Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №5"

Автор книги: Уильям О.Генри

Соавторы: Леонид Платов,Анатолий Днепров,Николай Коротеев,Борис Ляпунов,Корнелл Вулрич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Осмелев, провел по стене рукой. Жалкий сараюшко, сколоченный из фанеры!

Сгорбившись, юнга подобрался к двери, прислушался. Тихо внутри. Он толкнул дверь и шагнул через порог.

В сарае было пусто. У стен только лотки для сбора ягод – с выдвинутым захватом, вроде маленьких грабель. Летом в шхерах столько земляники, брусники, черники, клюквы, что глупо было бы собирать по ягоднике.

В углу стоят большие конусообразные корзины. В таких перевозят на лодке скошенную траву.

Ну, ясно: остров необитаем!

Выйдя из сарая, Шурка удивился. Почему стало так темно? А! Фашисты «вырубили» верхний свет.

Вокруг, пожалуй, даже не темно, а серо. Деревья, кустарник, валуны смутно угадываются за колышущейся серой завесой. Только сейчас Шурка заметил, что идет дождь.

С разлапистых ветвей, под которыми приходилось пролезать, стекали за воротник холодные струйки. Конусообразные ели и нагромождения скал обступили юнгу. Протискиваясь между ними, он больно ушиб колено, зацепился за что-то штаниной, разорвал ее. Некстати подумалось: «Попадет мне от боцмана».

То был «еж», злая колючка из проволоки. Полным-полно в шхерах таких проволочных «ежей», куда больше, чем их живых собратьев. Фашисты, боясь десанта, всюду разбрасывают «ежи» и протягивают между деревьями колючую проволоку.

Вскоре юнга пересек остров в узкой его части. Людей нет. Ободренный, он двинулся – по-прежнему ползком – вдоль берега.

Вдруг Шурка испуганно отдернул руку. По-змеиному в сухой траве извивалась проволока. Не колючая проволока. Провод!

Этот участок берега был минирован!

Юнга шарахнулся от провода. Гранитные плиты были гладкие, скользкие. Он оступился и бултыхнулся в воду!

Когда юнга вынырнул метрах в десяти-пятнадцати от берета, вода была уже не темной, а оранжевой. Это светилось над ней небо.

Беспокойный луч полоснул по острову, суетливо зашарил, зашнырял между деревьями. Потом медленно пополз к Шурке.

В уши набралась вода, и он не слышал, стучат ли пулеметы, видел лишь этот неотвратимо приближающийся смертоносный луч. Юнга сделал сильный гребок, наткнулся на какой-то шест, наклонно торчавший из воды. А! Вешка!

Держась за шест, он нырнул. Луч неторопливо прошел над ним, на мгновение осветил воду и расходящиеся круги.

Это повторилось несколько раз.

Прячась за голиком,[11]11
  Голик – верхушка шеста.


[Закрыть] юнга не отводил взгляда от луча. Едва луч приближался, как он поспешно нырял.

В воде Шурка приободрился. Напоминало игру в пятнашки, а уж в пятнашки-то он играл лучше всех во дворе.

Вот луч, как подрубленное дерево, рухнул неподалеку на воду. Только плеска не слышно. Теперь скользит по взрытой волнами поверхности, подкрадываясь к Шурке. Внимание! Нырок!

Луч переместился дальше, к материковому берегу.

Тяжело дыша, то и дело оглядываясь, Шурка вполз по гранитным плитам на берег.

Некоторое время он неподвижно лежал в траве, раскинув руки, разглядывая исполосованное лучами враждебное небо. Только сейчас ощутил озноб. Мокрый бушлат, фланелевка, брюки неприятно прилипали к телу.

Змеи! Он уж и думать забыл про змей! Не до них!

Небо над шхерами стало темнеть. Сначала упал один луч и не поднялся. За ним поник другой.

Юнга слушал, как перекликаются пулеметы. Затукал один, издалека ему ответил второй, третий. Похоже, будто собаки лают ночью где-то в захолустье.

Паузы длиннее, лай ленивее. Наконец стало снова тихо, темно…

Луны в небе нет. Нет и звезд. Дождь все моросит.

