Текст книги "И бегемоты сварились в своих бассейнах"

Автор книги: Уильям Сьюард Берроуз

Соавторы: Джек Керуак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Джек Керуак, Уильям С. Берроуз
И бегемоты сварились в своих бассейнах (And the Hippos Boiled in Their Tanks)

1 – Уилл Деннисон

И БЕГЕМОТЫ СВАРИЛИСЬ В СВОИХ БАССЕЙНАХ… 1945

Уильям Ли и Джек Керуак.

Главы Уилла Деннисона написаны Уильямом Ли, главы Майка Райко – Джеком Керуаком.

По субботам бары работают до трех ночи, так что домой я добрался без четверти четыре, заскочив позавтракать в «Райкерс» на углу Кристофер-стрит и Седьмой авеню. Швырнул на диван «Ньюс» и «Миррор», сбросил пиджак и кинул сверху. Очень хотелось спать.

Тут заверещал домофон, он у меня громкий, насквозь пробирает. Я метнулся, нажал кнопку, потом поднял пиджак и повесил на спинку стула, чтобы никто не сел сверху, а газеты сунул в ящик комода – так вернее будут на месте, когда встану. Дверь я отпер как раз вовремя, они и постучать не успели.

В комнату вошли четверо. Лучше сразу расскажу, кто есть кто, потому что моя история большей частью касается двоих из этой компании.

Филип Туриан – семнадцатилетний юноша, сын турка и американки. Может выбирать из нескольких имен, но предпочитает зваться Туриан, хотя по отцу он Роджерс. Черные кудри, падающие на лоб, белоснежная кожа, зеленые глаза. Остальные еще не успели войти, а мальчишка уже развалился в самом удобном кресле, перекинув ногу через подлокотник.

Туриан из тех, кому литературные педики посвящают сонеты. «О, эллин юный, прекрасный, темнокудрый…» и тому подобное. На нем очень грязные брюки и рубашка хаки. Закатанные рукава обнажают крепкие бицепсы.

Рэмси Аллен – солидный седовласый мужчина лет сорока, высокий и несколько обрюзглый. Смахивает на бывшего актера, ныне не у дел, или еще на кого-то из бывших. Южанин и, как все южане, хвастается благородным происхождением. Вообще-то не дурак, однако, глядя на него сейчас, этого никак не скажешь. Втюрился в Филипа и ходит за ним хвостом, слюни пускает. Ал отличный парень, лучшего приятеля трудно найти, да и Филип ничего, но когда они оказываются вместе, что-то происходит – словно возникает некая взрывоопасная смесь, что действует на нервы всем окружающим.

У Агнес О’Рурк простое ирландское лицо и коротко стриженные черные волосы. Вечно в брюках. Открытая, мужественная, на нее всегда можно положиться. Майк Райко – рыжий финн, моряк торгового флота в запачканной робе. Ему девятнадцать.

Вот и вся четверка, здесь, передо мной. Агнес протягивает бутылку.

– «Канадиан клаб»! – киваю я одобрительно. – Заходите, присаживайтесь.

Разумеется, все и так уже сели. Я достаю бокалы для коктейлей, и каждый наливает себе по глоточку неразбавленного, только для Агнес пришлось принести воды. Филип весь вечер развивал новую философскую идею, и теперь жаждет меня просветить.

– У меня все выводится из положения, – начинает он, – что творчество – это добро, а расточительство – зло. Пока ты творишь, хорошо, а грехом можно считать лишь пустую растрату собственного потенциала.

Глупо, на мой взгляд.

– Ладно, я простой бармен, в тонкостях не разбираюсь, только реклама мыла – это ведь тоже творчество, разве нет?

– О да, но расточительное творчество! У меня все по полочкам разложено. Бывает и наоборот, творческое расточительство, например, вот как наш с тобой разговор.

– В общем-то, конечно, но по каким критериям отличить растрату от творчества? – не сдаюсь я. – Так кто угодно может сказать, что он один творит, а все остальные только тратят. Такие общие понятия теряют всякий смысл.

Аргумент его явно ошарашил. Видимо, серьезных оппонентов новая теория до сих пор не встречала. Во всяком случае, философская беседа на этом закончилась – к моему большому удовольствию, потому Что подобные идей я отношу к категории полного бреда.

