Текст книги "Рассказы "

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Откуда же я могу знать, дорогой вы мой! Вы когда-нибудь сможете забыть о своей мечте?

– Никогда.

В эту минуту вошел его молодой слуга и сказал, что за мной на «форде» приехал мой мадрасец. Мастерсон взглянул на часы.

– Вам, я вижу, пора ехать? Мне тоже пора в контору. Боюсь, я вам до смерти наскучил своими семейными неприятностями.

– Ну что вы, – возразил я.

Мы обменялись рукопожатием, я надел тропический шлем. Машина тронулась. На прощание Мастерсон помахал мне рукой.

Неудавшееся бегство
(Пер. А. Кудрявицкий)

Я пожал руку шкиперу, и он пожелал мне удачи. Затем я спустился на нижнюю палубу, где толпились пассажиры: малайцы, китайцы, даяки, и пробрался к трапу. Перегнувшись через борт, я увидел, что мой багаж уже погружен в лодку. Это было довольно большое, топорное на вид суденышко с большим квадратным парусом из плетеной бамбуковой циновки, битком набитое бурно жестикулировавшими туземцами. Я спустился в него по трапу, и мне освободили место. Мы находились в трех милях от берега; дул довольно крепкий бриз. Когда лодка подплыла ближе к берегу, я заметил там купы кокосовых пальм, росших чуть ли не у самой кромки воды; среди них виднелись коричневые крыши домов – это была деревушка, куда я направлялся. Китаец знавший английский язык, указал мне на белую хижину и сказал, что это резиденция управляющего округом. Он не знал, что именно там я и намеревался остановиться – в моем кармане лежало рекомендательное письмо к хозяину дома.

Я почувствовал себя крайне одиноким, когда вышел на берег и рядом со мной поставили на сверкающий песок мои чемоданы. Деревушка на северной оконечности острова Борнео, где я оказался, была поистине забытым Богом местом. Я ощутил какую-то неуверенность при мысли о том, что придется представляться совершенно незнакомому мне человеку и заявить ему, что я собираюсь спать под его крышей, делить с ним еду и пить его виски, пока не придет другое суденышко, чтобы отвезти меня в порт, в который я направлялся.

Однако опасения мои оказались напрасными: когда я добрался до хижины и попросил передать хозяину письмо, из дома вышел веселый румяный крепыш лет тридцати пяти и сердечно меня приветствовал. Пожав мне руку, он крикнул одному мальчику-слуге, чтобы тот принес нам выпить, а другому – чтобы позаботился о моем багаже. Извинения мои он сразу же пресек.

– Господи Боже, вы даже не представляете, дорогой мой, как я рад вас видеть! Не думайте, что я оказываю вам гостеприимство, чтобы выставить себя в благоприятном свете. Дело совсем не в этом. Оставайтесь у меня на сколько хотите. Черт возьми, оставайтесь на год!

Я рассмеялся. Он не стал в этот день заниматься делами и заверил меня, что у него нет таких дел, которые нельзя было бы отложить до завтра. После этого он бросился в глубокое кресло. Мы с ним болтали, пили и снова болтали. Когда дневная жара спала, мы отправились бродить по джунглям и вернулись довольно нескоро, промокшие до нитки. Принять ванну и переодеться после этого было очень приятно. Потом мы пообедали. Я до смерти устал, и мне показалось, что у хозяина дома явно было намерение болтать всю ночь, поэтому мне пришлось обратиться к нему с просьбой отпустить меня спать.

– Отлично, – откликнулся он. – Зайду-ка я сейчас в вашу комнату и погляжу, все ли там в порядке.

Комната оказалась большая; окна с обеих сторон выходили на террасы. Мебели здесь было немного. Больше всего места занимала огромная кровать, над которой висела москитная сетка.

– Ничего, что кровать довольно жесткая?

– Не страшно. Этой ночью я ворочаться не буду.

Хозяин дома в задумчивости глядел на кровать.

– Последним на этой кровати спал один голландец. Хотите послушать забавную историю?

Больше всего мне хотелось спать, но я ведь был в гостях у этого человека и к тому же, выступая порою в качестве писателя-юмориста, знал, как нелегко бывает держать за пазухой какую-нибудь смешную историю и не иметь ни единого слушателя, на которого можно было бы ее обрушить.