Разведку можно считать законченной: людей на острове нет. Южный берег минирован. По ту сторону восточной протоки расположены батареи и прожекторная установка.

Так юнга и доложил Шубину по возвращении.

– О, да ты мокрый! В воду упал?

– Почти обсох. Пока через лес полз.

Юнга очень удивился переменам, происшедшим в его отсутствие. Теперь катер был уже не катером, а чем-то вроде плавучей беседки.

– Здорово замаскировались!

– Без этого нельзя, – рассеянно сказал Шубин. – Мы же хитрим, нам жить хочется…

Аврал заканчивался. Из трюма были извлечены брезент и мешковина. Ими задрапировали рубку. С берега приволокли валежник, нарубили веток, нарезали камыш и траву. Длинные пучки ее свешивались с наружного борта.

– Отдохни, обсушись, подзаправься, – сказал командир Шурке. – Обратно пойдешь. С вражеского берега глаз не спускать. Утром будет нам экзамен.

– Какой экзамен, товарищ гвардии старший лейтенант?

– А вот какой. Начнут садить по нас из пушек и пулеметов – значит, срезались мы, маскировка ни к черту!..

НА ПОЛОЖЕНИИ «НИ ГУГУ»

1

Отдохнув с часок, юнга вернулся на свой пост, чтобы не упускать из виду опасную восточную протоку.

Утро выдалось пасмурное. Над водой лежал туман.

Вокруг была такая тишина, что казалось, Шурка видит это во сне.

Он различил вешку, за которой прятался этой ночью. Шест торчал в тумане наклонно, как одинокая стрела.

Через несколько минут юнга посмотрел в том же направлении. Видны стали уже две стрелы, вторая – отражение первой.

Потом прорезались камыши, посреди протоки зачернел надводный камень.

Солнце появилось с запозданием. Красное, как семафор, – тоже предупреждало об опасности!

Пейзаж как бы раздвигался. За медленно отваливающимися пепельно-серыми глыбами Шурка уже различал противоположный берег.

Покрывало тумана, а вместе с ним и тайны сползало с вражеских шхер. Позолотились верхушки сосен и елей на противоположном берегу. В душном сумраке возникли поднятые к небу орудийные стволы.

Шурка торопливо завертел винтовую нарезку бинокля.

О! Не зенитки, а бревна, поставленные почти стоймя, фальшивая батарея для отвода глаз. Назначение – вводить в заблуждение советских летчиков, отвлекать внимание от настоящей батареи, которая находится поодаль.

Клочки пейзажа разрозненны, как мозаика. Ночью прожектор вырывал их по отдельности из мрака. Днем они соединились в одну общую картину.

Одну ли? Юнга прищурился. Двоилось в глазах. Мысы, островки, перешейки, как в зеркале, отражались в протоках. Но зеркало было шероховатым. Рябь шла по воде. Дул утренний ветерок.

Юнга повел биноклем. Как бы раздвигал им ветки далеких деревьев, ворошил хвою, папоротник, кусты малины и шиповника, настойчиво проникал в глубь леса – по ту сторону протоки.

Вот валун. Замшелый. Серо-зеленый. Как будто бы ничем не отличается от других валунов. Но почему из него поднимается дым, струйка дыма? Не из-за него, именно из него!

Странный валун. Вдруг приоткрылась дверца. Из валуна, согнувшись, вышел солдат с котелком в руке. Ну, ясно! Это дот, замаскированный под валун!

Продолжаются колдовские превращения в шхерах.

Внезапно над обрывистым берегом, примерно в шести-семи кабельтовых, поднялись четыре рефлектора. Они оттягивались, как головки змей, и снова высовывались из-за гребня.

Не сразу дошло до Шурки, что это прожекторная установка, которая так досаждала ему ночью. Сейчас ее проверяли. Рефлекторы, вероятно, ходили по рельсам.

Вдруг раздалось знакомое хлопотливое тарахтение. Над проснувшимися шхерами кружил самолет. Наш! Советский!

Мгновенно втянулись, спрятались головки рефлекторов. Дверца дота-валуна приоткрылась, из щели высунулся кулак, погрозил самолету. Дверца распахнулась. Несколько солдат, спускавшиеся к воде с полотенцами через плечо, упали как подкошенные и лежали неподвижно. Все живое в шхерах оцепенело, замерло.

