительно не желали видеть в ней никаких изъянов. Последние, к слову сказать, совершенно терялись рядом с неоспоримыми достоинствами, кои отрицать не взялся бы и самый строгий критик. Чего стоила одна ее улыбка, которая, рождаясь в уголках губ, озаряла вдруг все лицо! От этой девушки, куда бы она ни шла и что бы ни делала, всегда веяло здоровьем, свежестью и доброжелательностью. Для довершения портрета скажем, что широкий белый лоб Изабеллы обрамляли каштановые волосы – сейчас на них красовался кружевной чепчик с лиловыми лентами; шерстяное, под цвет лент, платье, премило обрисовывающее женственные формы, освежал белоснежный кисейный фартучек с кокетливыми оборками по карманам – подарок леди Лидьяр. Скромный белый воротник и манжеты подчеркивали нежность шеи и пухлых, в ямочках, рук девушки. Краснея и улыбаясь, она все еще стояла на пороге. Лишь когда дверь за нею сама затворилась, она робко подошла к незнакомцу, и он услышал чистейший голосок:
– Простите, сэр, не вы ли мистер Гардиман?
При первых же звуках обращенного к нему вопроса от суровости великого лошадника не осталось и следа. Он с улыбкой подтвердил, что да, это именно он и есть, с улыбкой предложил ей стул.
– Нет-нет, благодарю вас, сэр, – мило склонив чуть набок головку, отвечала она. – Я вышла лишь на минуту передать извинения ее милости. Сама она не может сейчас отлучиться от бедного малыша: он принимает горячую ванну. И мистер Моуди тоже занят, поддерживает ему мордочку над водой. От меня-то сейчас помощь невелика – с перепугу руки задрожали, – вот и прислали меня к вам. Сэр, мы очень беспокоимся: не напрасно ли мы положили его в ванну? Идемте, пожалуйста, в комнату, и скажите: правильно мы поступили или нет?
И она направилась к двери. По вполне понятным причинам Гардиман медлил: мужчина, очарованный молодостью и красотой, как правило, не спешит переключаться на осмотр собак, принимающих лечебные ванны. И он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы удержать Изабеллу подле себя, точнее говоря, в гостиной.
– Думаю, я сумею лучше вам помочь, если вы сначала расскажете мне все о больном, – сказал он.
Даже его манера говорить изменилась. Голос, обычно тихий и монотонный, сейчас заметно оживился. Изабелла же была слишком обеспокоена состоянием здоровья Тобби, чтобы заподозрить подвох со стороны гостя. Уже стоя в дверях, она с готовностью обернулась.
– Что вам о нем рассказать, сэр? – наивно спросила она.
– Ну как же, мне ведь надо знать, что это за пес, какой породы.
– Да, сэр.
– Сколько ему лет.
– Да, сэр.
– Как его зовут. Какие у него повадки. Чем он болен. – Гардиман, по-видимому, решил выжать из своего положения все, что только возможно. – Чем болели его родители. Что…
У Изабеллы закружилась голова.
– Пожалуйста, не все сразу, сэр! – взмолилась она. – Малыш спит со мной, а сегодня у нас была такая скверная ночь! Он совершенно не давал мне уснуть, и теперь я, признаться, с трудом соображаю. Зовут его Тобби – через два «б». Имя пришлось дать такое простенькое, потому что, когда миледи его купила, он отзывался только на кличку Тобик – а это уж, согласитесь, совсем вульгарно. Простите, сэр, я уже забыла, что еще вы хотели знать. Идемте, прошу вас, миледи сама вам все расскажет.
И она попыталась вернуться к двери. Но Гардиман еще не нагляделся на это милое, изменчивое лицо, светившееся такой безграничной верой в его могущество, и, чтобы подольше задержать девушку, прибег к единственному доступному ему сейчас средству – вопросам о Тобби.
– Постойте-ка! Так какой он, вы говорите, породы?
Изабелла снова обернулась, глаза ее загорелись.
– Ах, Тобби – самый чудесный пес на свете, – любовно начала она. – Весь белый, кучерявый, как барашек, только на спине два рыжих пятнышка. И такие прекрасные черные глаза! Порода называется шотландский терьер. Когда он здоров, у него просто превосходный аппетит: ест все, что подадут, от страсбургского пирога до картошки. И представьте себе, у бедняжки столько врагов! Некоторым, видите ли, не нравится, когда их кусают, и они доходят до того, что обзывают его в отместку дворняжкой – просто срам! Но, прошу вас, пойдемте к нему, сэр, миледи уже устала ждать.
