Текст книги "Боевой гимн"

Автор книги: Уильям P. Форстен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

В дверь постучали, и Ганс нервно вздрогнул. Напряжение отпустило его только после того, как раздались еще два условных стука.

– Входите.

Дверь открылась, в комнату вошли Кетсвана и Менда.

Ганс бросил взгляд на Алексея и Григория. Тревога на их лицах сменилась облегчением.

– Вы опоздали, – укоризненно произнес он.

– Карга с двумя своими подручными рыскали около моей плавильни. Я должен был оставаться рядом. Думал, у меня сердце разорвется, когда он остановился возле бункера и начал палкой ворошить уголь.

– Ты думаешь, он что-то подозревает? – выдохнул Григорий.

– Да нет, но я боялся, что один из моих людей совершит какую-нибудь глупость. Хуже того, парни в тоннеле могли бы услышать его постукивания и подумать, что это мы даем им сигнал. Ты ведь помнишь, три быстрых стука означают, что путь свободен и можно выносить землю наружу. Я каждую секунду ожидал того, что они поднимут крышку люка.

– Сегодня же ночью мы изменим систему сигналов, – заявил Ганс.

Григорий согласно кивнул.

– У тебя есть еще новости, Кетсвана?

– Боюсь, у нас возникла еще одна проблема. К моей бригаде сегодня приписали нового пудлинговщика. Он мне не нравится. Я поспрашивал ребят, но этого парня никто не знает. Мне он сказал, что был литейщиком в одном из чинских городов до того, как пришли бантаги.

– Так почему же его с самого начала не отправили на нашу фабрику? – спросил Ганс.

– Вот и я о том же. Он знает, как надо пудлинговать, но вместе с тем как бы не совсем уверен в том, что и как он делает, если ты понимаешь, что я имею в виду. Это, в общем-то, тонкости, но мне кажется, что ему кто-то наспех показал, как выполнять эту работу, и послал сюда.

– Что-нибудь еще?

– Один из моих ребят сказал мне, что через пару часов наш новичок начал болтать. Сначала это был обычный треп про то, какие ублюдки эти бантаги, потом он задал естественные вопросы про еду и бытовые условия, но вскоре речь зашла о другом. Он провозгласил, что готов пойти на все, чтобы выбраться отсюда.

– Каждый мог бы такое сказать, – перебил его Ганс, – в этих словах нет ничего удивительного. Ты можешь рассказать подробнее?

– Тут дело в том, как он это произнес. По крайней мере, так мне сообщил мой человек. Этот новый рабочий заявил, что хотел бы участвовать в организации побега, невзирая на весь риск такого предприятия.

– Не спускай с него глаз, – предупредил Ганс Кетсвану.

Практически все рабы мечтали о побеге, но того, кто говорил об этом в открытую, ждала убойная яма. Этот новичок был или дураком, или шпионом.

– А меня вот больше беспокоит именно неловкость этого парня, – вмешалась Менда. – Возможно, он нарочно строит из себя такого простачка, чтобы все сразу поняли, что он шпион.

– Так ты думаешь?..

– Мы решим, что уже обнаружили бантагского шпиона, и ослабим нашу бдительность. А в это время рядом будет находиться другой, кто будет вести себя тихо, как мышка, не скажет ни единого опасного слова, и пока этот дурак будет громко разглагольствовать о побеге, настоящий шпион сможет без помех все разнюхать.

Ганс подумал, что Менда права. На фабрике постоянно появлялись новые рабочие, призванные заменить погибших. Затевать расспросы об их прошлом было опасно. Он мысленно представил себе план фабрики. Вторая плавильня находилась в юго-западном углу здания, а четвертая – у северной стены, в тридцати ярдах от третьей. Григорий выбрал удачное место для подкопа. Даже с «беличьих колес» никто не мог видеть, что творится в угольной яме, но шпионы могли обратить внимание на то, что рабочие иногда уходят за печь и исчезают на несколько часов, или увидеть, как люди Кетсваны избавляются от земли из подземного хода, сбрасывая ее в плавильню или рассыпая по полу и забрасывая сверху углем и рудой.