Не найдя что ответить, Филип спросил, нет ли у меня марихуаны. Я ответил, что мало, но ему очень хотелось покурить. Я достал, что было, из ящика стола, и мы пустили сигарету по кругу. Травка была паршивая, и никто ничего не почувствовал. Райко, который до сих пор молча сидел на диване, покачал головой.

– Я как-то раз выкурил шесть таких косяков в Порт-Артуре, штат Техас… и ничего не помню о Порт-Артуре, штат Техас.

– Марихуана теперь редкость, – заметил я, – не знаю, где теперь достану.

Тем не менее Туриан схватил еще одну сигарету и закурил. Тогда я взял бутылку и налил свой бокал до краев. Странно: у этой компании никогда нет денег, откуда взялся «Канадиан клаб»?

– Агнес стащила виски в баре, – объяснил Ал.

Они пили пиво у стойки в «Гамельнском крысолове», и вдруг Агнес говорит: «Бери сдачу и иди за мной, у меня бутылка за пазухой». Он и пошел, а сам перепугался больше нее, даже не видел, как она это сделала.

Вечер тогда еще только начинался, так что теперь от большой бутылки мало что осталось. Я поздравил Агнес с удачей, она самодовольно улыбнулась.

– Мне не трудно, могу еще сколько угодно взять.

«Только без меня», – подумал я.

Беседа заглохла, мне слишком хотелось спать, не до болтовни. Потом кто-то что-то сказал, но неразборчиво. Поворачиваюсь и вижу – Филип откусил от бокала большой кусок и пережевывает. Хруст такой, что слышно на всю комнату. Агнес и Райко морщатся, будто кто-то скребет железом по стеклу.

Филип прожевал, взял воду Агнес и запил. Ал тоже откусил от своего бокала, я сходил за водой и для него. Агнес спросила, как я думаю, умрут они оба или нет. Я сказал, что нет, – это безопасно, если мелко прожевывать – все равно что проглотить немного песку. Все эти разговоры про смерть от толченого стекла – брехня.

Тут мне пришло в голову пошутить.

– Совсем забыл о гостеприимстве, – начал я. – Кто-нибудь есть хочет? У меня сегодня припасено кое-что особенное.

Гости выковыривали из зубов остатки стекла. Ал пошел взглянуть в зеркало: на деснах у него выступила кровь.

– Да, – откликнулся он из ванной.

Филип объявил, что от стекла у него разыгрался аппетит. Ал поинтересовался, не получил ли я еще одну посылку от мамаши.

– Вообще-то да, – ответил я, – кое-что остренькое.

Пошел в кладовку, пошуровал там и вынес им поднос, на котором красовались старые бритвенные лезвия и баночка горчицы.

– Вот гад, – возмутился Филип, – я же и в самом деле голодный.

– Вот и ешь, – расхохотался я.

– Я видел в Чикаго, как один тип жевал лезвия. – сказал Райко. – Лезвия, стекла и электрические лампочки, а в конце сожрал фарфоровую тарелку.

Гляжу, а они все, кроме Агнес, уже лыка не вяжут. Ал уселся у ног Филипа и смотрит на него с дурацким влюбленным видом. Скорей бы убрались, что ли.

Тут Филип встает, покачиваясь, и говорит:

– Пойдемте на крышу!

– Давай! – Ал тут же вскакивает на ноги, будто в жизни не слыхивал предложения чудеснее.

– Нет, не надо, разбудите хозяйку, – пытаюсь я их остановить. – Да и что там интересного?

– Иди к черту, Деннисон, – отмахивается Ал, возмущенный, что кто-то смеет противоречить его кумиру.

С трудом переставляя ноги, они вываливаются в дверь и топают вверх по лестнице. Хозяйка с семейством проживает этажом выше, а дальше уже крыша.

Я сажусь и наливаю себе еще порцию виски. Агнес пить больше не хочет и собирается домой. Райко уже задремал на диване, так что я доливаю себе все, что осталось. Агнес собирается уходить.

С крыши доносится какая-то возня, потом снизу, с улицы – звон разбитого стекла. Мы подходим к окну.

– Должно быть, стакан бросили, – говорит Агнес.

Похоже, так оно и есть. Осторожно выглядываю, какая-то тетка смотрит вверх и матерится. Светает.

– Вот ублюдки! – орет она. – Так и убить недолго!

Лучшая защита – это нападение.

