Текст книги "Теккерей в воспоминаниях современников"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Продолжая свой ученый разбор английского романа, "литературный журнал" беспрестанно делает из меня выписки и объясняется до конца статьи моими словами и выражениями, которых большую часть он не нашел бы в оригинале. А мне очень жаль, что я сделался невинною причиною заблуждения "литературного журнала".

Чем же объяснить негодование "Современника" на простонародье, которое он находит в "Базаре житейской суеты"? Разве "литературный журнал" сравнил эти простонародные фразы с английским оригиналом и разве он нашел, что у Теккерея нет ничего соответствующего этим фразам? Ничуть не бывало. Он просто взял на выдержку несколько отдельных слов, не связав их ни с предшествующим, ни с последующим контекстом. Кого, спрашивается, нельзя обвинить по этой методе? Нет, милостивые государи, если вы хотите обвинять смиренного переводчика "Базара", то я советую вам прежде всего прочесть английский оригинал, потому что – прошу извинить – я никак не думаю, чтобы вы его читали. Если бы вы действительно читали "Vanity Fair" (вы пишете "Wanity", но это, разумеется, опечатка), то:

1) Вы никак бы не сделали заключения, что Теккерей писатель наивный и бесхитростный.

2) Вы бы не покорыствовались какими-нибудь Бумбумбумом и Моггичунгуком, которых я выдумал вовсе не для вашего удовольствия.

3) Вы бы не допустили бесчисленного множества всевозможных ошибок в "Ярмарке тщеславия".

4) Вы бы непременно увидели и убедились, что простонародный способ выражения большинства действующих лиц в "Базаре" составляет отличительное свойство этого романа. Ведь сам сэр Питт Кроли, баронет и член парламента, выражается на бумаге и в разговоре как простолюдин, делая против языка грубейшие ошибки на каждом слове. Что же сказать о его буфетчике Горроксе? о майорше Одауд? о Родоне Кроли? о лакеях и служанках, которых так много в "Базаре житейской суеты"? Вам не нравится, что Бьют называет у меня своего племянника забулдыгой; да знаете ли вы, что такое английское spooney {дурень (англ.).} и scoundrel {подлец (англ.).}? Есть у Теккерея целая глава, "cynical chapter" {"циничная глава" (англ.).}, которая вся наполнена самыми простонародными выражениями; и если ваши переводчики "Ярмарки", не зная английского простонародья, должны были уничтожить тут, как и в других местах, весь колорит оригинала, то неужели, думаете вы, обязан кто-нибудь подражать им? Нет, тот, кто знаком с Теккереем в оригинале, скорее упрекнет меня в недостатке, чем в избытке простонародья, и этот недостаток я сам вижу гораздо яснее, чем "литературный журнал".

К. Д. УШИНСКИЙ

ИЗ СТАТЕЙ

В прошедшем номере "Современника" мы говорили уже о дорожных лекциях мистера Теккерея, которые вознаградили его с избытком за все путевые издержки, а теперь мы можем уведомить наших читателей о самом содержании этих чтений. Первый современный английский юморист выбрал предметом своих лекций английских же юмористов XVIII столетия. Свифт, Стиль, Приор, Фильдинг, Смоллет были попеременно предметами его импровизаций, отличавшихся той скрытой иронией, тем умением передавать серьезные мысли в форме веселой шутки, которым отличается Теккерей и с которыми познакомилась наша публика в "Ярмарке тщеславия" и в "Пенденнисе". Впрочем, мнение его о достоинстве этих юмористов вызывает множество произведений.

Мы считаем не лишним перевести отрывок из этих лекций, помещенный в одном английском журнале, чтобы познакомить наших читателей хоть сколько-нибудь с той игривой, полушутливой и полусерьезной манерой, которую мистер Теккерей избрал для своих чтений и для которой, чтобы она не перешла в манерность, нужны были ему вся живость и сила его воображения и весь поэтический такт, указывающий должные границы.