– Так вот, голландец этот прибыл на том же судне, что и вы, когда оно последний раз совершало рейс вокруг острова. Войдя в мою контору, он спросил, где помещается гостиница. Я ответил, что таковой здесь не имеется, но если ему негде остановиться, я мог бы предоставить ему кров. Услышав это приглашение, он моментально согласился. Я сказал ему, что он может послать за своим саквояжем.

«Вот все, что у меня есть», – ответил он, указывая на маленький лоснящийся черный вещевой мешок. Вид этот мешок имел очень уж убогий, но не мое это было дело, так что я сказал посетителю, что он может отправляться в мой дом, а я приду позднее, когда закончу работу.

Пока я говорил, дверь открылась и вошел клерк. Голландец сидел спиной к двери, а клерк почему-то открыл ее рывком. Короче, голландец вскрикнул, подпрыгнул чуть ли не на два фута и выхватил револьвер.

«Какого дьявола? – вскричал я. – Что вы делаете?»

Когда мой гость увидел, что вошел всего лишь клерк, он весь обмяк. Прислонившись к конторке, он тяжело дышал и, право слово, дрожал как в лихорадке.

«Простите меня, – проговорил он. – Это все мои нервы. Совсем разгулялись».

«Чертовски похоже на это», – отозвался я.

Я был с ним довольно-таки резок. По правде говоря, я пожалел, что пригласил его к себе. Непохоже было, что он много выпил, так что у меня мелькнуло подозрение, не из тех ли он лихих ребят, что прячутся от полиции. Но если он действительно из таких, сказал я себе, вряд ли он настолько глуп, что по своей воле сунул голову в львиную пасть.

«Шли бы вы лучше ко мне домой и ложились», – посоветовал я ему.

Голландец вышел. Вернувшись в свою хижину, я обнаружил, что он сидит на веранде совершенно спокойно, но в какой-то напряженной, прямой позе. Он успел принять ванну, побриться и надеть чистое белье, так что выглядел теперь весьма презентабельно.

«Что ж вы сидите посреди комнаты? – спросил я его. – Вам было бы намного удобнее в одном из тех больших кресел».

«Предпочитаю сидеть, а не лежать», – заявил он.

«Забавно», – подумалось мне. Однако если человек в такую жару сидит вот так, вместо того чтобы прилечь, значит, ему надо быть настороже. Выглядел он не очень представительно, хотя был довольно высок и крепко сложен; голова его была почти квадратной формы, волосы – жесткие и коротко остриженные. Я бы дал ему лет сорок. Больше всего поразило меня выражение его лица. В глазах голландца – голубых и относительно маленьких – читалось нечто такое, что меня озадачило; само же лицо выглядело каким-то осевшим, как покосившийся дом; со стороны казалось, что этот человек вот-вот заплачет. У него было обыкновение быстро оглядываться через левое плечо, как будто его то и дело окликали. Черт возьми, ну и нервный же был человек! Но вот мы выпили – и он заговорил. Он хорошо знал английский; если бы не легкий акцент, ни за что нельзя было догадаться, что он иностранец. Должен признать, хороший он был рассказчик. Везде-то он побывал, все-то книги перечитал. Слушать его было истинным наслаждением.

Днем мы с ним выпили по три или по четыре стакана виски, а потом принялись за джин; так что когда пришла пора обедать, мы были уже в довольно-таки развеселом настроении, и я пришел к выводу, что он чертовски хороший парень. За обедом мы тоже хлестали виски, а у меня к тому же нашлась бутылочка бенедиктина, так что на десерт у нас, как полагается, был ликер. Помнится, мы вдрызг напились.

И вот наконец голландец рассказал мне, зачем сюда приехал. Странная это была история.

Хозяин дома неожиданно умолк и посмотрел на меня, чуть приоткрыв рот, как будто, вспомнив эту историю, снова был поражен тем, насколько она странная.

– Он прибыл с Суматры, этот голландец. Он чем-то насолил одному китаёзе, и тот поклялся с ним разделаться. Сперва голландец не воспринимал все это всерьез, но его враг два или три раза пытался его убить, и эго начало всерьез его беспокоить, так что он решил на какое-то время уехать. Направился он в Батавию [5]5
  Нынешнее название города – Джакарта. (Примеч. перев.)