– Заткнись, а то всех перебудишь, – рычу я. – Ступай своей дорогой, пока фараонов не кликнул! – И закрываю окно, как будто вылез из постели и снова ложусь.

Спустя минуту женщина уходит, продолжая сыпать проклятиями. Я тихонько присоединяюсь к ее бормотанию, вспоминая, сколько неприятностей мне успела доставить эта парочка. В Ньюарке они разбили мою машину, а в Вашингтоне меня выставили из отеля, потому что Филипу вздумалось отлить из окна. Всего и не упомнишь, по большей части студенческие выходки в стиле начала века. Едва оказываются вместе, тут оно и начинается, а поодиночке – нормальные ребята.

Я включил свет, и Агнес ушла. На крыше стало тихо.

– Надеюсь, им не пришло в голову сигануть вниз, – сказал я сам себе. Райко уже спал. – Ладно, если хотят, пускай так и ночуют наверху. Мне спать пора.

Я разделся и лег в постель, оставив Райко храпеть на диване. Было уже почти шесть.

2 – Майк Райко

Я ушел от Деннисона в шесть и отправился домой на Вашингтон-сквер. Вокруг стоял холодный туман, солнце едва выглядывало из-за причалов Ист-ривер. Заглянув сперва в «Райкерс» в надежде найти Фила и Рэмси Аллена, я двинулся на восток по Бликер-стрит.

Под конец я был такой сонный, что ровно идти не мог. Поднялся на третий этаж к Джейни, бросил шмотье на стул и подлез к ней под бочок. Кошка скакала по постели, играя простынями.

Глаза я открыл, когда уже жарило вовсю. Радио в гостиной наяривало симфонию. Я сел, потянулся и увидел Джейни. Она сидела на диване, только что из душа, прикрытая одним полотенцем и с мокрыми волосами.

Рядом на полу сидел Фил, тоже в одном полотенце, курил и слушал музыку – Первая симфония Брамса.

– Утро доброе, – сказал я, – дай-ка и мне закурить.

Глянув искоса, Дженни подошла и протянула сигарету. На «доброе утро» она ответила довольно язвительно.

– Черт, – проворчал я, – ну и жара.

– Отлепись от постели и прими душ, урод, – фыркнула она.

– Ты чего это?

– А ничего. Опять траву курил!

– Ну тебя, хватит, – отмахнулся я, пробираясь в ванную. – Какая трава, одно название.

Июньское солнце било в окна, и под холодным душем ощущение было, словно ныряешь в пруд где-нибудь в Пенсильвании.

После душа я тоже завернулся в полотенце и, усевшись в гостиной со стаканом холодного оранжада, стал расспрашивать Фила, куда они вчера ходили с Алленом. Он сказал, что после Деннисона они пошли к Эмпайр стейт билдинг.

– Почему Эмпайр стейт билдинг? – удивился я.

– Кажется, мы хотели спрыгнуть оттуда, – ответил он, – точно не помню.

– Ничего себе.

Мы немного поговорили о «Новом видении» – теории, которую разрабатывал Фил, – а потом я допил оранжад и пошел в ванную надевать брюки. Сказал, что хочу есть.

Пока Джейни и Фил одевались, я зашел в уголок за перегородкой, который назывался у нас кабинетом, и стал перебирать всякое барахло в ящике стола. Пора было начинать готовиться к новому плаванию. Я выложил кое-что на стол, а когда вернулся в гостиную, они уже оделись. Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Когда снова в плавание, Майк? – спросил Фил.

– Думаю, через недельку-другую.

– Врешь ты все, – встряла Джейни.

– Вообще-то, – начал он, когда мы переходили площадь, – я и сам подумываю уйти в море. Все нужные бумаги есть, но я ни разу не пробовал. Слушай, как попасть на корабль?

Я в общих чертах просветил его. Фил удовлетворенно кивнул.

– Так и сделаю, – сказал он. – А может так получиться, что мы окажемся в одной команде?

– Запросто, – ответил я. – А ты давно это решил? Что скажет твой дядя?

– Будет только счастлив. Он у меня патриот. К тому же избавится от меня хоть ненадолго.

Идея мне, в общем, понравилась, я ему так и сказал. В плавании всегда лучше иметь верного друга на случай каких-нибудь разборок внутри команды. Волк-одиночка, который вечно держится в стороне, рискует огрести массу неприятностей, потому что невольно вызывает подозрения у окружающих.