Проблема заключалась еще и в том, что кроме тех, кто работал у Кетсваны, о побеге знали всего пять-шесть человек. На четвертой и второй плавильнях было всего по одному наблюдателю. Они не могли следить за всем день и ночь.

– Бантаги знают, что мы что-то замышляем, – уверенно произнес Ганс. – Я догадался об этом по словам Гаарка. Теперь я в этом не сомневаюсь. Приглядывай за этим ублюдком.

– Мы можем просто убить его, – зловеще улыбнулся Кетсвана.

Ганс обдумал это предложение и покачал головой.

– Может быть, он действительно просто кретин, но я так не думаю. Если мы прикончим его, то бантаги мгновенно сообразят, что на третьей плавильне происходит нечто такое, что мы хотим скрыть. Я нутром чую, что они не подозревают о существовании подкопа, ведущего из цеха; иначе они бы там все вверх дном перевернули. Я хочу, чтобы ты приставил к этому человеку троих своих парней. Пусть кто-нибудь завоюет его дружбу и все время будет рядом с ним. Отвлекайте его внимание в те моменты, когда будете выносить землю или отправлять вниз новую смену.

– Нам надо вызнать, о многом ли они догадываются, – заметил Кетсвана. – Я постараюсь сделать все возможное.

– Будь осторожен.

– Может быть, стоит распустить ложный слух? – предложил Алексей. – Например, что в одном из бараков роют подземный ход или что существует план захвата паровоза прямо в мастерской по изготовлению паровых двигателей?

– Нет, – возразил Ганс. – Во-первых, тот, кто начнет распространять подобные слухи, может считать себя покойником. Бантаги схватят его и замучат до смерти. Во-вторых, тогда они только увеличат меры предосторожности. Нет, придется оставить все как есть.

Ганс перевел взгляд на Кетсвану, который кивнул, соглашаясь с его словами.

– Леша, что у нас с расписанием поездов?

– Я говорил с телеграфистом сегодня вечером, – сообщил Алексей. – Он напуган до смерти и, по-моему, не прочь дать задний ход, но я думаю, он понимает, что его ждет в этом случае. Телеграфист сказал, что в ночь Праздника Луны поезда обычно ходят по облегченному графику и на всем пути до Сианя находятся только пять или шесть составов.

– Он нас не выдаст?

– Мне пришлось пригрозить ему, что, если он нас предаст, мы убьем обоих его детей и скажем на допросах, что он участвовал в нашем заговоре с самого начала.

– Ты говорил со стрелочником?

– Да. Он сказал, что в решающий момент будет с нами.

– Отлично! Как обстоит дело с подкопом?

– За шесть дней должны все успеть. Это значит, что у нас еще останется один день в запасе. Сейчас мы роем под путями. Страшновато, когда над головой проходит тяжелый поезд и все начинает трястись. Слава Перму, там глина, а не песок.

Вдруг раздались два резких стука, потом, после паузы, еще два.

Ганс ждал. Десять секунд спустя послышались еще два стука. Пара листков бумаги, с кое-какими записями, связанными с их побегом, были моментально свернуты в тоненькие трубочки. Кетсвана схватил их, приподнял письменный стол и засунул бумаги в узкое отверстие, просверленное в его ножке. Алексей, стараясь не переходить на бег, вышел в коридор и с небрежным видом направился к задней двери барака, а Тамира в это время быстро достала небольшой чайник и наполнила драгоценным напитком пять чашек. Через несколько секунд дверь распахнулась, и в комнату, пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, вошел Карга.

– Работаем допоздна?

– Среди наших рабочих есть больные, – объяснил надсмотрщику Ганс. – Мы перераспределяем на других их нагрузку.

Карга молча погладил рукоять своего кнута.

– Чаи распиваем?

– Ты ведь знаешь, по распоряжению кар-карта мне положено особое питание. Я стараюсь делиться продуктами с друзьями.

– Почему вы работаете сейчас? Уже поздно. – Тон Карги был ледяным. Как знал Ганс, это был верный признак того, что бантаг находится на грани взрыва.