Словно бы остановилась движущаяся кинолента!

Очень хотелось подняться во весь рост, заорать, сорвать с головы бескозырку, начать семафорить. Эй, летчик, перегнись через борт, приглядись! Внизу притворство, вранье! Зенитки не настоящие – фальшивые! Валуи не валун – дот! Бомби же их, друг, коси из пулемета, коси!

Но вскакивать и махать бескозыркой нельзя. Полагается смирнехонько лежать в кустах, ничем не выдавая своего присутствия.

Покружив, самолет лег на обратный курс.

Искал ли он катер, не вернувшийся на базу? Совершал ли обычный разведывательный облет?

Гул затих удаляясь. И лента опять завертелась, все вокруг пришло в движение. Размахивая полотенцами, солдаты побежали к воде. На пороге мнимого валуна уселся человек, принялся неторопливо раскуривать трубочку.

– С опаской, однако, живут, – с удовлетворением заключил юнга. – На положении «ни гугу».

Тут только он вспомнил о предстоящем «экзамене».

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, но в шхерах было по-прежнему тихо. Не стреляют. Значит, «экзамен» сдан! Замаскированный катер не замечен.

И Шурка засмеялся от удовольствия и гордости, впрочем, негромко, вполголоса. Ведь он тоже был на положении «ни гугу».

2

День в шхерах начался. Мимо юнги прошел буксир, таща за собой вереницу барж. На буксире – пулемет, солдаты ежатся от утренней прохлады.

Потом вдоль протоки скользнули две быстроходные десантные баржи – бэдэбешки, как называет их гвардии старший лейтенант.

Солнце переместилось на небе. Надо менять позицию. Ненароком солнечный луч отразится от стекол бинокля, и зайчик сверкнет в лесу. А ведь противоположный берег тоже глазастый!

С новой позиции вешка еще лучше видна. Ага! Воротник поднят, холодно ей. Значит, нордовая она![12]12
  Норд – север.


[Закрыть] Долгими зимними вечерами гвардии старший лейтенант учил юнгу морской премудрости.

Он раскладывал на столе разноцветные картинки.

«Гляди: вешки! Нордовая – вот она! – красная, голик на ней в виде конуса, основанием вверх. Вроде бы воротник поднят и нос покраснел. Очень холодно – нордовая же! А вот зюйдовая: черная, конус основанием вниз. Жарко этой вешке, откинула воротник, загорела дочерна!»

Юнга медленно поднимал бинокль к горизонту. Первое правило сигнальщика: просматривай путь корабля и его окружение обязательно от воды, от корабля. А сейчас для Шурки кораблем был этот доверенный его бдительности островок в шхерах.

Правее нордовой вешки серебрилась мелкая рябь. Под водой угадывались камни. Вешка предупреждала: «Оставь меня к норду!» Так и огибают ее корабли.

Парусно-моторная шхуна прошла мимо Шурки.

Для памяти он отложил на земле четвертую ветку – по числу прошедших кораблей.

Картина была в общем мирная. Ветер утих. Протока стала зеркально гладкой, как деревенский пруд. Купа низких деревьев сгрудилась у самой воды, будто скот на водопое.

А над лесом висели сонные и очень толстые, словно бы подкаченные, облака.

Одно из них выглядело необычно. Было сиреневого цвета и висело очень низко. Присмотревшись, Шурка различил на нем деревья! Чуть поодаль виден кусок скалы, нависший над протокой. Это мыс, и на нем возвышается маяк.

Летающий остров с маяком! Юнга подумал, что грезит, и протер глаза.

А, рефракция! Это рефракция. И о ней говорил гвардии старший лейтенант. В воздухе, насыщенном водяными парами, изображение преломляется, – как в линзах перископа. Сейчас благодаря рефракции юнга как бы заглядывал через горизонт.

Миражи, рябь, солнечные зайчики… Сонное оцепенение овладевало юнгой. Радужные круги, будто пятна мазута, медленно поплыли по воде.