[Закрыть]настроившись спокойно там отдохнуть. Но прошла лишь неделя – и он заметил своего врага, кравшегося вдоль стены. Ей-Богу, тот его преследовал! Он явно что-то замышлял! Голландцу начало казаться, что шутка зашла слишком далеко, так что – он счел нужным сесть на корабль, направлявшийся в Сурабайю. Так вот, в один прекрасный день гулял он по этому городку – вы, наверное, знаете, что на улицах там всегда полным-полно народу – и его угораздило обернуться. По пятам за ним спокойненько так шел тот самый китаёза. Голландец был потрясен. На его месте каждый был бы потрясен.

Вернулся он в гостиницу, уложил вещички и на первом же судне укатил в Сингапур. Ну, разумеется, остановился он у ван Вика – все голландцы останавливаются в его отеле. В один прекрасный день сидел он за столиком в гостиничном дворе, потягивал коктейль – и тут вдруг вошел китаёза, нагло уставился на него, потом сразу же вышел. Голландец сказал мне, что был тогда просто-таки парализован. Этот тип мог бы вонзить в него свой крис – он не в состоянии был даже поднять руку, чтобы защититься. Голландец понимал, что в его силах лишь оттягивать время расплаты, что проклятый китаец поклялся его прикончить – он читал это в его раскосых глазах. У него просто опустились руки.

– Но почему он не пошел в полицию? – спросил я.

– Не знаю. Думаю, это дело было не из тех, в которые впутывают полицию.

– А чем он насолил этому китайцу?

– Тоже не знаю. Он не пожелал мне об этом рассказывать. Но когда я спросил его об этом, на лице его появилось такое выражение, что я подумал: он, должно быть, совершил какой-то отвратительный поступок. Теперь мне кажется, что он знал: что бы этот китаёза с ним ни сделал, он это заслужил.

Хозяин дома закурил сигарету.

– Продолжайте, – сказал я.

– Шкипер с судна, что курсирует между Сингапуром и Кучингом, живет между рейсами в отеле ван Вика. В очередной рейс он должен был отправиться на рассвете. Голландцу показалось, что это отличный случай улизнуть от врага. Он оставил багаж в отеле и вместе со шкипером направился к судну, как будто провожая своего знакомого; когда же корабль отвалил от берега, голландец остался на борту. Нервы его к тому времени уже ни к черту не годились. Единственной его заботой было теперь избавиться от китаёзы. В Кучинге он ощутил себя в безопасности. Он снял комнату в гостинице и купил себе в китайских лавках пару костюмов и несколько рубашек. Но, по его словам, спать он не мог. Ему все время мерещился тот человек, и он по десять раз за ночь просыпался – ему чудилось, что к горлу его приставлен крис. Ей-Богу, мне стало его жалко. Он трясся, когда рассказывал мне об этом, и голос его был хриплым от ужаса. Вот чем было вызвано странное выражение его лица, замеченное мною раньше. Вы, должно быть, помните, я говорил вам, что на его лице было необычное выражение и я не мог понять, что оно означает. Так вот, это был страх.

Как-то в Кучинге, сидя в клубе, он выглянул в окно и увидел: на скамеечке под окном сидит китаёза. Взгляды их встретились. Голландец весь обмяк, охваченный слабостью. Когда он пришел в себя, первой же мыслью его было бежать. Вы, верно, знаете, что между Кучингом и другими городами почти нет сообщения. Посудина, на которой прибыли вы, была единственной, на которой он мог быстро уехать. Он поднялся на борт. У него не было сомнений, что того человека на судне нет.

– Но что заставило его приехать сюда?

– Да понимаете, эта старая галоша заходит в дюжину портов на побережье, и китаёзе, кажется, невозможно было угадать, что голландец сошел именно здесь, потому что надумал он это в самый последний момент, увидев, что в нашем порту всего лишь одна шлюпка, чтобы доставлять пассажиров на берег, да и в ту село не более дюжины человек.

«Здесь я в безопасности, по крайней мере на время, – сказал мне голландец. – Мне бы только получить небольшую передышку – и нервы мои снова придут в порядок».