Мы зашли в «Сковородку» на Восьмой улице. У Джейни еще оставалось кое-что от последнего чека из попечительского фонда. Она приехала из Денвера, штат Колорадо и дома не была уже больше года. Ее папаша, богатый старый вдовец, живет там в шикарном отеле и время от времени присылает письма про свою роскошную жизнь.

Мы с Джейни взяли яичницу с беконом, но Филу вдруг захотелось яиц в мешочек. Два яйца, варить три с половиной минуты, сказал он. Новая официантка, стоявшая за стойкой, скорчила кислую физиономию. Экзотический вид Туриана то и дело вызывает косые взгляды – люди думают, что он какой-нибудь наркоман или педик.

– Только Аллену ничего не говорите, – сказал он. – Весь смысл в том, чтобы избавиться от него. Если он узнает, то все испортит.

Я рассмеялся, но Фил настаивал:

– Этот тип на все способен, я его давно знаю.

– А почему бы тебе просто не послать его подальше?

– Это на него не подействует. Некоторое время мы молчали, попивая томатный сок.

– Непонятно что-то, – сказал я. – Он вроде безобидный, и ты сам позволяешь ему таскаться за тобой всюду, да и польза от него бывает.

– Достал он меня своей пользой.

– Ну, узнает он, и что сделает?

– Да что угодно!

– А если ты уже уйдешь в плавание?

– Придем в порт, а он там, ждет на причале в берете и щелкает ракушки в компании арабских мальчиков.

– Хорошо сказано, – усмехнулся я.

– И правильно, – вмешалась Джейни, – не говори ничего этому педику.

– Нет, про ракушки – это ты здорово, – повторил я.

Нам подали заказ, но яйца Филу достались совершенно сырые. Он подозвал официантку и продемонстрировал жидкий белок, тянущийся за ложкой.

– Вы же так и заказывали – жидкие, – уперлась она. – Мы назад ничего не берем.

Фил решительно оттолкнул тарелку.

– Хорошо, тогда еще два, варить четыре минуты. Может, теперь получится.

Он повернулся ко мне и снова заговорил о своем Новом видении. Официантка раздраженно забрала яйца и крикнула в окошко на кухню: «Еще два, четыре минуты».

На этот раз все получилось. Она со стуком поставила тарелку перед Филом, и он спокойно принялся за еду.

– Так, – сказал я, доев, – короче, завтра иди на Бродвей, куда я сказал, и оформляйся. Через неделю, не позже, получим место на судне. Уйдем в море, и Аллен так ничего и не узнает.

Фил кивнул.

– Отлично, чем раньше, тем лучше.

– Только выбирать не придется, – предупредил я, – куда скажут, туда и поплывем.

– Да все равно, хотя, конечно, хотелось бы во Францию.

– Мне тоже хотелось бы, но ты ведь там был?

– Только с матерью, в четырнадцать лет, и гувернантка вечно вертелась рядом. Я хочу в Латинский квартал.

Я развел руками.

– Латинский квартал в Париже, а мы с тобой увидим только полоску берега в Нормандии. В Париж никак не получится.

– Ничего, прорвусь. Главное – свалить из Америки.

– Во всяком случае, Рэмси Аллен останется за кормой.

– Надеюсь, – кивнул он.

– А в море будет куча времени, чтобы писать стихи, – добавил я.

– Да, здорово. Джейни пожала плечами.

– Мог бы и здесь, в Нью-Йорке, и стихи писать, и свое видение разрабатывать.

– Здесь Ал, он душит мои идеи на корню, – усмехнулся Фил. – Старому поколению их не понять.

– Не слишком-то ты уважаешь своего достопочтенного наставника, – заметил я.

Фил мрачно скривился.

– Ерунда все это, – хмыкнула Джейни. – Деньги надо зарабатывать. Вот вернетесь, махнем на всю зиму во Флориду или Нью-Орлеан, да мало ли куда… Стихи, тоже мне придумали.

У нас были сигареты, но спичек не оказалось. Фил окликнул официантку:

– У вас спички есть, мисс?

– Нет, – ответила она.

– Тогда найдите, – спокойно и четко произнес он.

Девушка достала из-под стойки коробок и бросила ему, попав в мою тарелку из-под яичницы. Несколько ломтиков картошки отскочили на стойку. Филип поднял спички и дал всем прикурить, потом бросил коробок обратно.