Засим последовала еще одна попытка добраться до двери, но и она оказалась безуспешной, так как гость нашел новый веский аргумент:
– Одну минутку! Вы должны подробно описать его нрав, иначе я ничем не смогу помочь больному.
Рассудив, что это и взаправду должно быть важно, Изабелла опять вернулась. Ее серьезность совсем умилила Гардимана. Когда она подняла на него огромные, преисполненные чувства ответственности глаза, Гардиман готов был отдать всех своих чистокровных лошадей за то, чтобы обнять и поцеловать эту девушку.
– С теми, кого он любит, Тобби просто ангел, – сказала она. – Если он и кусается, то только оттого, что не признает чужих. А признает он миледи, мистера Моуди и меня – вот, пожалуй, и все. Будьте любезны пройти вот в эту дверь, очень вас прошу, сэр! Я уже слышала, как миледи меня звала.
– Нет, – с непоколебимым упрямством возразил Гардиман, – никто не звал. Итак, вернемся к Тобби. Неужели он всегда так враждебно относится к посторонним? Каких же людей он охотнее всего кусает?
Уголки милых губ Изабеллы неудержимо поползли вверх. Последний глупейший вопрос Гардимана раскрыл ей глаза на истинное положение дел. Однако же не следовало забывать, что в руках этого странноватого господина находится жизнь Тобби. Кроме того, не всякий день девушкам приходится очаровывать знаменитостей, тем более таких безукоризненно одетых красавцев. И Изабелла рискнула потратить еще минутку-другую на воспоминания о своем любимце.
– Должна признать, сэр, – снова заговорила она, – он иногда проявляет неблагодарность даже по отношению к тем, кто хочет ему помочь. Частенько заблудится на улице, сядет на тротуар и воет, пока не соберет вокруг себя толпу сочувствующих. Но как только кто-то пытается прочитать на ошейнике его кличку и адрес – тут же тяпнет доброхота за руку. Обычно его разыскивает и приводит кто-нибудь из слуг, а уж на пороге дома Тобби изворачивается и кусает слугу. По-моему, он попросту так развлекается. А как он восседает за столом в ожидании следующего блюда – это надо видеть! Опирается о край стола всеми четырьмя лапами, словно намерен держать речь на званом обеде… Ах, Боже мой! – чуть не плача, спохватилась Изабелла. – Как я могу говорить о нем в таком тоне, когда малыш так тяжко болен! Одни уверяют, что это бронхит, другие – что печень. Вчера я выводила его через парадное подышать, так он вышел и застыл на мостовой, как столбняк на него нашел. Впервые в жизни никого из прохожих даже не попытался укусить. Да что там, он ни одного фонарного столба не обнюхал!..
Едва Изабелла успела упомянуть, сие прискорбное обстоятельство, как голос ее милости, на этот раз явственно донесшийся из внутренних покоев, прервал ее воспоминания.
– Изабелла! – кричала леди Лидьяр. – Изабелла! Да где же ты?
Подбежав к двери, Изабелла проворно отворила ее перед гостем.
– Пожалуйте, сэр!
– А вы? – спросил Гардиман.
– Я сейчас приду, сэр. Выполню только одно поручение ее милости.
Она все еще придерживала дверь, умоляюще глядя то на гостя, то во внутренний коридорчик.
– Ох, и попадет мне от миледи, если вы сейчас не зайдете! – наконец сказала она.
После таких слов Гардиману ничего не оставалось, как безотлагательно проследовать в будуар.
Затворив дверь. Изабелла немного постояла на месте, чтобы прийти в себя.
Девушка уже прекрасно поняла, какие чувства она пробудила в госте. Не станем отрицать: восхищение столь важной особы очень льстило ее самолюбию. К тому же Гардиман был высок, хорош собой, и у него были такие большие, ясные глаза… Стоя теперь у двери с опущенной головой, горящими щеками и загадочной улыбкой на устах, она, казалось, похорошела еще пуще прежнего. Лишь когда часы на камине пробили половину, Изабелла наконец очнулась и, взглянув мимоходом в зеркало, направилась к рабочему столу леди Лидьяр.