Уильям Теккерей, известный и под псевдонимом Микеланджело Титмарша, родился в Калькутте (как и молодой Ньюком) в 1808 году. Воспитывался в Чартер-Гоузе (Grey Friars его последней повести) и в Кембридже. Припоминают, что в Чартер-Гоузе он охотнее читал Аддиссона и Стиля, чем Гомера и Вергилия:

"Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал".

Впрочем, он хорошо познакомился с классическими писателями и полюбил впоследствии великих писателей Греции и Рима.

Он должен был быть богатым человеком; но предусмотрительность тех, в чьих руках было его состояние, поставила его в положение человека, который должен прокладывать себе дорогу в жизни своими собственными природными средствами. Вместе с состоянием расплылась и всякая возможность самообольщения, и Теккерей стал лицом к лицу с черствой, неподатливой стороной жизни, где для умного и наблюдательного человека грошовый выигрыш дает на червонец золотого опыта. Вот почему мы не можем сказать вместе с "London News", что от потери состояния потерял один Теккерей, а выиграл целый свет: выиграл свет, выиграл и Теккерей. Мы того убеждения, что истинной, полной жизнью живут только те люди, которые сами прокладывают себе дорогу в жизни. Будь родственник Уильяма Теккерея предусмотрительнее и бережливее, и в "Придворном путеводителе" оказался бы один богатый дом на лучшем лондонском сквере, но зато мы никогда бы не услышали о мистере Михаиле Анджело Титмарше. Эта догадка идет в особенности к гениям такого рода, каков гений Титмарша. Все его чудные рассказы – блестящие вариации на одну богатую поэму собственной его жизни. В Ньюкоме, мистере Титмарше, мистере Пенденнисе, рассказана одна бесконечно богатая быль, которой не могло бы создать самое пылкое воображение. Бедность – это такой чудный ингредиент в химическом смешении элементов жизни, от прикосновения которого истина выделяется, чистая, как золото, и иллюзии всякого рода улетают парами. Вот почему, повторяем еще раз, мы не согласны с биографом "Лондонской иллюстрации", что обстоятельства, поставившие Теккерея в стесненное положение, принесли ему вред: не будь этих обстоятельств, и его слава, его богатство, его талант были бы в опасности, и, может быть, без могучей поддержки нужды погибли бы в напрасной борьбе с толстым слоем лоска, который в Англии более чем где-нибудь накладывается на все предметы. Таким-то образом отразились на "Ньюкомах" последствия ошибки, порожденной или гордостью, или предубеждением: "С моим талантом нет надобности ни в какой мысли, ни в каком дельном содержании. Отделка хороша, рассказ прекрасен – чего же больше? и роман будет хорош".

И роман оказался имеющим мало достоинства – даже художественного достоинства. Великолепная форма находится в нескладном противоречии с бедностью содержания, роскошная рама – с пустым пейзажем, в нее выставленным. В романе нет единства, потому что нет мысли, которая связывала бы людей и события; в романе нет жизни, потому что нет мысли, которая оживляла бы их.

Советуем прочитать "Ньюкомов" тем, которые думают, что для романа не важно содержание, если есть в нем блестящая отделка и прекрасный рассказ. О необходимости таланта нечего и говорить, нечего говорить о том, что бессильный работник – не работник, что слепой – не живописец, что хромой не танцор, что человек без поэтического таланта – не поэт. Но талант дает только возможность действовать. Каково будет достоинство деятельности, зависит уже от ее смысла, от ее содержания. Если бы Рафаэль писал только арабески, птичек и цветки – в этих арабесках, птичках и цветках был бы виден огромный талант, но скажите, останавливались ли бы в благоговении перед этими цветками и птичками, возвышало ли бы, очищало ли бы вашу душу рассматривание этих милых безделушек? Но зачем говорить о вас, будем говорить о самом Рафаэле – был ли бы он славен и велик, если бы писал безделушки? Напротив, не говорили ли бы о нем с досадою, почти с негодованием: он погубил свой талант?