– Потому что если мы сейчас пойдем отдыхать, а завтра не выполним норму, ты убьешь кого-нибудь «в назидание», вот почему. В нашем лагере свирепствует болезнь, а у чинов дела обстоят еще хуже, но цех должен выпускать столько же продукции, сколько выпускает всегда, и поэтому мне приходится ломать голову над тем, кто из рабочих будет трудиться дольше обычного.

Карга окинул взглядом ворох бумаг, лежавших на столе Ганса. Это были списки рабочих. Ганс знал, что Карга не умеет читать ни по-русски, ни уж тем более по-английски. Надсмотрщик сгреб все бумаги.

– Это я возьму с собой.

– Но тогда я не смогу составить график работы на завтра, – возразил Ганс.

– Значит, кто-то умрет. Все очень просто, – отозвался Карга и захлопнул за собой дверь.

На мгновение Гансу стало страшно. Вдруг среди прочих бумажек на столе каким-то образом оказался список заговорщиков или план побега? Но тут ему в голову пришла другая мысль: во всей бантагской орде читать по-английски мог только один человек.

– И что ты думаешь относительно нашего красавца? – поинтересовался Винсент Готорн, входя в ангар, под крышей которого парил огромный новый дирижабль.

– Да у меня при виде этой махины прямо мурашки по коже, – отозвался Джек Петраччи. – В жизни не думал, что мне доведется летать на таком чудовище.

– Да уж, много воды утекло с тех пор, как мы с тобой впервые поднялись вверх на воздушном шаре в Суздале, – заметил Винсент, с трепетом разглядывая последнее творение Фергюсона.

Джек медленно пересек ангар, аккуратно переступая через шланги из вулканизированного брезента, подключенные к газогенераторам, находившимся с подветренной стороны здания. По этим шлангам вот уже более суток в дирижабль закачивался водород, и только час назад воздушный корабль наконец оторвался от земли. Это было опасное дело. У края летного поля стояли железнодорожные платформы с футерованными свинцом цистернами, наполненными цинковой стружкой, в которые подавалась серная кислота. Высвобождавшийся в результате химической реакции водород поднимался в верхнюю часть цистерн и оттуда по шлангам поступал внутрь оболочки дирижабля. Одна ошибка могла привести к ужасной смерти от серной кислоты. Случайная искра, легкая утечка водорода – и весь ангар вместе с теми, кто в нем находится, взлетит на воздух. Рельсы на ветке, ведущей к летному полю, были изготовлены из дерева и покрыты сверху резиной, а паровоз, доставлявший сюда все оборудование, оттаскивали в депо вручную, чтобы избежать малейшего риска возгорания.

В ангар вошел Федор, бортмеханик Джека.

– Ух ты, четыре пропеллера! Вот о чем я всегда мечтал!

– А я всегда мечтал о толковом бортмеханике, – со вздохом пожаловался Винсенту Джек. – Ну ничего, теперь, когда этот саботажник испортит один двигатель, мы все же сможем дотянуть до базы.

– Слушай, а как ты-то справишься с такой мощной машиной? – не остался в долгу Федор.

– Ты за меня не беспокойся, приятель! Твое дело следить за тем, чтобы все было в порядке с двигателями.

– Если тебе не нравится моя работа, найди себе другого бортмеханика! – заорал суздалец. – Я бы не прочь ради разнообразия походить немного по земле.

– Если ты решил праздновать труса, можешь катиться ко всем чертям! – завопил в ответ Джек. – Да у меня отбоя нет от добровольцев. Можешь подать в отставку прямо сейчас!

Спрятав улыбку, Винсент вышел наружу. Эта парочка осыпала друг друга проклятиями с самого первого полета, но когда приходило время вновь подниматься в воздух, они становились идеальной командой. Он знал, что эти перепалки были всего лишь средством, с помощью которого они маскировали свой страх, и, глядя на парящую над своей головой махину, Винсент понимал чувства авиаторов. Разрывной снаряд или горящая стрела – и для них все будет кончено. Один раз их уже подстрелили, и еще дважды их дирижабль ломался в полете. По всем законам статистики Федор и Джек уже давно должны были погибнуть.