Официантка вздрогнула от неожиданности.

– И зачем только я их вам дала! Фил молча улыбнулся.

– Может, у нее месячные? – предположил я.

Ко мне тут же двинулся крепкий коротышка.

– Ты что тут, самый умный?

– Ага.

Запахло дракой. Джейни поспешила вмешаться.

– Эта сучка сама все начала. Почему бы вам не найти другую официантку?

Коротышка бросил на нас злобный взгляд и отвернулся.

– Ну их, пошли отсюда, – сказала Джейни, доставая деньги.

Мы нашли скамеечку на Вашингтон-сквер и устроились в тенечке, но мне скоро надоело, я сел на газон и стал жевать травинку, размышляя, какие книги возьму с собой в плавание и как мы с Филом проведем время в каком-нибудь иностранном порту. Фил и Дженни говорили о его девушке, Барбаре Беннингтон – для друзей просто Бабе – о том, как она отреагирует на его внезапный отъезд.

Мимо шел старый пьянчужка и бормотал что-то вслух. Остановился у нашей скамейки и стал смотреть на меня. Никто не обращал внимания, он начал злиться. Старикашка был проспиртован насквозь, дергался всем телом и рычал.

– А-р-р… – начал он, но потом двинулся дальше.

Фил с Джейни продолжали разговаривать. Вдруг старик вернулся и снова уставился на меня.

– Ты кто? – прохрипел он.

Я дернулся и прорычал: «А-р-р».

– Иди домой! – прикрикнул на него Фил. Старикашка испугался и потащился прочь, продолжая дергаться и рычать на скамейки и деревья.

Мы посидели еще немного и пошли домой. Фил сказал, что идет прямо к себе и начинает собираться. Он снимал двухкомнатную квартирку с отдельной ванной в семейном отеле неподалеку от Джейни.

Мы как раз сворачивали за угол и встретили Джеймса Кэткарта из Нью-Йоркской школы бизнеса. Он вызвался помочь нашему приятелю собрать вещи. Фил тут же стал втолковывать ему, чтобы молчал. Кэткарт был хорошим другом, но Фил все равно опасался, что слухи дойдут до Рэмси Аллена.

Мы с Джейни поднялись наверх и приняли вместе душ, а потом сели в гостиной поболтать. Я занял кресло-качалку напротив дивана, где устроилась Джейни – в одном полотенце, по-туземному. Смотрел я, смотрел на это полотенце и вдруг почувствовал, что оно меня раздражает. Встал, стащил его и вернулся в кресло.

– Не понимаю, почему тебя так тянет в море, – проворчала Джейни.

– Не бойся, это ненадолго, – ответил я.

3 – Уилл Деннисон

В воскресенье я встал часа в два, подмел осколки бокалов и сходил позавтракал на углу, а заодно купил номер «Рейсинг форм» с новостями скачек. Вернулся домой и стал читать вчерашние газеты, а потом проглядел «Рейсинг форм», но ни одна лошадь мне не понравилась.

Около четырех заглянул Дэнни Борман, он работает на военном заводе и похож на актера Джорджа Рафта, только ростом повыше. Рассказал, что последние две недели дела идут не очень: никак не может найти работу по подряду, где платят сверхурочные, а с другой связываться не хочет.

– Слушай, есть просьба, Уилл, – говорит.

– Какая?

– Одолжи мне свою мухобойку, а? А я-то думал, деньги просить станет.

– Само собой, Дэнни, не вопрос. Кистень был запрятан под рубашками в шкафу. Я протер его как следует шелковым платком и отдал Дэнни. Вот это настоящий мужик, не то что Филип с Алом – пальцем не шевельнут, чтобы денег заработать, только попрошайничают.

– Ты там поосторожнее.

– Уж как-нибудь, – хмыкнул он, – не впервой.

Дэнни направлялся в северную часть Ман-хэттена, и я решил присоединиться, потому что хотел заглянуть к Алу.

В дверях он посторонился.

– После вас.

– Нет уж после вас, – возразил я самым изысканным тоном. – Ты же гость.

Дэнни помешан на этикете, изучил книжку Эмили Пост от корки до корки.