В настоящее время из европейских писателей никто, кроме Диккенса, не имеет такого сильного таланта, как Теккерей. Какое богатство творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знание жизни, какое знание человеческого сердца, какое светлое и благородное могущество любви, какое мастерство в юморе, какая рельефность и точность изображений, какая дивная прелесть рассказа! – колоссальным талантом владеет он! – все могущество таланта блестящим образом выразилось в "Ньюкомах", – и что же? останется ли этот роман в истории, произвел ли он могущественное впечатление на публику, заслужил ли он, по крайней мере, хотя одобрение записных ценителей изящного, которые требуют только художественных совершенств от поэтического произведения? – Ничего подобного не было. Равнодушно сказали ценители изящного: "В романе виден огромный талант, но сам роман не выдерживает художественной критики", равнодушно дочитали его иные из большинства публики, иные и не дочитали. Не упомянет о нем история, и для славы самого Теккерея было бы все равно, хоть бы и не писать "Ньюкомов".

Мы опять увлекаемся в восклицательный тон; действительно, если говорить о достоинствах Теккереева таланта и Теккереевых романов, то нельзя говорить равнодушно, – так многочисленны и велики они, и в "Ньюкомах" эти достоинства обнаруживаются не менее блестящим образом, нежели в "Ярмарке тщеславия" или "Пенденнисе". Однако же невозможно остановиться на этом восхищении; нельзя забыть того назидательного факта, что русская публика – которая скорее пристрастна, нежели строга к Теккерею и, во всяком случае, очень хорошо умеет понимать его достоинства, – осталась равнодушна к "Ньюкомам" и вообще приготовляется, по-видимому, сказать про себя: "Если вы, г. Теккерей, будете продолжать писать таким образом, мы сохраним подобающее уважение к вашему великому таланту, но – извините – отстанем от привычки читать ваши романы".

Для Теккерея, конечно, не много горя от такой угрозы, – он, бедняжка, в простоте души и не подозревает, скольких поклонников имеет на Руси и сколькие из этих поклонников готовы изменить ему. Но было бы хорошо, если бы этот опыт, нам посторонний и никому не обидный, обратил на себя внимание русских писателей, – было бы хорошо, если б они подумали о том, Нельзя ли им воспользоваться этим уроком.

Почему, в самом деле, русская публика насилу одолела, протирая смыкающиеся сном вежды, "Ньюкомов" и решительно не одолеет другого романа Теккерея в таком же роде? Почему не принесли никакой пользы "Ньюкомам" все те совершенства, о которых нельзя говорить без искреннего восторга, если только говорить о них?

Не вздумайте сказать: "Ньюкомы" слишком растянуты. Это объяснение внушается слишком громадным размером романа, но оно нейдет к делу во-первых, потому, что оно не совсем справедливо, во-вторых, и потому, что ничего не объяснило б, если б и было справедливо.

Если кто, то уже, конечно, не мы будем защитниками растянутости, этой чуть ли не повальной болезни повествователей нашего века. Сжатость первейшее условие силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности своих размеров тем, что многие эстетики считают ее высшею формою искусства. Каждый лишний эпизод, как бы ни был он прекрасен сам по себе, безобразит художественное произведение. Говорите только то, о чем невозможно умолчать без вреда для общей идеи произведения. Все это правда, и мы готовы были бы причислить к семи греческим мудрецам почтенного Кошанского за его златое изречение: "Всякое лишнее слово есть бремя для читателя". Но "Ньюкомы", если и грешат против этого правила, и даже очень сильно грешат, то все же не больше, напротив, даже меньше, нежели почти все другие современные романы и повести. Не обманывайтесь тем, что "Ньюкомы" составили 1042 страницы журнального формата в нашем переводе, – цифра действительно ужасна, и мы не сомневаемся в том, что если б, вместо 1042 страниц, Теккерей написал на эту тему только 142, то есть в семь раз меньше, то роман был бы в семь раз лучше, но почему мы так думаем, скажем после, а теперь пока заметим, что в том виде, какой имеет его роман, вы не можете при чтении пропустить пяти-шести страниц, не потеряв нити и связи рассказа, – вам придется воротиться назад и перечитать эти пропущенные страницы. В иной век это не служило бы еще особенной честью, а в наш век бесконечных разведении водою гомеопатических доз романного материала и то уже чуть не диво. Когда-то, выведенный из терпения укоризнами многих тонких ценителей изящного за то, что не читал пресловутой "Dame aux camelias" {"Дамы с камелиями" (фр.).}, рецензент взял в руки эту книжку, прочитал страниц десять – скучно, перевернул пятьдесят страниц – "не будет ли интереснее тут, около 60-й страницы" – и к великому удовольствию заметил, что ничего не утратил от этого скачка: на 60-й странице тянулось то же самое положение, или, может быть, и другое, но совершенно такое же, как и на 10-й странице; прочитав две-три страницы, опять перевернул тридцать – опять то же, – и дальше, и дальше по той же системе, и все шло хорошо, связно, плавно, как будто бы непрочитанных страниц и не существовало в книге. А книжка и невелика, кажется. Вот это можно назвать растянутостью.