Размахивая руками и изрыгая проклятия, Джек выскочил из ангара.

– Если я не укокошу его на землю, клянусь Богом, я разобью дирижабль только для того, чтобы избавиться от этого придурка! – выкрикнул он, проносясь мимо Винсента.

Вслед за Джеком из ангара появился Федор. На его лице сияла довольная улыбка.

– Из-за чего весь сыр-бор? – полюбопытствовал Винсент.

– Я сказал Джеку, что ему ни за что не справиться с таким монстром в полете, – сообщил ему Федор, очень довольный собой. – Впрочем, больше ни у кого не хватит духу летать на этом корабле, особенно если вспомнить о нашем задании.

Винсент пронзил суздальца грозным взглядом.

– Да нет, мне никто ничего не говорил, но я же не идиот, сам обо всем догадался. Мы полетим на юг, а потом пересечем море, чтобы разведать, чем там занимаются наши волосатые друзья.

Винсент беспокойно огляделся, проверяя, нет ли кого-нибудь рядом, и снова повернулся к Федору.

– Не вздумай делиться с кем-нибудь своими догадками, – прошипел он.

– Генерал Готорн, вы можете изображать из себя кипящий чайник сколько вам угодно, но я знаю, что вы задумали. Я не так глуп, чтобы болтать об этом, а кроме того, я единственный бортинженер, с которым Джек согласится лететь.

Винсент открыл было рот, чтобы устроить Федору грандиозный разнос, но, посмотрев ему в глаза, сдержался. Пилоты и бортинженеры были на особом положении, и его дисциплинарная власть на них не распространялась. Каждый раз, когда Винсент устраивал выволочку одному из них, ему приходилось выслушивать сакраментальную фразу: «Посадите меня на губу? Очень хорошо, значит, поживу подольше».

И был еще один нюанс. Винсент искренне восхищался людьми, отваживавшимися летать на дирижаблях. У него самого на груди красовался пилотский значок в форме крыльев, врученный ему в честь того знаменитого полета на воздушном шаре, когда он взорвал плотину и уничтожил тугарское войско. Впечатления от этого полета остались у него на всю жизнь, и, похоже, пилоты понимали, что в разговоре с Винсентом они могут позволить себе такие высказывания, за которые он строго наказал бы других.

Федор с гордостью посмотрел на дирижабль.

– Боже, какая красота! Называется «Летящее облако», как мой первый корабль. Это самый современный аппарат, у него даже есть люк в полу, так что мы можем спрыгнуть на головы этим проклятым бантагам.

– Как скоро вы будете готовы к полету?

– Сначала я запущу все двигатели еще на земле. Потом разберу их на части, и все осмотрю. Еще надо будет выждать целый день и проверить скорость утечки водорода. Мы загрузим дирижабль балластом, чтобы он опустился на землю, и выясним, какой вес он может поднять. На следующее утро мы повторим эту процедуру и узнаем, насколько изменилась грузоподъемность. Но этот корабль делали настоящие мастера, и я думаю, все должно быть в норме. Возможно, завтра днем мы сделаем небольшой вылет, на часок. После этого снова все проверим. Затем еще один пробный вылет, уже часа на три-четыре. Походим по ветру и против ветра, чтобы высчитать нашу крейсерскую скорость. По моим прикидкам, если будет хорошая погода, мы сможем вылететь на задание дней через семь-восемь.

Винсент подумал о лежащей у него в кармане телеграмме, в которой Эндрю информировал его, что вернется сюда через неделю. Причина этого повторного визита была очевидна: если что-то пойдет не так, Эндрю возьмет всю вину на себя.

– А мы не можем сделать это быстрее? – спросил Винсент.

– Вообще-то можем, сэр, но ведь это единственный образец дирижаблей такого типа. Если мы потеряем его, у нас уйдут месяцы, прежде чем удастся построить что-нибудь подобное.

– Ладно, сделайте все, что в ваших силах. Я только хочу, чтобы вы отправились в этот полет как можно скорее.

– Но почему такая спешка?

– Считай это моей личной просьбой, так будет проще.