«Клонит в сон, да?» – пробасил Шурка голосом гвардии старшего лейтенанта. «Камыши очень шуршат, товарищ гвардии старший лейтенант», – тоненько пожаловался он. «А ты вслушайся, о чем шуршат! Ну? „Слу-шай! Слу-шай!“ Вот оно, брат, что! Не убаюкивают, а предостерегают тебя. Не спи, мол, Шурка, раскрой глаза и уши!»

Шурка встряхнулся, как собака, вылезающая из воды.

Спустя некоторое время за спиной его раздался троекратный условный свист. Он радостно свистнул в ответ. К нему подползли гвардии старший лейтенант и радист Чачко.

3

– Ишь ты, – удивился Шубин, выслушав рапорт юнги. – Выходит, на бойком месте мы! А я и не знал!

Он жадно прильнул к биноклю.

Профессор Грибов учил Шубина не очень-то доверять вешкам, которые может в любой момент отдрейфовать или снести штормом. Главное – это створные знаки. Вешки только дополняют их. Но где же они, эти створные знаки?

В шхерах корабли ходят буквально с оглядкой, от одного берегового створа до другого.

Створными знаками могут быть белые щиты в виде трапеции или ромба, пятна, намалеванные белой краской на камнях, башни маяков, колокольни, высокие деревья или скалы причудливых очертаний.

По шхерным извилистым протокам корабли двигаются зигзагом, то и дело меняя направление, очень осторожно и постепенно разворачиваясь. В поле зрения рулевого должны сблизиться два створных знака, указанных в лоции для этого отрезка пути. Когда один створный знак закроет другой, рулевой будет знать, что поворот закончен. Теперь кораблю не угрожает опасность сесть на мель или выскочить на камни. При новом повороте пользуются второй парой створных знаков, и так далее.

Очередной буксир на глазах у Шубина обошел камни, огражденные вешкой. Возникло странное ощущение, будто он, Шубин, и есть один из створных знаков. Он оглянулся.

Оказалось, что моряки лежат у подножия высокого камня, который торчит в густых зарослях папоротника. На нем белеет пятно.

Из-за спешки или по соображениям скрытности здесь не поставили деревянный решетчатый щит – просто намалевали пятно на камне. Такие пятна называются «зайчиками», потому что они беленькие и прячутся в лесу. Подобный же упрощенный створный знак был виден пониже, у самого уреза воды.

Движение на шхерном «перекрестке» было оживленным. Тут пересекались два шхерных фарватера – продольный и поперечный. В лоции это называется узлом фарватеров. Недаром фашисты так оберегали его. Прошлой ночью вдоль и поперек исполосовали лучами, будто обмахивались крестным знамением. От этого мелькания голова шла ходуном.

А где же таинственная светящаяся дорожка? По-видимому, она находится севернее, вот за той лесистой грядой.

И опять шубинский бинокль замер у вешки. Милиционеров на «перекрестке» нет. Светофоры-маяки работают только в темное время суток. Днем приходится полагаться на створы и вешки…

Да, это было бы занятно! Грибов назвал бы это «поправкой к лоции»…

Но нет, не удастся! Солнце неусыпным стражем стоит над шхерами. Да и рискованно привлекать внимание к проливу, пока катер еще не на ходу.

Шурка с удивлением смотрел на своего командира. Тот что-то шептал про себя, щурился, хмурился. Ну, значит, придумывает новую каверзу!

Шубин впервые видел эти места днем, хотя и считался «специалистом по шхерам».

Главной деталью пейзажа была вода. Она подчеркивала удивительное разнообразие шхер. Обрамляла картину и в то же время как бы дробила ее.

Местами берег круто обрывался либо сбегал к воде большими каменными плитами, похожими на ступени.

Были здесь острова, заросшие лесом, конусообразные, как клумбы, обложенные в довершение сходства камешками по кругу. А были почти безлесные, на диво обточенные гигантскими катками – ледниками. Такие обкатанные скалы называют «бараньими лбами».

Кое-где поднимались из трещин молодые березки, как тоненькие зеленые огоньки, – будто в недрах шхер бушевало пламя и упрямо пробивалось на поверхность.

И опять Шубин покосился на створный знак.

Другой командир на его месте, возможно, вел бы себя иначе. Сидел бы и не рыпался, дожидаясь наступления ночи. Но Шубину не сиделось.