Теккерея так читать нельзя – как же винить его в растянутости? У него очень обилен запас наблюдений и мыслей – он плодовит, "слог его текущ и обилен", по терминологии Кошанского, – оттого и романы его очень длинны, это порок еще не большой сравнительно с другими. "Но все-таки 1042 страницы это ужасно!" Нет, числом страниц не определишь законного объема книги. "Том Джонс" или "Пиквикский клуб" не меньше "Ньюкомов", а эти обширные рассказы прочитываются так легко, как самая коротенькая повесть. Все дело в том, чтобы объем книги соответствовал широте и богатству ее содержания.

Но пусть "Ньюкомы" назовутся растянутым рассказом – это слово само по себе ничего не объясняет, оно только указывает на необходимость другого объяснения, заставляет вникнуть в вопрос не о том, хорошо ли вообще роману иметь 1042 страницы журнального формата; вообще ничего определительного нельзя сказать об этом – почему не написать и 1042 страницы, если такого широкого объема требует содержание? Нет, надобно вникнуть в вопрос о том, каково содержание романа, может ли оно занять читателя более, нежели на четверть часа? О серьезном предмете можно толковать и несколько дней и несколько недель, если он так многосложен, но если пустое дело растянется в такую длинную историю, то не лучше ли бросить его? Ведь игра не стоит свеч: если пустяков нельзя решить в пять минут, лучше предоставить их решение судьбе, чтобы не ломать головы понапрасну.

Вот в этом-то смысле для "Ньюкомов" было бы лучше иметь вместо 1042 страниц только 142. К сожалению, Теккерею вздумалось вести с нами слишком длинную (умную, прелестную, все это так, но длинную) беседу о пустяках.

А. И. ГЕРЦЕН

ИЗ СТАТЬИ

Одним из свойств русского духа, отличающим его даже от других славян, является способность время от времени оглянуться на самого себя, отнестись отрицательно к собственному прошлому, посмотреть на него с глубокою, искреннею, неумолимой иронией и иметь смелость признаться в этом без эгоизма закоренелого злодея и без лицемерия, которое винит себя только для того, чтобы быть оправданным другими. Чтобы сделать свою мысль еще более ясной, замечу, что тот же талант искренности и отрицания мы находим у некоторых великих английских писателей, от Шекспира и Байрона до Диккенса и Теккерея.

И. С. ТУРГЕНЕВ

ИЗ ПИСЕМ

Г. Чорли ?1849 год

Это хорошая вещь ("Ярмарка тщеславия"), сильная и мудрая, очень остроумная и оригинальная. Но зачем понадобилось автору поминутно возникать между читателями и героями и с каким-то старческим self-complacency {Самодовольством (англ.).}, пускаться в рассуждения, которые большей частью настолько же бедны и плоски, насколько мастерски обрисованы характеры.