«Оставайтесь здесь на сколько хотите, – ответил я ему. – В нашей деревушке с вами ничего не случится, по крайней мере до того, как сюда снова придет судно, а это будет лишь в следующем месяце. Если пожелаете, мы с вами можем проследить, что за люди сойдут на берег».

Он не знал, как бы получше выразить мне свою благодарность. Заметно было, какое он испытал облегчение.

Час был уже довольно поздний, и я сказал голландцу, что пора спать. Я проводил его в отведенную ему комнату, чтобы убедиться, что там все в порядке. Он запер дверь, ведущую в пристроенную к дому купальню, и закрыл на задвижку ставни, хотя я сказал ему, что опасности нет никакой. Уходя, я услышал, как он тотчас запер за мной дверь на ключ.

На следующее утро, когда мальчик-слуга принес мне чаю, я спросил его, разбудил ли он голландца. Мальчик ответил, что как раз шел к нему. Я услышал, как он стучал в дверь его комнаты. Долго стучал. Забавно, подумал я, мальчик барабанит в дверь, но никто не откликается. Потом я занервничал. Встав с постели, я тоже начал стучать в ту дверь. Вдвоем мы подняли шум, способный разбудить даже мертвеца, но голландец так и не проснулся. Тогда я взломал дверь. Кровать была аккуратно накрыта москитной сеткой. Я поднял ее. Голландец лежал на спине с широко открытыми глазами. Он был мертвехонек. На его шее поперек горла лежал крис. Если хотите, можете считать меня лгуном, но клянусь Богом, что говорю правду: на теле этого человека не было ни единой царапины. Комната была пуста. Смешно, не правда ли?

– Ну, это зависит от того, как понимать смешное, – ответил я.

Хозяин дома бросил на меня быстрый взгляд.

– Вы бы согласились провести ночь на этой кровати, а?

– Н-нет. Но я бы охотно сделал это, расскажи вы мне эту историю завтра утром.

Француз Джо
(Пер. А. Кудрявицкий)

Рассказал мне об этом человеке капитан Бартлет. Думаю, не так уж много людей побывало на острове Четверга. [6]6
  На картах, изданных в нашей стране, остров этот называется Терсди. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Находится он в Торресовом проливе и название свое получил потому, что капитан Кук открыл его именно в четверг. Меня побудило отправиться туда то, что в Сиднее мне сказали: это поистине забытое Богом место, путешественнику там совершенно не на что смотреть, зато ему вполне могут перерезать горло.

Я отплыл из Сиднея на японском грузовом судне; на берег меня доставили в шлюпке. Стояла глухая ночь, на пирсе не было ни души. Матрос, вынесший на пристань мой чемодан, сказал, что если я пойду налево, то вскоре выйду к двухэтажному зданию гостиницы. Лодка отчалила, и я остался в одиночестве. Я вовсе не хотел расставаться хотя бы ненадолго со своим чемоданом, но еще меньше мне улыбалась перспектива провести остаток ночи на пирсе и спать на голых камнях, так что я взвалил на плечи походный мешок и двинулся в путь. Вокруг была кромешная тьма. Прошел я, кажется, гораздо больше, чем пару сотен ярдов, о которой говорил мне матрос, и начал уже опасаться, что сбился с пути, но наконец увидел смутные очертания какого-то здания, достаточно внушительного, чтобы можно было заподозрить в нем гостиницу. Света в окнах не было, но глаза мои уже достаточно хорошо привыкли к темноте, и я отыскал дверь. Чиркнув спичкой, я увидел, что никакого звонка нет. Тогда я постучался; ответа не было, и я постучал в дверь еще раз, теперь уже палкой, изо всех сил. Окно над моей головой открылось, и женский голос спросил, что мне нужно.

– Я только что сошел с корабля «Шика-Мару», – сказал я. – У вас есть свободная комната?

– Сейчас спущусь.

Мне пришлось подождать еще немного, пока дверь не открыла женщина в красном бумазейном халате. Волосы ее свисали на плечи длинными черными космами. В руке она держала керосиновую лампу. Приветливо со мною поздоровавшись, эта невысокая, несколько полноватая женщина с проницательными глазами и подозрительно красным носом пригласила меня войти. Затем она проводила меня на второй этаж и показала комнату.