Он положил бинокль на траву, отполз к заднему створному знаку. Камень потрескался. Зигзаг трещин выглядел как непонятная надпись.

Шурка, приоткрыв рот, смотрел на гвардии старшего лейтенанта. Тот обогнул камень, налег на него плечом. Камень как будто поддался – вероятно, неглубоко сидел в земле.

Гвардии старшему лейтенанту это почему-то понравилось. Он улыбнулся. Улыбка была шубинская, то есть по-мальчишески озорная и хитрая.

– Сдавай вахту, – приказал Шубин юнге. – Домой пошли! Вернее, поползли.

И тут юнга щегольнул шуткой – флотской, в духе своего командира.

– Вражеские шхеры с двумя створными знаками и одной вешкой сдал, – сказал он.

А Чачко, усмехнувшись, ответил:

– Шхеры со створами и вешкой принял!

4

«Дома» было все благополучно. Катер слегка покачивался под балдахином из травы и ветвей. Ремонт его шел полным ходом, но боцман не был доволен. По обыкновению жучил флегматичного Степанова: «Не растешь, не поднимаешь квалификацию! Как говорится, семь лет на флоте, и все на кливершкоте». Степанов лишь обиженно шмыгал носом.

Впрочем, флотский распорядок соблюдался и во вражеских шхерах – ровно в двенадцать сели обедать сухарями и консервами.

Шурка Ластиков, чтя «адмиральский час», прикорнул на корме под ветками и мгновенно заснул, как это умеют делать только дети, набегавшиеся за день, и моряки после вахты.

Шубин остановился подле юнги, вглядываясь в его лицо. Было оно худое, скуластенькое. Когда юнга открывал глаза, то казался гораздо старше своих лет. Но сейчас выглядел совсем мелюзгой, посапывал по-ребячьи и чему-то улыбался во сне.

Как же сложится твоя жизнь, сынок, лет этак через шесть-семь? Кем ты будешь? Где станешь служить? И вспомнишь ли о своем командире?..

К вечеру моряки восстановили щиток управления и монтаж оборудования. Осталось лишь отремонтировать реверсивную муфту правого мотора.

Солнце заходило удивительно медленно. Западная часть горизонта была исполосована тревожными косыми облаками багрового цвета, предвещавшими перемену погоды.

Наступило то короткое время суток, предшествующее сумеркам, когда солнца нет, но небо еще хранит его отблески. Тень от багрового облака упала на воду. Красноватый дрожащий свет наполнил шхеры. Все стало выглядеть как-то странно, тревожно.

Шубин вылез из таранного отсека, вытер руки паклей, бросил боцману:

– Заканчивайте без меня. Пойду с юнгой Чачко сменять.

Его непреодолимо тянуло к вешке и створным знакам. Забыть не мог о камне, который не слишком прочно держался в земле.

ПОПРАВКА К ЛОЦИИ

1

Добравшись ползком до протоки, Шубин и Шурка удивились. Вешки на месте не было.

– Срезало под корень, товарищ гвардии старший лейтенант, – доложил Чачко. – Тут шхуна проходила, стала поворот делать, а ветер дул ей в левую скулу. Капитан не учел ветерка и подбил вешку. Прямо под винты ее!

– Неаккуратный ты какой, – шутливо упрекнул Шурка. – Тебе шхеры с вешкой сдавали, а ты…

Но, взглянув на гвардии старшего лейтенанта, осекся.

Шубин подобрался, как для прыжка. Глаза, и без того узкие, превратились в щелочки. Таким Шурка видел его во время торпедной атаки, когда, подавшись вперед, он бросал: «Залп!»

Исчезновение вешки было очень кстати. Оно упрощало дело. Конечно, исчезновение заметят или, быть может, уже заметили. Фашистские гидрографы поспешат установить другую вешку – по створным знакам. Но пока протока пуста и подводные камни не ограждены. Нечто разладилось в створном механизме.

Если вешки нет, рулевые сосредоточат свое внимание на створных знаках – на этих двух беленьких «зайчиках», которые выглядывают из кустов.

Шубин оглянулся. Что ж, поиграем с «зайчиком»! Заставим его отпрыгнуть подальше от воды. Но сделать это надо умненько, перед самым уходом из шхер.