ИЗ "ПИСЕМ О ФРАНКО-ПРУССКОЙ ВОЙНЕ"

Я и прежде замечал, что французы менее всего интересуются истиной... В литературе, например, в художестве они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность – особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? Ба! было бы занятно. Ни один из их писателей не решился сказать им в лицо полной, беззаветной правды, как, например, у нас Гоголь, у англичан Теккерей.

Л. Н. ТОЛСТОЙ

ИЗ ПИСЕМ, ДНЕВНИКОВ, ПРОИЗВЕДЕНИЙ, БЕСЕД ИЗ ДНЕВНИКА

26 мая 1856 года

Первое условие популярности автора, то есть средство заставить себя любить, есть любовь, с которой он обращается со всеми своими лицами. От этого Диккенсовские лица общие друзья всего мира, они служат связью между человеком Америки и Петербурга, а Теккерей и Гоголь верны, злы, художественны, но не любезны.

Н. А. Некрасову ноябрь 1856 года

У нас не только в критике, но и в литературе, даже просто в обществе, утвердилось мнение, что быть возмущенным, желчным, злым очень мило. А я нахожу, что скверно... только в нормальном положении можно сделать добро и ясно видеть вещи... Теккерей до того объективен, что его лица со страшно умной иронией защищают свои ложные, друг другу противоположные взгляды.

ИЗ РАССКАЗА "СЕВАСТОПОЛЬ В МАЕ"

Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде – даже на краю гроба и между людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно быть, оно есть характеристическая черта и болезнь нашего века... Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть "Тщеславия".

ИЗ БЕСЕДЫ С В. ХЭПГУДОМ

? 1904 год

Существует три признака, которыми должен обладать хороший писатель. Во-первых, он должен сказать что-то ценное. Во-вторых, он должен правильно выразить это. В-третьих, он должен быть правдивым... Теккерей мало что мог сказать, но писал с большим искусством, к тому же он не всегда был искренним.

ИЗ БЕСЕДЫ С Д. П. МАКОВИЦКИМ

1908 год

А читали вы его "Историю двух городов"? А "Наш общий друг"? а прочтите их, ах, как я вам завидую, сколько удовольствия вам предстоит. Диккенс – на верхней ступеньке, ступенькой ниже Теккерей, еще ниже Троллоп.

А. И. ФЕТ

ИЗ ПИСЕМ И СТАТЕЙ

С. А. Толстой 31 марта 1887 года

жена моя, по прочтении последнего письма Вашего, воскликнула: "какая прелесть – письма графини: точно побываешь у них и видишь все собственными глазами!" Вы не поверите до какой степени я в этом отношении Вам завидую; но увы! неисцелимо похож на того сумасшедшего английского романиста, у которого выскакивающий внезапно король Эдуард заслоняет самое дело. К счастью, самый род труда моего заставляет меня прибегать к тому же спасительному средству. Перевод оригинального текста идет во всей девственной чистоте, а король Эдуард разгуливает по предисловию и примечаниям. но если бы тяжкая неурядица моих экономических дел могла, хотя бы отдаленно, переходя в порядок, приблизиться к блестящим результатам Вашего неусыпного труда, то гордости моей не было бы и пределов.

Кстати о гордости. Господи! опять король Эдуард!

А. В. Олсуфьеву 7 июня 1890 года

вчерашнее любезное письмо Ваше напомнило мне роман, кажется Теккерея, в котором герой пишет прекрасный роман, но в то же время подвергается значительному неудобству: среди течения рассказа перед ним вдруг появляется король Эдуард и вынуждает автора с ним считаться; видя, что король положительно не дает ему окончить романа, автор прибегает к следующей уловке: он заводит для короля особую тетрадку, и, как только он появляется в виде тормоза среди романа, он успокоит его в отдельной тетрадке и снова берется за работу.

Нельзя ли нам точно так же поступить с нашим трудом, в воззрении на который мы никогда с Вами не сойдемся.