– Вы пока присядьте, – сказала она, – а я сейчас скоренько вам постелю. Глазом моргнуть не успеете, как все будет готово. Что вам принести? Пожалуй, виски вам бы не повредило. Умываться сейчас, посреди ночи, вы, наверное, не будете, а утром я принесу вам полотенце.

Она стлала постель и одновременно выспрашивала меня, кто я такой и зачем прибыл на остров. Ей было ясно, что я не моряк – чуть ли не все они за двадцать лет успели перебывать в этой гостинице, так что она недоумевала, что же меня сюда привело. Не из тех ли я типов, что приезжают сюда инспектировать местную таможню, а? Она слышала, что из Сиднея недавно послали сюда кого-то с этой целью. Я спросил, не жил ли в гостинице сейчас кто-нибудь из шкиперов. Да, один живет, ответила она, капитан Бартлет, может, знаете? Чудной тип, волос на голове лишился, но как пьет! Это, очевидно, было предостережение.

Наконец кровать была постелена, и женщина выразила надежду, что я буду спать как убитый, добавив лишь, что простыни чистые. Затем она зажгла свечу и пожелала мне доброй ночи.

Как оказалось, капитан Бартлет и в самом деле был тот еще тип, но он меня сейчас нисколько не интересовал; познакомился я с ним на следующий день за обедом. За время, проведенное на острове Четверга, я ел черепаховый суп так часто, что перестал считать его деликатесом. Во время застольной беседы я обмолвился, что говорю по-французски, и капитан попросил меня сходить с ним навестить Француза Джо.

– Для старика поговорить на родном языке – просто бальзам на душу. Понимаете, ему девяносто три года.

Последние два года этот человек жил в больнице – не потому, что болел, а из-за своей дряхлости и нищеты. Там мы с ним и познакомились. Он лежал на кровати в фланелевой пижаме, которая была ему слишком велика. Это был маленький сухонький старичок с живыми глазами, короткой седой бородой и кустистыми бровями. Он с удовольствием разговаривал со мной по-французски, произнося слова с заметным акцентом, характерным для жителей его родного острова – он был корсиканец, но провел так много лет в англоязычных странах, что на родном языке говорил не так уж правильно. Английские слова он выговаривал с французским прононсом, превращая их в глаголы с французскими окончаниями. Говорил он очень быстро, при этом размашисто жестикулируя; голос его обычно звучал громко и четко, но временами внезапно угасал и бывал еле слышен, как будто доносился из могилы. Эти тихие, глухие звуки произвели на меня жуткое впечатление. Я и в самом деле не мог воспринимать этого человека как полноценного обитателя этого света.

Настоящее имя его было Жозеф де Паоли. Он был дворянин и джентльмен, происходил из той же семьи, что и его однофамилец-генерал, о котором все, наверное, читали в знаменитой биографии Сэмюэла Джонсона, написанной Босуэллом. Старик, однако, не выказал никакого интереса к своему знаменитому предку.

– В нашей семье было много генералов, – заявил он. – Вы знаете, конечно, что Наполеон Бонапарт был моим родственником. – Последнее слово опять было английским, но с французским окончанием. – Нет, читать Босуэлла мне не доводилось. Я не читал книг, я жил.

Во французскую армию он вступил в 1851 году, семьдесят пять лет назад. Эта цифра ужасает. В чине лейтенанта артиллерии («Как мой кузен Бонапарт», – сказал он) Жозеф воевал с русскими во время Крымской войны, затем – в чине капитана – с пруссаками в 1870 году. Он показал мне на лысой своей макушке шрам от уланской пики, а затем, театрально жестикулируя, рассказал, как всадил в тело улана шпагу, причем с такой силой, что так и не смог ее оттуда извлечь; Улан упал мертвый, и шпага осталась в его теле. Однако империя приказала долго жить, так что Жозеф присоединился к коммунарам. Шесть недель сражался он с правительственными войсками мосье Тьера. Для меня Тьер – едва различимый в тумане истории силуэт, и меня очень удивило, даже позабавило, что Француз Джо говорил об этом скончавшемся полвека назад человеке с такой страстной ненавистью. Он возвысил голос и визгливо повторял по-восточному цветистые проклятия, которые когда-то обрушивал на голову этого бездарного политика в Совете Коммуны. Потом Жозефа судили и приговорили к пяти годам каторжных работ в Новой Каледонии.