Мистер Моуди, покорно выполнявший роль банщика при Тобби, все же не забывал и об интересах хозяйки. Он напомнил ее милости, что письмо с ценным вложением осталось незапечатанным. Леди Лидьяр, которая ни о чем, кроме своей собаки, не могла думать, пробормотала:
– Пусть Изабелла сходит, ей все равно нечего делать. Пригласи сюда мистера Гардимана, – продолжала она, обернувшись к Изабелле, – потом возьми на моем столе письмо и запечатай его.
– Когда все сделаете, положите письмо обратно на стол, – добавил педантичный Моуди. – Я сам им займусь, как только ее милость меня отпустит.
Вот какое поручение задержало Изабеллу в гостиной. Она зажгла свечу, растопила сургуч, закрыла конверт и приложила печать, даже не полюбопытствовав взглянуть на адрес. Все мысли ее занимал мистер Гардиман. Оставив запечатанное письмо на столе, она вернулась к камину и принялась внимательно изучать собственное отражение в зеркале. Время шло, а Изабелла предавалась созерцанию своего прелестного личика. «Он, должно быть, видел столько красавиц, – размышляла она, то упиваясь победой, то вновь умаляясь до ощущения своей полной ничтожности. – Что ж он все-таки во мне нашел?»
Часы пробили четыре. Почти в тот же миг дверь будуара отворилась и вышел Роберт Моуди, избавленный наконец-то от обязанностей собачьего лекаря.
Глава 5
– Ну, что? – нетерпеливо спросила Изабелла. – Что сказал мистер Гардиман? Вылечит он Тобби?
Моуди сумрачно, исподлобья взглянул на девушку.
– Мистер Гардиман, по-видимому, понимает животных, – отвечал он несколько натянуто. – Он приподнял ему одно веко, заглянул в глаз и сказал, что ванна не нужна.
– Ну же, – торопила Изабелла, – продолжайте! Ванна не нужна, а что нужно – он сказал? Или сделал что-нибудь?
– Он вынул из кармана нож с острым лезвием.
Слабо вскрикнув, Изабелла в отчаянии заломила руки.
– Ах, мистер Моуди! Неужели он его зарезал?
– Зарезал? – повторил Моуди, негодуя при мысли о том, с какой любовью она относится к собаке и с каким безразличием к человеку в лице его самого. – Как же, зарезал! Он пустил этому сукину сыну кровь…
– Сукину сыну?! – вспыхнув, переспросила Изабелла. – Это гадкое прозвище, мистер Моуди, подойдет скорее некоторым людям! Если вам не угодно звать Тобби по имени, тогда извольте в моем присутствии называть его хотя бы… собакой.
– Прекрасно! – с издевкой произнес Моуди. – Мистер Гардиман пустил этой собаке кровь, чем немедленно привел ее в чувство. И мне поручено вам сообщить… – Он умолк, словно то, что он сейчас скажет, ему в высшей степени неприятно.
– Так что вы должны сообщить?
– Меня просили передать, что мистер Гардиман желает дать вам наставления по дальнейшему уходу за больным.
Изабелла устремилась получать свои наставления, однако у самой двери Моуди преградил ей путь.
– Очень уж вы торопитесь побеседовать с мистером Гардиманом, – заметил он.
Изабелла удивленно вскинула на него глаза:
– Как? Вы же сами только что сказали, что он меня ждет – хочет объяснить, как выхаживать Тобби!
– Ничего, подождет, – угрюмо возразил Моуди. – Когда я выходил, он был очень занят: распевал вам дифирамбы перед ее милостью.
При этих словах бледное лицо дворецкого еще больше побледнело. С появлением в доме Изабеллы время его, как и обещали прорицательницы из людской, пришло. Наконец-то непроницаемый Роберт почувствовал зов пола, наконец-то познал муки любви – непрошеной, несчастливой и безнадежной любви к женщине, которой он в отцы годится. Не раз уже он откровенно говорил Изабелле о своих чувствах. Но ревность, до сих пор незаметно тлевшая на дне его души, вспыхнула с такой силой впервые. Женщина, хоть сколько-нибудь знающая мужчин, по одному его виду, даже не слушая, тотчас догадалась бы, что отвечать тут следует как можно осторожнее. Однако юной и легкомысленной Изабелле недосуг было взвешивать свои слова.
– Стало быть, мистер Гардиман хорошо обо мне отзывался? – весело рассмеявшись, отвечала она. – Вот и славно! Очень даже любезно с его стороны. Надеюсь, вы не ревнуете, мистер Моуди?
Моуди же, в его теперешнем состоянии, был совершенно неспособен делать скидку на молодость, беспечность, в конце концов, просто хорошее настроение собеседницы.