Я доехал с ним до Сорок второй улицы, он сошел там, а я на Пятидесятой. Добрался пешком до Пятьдесят второй, где жил Ал – между Пятой и Шестой авеню, прямо над ночным клубом. У него самая уютная комната в доме, на втором этаже с окнами во двор. Над камином висит картина в подводном стиле, вся в розовато-лиловых и голубых тонах: юноша в плавках с жеманно-задумчивым видом приложил палец к щеке. В комнате стоит длинная мягкая кушетка, единственное во всем доме удобное место для сидения.

На кушетке уже устроились двое, и еще четверо – на кровати, так что я подошел к высокому окну и стал болтать с Хью Мэддоксом.

Кушетку занимала Агнес О’Рурк, а Делла примостилась на подлокотнике. Делла – двадцатилетняя лесбиянка, много повидавшая на своем веку. На ее счету две или три душераздирающих истории и четыре попытки самоубийства.

Рядом на кровати расположились Джейн Боул и Том Салливан, они живут вместе где-то на Восточных Сороковых и каждый день обходят всех знакомых. Ал безуспешно пытается вычеркнуться из их списка.

Уселся он тоже на кровати, бок о бок с Банни. Эта девица из хорошей бостонской семьи всем рассказывает, что она клептоманка. Банни по уши влюблена в Ала.

Грязнуля Крис Риверс никогда не принимает ванну и не убирает в комнате. Зубы тоже не чистит, они у него совсем позеленели. Крис сидит на стуле и тупо скалится, обводя взглядом остальных гостей.

Ладно, у каждого свои проблемы. Я спросил у Хью, что новенького, и он ответил, что его разыскивает ФБР.

– Ого! – удивился я. – За что это, интересно?

– Вероятно, насчет призыва, больше ничего в голову не приходит. Они вертелись у Тридцать второго пирса, но там никто не знает моего адреса.

– А призывная категория у тебя какая?

– Не знаю, теперь и не поймешь… Я им дал адрес девушки, которая потом переехала, а когда они явились ко мне на новую квартиру, комендант подумал, что это по поводу налогов, и сказал, что такого не знает. В общем, я и оттуда съехал, и адреса вообще не оставил, потому что задолжал квартирную плату за месяц.

– А сначала какая была?

– «Три-А», но с тех пор я развелся, два года прошло.

Хью портовый грузчик, ему около тридцати, ирландец. Снимает комнатушку на верхнем этаже рядом с Риверсом. Родители у Хью богатые, но он с ними не общается.

– Ну и что ты собираешься делать?

– А что делать, пойду к ним и спрошу. От этих волчар бегать бесполезно, можно года на три сесть.

– Объясни, что произошло недоразумение, – посоветовал я.

– Все не так просто, – вздохнул он. – Черт, даже не знаю, чего ожидать.

– Похоже, адвокат нужен.

– Да, а платить чем?

Я почувствовал, что наша беседа принимает нежелательный оборот. Кто-то поднялся и объявил, что уходит. Ал тут же вскочил. – Ну, если вам пора…

Все засмеялись, а Джейн Боул потянула за собой Тома Салливана.

– Пошли, дорогой.

Ушли все, кроме Хью. Банни надулась, потому что Ал не попросил ее остаться. Крис Риверс украдкой подошел и стрельнул у меня четвертак. Ему ни разу не хватило смелости попросить больше пятидесяти центов.

Хью остался минут на десять, продолжая мрачно обсуждать свои проблемы.

– Не переживай, все обойдется, – сказал Ал.

Хью снова повторил, что случиться может что угодно.

– Ничего не говорите миссис Фраскати, – добавил он. – Я ей должен за месяц.

Потом и он ушел, торопясь на свидание с девушкой.

– Слава богу, – выдохнул Ал, – оставили, наконец, в покое. Вот уроды, разбудили меня в двенадцать и с тех пор так и сидели.

Я сел в кресло, он на кровать и продолжал:

– Вот послушай, какая удивительная история приключилась прошлой ночью.

– Давай, – откликнулся я, потирая руки.

– Значит, мы поднялись на крышу, а Фил тут же кинулся к краю, будто собирался прыгнуть. Я перепугался, заорал, но он вовремя остановился и просто бросил вниз стакан. Я подошел и спросил, что случилось, попытался придержать его за талию, а Фил вдруг обернулся и поцеловал меня, очень страстно, а потом опустился на крышу и потянул меня за собой.

– Похоже, ты дождался своего часа, – усмехнулся я. – Четыре года обхаживал. Ну-ну, продолжай, что дальше было?