ИЗ КНИГИ "РАННИЕ ГОДЫ МОЕЙ ЖИЗНИ"

Сколько раз, уходя поздно вечером из комнаты Введенского, мы с Медюковым изумлялись легкости, с которою он, хохоча и по временам отвечая нам, сдвинув очки на лоб, что называется, строчил с плеча переводы из Диккенса и Теккерея, которые затем без поправок отдавал в печать.

Ф. И. БУСЛАЕВ

ИЗ СТАТЬИ "О ЗНАЧЕНИИ СОВРЕМЕННОГО РОМАНА И ЕГО ЗАДАЧАХ"

Иногда он манит и соблазняет, чтобы испытать твердость нравственных убеждений, учит и исповедует, дает разрешение или налагает эпитимью, как Теккерей, глубокомысленный в своей ясной игривости – часто, оставляя в стороне своих героев – обращается к читателю и ведет с ним самую интимную беседу, будто адвокат с обвиняемым или исповедник с кающимся во грехах, внушая читателю, что на земле нет абсолютного ни зла, ни добра; нет ни демонов, ни ангелов, нет чистых – без малейшего пятна – идеалов: потому что за всяким добрым поступком, за всяким бескорыстием можно подметить практическую пружину эгоизма или просто слабость воли и равнодушие; потому что в каждом из читателей есть тайные зародыши на поползновение к той же пошлости, лжи и злобе, которые великий романист рисует в своих действующих лицах: и снисходительнее мы становимся к своей грешной братии, к преступникам и ошельмованным, умиляемся чувством евангельского милосердия, и миримся с житейским злом и несовершенствами человеческими.

П. Д. БОБОРЫКИН

ИЗ КНИГИ "РОМАН НА ЗАПАДЕ"

Начиная с XVIII столетия английские романисты расширяли сферу реального изображения жизни, а в половине XIX века такие таланты, как Диккенс и Теккерей, совершенно законно привлекали к себе интерес всего культурного мира, а у нас сделались по крайней мере лет на десять, на двадцать самыми главными любимцами более серьезной публики. Но сторонники творчества, свободного от всякой тенденции и утилитаризма, имели право и на Диккенса смотрели с большими оговорками. И в нем огромный темперамент и богатые творческие способности почти постоянно служили только средством, чтобы приводить читателя в настроение, какое нужно было романисту для его обличительных тем. Даже и в Теккерее – более объективном изобразителе британского общества – те, кто видел в Флобере высокий тип романиста, имели повод, в котором слишком много сатирической примеси с накладыванием слишком густых красок в условном юмористическом освещении.

КОММЕНТАРИИ

ЖИЗНЬ, ТВОРЧЕСТВО, ЛИЧНОСТЬ ТЕККЕРЕЯ

ДЖОРДЖ ВЕНЕИБЛЗ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ШКОЛЬНЫХ ГОДАХ ТЕККЕРЕЯ

Джордж Стоувин Венейблз (1810-1886) учился с Теккереем в школе Чартерхаус, во время игры нечаянно сломал Теккерею переносицу, что, впрочем, не помешало им стать в дальнейшем друзьями. Венейблз стал адвокатом; время от времени сотрудничал с литературными журналами в качестве рецензента. Свои воспоминания о Теккерее записал по просьбе Энтони Троллопа.

Перевод выполнен по изд.: Trollope A. Thackeray, 1879, р. 4-5.

Помню я теперь лишь одну строчку пародии на стихотворение Л. Э. Л. Речь идет о весьма популярной в начале XIX в. английской поэтессе Летиции Элизабет Лэнден (1802-1838).

Смитфилд – место, где совершались казни: здесь была виселица, сжигали иноверцев.

...и "Бойня" превратилась в "Серых Монахов". – Школа "Серых Монахов" (францисканцев) – закрытая школа Чартерхаус в Лондоне, основанная в 1611 г., одновременно с богадельней для обедневших дворян, на месте монастыря XIV в. В этой школе училось много известных литературных и общественных деятелей Англии, в том числе и сам Теккерей. "Бойня" – так Теккерей и его товарищи прозвали школу Чартерхаус за царившие там жестокие нравы.