Он нетерпеливо взглянул на часы, поднял глаза к верхушкам сосен. Начинали раскачиваться. Чуть-чуть. Ветер дует с веста. Это хорошо. Нанесет туман.

Как «специалист по шхерам», Шубин знал местные приметы. Перед штормом видимость улучшается. Сейчас, наоборот, очертания предметов становились неясными, расплывчатыми. Да, похоже, ложится туман.

Но прошло еще около часа, прежде чем по воде поползла белая пелена. Она делалась все плотнее, заволакивала подножия скал и деревьев. Казалось, шхеры медленно оседают, опускаются на дно.

Самая подходящая ночь для осуществления задуманного!..

– Юнга! Всю команду – ко мне! Боцману оставаться на катере, стать к пулемету, нести вахту!

– Есть!

Тьма и туман целиком заполнили лес. Спустя несколько минут послышались шорох, шелест, сопение. Строем «кильватера», один за другим, подползали к Шубину его матросы.

– Коротко: задача, – начал Шубин. – Торпед у нас нет. Из пулемета корабль не потопишь. А потопить надо. Но чем топить?

Молчание. Слышно лишь, как устраиваются в траве матросы, теснясь вокруг своего командира.

– Будем, стало быть, хитрить, – продолжал Шубин. – За спиной у меня – задний створный знак! – Он похлопал по камню. – Там, у воды, – передний. Пара «зайчиков» неразлучных… А мы возьмем да и разлучим их!

– Совсем уберем?

– Нет. Немного отодвинем друг от друга. Много нельзя, утром заметят. А посреди протоки – камешки!

– О! И вешек нет?

– Снесло вешку. Этой ночью мы командуем створом. Куда захотим, туда и поворотим.

– А поворотим на камешки?

– Угадал!

Быстро, даже не дожидаясь команды, матросы вскочили на ноги. Будто не было бессонной ночи и мучительно-долгого утомительного дня.

Сперва попытались своротить камень с ходу – руками. Навалились, крякнули. Не вышло. Тогда выломали толстые сучья и подвели их под камень.

Он качнулся, заколебался. Степанов поспешно подложил под сучья несколько небольших камней.

Шубин нетерпеливо отодвинул Дронина и Фаддеичева, протиснулся между ними:

– Дай, я!

С новой энергией матросы навалились на камень.

– Дронин, слева заходи! Наддай плечом!

Так повторялось несколько раз. Сучья ломались. Степаков подкладывал под них новые камни, постепенно поднимая опору.

По-бычьи склоненная шея Шубина побагровела, широко расставленные ноги дрожали от напряжения. Камень с белым пятном накренялся все больше. И вот медленно пополз с пригорка, ломая кусты ежевики и малины, оставляя борозду за собой!

Шубин сбежал вслед за ним. «Зайчик» по-прежнему на виду. Но линия, соединяющая передний и смещенный задний створные знаки, выводит уже не на чистую воду, а на гряду подводных камней, к дьяволу на рога!

Ну что ж! Так тому и быть! Через час или два катер уйдет, ночь в проливе пройдет спокойно, а утром «зайчики» сработают – как «адская машина», пущенная по часовому заводу.

Но получилось иначе.

Не заладилось с моторами. Шубин сидел на корточках возле люка, светя мотористам фонариком. Юнга старательно загораживал свет куском брезента. Хорошо еще, что туман лег плотнее.

Ночь была на исходе.

Шубин думал о разлаженном створе. Первая же баржа или шхуна, которая пройдет утром мимо острова, выскочит на камни. Сюда спешно пожалуют господа гидрографы для исправления створных знаков, и шубинский катер, если не уйдет до утра, будет, конечно, обнаружен.

Впрочем, Шубин никогда не жалел о сделанном. Это было его жизненное правило. Решил – как отрезал!

Да и что пользы жалеть? Механизм катастрофы пущен в ход. Его не остановишь, даже если бы и хотел.

И вдруг по катеру пронеслось: «Тсс!» Все замерли прислушиваясь.

Неподалеку клокотала вода. Потом раздалось протяжное фырканье, будто огромное животное шумно вздыхало, всплывая на поверхность.