– Мы поцеловались еще несколько раз, а потом он оттолкнул меня и встал.

– Неужели все?

– Потом он говорит: «Давай прыгнем с крыши вместе!» «Какой смысл?» – спрашиваю я. Он отвечает: «Как ты не понимаешь! После этого нам придется… другого выхода не останется. Или так, или бежать».

– Что он имел в виду? – не понял я. – Куда бежать?

– Не знаю… Наверное, куда глаза глядят.

– Вот и прекрасно, – усмехнулся я. – Сказал бы ему: «Отлично, дорогой, сегодня же рвем когти – и в Ньюарк».

Рэмси не оценил юмора, он был настроен серьезней некуда. Я выслушиваю от него подобную чушь с самой первой встречи.

– Во-первых, у меня нет денег… – начал он. Я вскочил с кресла.

– Денег нет? Их не заработаешь, сидя на заднице! Ступай на верфи или лавку какую грабани. Столько ждал своего шанса, а теперь…

– Понимаешь… я не уверен, что хочу этого.

– Чего?

– Ехать с ним сейчас. Боюсь, у него наступит реакция, и я останусь ни с чем.

Я в сердцах треснул кулаком по каминной полке.

– Отлично! Хочешь ждать, жди. Еще год, другой, третий – пока не сдохнешь. Знаешь, что я думаю? Весь этот твой Филипов комплекс – что-то вроде христианского рая, недостижимый платонический идеал, иллюзия, которая вечно где-то рядом за углом, но здесь и сейчас – никогда. Ты не хочешь уехать с ним, боишься проверки, потому что знаешь, что ничего не выйдет!

Он весь сжался и зажмурился.

– Нет, нет, неправда!

Я снова опустился в кресло.

– Я серьезно, Ал. Если бы вы куда-нибудь уехали вдвоем, тебе, может, и удалось бы уломать его. В конце концов, ты только об этом и мечтаешь последние четыре года.

– Нет, ничего подобного! Я вовсе не этого хочу.

Я снова вскочил, возмущенно размахивая руками.

– Ах, вот оно что, платоническая любовь! Никаких грязных телесных контактов, так, что ли?

– Нет. – Ал покачал головой. – Я хочу спать с ним, но больше всего хочу его любви Мне нужны постоянные отношения.

Я закатил глаза к потолку.

– Боже, дай мне терпение – и побольше.

В сердцах я дернул себя за волосы, и в руках остался целый клок. Надо сходить на Двадцать восьмую улицу и купить тоник Буно. В него добавляют шпанскую мушку – от облысения лучше средства не придумаешь.

– Послушай меня, – говорю я Алу, – в который раз тебе говорю, могу и по слогам повторить. Пойми, наконец: Филип нормальный! Может, тебе и удастся разок переспать с ним, в чем я сомневаюсь, но ни о чем постоянном даже не мечтай, разве что о дружбе.

Останавливаюсь и гляжу в окно, сложив руки за спиной, словно капитан на мостике боевого корабля.

– Мне нужно, чтобы он полюбил меня, – упрямо повторяет Ал.

– Ты просто спятил.

Достаю из кармана зубочистку, ковыряю в зубах. Он продолжает:

– Пройдет время, и Фил поймет меня, я знаю.

Поворачиваюсь и тычу в него зубочисткой.

– Добудь деньжат, и он будет твой.

– Нет, так я не хочу.

– То, что ты хочешь, невозможно.

– Не понимаю почему.

– Скажешь, на деньги он не падок?

– Ну, может быть… но все равно это неправильно. Даже говорить об этом не хочу.

– Факт есть факт, друг мой, пора взглянуть в лицо фактам, – изрекаю я внушительно, словно богатый папаша, наставляющий сынка. – Прежде всего займись собой, произведи на него впечатление. Посмотри на себя, ты же выглядишь как бродяга!

На нем костюм из английского твида, в котором будто несколько лет спали не раздеваясь, дешевая сорочка с Шестой авеню и потрепанный галстук от «Сулка». Типичный завсегдатай дешевых притонов. Продолжаю:

– У меня есть сведения из надежных источников, что из-за войны сейчас страшный дефицит наркотиков. Марихуану продают по пятьдесят центов за косячок, а раньше брали всего десять. Почему бы не воспользоваться ситуацией? Достанем семян и засадим участок.

Ал оживился.

– Звучит неплохо.