– Мне ненавистны ваши воздыхатели, кто бы они ни были! – пылко воскликнул он.
Изабелла с непритворным изумлением взглянула на своего странного поклонника. То ли дело мистер Гардиман – тот во всем обращался с ней, как с настоящей леди.
– Какой вы чудной! – сказала она. – Шуток не понимаете. Я же совсем не хотела вас обидеть.
– Обидеть вы не хотели, о нет! Вы нарочно хотели меня помучить!
Румянец на щеках Изабеллы сделался ярче. Вся ее веселость разом пропала, взгляд посерьезнел.
– Не люблю, когда мне бросают обвинения, которых я не заслужила, – сказала она. – Я ухожу. Будьте любезны меня пропустить.
Наговорив лишнего, Моуди совершил уже одну оплошность. Теперь он желал лишь примирения – но и тут оплошал. Видя, что девушка и впрямь собирается уходить, он грубо схватил ее за руку.
– Опять вы убегаете от меня! – сказал он. – Неужели я вам так противен, Изабелла?
– Я запрещаю вам называть меня Изабеллой! – вырываясь, сердито отвечала она. – Пустите меня! Мне больно.
С горестным вздохом Моуди отпустил ее руку.
– И как с вами говорить – не знаю, – просто сказал он. – Сжальтесь надо мной.
Будь у дворецкого хоть мало-мальский опыт в общении с юными, как Изабелла, дамами, он ни за что не стал бы так прямодушно и в такой неподходящий момент взывать к ее состраданию.
– Сжалиться? – презрительно переспросила она. – И это все, о чем вы можете попросить после того, как чуть не вывихнули мне руку? Да вы просто медведь!
– Зачем же все время насмехаться надо мной? – вскричал он. – Вы ведь знаете, что я люблю вас всей душой! Сколько раз я просил вас быть моей женой – вы только смеялись. По-вашему, это все шуточки? Господи, чем я заслужил такую пытку? Нет, это невыносимо! Я сойду с ума!..
Глядя в пол, Изабелла носком изящной туфельки обводила узоры на ковре. То же самое он мог бы повторить хоть на древнееврейском наречии – и с таким же успехом: из сказанного она поняла бы ровно столько же. Сильные чувства, коих она сама явилась невольной причиной, лишь пугали и озадачили ее.
– Боже мой, – вздохнула она, – неужели трудно поговорить о чем-нибудь другом? Почему нельзя просто быть друзьями? Простите, что я об этом говорю, – кокетливо улыбнувшись, продолжала она, – но ведь по годам вы вполне могли бы быть мне отцом.
Голова Моуди поникла.
– Это так, – глухо проговорил он. – Но мне есть что сказать в свое оправдание. Мужчины моих лет становятся обычно хорошими мужьями. Я посвятил бы свою жизнь тому, чтобы сделать вас счастливой, с гордостью выполнял бы каждое ваше желание. Не попрекайте меня годами: в молодости я не предавался распутству, и теперь вы найдете во мне больше нерастраченной нежности, чем в любом юноше. Подумайте: может быть, сердце, так безгранично преданное вам, заслуживает не одного только презрения? Я прожил жалкую, одинокую жизнь; но вы, Изабелла, как легко вы могли бы наполнить ее радостью! Милая моя, со всеми вы любезны и добры. Зачем же вы так жестоки ко мне?
Голос его дрогнул. Наконец-то он нашел простые и понятные слова, которые тронули девушку. Уже она услышала его; уже душа ее всей своей нежностью и чистотой потянулась к нему… К несчастью, сам он оказался слишком взволнован, чтобы дать ей время собраться с мыслями. Ее молчание он истолковал превратно. Ему невдомек было, что, отворачиваясь, она хотела лишь успокоиться, прежде чем ему отвечать.
– Вот как! – горестно воскликнул он, в свою очередь поворачиваясь к ней спиной. – У вас нет сердца!
Несправедливость его слов больно задела девушку. В ней снова вскипела обида.
– Вам лучше знать, – заносчиво ответила она. – По всей вероятности, вы правы. Однако прошу вас не забывать, мистер Моуди, что, хоть у меня и нет сердца, все же я никогда не давала вам повода надеяться. Я повторяла снова и снова, что могу быть лишь вашим другом. Извольте запомнить это на будущее. Не сомневаюсь, что найдется немало достойных женщин, которые сочтут за счастье выйти за вас. Примите мои наилучшие пожелания. Всего хорошего! Миледи будет беспокоиться, что меня долго нет. Пожалуйста, пропустите меня.