Бормоча себе под нос ругательства, Джим Хинсен перебирал мятые листки на своем столе. Он знал, какого ответа ждет от него Карга, и на мгновение его охватил соблазн ткнуть пальцем в две-три бумажки и заявить, что это план побега. Было бы забавно, если бы этот паршивый сержант пошел на убой из-за простого листка со списком имен. Но вот кому поверит Гаарк, ему или Гансу? Чутье подсказывало Хинсену, что во время допроса Гаарк поймет, кто из них говорит правду, а кто ложь. А это значило, что в убойную яму отправится уже сам Джим. Он поднял глаза на Каргу.

– Здесь ничего нет. Это списки рабочих, записи о количестве изготовленной продукции и информация о больных и тех, кто отработал дополнительное количество часов.

– От больных нужно избавляться, – проворчал Карга. – Мы проявляем слабость, позволяя другим выполнять за них их норму.

Хинсен и сам думал, что такая уступка была совершенно не в бантагском духе. Ганс с самого начала настоял на том, чтобы установить определенную суточную норму выпускаемой продукции, и смог убедить Гаарка, что не имеет значения, все ли рабочие участвовали в производстве, если эта норма оказалась выполненной. Кар-карт согласился с логикой Ганса, утверждавшего, что глупо убивать квалифицированного рабочего, если он несколько дней не в состоянии работать. А вот чего Гаарк, пожалуй, не понял, так это того, что в такой ситуации у пленников стало в высшей степени развитым чувство локтя. Их выживание зависело от сплоченных усилий всего коллектива, и потому Хинсену никак не удавалось вбить клин между рабочими Ганса.

– Как там наши шпионы? – спросил Карга.

– Я пообещал им все то, что ты мне разрешил. Освобождение от работ, место среди тех, кто находится под покровительством кар-карта, и право жить где угодно в пределах империи. У меня десять человек в плавильном цеху, пятеро в мастерской по производству паровых машин, еще пятеро в цеху по отливке пушек и столько же в оружейной мастерской. Около десятка человек разбросано по другим местам. Это большая сеть.

– А толку – ноль! – прорычал Карга, тыча пальцем в ворох бумаг, лежавших перед Джимом.

Хинсен начал вновь медленно перебирать списки Ганса. Имена, зачеркнутые красными чернилами, принадлежали погибшим. Отметка «п. р.», как догадался Джим, означала «постельный режим», а буквы «л. т.», очевидно, говорили о том, что человек может заниматься лишь легким трудом.

Хинсен продолжал тщательно изучать бумаги, принесенные Каргой. Джим сознавал, что главный надсмотрщик ненавидит его, так как он находится под официальной защитой кар-карта и в качестве начальника службы безопасности всех рабочих лагерей имеет доступ к информации, которую Карга предпочел бы держать в секрете от начальства.

Джим просмотрел листы с графиками работ на плавильных печах. Бригада, работавшая на шестой плавильне, уменьшилась наполовину, только на прошлой неделе двое рабочих умерло от скоротечной чахотки. Взгляд Хинсена остановился на листке, относившемся к третьей плавильне. Против имен шести человек стояли отметки «п. р.». и «л. т.». Это пробудило какое-то воспоминание у него в мозгу. Порывшись среди бумаг, Хинсен нашел отчеты за предыдущую неделю. Так, те же шестеро были больны. И на позапрошлой неделе тоже.

Он знал, что Карга, как и большинство бантагов, с трудом отличает одного человека от другого. С высоты семи-восьми футов все они кажутся на одно лицо, особенно если это истощенные, грязные и одетые в лохмотья пленники, к которым и приглядываться-то неохота. Для надсмотрщиков главным было то, чтобы число указанных в бумагах живых и мертвых соответствовало действительности, а остальное их не заботило.

На третьей плавильне в основном работали негры. Хинсен презрительно сморщил нос. Он не жаловал этих черномазых. В конце концов, именно из-за них его призвали в армию на Земле. Пусть бы сами спасали свои черные задницы! И вот снова ему приходилось иметь с ними дело.