Подводная лодка! И где-то очень близко. В тумане трудно ориентироваться. Но, вероятно, рядом, за мыском.

Шубин – вполголоса:

– Боцман, к пулемету! Команде гранаты, автоматы разобрать!

2

Он вскарабкался на берег, пробежал, прячась за деревьями. Юнга неотступно следовал за ним.

Да, подводная лодка! В туманной мгле видно постепенно увеличивающееся, как бы расползающееся, темное пятно. Балластные цистерны продуты воздухом. Над водой вспух горб – боевая рубка, затем поднялась узкая спина – корпус.

Лязгнули челюсти. Это открылся люк.

С воды пахнуло промозглой сыростью – будто из погреба или из раскрытой могилы.

Потом в тумане вспыхнули два огонька. На мостике закурили.

Шубин услышал несколько слов, сказанных по-немецки. Голос был тонкий, брюзгливо-недовольный:

– Ему полагалось бы уже быть здесь.

Второй голос – с почтительными интонациями:

– Прикажете – огни?

– Нет. Не доверяю этим финнам.

– Но я думал, в такой туман…

Молчание.

На воде слышно очень хорошо. Слова катятся по водной поверхности, как мячи по асфальту.

– Финны всегда казались мне ненадежными, – продолжал тот же брюзгливо-недовольный голос. – Даже в тридцать девятом, когда Европа так рассчитывала на них.

Подводная лодка покачивалась примерно в тридцати метрах от Шубина. Ее искусно, под электромоторами, удерживали на месте ходами, не приближаясь к берегу, чтобы не повредить гребные винты.

Юнга пробормотал вздрагивающим голосом:

– Товарищ командир, прикажите! Гранатами забросаем ee!

Шубин промолчал. Гранатами подлодку не потопить. Шуму только наделаешь и себя обнаружишь.

Тонкий голос – из тумана:

– Не могу рисковать… Мой «Летучий голландец» стоит хорошей армии…

– О да! Где появляется Гергардт фон Цвишен, там война получает новый толчок…

– Тише!

До Шубина, напрягавшего слух, донеслось лишь одно слово: «Вува». Затем в слоистом тумане, булькающем, струящемся, невнятно бормочущем, запрыгали, как пузырьки, странные звуки: не то кашель, не то смех.

Сзади кто-то легонько тронул Шубина за плечо.

– Чачко докладывает, – прошептали над ухом. – Моторы на товсь!

– Светает, – донеслось из тумана.

Второй голос сказал что-то о глубинах.

– Конечно. Не могу идти в надводном положении на глазах у всех шхерных ротозеев.

Туман стал совсем пепельным и быстро разваливался на куски. В серой массе его зачернели промоины.

Будто материализуясь, уплотняясь на глазах, все четче вырисовывалась подводная лодка, которую почему-то назвали «Летучим голландцем». Она была словно соткана из тумана. Космы водорослей свисали с ее крутого борта.

Чачко удивленно пошевелился. Шубин пригнул его ниже к земле. Но он и сам не ожидал, что подводная лодка так велика.

– Наконец-то! – сказали на «Летучем голландце». – Вот и господин советник!

Стуча движком, между берегом и подводной лодкой прошла моторка. У борта ее стоял человек в штатском. Он торопливо прыгнул на палубу лодки.

Неразборчивые оправдания.

Ворчливый тонкий голос:

– Прошу в люк! Вас ждут внизу!

Медленно раздвигая туман, который, свиваясь кольцами, стлался ио воде, подводная лодка отошла от острова.

Шубин в волнении приподнялся. Куда она повернет: направо или налево?

Ведь створные знаки раздвинуты. Ловушка поджидает добычу!

Если подводная лодка повернет налево, чтобы лечь на створ…

Она повернула налево.

3

Низко пригибаясь к земле, Шубин и Шурка перебежали полянку, кубарем скатились на палубу катера.

– Заводи моторы!

Катер отскочил от берега, развернулся.

Некоторое время он шел малым ходом, соблюдая скрытность, потом, зайдя за мыс, дал полный ход.

Только бы моторы не подвели! Выносите из беды, лошадки мои милые, э-эх, залетные!