Однако, снедаемый всепоглощающей страстью, Моуди упрямо стоял перед дверью, заслоняя проход, и наконец из уст его исторгся недостойный упрек, вертевшийся на языке в продолжение всего разговора.
– Женщины не поступают с мужчинами, как вы со мной, не имея на то причины, – процедил он. – Вы умело хранили свою тайну, но рано или поздно все тайное становится явным! Я не хуже вас понимаю, в чем тут дело. Вы любите другого!
Кровь прилила к щекам Изабеллы, ее оскорбленная женская гордость взбунтовалась. Она даже не потрудилась высказывать свое презрение в словах, лишь надменно взглянула на Моуди и обронила:
– Позвольте мне пройти, сэр.
– Вы любите другого! – повторил он с пафосом. – Что ж вы не отпираетесь?
– Отпираться? – сверкнув глазами, переспросила она. – Чего ради? Или я не вольна любить, кого пожелаю?
Моуди смотрел на нее, видимо, подбирая слова для ответа. В его лице появилась злая решимость, глаза потемнели, и, когда он снова заговорил, трагически воздетая рука его дрожала от затаенного гнева.
– Одно скажу вам напоследок, – произнес он. – Коли мне не бывать вашим мужем, так пусть и другой вас не получит. Остерегайтесь, Изабелла Миллер! А тому, кто стоит между нами, скажите: так просто я ему вас не отдам!
Она вздрогнула и побледнела, но лишь на миг: чувство собственного достоинства тотчас заставило ее поднять голову и бесстрашно взглянуть на него.
– Ах, вы угрожаете? – с презрительным спокойствием спросила она. – У вас странная манера объясняться в любви, мистер Моуди. Можете сколько угодно запугивать меня – это бесполезно. Когда вы овладеете собой, я готова выслушать ваши извинения. А сейчас, – продолжала она, указывая на стол леди Лидьяр, – вот письмо, которое я запечатала и оставила, как вы просили, на столе. Миледи, кажется, поручила его вам? Так не пора ли вам приступить к своим обязанностям?
Убийственное хладнокровие возлюбленной совершенно сразило несчастного дворецкого. Ничего не ответив, он взял со стола письмо, машинально дошел до двери на лестницу, с порога оглянулся на Изабеллу, немного постоял, бледный и безмолвный, и удалился, так и не проронив ни слова.
Его неожиданное смирение и молчаливый уход вызвали в девушке невольное сочувствие. Едва она осталась одна, весь ее праведный гнев начисто пропал. Минуты не прошло, как за Моуди закрылась дверь, а она уж опять его жалела. Сказать по правде, эта волнующая сцена ничему не научила нашу героиню. Ей явно недоставало жизненного опыта, чтобы понять, какая буря разыгрывается в душе немолодого мужчины, впервые познавшего муки любви. Попытайся Моуди украдкой сорвать поцелуй, она бы, разумеется, возмутилась, оттолкнула – и все-таки поняла бы его. Но эта необыкновенная серьезность, это волнение, внезапные вспышки ярости – все эти признаки истинной страсти, глубины которой он и сам не мог постичь, лишь ставили ее в тупик.
Теперь, раскаиваясь, она размышляла примерно так: «Я же вовсе не хотела сделать ему больно; но он сам хорош! Как не стыдно заявлять, что я люблю другого, когда никакого другого нет и в помине! Право, если все мужчины похожи на мистера Моуди, я уже готова их возненавидеть. Интересно, простит ли он меня при встрече? Я-то с радостью все прощу и все забуду, только бы он не требовал, чтобы я его немедленно полюбила, потому-де, что сам он любит меня. Господи, скорее бы он уже вернулся и протянул мне руку! От таких разговоров и у святой терпенье лопнет. Лучше бы я родилась дурнушкой! Некрасивым живется спокойнее – мужчины их так не терзают…»
– Мистер Моуди! Мистер Моуди! – негромко позвала она, выйдя на лестницу.
Ответа не последовало – дворецкий уже ушел. Она с досадой подождала еще немного. «Пойду к Тобби, – решила она. – С ним, во всяком случае, гораздо веселее. К тому же… Ах, Боже мой! Ведь мистер Гардиман хотел мне что-то объяснить!.. Как я выгляжу?»
Она еще раз обратилась к зеркалу, подправила волосы, чепец и поспешила в будуар.