Может быть, за этим что-то скрывается? Скорее всего, тут все чисто, но все же странно, что эти шестеро так долго болеют, в то время как все их товарищи совершенно здоровы. Хинсену пришла в голову еще одна мысль. Работа в цеху была организована таким образом, что у каждой плавильни или у хвостового молота работала отдельная бригада, в которой было примерно тридцать мужчин и женщин. Если в самом деле существовал какой-то заговор, то скорее всего его участниками были члены такой бригады, потому что в столь сплоченной группе было невозможно держать что-то в секрете друг от друга. Кроме того, люди, работавшие плечом к плечу, знали, что могут доверять своим друзьям, и вполне способны были решиться на совместный побег.

Хинсен опять задумался о том, каков может быть план заговорщиков. Сам он видел только два возможных способа побега. Либо они захватят поезд внутри лагеря, откроют ворота и вырвутся наружу, либо пророют подкоп под стеной. Если они собираются атаковать ворота и захватывать поезд, в их организации должно состоять большое количество человек, что опять-таки наводит на мысль о бригаде.

Подземный ход? В свое время Хинсен сам предложил, чтобы бараки строились на сваях – это делало подкоп практически невозможным. Может, они роют прямо из цеха? Хинсен никогда там не был. Даже Гаарк согласился с тем, что Джиму будет рискованно появляться в лагере; во-первых, потому что его миссия должна держаться в тайне, а, во-вторых, если его узнают, могут найтись желающие пожертвовать своей жизнью в обмен на его. С Ганса вполне станется отдать такой приказ.

Но неужели они роют подкоп из плавильного цеха или из какой-нибудь мастерской прямо у них под носом? Хинсен тщательно обдумал эту идею и отбросил ее. Невозможно. В лагере была установлена четкая кастовая система, делившая людей на квалифицированных рабочих и рабов-чинов. Каждый чин знал, что, если он увидит что-то подозрительное и доложит об этом, его отпустят домой. Это был безотказный механизм. Чины были в каждом цеху и не сводили глаз с людей Ганса.

Где же еще может быть подкоп? Единственным зданием, стоявшим прямо на земле, была кухня, – может, они копают оттуда? Хинсен отметил для себя, что надо повысить бдительность шпионов из числа поваров. Так, еще есть отхожие места и бани. У Джима сидело в голове какое-то смутное воспоминание о том, как пленники-южане однажды устроили побег из сортира. Можно ли таким путем вывести тридцать-сорок человек? Вполне.

Единственное, что ему оставалось, это раздобыть побольше информации. Пожалуй, пришло время для более прямых методов.

Ганс бросил осторожный взгляд через плечо и убедился, что никого рядом нет. В восточном углу здания грохотали хвостовые молоты, поэтому они могли говорить, не опасаясь быть подслушанными.

– Мы уже роем вверх, – сообщил Гансу Григорий. – Через три дня подкоп будет закончен.

– Ты уверен в правильности вычислений?

Это волновало Ганса больше всего. Вдруг они что-то напутали, и подземный ход выйдет наружу вне пределов склада или, хуже того, прямо к железной дороге.

– Еще до того, как мы втянули вас в затею с побегом, Алексей все отмерил десять раз. Самым трудным было изготовить компас и незаметно сделать все необходимые замеры. А дальше все пошло как по маслу.

– Гриша, если мы промахнулись всего на пару футов, мы покойники.

– Да не волнуйтесь вы так. Вы же знаете, что я прошел школу подготовки штабных работников. У меня эта геометрия под кожу въелась. А Лешка работал на строительстве железной дороги. У нас все под контролем.

Ганс поглядывал исподлобья на Григория, гадая, в самом ли деле его помощник так уверен в своих словах.

– Эх, знать бы, что там у нас дома, – вздохнул Григорий. – Четыре года – это долгий срок.

– Тебя встретят как героя.

– Вряд ли, – грустно улыбнулся суздалец. – Я потерял весь свой отряд за исключением Алексея. Да они уже небось забыли про меня.

Ганс промолчал. Последние четыре года они с Тамирой жили в маленькой комнатке, которая была отделена от каморки Григория тонкой как бумага стеной. Он хорошо знал, какие кошмары мучают по ночам его друга.