– Им следовало меня расстрелять, – воскликнул он, – но эти подлые трусы не осмелились.

Затем последовало долгое путешествие на океанском пароходе в другое полушарие. Гнев француза вспыхнул снова, когда он рассказывал об унижении, которому подвергли его, узника совести, поместив рядом с обычными уголовниками. Корабль пришел в Мельбурн, и один из матросов, корсиканец и приятель Жозефа, дал ему возможность перелезть через борт и кинуться в воду. Он доплыл до берега и, по совету приятеля, отправился прямо в полицейский участок. Там никто не понял ни слова из того, что он говорил; однако полисмены послали за переводчиком, изучили промокшие бумаги беглеца и заявили, что, если ему не вздумается вдруг сунуться на какое-нибудь французское судно, он может считать себя в безопасности.

– Свобода! – кричал он мне. – Свобода!

После этого началась длинная цепочка приключений. Жозеф служил поваром, преподавал французский, подметал улицы, работал на золотых приисках, бродяжничал, голодал и в конце концов оказался в Новой Гвинее. Здесь он пережил самые умопомрачительные из своих похождений. Попав в дикие, неисследованные районы в глубине острова, жители которых до сих пор не отучились от людоедства, француз после многих отчаянных авантюр, сотни раз оказываясь на волосок от смерти, сделался наконец царьком одного из туземных племен.

– Взгляните на меня, друг мой, – сказал он. – Я, который лежу здесь, на больничной койке, и питаюсь за счет благотворителей, был властелином всех земель в округе. Это примерно то же, как если бы я был королем.

Однако потом он не поладил с англичанами, и власть уплыла из его рук. Он бежал из страны и начал жизнь сначала. Находчивости ему явно было не занимать, и вот он уже стал владельцем флотилии небольших парусных лодчонок, с которых на острове Четверга велся промысел жемчуга. Казалось, он в конце концов достигнет мирной гавани – этот теперь уже пожилой человек уверенно шагал к обеспеченной и даже зажиточной старости. Но неожиданно налетевший ураган разбил его суденышки и нанес ему удар, от которого он уже никогда не оправился. Слишком стар он был, чтобы начинать все сначала. С тех пор он перебивался случайными заработками, пока наконец, устав от такой жизни, не воспользовался любезно предложенным ему убежищем – больничной койкой.

– Но почему вы не вернулись во Францию или на Корсику? Ведь амнистию коммунарам объявили уже четверть века назад.

– Что мне Франция и Корсика после этих пятидесяти лет?! Мой двоюродный брат захватил мои земли. Мы, корсиканцы, ничего не забываем и ничего не прощаем. Если бы я вернулся, мне пришлось бы его убить. А у него дети.

– Смешной он старик, наш Француз Джо! – ухмыльнулась стоявшая у изножья кровати медсестра.

– Во всяком случае, вы прожили интересную жизнь, – сказал я ему.

– Нет! Нет! Что вы! Жизнь моя была ужасна. Несчастья преследовали меня всюду, куда бы я ни попадал. Взгляните на меня – я насквозь прогнил и ни на что больше не годен. Благодарение Богу, у меня нет детей и они не унаследуют тяготеющее надо мною проклятие.

– Как, Джо, а я думала, ты не веришь в Бога, – сказала медсестра.

– Я и не верю. Я скептик. Ни разу не замечал ни единого признака того, что миром управляет чья-то разумная воля. Если Вселенная – выдумка какого-то живого существа, им может быть лишь какой-нибудь дебил с преступными наклонностями. – Старик пожал плечами. – В любом случае я не задержусь надолго в этом омерзительном мире, а потом пойду и посмотрю сам, что же за всем этим кроется.

Сестра сказала мне, что пора уходить, и я на прощание пожал старику руку и спросил, не могу ли я что-нибудь для него сделать.

– Я ничего не хочу, – ответил он. – Хочу лишь умереть. – Его черные блестящие глаза моргнули. – Но тем не менее буду вам весьма благодарен, если оставите мне пачку сигарет.