Шурка выглянул из моторного отсека. Все мелькало, неслось в пенном вихре.

И вдруг сразу стало очень светло и далеко видно вокруг.

Лучи прожекторов шагали над шхерами. Они приблизились к протоке и скрестились над подводкой лодкой, которая билась в каменном капкане.

Шубин оглянулся только на мгновение.

Наши бы самолеты сюда! Но он не мог вызвать самолеты – рация не работала. И надо было спешить, спешить! Пяткам уже горячо в шхерах.

Он правильно рассчитал – под шумок легче уйти. В смятении и неразберихе береговая оборона этого участка так и не поняла, кто пронесся мимо. Трудно было вообще понять, что это такое: с развевающимися длинными полосами брезента, с сосновыми ветками, торчащими из люков, с охапкой валежника, прикрывающей турель пулемета!

Да и внимание привлечено к тому, что творится на середине протоки – у подводной каменной гряды. На помощь к лодке уже спешили буксиры, которые оказались поблизости. Надрывно выли сирены.

Шубин вильнул в сторону, промчался по лесистому коридору, еще раз повернул.

С берега, – дали неуверенную очередь. Боцман не ответил. Строго-настрого приказано не отвечать!

И это было умно. Это тоже сбивало с толку.

Несуразный катер, чуть не до киля закутанный в брезент, похожий на серо-зеленое облако, благополучно проскочил почти до опушки шхер. Но здесь, уже на выходе, огненная завеса опустилась перед ним.

Снаряд! Лавина воды обрушилась на палубу. Всплеск опадает за кормой. Внезапно катер сбавил ход!

Механик доложил Шубину, что осколок снаряда попал в моторный отсек. В труднодоступном месте пробит трубопровод.[13]13
  Трубопровод – труба, по которой циркулирует вода, охлаждающая моторы.


[Закрыть] Обороты двигателя снижены.

Авария! А фашистские артиллеристы уже начали пристреливаться!

Но Шубин не успел приказать ничего. Все сделалось само собой, без приказания. Мгновение – и катер опять набрал ход!

– Мотористы ликвидируют аварию своими средствами! – доложил механик.

Шубин кивнул, не спуская глаз с расширяющегося просвета впереди, между лесистыми берегами.

«Своими средствами…» Вот как это выглядело!

Скрежеща зубами от боли, Степанов по-медвежьи, грудью навалился на отверстие, откуда только что хлестала горячая вода.

– Резину!

Юнга поспешно наложил на пробоину резиновый пласт, крепко прижал его. И лишь тогда Степанов со стоном отвалился от трубопровода.

– Не бросай!

Но Шурка и сам понимал, что нельзя бросать. Скорость! Скорость! Ни за что не сбавлять скорость!

Обеими руками Шурка с силой прижимал резину к трубопроводу, фонтанчики, шипя, выбивались между пальцами. Боль пронизывала тело до самого сердца. Это была пытка, пытка! Но он терпел, не выпуская горячий резиновый пласт, пока Дронин торопливо закреплял его. Сначала надо было протянуть проволоку вдоль трубопровода, потом спирально намотать ее. На это требовалось время, как ни торопился Дронин.

Но вот, наконец, трубопровод забинтован.

– Все, Шурка, все!

Юнга выпустил резину из обожженных рук и упал ничком у мотора, потеряв сознание от боли.

Но шхеры были уже за кормой. Катер быстро бежал на юг по утренней глади моря.

Юнга ничего не знал об этом. Он не очнулся, когда боцман смазывал и бинтовал его ожоги. Продолжал оставаться в беспамятстве и в то время, когда его вытаскивали из люка и осторожно укладывали на корму, в желоб для торпед.

– На сквознячке отойдет! – сказал Дронин.

И в самом деле, обдаваемый холодными брызгами, юнга пришел в себя. Рядом натужно стонал Степаков. Шурка приподнялся на локте и с тревогой оглянулся.

– Не клюнул бы нас жареный петух в темечко, – слабым голосом сказал юнга.

Это было выражение гвардии старшего лейтенанта. Понимать его следовало так: не бросили бы вдогонку авиацию!

Но уже приветливо распахивалась впереди бухта, где стояли наши катера…