– Она ждет тебя.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверен, сынок. Твоя дочка слышала о тебе миллион историй. Она сразу узнает тебя.

Григорий недоверчиво покачал головой:

– Во время нашего отступления из Суздаля моей жене было всего семнадцать. После этого мы были вместе меньше года. Не может же она всю жизнь носить по мне траур. – На его лице промелькнула печальная улыбка. – У нее были такие красивые золотые волосы. Они всегда падали ей на глаза, когда она распускала косы. Я помню… – Голос Григория затих, и он отвернулся. – Видите ли, дело в том, что я… Короче, я смирился с мыслью, что она для меня потеряна. Я умер, а она осталась в живых, и ей незачем было себя хоронить. А теперь у меня появилась надежда на возвращение, и старые воспоминания вновь не дают мне покоя. Я даже представляю ее себе как наяву. – Он поднял глаза на Ганса и закончил севшим голосом: – Я воображаю ее с кем-то другим.

– Не изводи себя, сынок, – посоветовал ему Ганс. Раньше старый сержант всегда испытывал неловкость, когда ему приходилось кого-то утешать. Однако знакомство с Тамирой и та полная унижений борьба за существование, которую он вел, словно приоткрыли внутри Ганса какую-то дверцу, и он теперь остро чувствовал чужую боль.

– Я знаю солдатских жен, – продолжил Шудер. – Если ей домой приносят мертвое тело или близкий друг говорит, что своими глазами видел, как погиб ее муж, то только тогда, после того, как утихнет горе, она, может быть, найдет себе другого. Но даже в этом случае тоска по убитому мужу длится годами. С тобой совсем другая история. Твой отряд просто исчез. Я уверен, что Эндрю послал на поиски патрули, которые обнаружили место, где произошел бой, и не нашли твоего тела среди убитых.

Ганс осекся. В степи не оставалось ни могил, ни гниющих тел. Все, что могли найти разъезды Эндрю, – это груды обугленных костей на месте пиршества всадников орды.

– Ты числишься пропавшим без вести. Ты мне сам сказал, по Республике ходили слухи о том, что мерки и бантаги начали брать людей в плен. Твоя жена считает, что с тобой произошло именно это. И кроме того, что-то в ее сердце обязательно говорит ей, что ты жив. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

– Я разговариваю с ней каждую ночь, – глухо произнес Григорий.

Ганс не ответил. Каждую ночь он слышал, как его соседи по бараку молятся своим богам, плачут или беседуют со своими близкими, воображая себя дома и веря, что дом и жизнь все еще существуют.

– Ну, вот видишь? Думаешь, она этого не ощущает? Разве ты никогда не чувствовал, что она тебе отвечает? Рассказывает тебе о вашей дочке?

– Раньше все так и было, – кивнул Григорий. – Но в последнее время ее образ тускнеет. Я с трудом вспоминаю, как она выглядит. Вижу только ее глаза, глядящие на меня сквозь пряди волос, и вдыхаю запах ее духов.

– Все будет по-прежнему, – убежденно сказал Ганс, кладя руку на плечо друга. – И вообще, я собираюсь забронировать место в первом ряду на твоем следующем представлении «Генриха Пятого».

По щеке Григория прокатилась слеза, и он выдавил из себя вымученную улыбку.

– «И Криспианов день забыт не будет отныне до скончания веков; с ним сохранится память и о нас – о нас, о горсточке счастливцев, братьев…» [2]2
  Шекспир. Генрих V. Акт IV, сцена 3. Пер. Е. Бируковой.


[Закрыть]

Они прошли в восточный угол фабрики, где хвостовые молоты и катки превращали свежевыплавленное железо в рельсы, развернулись и направились обратно. Вдруг Ганс резко остановился.

– Что-то происходит, – прошептал он.

В цех вошел Карга в окружении полудюжины надсмотрщиков. Выйдя в центр зала, они двинулись вдоль ряда плавилен. Около каждый печи Карга на секунду останавливался, показывал на одного из рабочих, и надсмотрщики уводили этого человека с собой.