ЭДВАРД ФИЦДЖЕРАЛЬД

ИЗ ПИСЕМ

С Эдвардом Фицджеральдом (1809-1883), в будущем поэтом, известным переводчиком на английский язык Омара Хайяма, Теккерей подружился в Кембридже. Эта дружба длилась всю жизнь, хотя ранимому, скрытному, ведущему очень замкнутый образ жизни Фицджеральду иногда казалось, что он не нужен Теккерею. Апогей их дружбы пришелся на середину 30-х гг.: Теккерей мучительно искал себя, часто бывал в стесненных обстоятельствах, Фицджеральд всегда был готов помочь ему не только добрым словом, но и деньгами. Перед смертью Теккерей написал Фицджеральду письмо, в котором поручал дочерей заботам друга.

Перевод выполнен по изд.: Fitzgerald E. Letters. Ed. by W. A. Wright, 1901, Vol. 1, p. 1, 17, 193, 238, 250-251, 257, 272-273, 310-311; Vol. 2, p. 50, 53, 198.

По вашему совету перечту Граммона... – Имеется в виду "Жизнеописание графа де Граммона, повествующее, в частности, о любовных интригах английского двора в царствование короля Карла II" (1713), принадлежащее перу свояка графа де Граммона Энтони Гамильтона (1646? – 1720). По-английски эти воспоминания были изданы, правда, со множеством ошибок, в 1714 г.; над их текстом в 1811 г. работал и Вальтер Скотт, который существенно переработал текст. К этим мемуарам Теккерей обращался, работая над лекцией о Стиле для "Английских юмористов".

Холланд-Хаус – лондонский дворец XVII в. с парком. В XVIII – начале XIX в. стал главным местом встреч политических деятелей и писателей, сторонников вигов.

Девоншир-Хаус – резиденция графов Девонширских на Пикадилли в Лондоне. Пришел в ветхость и был снесен в 1925 г.

Альфред. – Имеется в виду Альфред Теннисон.

...у нас есть свои обиды на "Сатердей ревью", как и у Теккерея... Еженедельник "Сатердей ревью" был основан в 1855 г., в нем нередко печатались весьма резкие отзывы на произведения Теккерея.

ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ

ИЗ ПИСЕМ

Томас Карлейль (1795-1881), писатель, философ, познакомился с Теккереем в начале 1830-х гг.: они оба писали для "Фрэзерс мэгезин". О Карлейле и его жене Джейн Теккерей отзывался очень тепло: "Это самые милые из умных и образованных людей, которых мне довелось встречать". Карлейль очень сочувствовал личной драме Теккерея – душевной болезни жены: "Его перо и карандаш так талантливы: честный человек и такое ужасное горе! Так и кажется, что во всем Лондоне ему нет пристанища, кроме нашего дома". Теккерей, как многие его современники, испытал сильное влияние Карлейля. Карлейль с похвалой отозвался о повести Теккерея "Кэтрин" (1838), в которой его привлекло умение писателя изображать историческое прошлое. Позднее Теккерей отошел от Карлейля и даже позволил себе несколько раз отозваться иронически о Карлейле. Карлейля тоже не все устраивало в поведении Теккерея; например, суетность, которую он почувствовал в Теккерее-лекторе. После смерти Теккерея старшая дочь писателя Энн встретила Карлейля на улице, который, увидев ее, вдруг начал горько плакать.