– Семена можно достать в лавке, где продают птичий корм. Посадим где-нибудь за городом, а через месяц-другой приедем и соберем урожай. Как подкопим немного, купим свою ферму.

После недолгого обсуждения Ал обещал, что завтра поедет искать семена.

Мы пошли перекусить в «Гамбургер Мэри», где он снова принялся обсуждать Филипа: что тот имел в виду, когда сказал то или это, и стоит ли ему звонить или лучше заявиться без предупреждения, любят ли друг друга Фил с Барбарой на самом деле, и если да, то как их поссорить. Я ел и приговаривал: да, почему бы и нет, понял, и все такое прочее – но уже не слушал. Сколько можно, год за годом одно и то же.

После ужина я пожелал ему спокойной ночи и отправился на работу в свой бар.

Заведение называется «Континентальное кафе». Его широкие раздвижные двери все лето открыты, так что можно сидеть за столиком и глядеть прямо на улицу. Официанток разрешается угощать выпивкой. Внутри все как обычно: хром, красная кожаная обивка и электрический свет.

Сегодня в баре один гомик, две шлюхи с сутенерами и обычный контингент военных. Трое полицейских агентов в штатском пьют скотч в дальнем конце стойки. Все как обычно.

Я снял пиджак и переложил из него все в карманы брюк. Потом отыскал фартук с длинными завязками, обмотал их вокруг талии и занял место за стойкой, кивнув Джимми, второму бармену. Шпики мне подмигнули. Их обслуживал Джимми – с ног сбился, подавая то скотч, то сигары, то ломтики лимона, то содовую со льдом.

С другой стороны пристроились двое морячков, ими я и занялся. Из музыкального ящика доносилось «Кого мы любим, тех не бережем».

– Эй, приятель, – спросил один, – почему эта бандура никогда не играет то, что заказываешь?

Я махнул рукой.

– Хрен ее знает, все жалуются.

Слышно было, как шпики вешают Джимми лапшу на уши насчет того, какой он классный парень, и его босс тоже, и как он должен хозяина уважать. Эта троица вечно у нас ошивается и пьет бесплатно сколько влезет: хозяин надеется, что они помогут в случае неприятностей.

Один из морячков спросил, куда подевались женщины. Я ответил, что они все в Бруклине, на каждом углу толпятся, и стал растолковывать, как туда доехать. Эти придурки толком ничего не поняли, но все равно ушли. Я забрал их стаканы и ополоснул грязной водой, вот и все мытье.

Тут появился мужчина лет пятидесяти в парусиновых брюках, сером пиджаке и такой же шляпе. Судя по виду, непростой работяга и при деньгах. Глаза осоловелые, явно поддал хорошо, но на ногах стоит твердо. Подошел к стойке с того конца, где шпики сидят, и попросил скотч.

Я стал протирать стойку и вдруг слышу, там у них какая-то перебранка. Тот, в шляпе, то ли спорите официанткой, то ли подшучивает просто, а она его посылает подальше. Один из шпиков встал, обругал этого мужика и велел убираться. Тот начал выпендриваться, мол, а ты кто такой, ну и началось. Сначала его толкнул один, потом другой, и так толкали по очереди, как футбольный мяч, пока не запихнули в угол за телефонную будку, а там прижали к стенке и принялись метелить уже от души. Я ударов тридцать насчитал, он и руки не успел поднять. Свалился как мешок, а они его подняли за шиворот и усадили на стул.

Он начал приходить в себя и стал вроде как отмахиваться, словно мух отгоняет. Шпик подумал, что тот драться лезет, и снова вмазал, да так, что со стула на пол сшиб. Двое других его подняли, отряхнули одежду и нашли шляпу.

– Слушай, друг, кто это тебя так? – спрашивает один.

У мужика глаза совсем остекленели – похоже, сотрясение. Смотрит на того, кто помогал ему встать, и говорит:

– Спасибо.

– Не за что, приятель.

Нахлобучили шляпу на голову, потом один шпик схватил бедолагу за шиворот, другой рукой сзади за пояс, подтащил к выходу и толкнул изо всех сил, так что он перескочил тротуар и врезался в припаркованную машину. Постоял, держась за нее, потом повернулся, посмотрел стеклянными глазами и заковылял куда-то в сторону Шестой авеню.

Его обидчик вернулся от двери, хохоча как школьник. Остальные двое ждали его, прислонясь к стойке.