Ганс ускорил шаг. Он заметил, как у четвертой печи одна из женщин вытащила носовой платок и вытерла им лицо, подавая сигнал Кетсване. По-видимому, этот жест привлек внимание Карги, и по его приказу один из бантагов схватил наблюдательницу Ганса.

«Неужели они напали на наш след?» – лихорадочно думал Ганс. Он заставил себя идти обычным шагом. Хотя он уже давно понял, что Карга не обладает способностью Гаарка читать чужие мысли, инстинкт самосохранения подсказывал Гансу, что с главным надсмотрщиком надо держать ухо востро.

Карга был уже рядом с третьей плавильней и разглядывал людей из бригады Кетсваны. Наконец он как бы наугад ткнул пальцем в одного из них, и надсмотрщики мигом оттащили рабочего прочь от печи.

– Что-то случилось? – спросил Ганс. Карга повернулся в его сторону, и Ганс склонился в низком поклоне.

– Может быть.

Ганс медленно выпрямился и вздрогнул, завидев волчий оскал своего мучителя.

– Могу ли я чем-нибудь помочь?

Карга затряс головой.

– Мне просто захотелось поболтать с этими людьми, – ответил он, показывая рукоятью кнута на кучку перепуганных пленников. – Потом мы отправим их на другую фабрику.

Ганс рискнул бросить на несчастных быстрый взгляд. Глаза женщины с четвертой плавильни были опущены, челюсти крепко сжаты. Это была жена одного из карфагенян, участвовавшего в заговоре.

Кетсвана сделал было шаг вперед, но Ганс поднял вверх ладонь, и огромный зулус замер на месте. Жест Ганса не ускользнул от внимания Карги, и он заинтересованно посмотрел на Кетсвану.

– Пожалуй, я возьму с собой и его тоже, – заявил главный надсмотрщик.

– Он бригадир этой печи. Если ты заберешь его, вся работа здесь встанет.

Несколько мгновений Карга размышлял над этими словами.

– Ладно, – решил он. – Для моих целей подойдет один из его людей.

– А могу я спросить тебя, куда ты их уводишь? Они находятся под моей защитой.

Карга запрокинул голову и расхохотался.

– Они не умрут, об этом ты можешь не беспокоиться. – Взгляд бантага остановился на Григории. – Я думаю, ты обойдешься без своего помощника.

– Без него я не смогу работать, – незамедлительно ответил Ганс.

– А что, он так хорош?

– Это лучший из моих людей.

– Тогда он заслуживает повышения. Ему представится возможность проявить себя на новом месте.

Ганс постарался взять себя в руки. Он знал, что люди, покидавшие лагерь, уже никогда не возвращались обратно. Иногда бантаги действительно забирали квалифицированных рабочих и назначали их бригадирами на другие фабрики.

– Что ж, будь по-твоему. Но у меня есть к тебе просьба. Я слишком занят, чтобы искать ему замену. Пусть он поработает у меня еще… – Ганс сделал паузу, как бы подсчитывая что-то в уме. – Еще две недели. За это время он найдет себе сменщика и обучит его.

– Две недели, говоришь? – взвесил Карга предложение Ганса. – Хорошо, я дам ему две недели.

Не говоря больше ни слова, надсмотрщик щелкнул кнутом и направился к выходу. Его подручные двинулись за ним, толкая перед собой пленников. Григорий издал едва слышимый вздох облегчения.

– Зумал!

В голосе, произнесшем это слово, звучала боль. Ганс обернулся и увидел позади себя Кетсвану, сжимавшего кулаки. Краем глаза Ганс наблюдал за новичком, приписанным к бригаде зулуса. Тот уже вновь приступил к своей работе, однако нет-нет да и поглядывал в сторону Кетсваны и Ганса.

Шудер повернулся спиной к подозрительному человеку.

– Мой двоюродный брат. Мы росли вместе после смерти моей матери.

– Держись, – прошептал Ганс. – Держись. За нами следят.

– Этот ублюдок! Наверняка именно он сказал бантагам, чтобы они взяли Зумала.