ДЖЕЙН БРУКФИЛД

ИЗ ПЕРЕПИСКИ

Джейн Брукфилд (1821-1896) – жена близкого друга Теккерея по Кембриджу, священника Уильяма Брукфилда (1809– 1874), дочь известного ученого, баронета Чарлза Элтона. Теккерей был очень дружен с Уильямом Брукфилдом, а после того, как, подтвердилась болезнь жены, он проводил большую часть времени в доме у Брукфилдов. Постепенно дружеское чувство к жене друга, благодарность за внимание и заботу о детях перешло в глубокое чувство, с которым он не смог справиться. По некоторым данным, Джейн Брукфилд и Теккерей в 1851 г. стали любовниками. Но как бы то ни было, Уильям Брукфилд вынужден был отказать Теккерею от дома. Теккерей очень мучительно переживал разрыв. В 1887 г. Джейн Брукфилд, к удивлению и негодованию друзей Теккерея и его близких, продала значительную часть писем писателя к ней. Свой поступок она объяснила необходимостью погасить многочисленные долги своего сына-актера.

Перевод выполнен по изд.: A collection of letters of W. M. Thackeray 1847 – 1855. Ed. by Jane O. Brookfield, 1887, p. 176.

Вышла новая "Ярмарка"... – По издательским правилам XIX в. романы чаще всего выходили выпусками; здесь речь идет о гл. XXX-XXXII, описывающих сражение под Ватерлоо.

ГЕНРИЕТТА КОКРЕН

ИЗ КНИГИ "ЗНАМЕНИТОСТИ И Я" (1902)

Генриетта Кокрен (? – 1911) – дочь близкого друга Теккерея, ирландского литератора, парижского корреспондента "Морнинг кроникл" Джона Фрэзера Кокрена (? – 1884). В книге "Знаменитости и я" она вспоминает о Теккерее, оказавшем немалую финансовую поддержку их семье в трудную пору их жизни.

Перевод выполнен по изд.: Corkran H. Celebrities and I. 1902, p. 18-30.

...как лилипуты, к которым прибыл житель Бробдингнега. – Бробдингнег королевство, куда во время своих странствий попадает Гулливер и где живут огромного роста люди.

...заметил мой кринолин... надел на свою большую голову, уподобившись Моисею Микеланджело. – Речь идет о знаменитой статуе Микеланджело, изображающей Моисея в ярости, готового разбить скрижали, едва ли имеющего что-то общее с Моисеем из Библии, о котором сказано, что "он был человек кротчайший из всех людей на земле" (Чис. 12,3). Рога из волос над лицом Моисея на многих изображениях связаны отчасти с лексическим недоразумением (по-еврейски одно и то же слово означает и "луч", и "рог"), отчасти с традицией символики рога как знака сверхъестественной силы.

Положиться на воронов. – Ср. Евангелие от Луки, 12, 24: "Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц".

ГАРРИ ИННЗ И ФРЭНК ДУАЙЕР

ТЕККЕРЕЙ И ЛЕВЕР

Лето и осень 1842 г. Теккерей провел в Ирландии, где собирал материал для "Ирландских заметок" (1843). Будучи в Дублине, Теккерей навестил известного ирландского романиста Чарлза Левера (1806-1872). Теккерея с Левером связывали вполне дружеские отношения: во время путешествия по Ирландии Теккерей останавливался в его доме, посвятил ему "Книгу ирландских очерков", которые, однако, из-за критического взгляда Теккерея на ирландскую действительность и ирландский национальный характер не слишком понравились Леверу. Надо сказать, что и сам Теккерей к творчеству своего ирландского знакомого относился более чем сдержанно ("Я никогда не мог заставить себя принимать всерьез его как писателя"), не раз высмеивал его высокопарный, романтический стиль в своих пародиях. Еще в 1842 г. он посоветовал Леверу избавиться от "экстравагантности" и "излишеств", писать характер, а не эдакий расхожий шаблон. Принципиальные возражения вызывали у Теккерея прославление Левером воображаемых достоинств своих соотечественников и принижение других народов. Гипертрофированный шовинизм сочетался у Левера с пренебрежением исторической достоверностью. Пародию "Фил Фогарти", впервые опубликованную Теккереем в "Панче" в августе 1847 г., а затем вошедшую в серию "Романы прославленных сочинителей", он посвятил роману "Признания Гарри Лоррекера" (1835). Своей пародией Теккерей нанес непоправимый урон литературной репутации Левера. Левер был смертельно обижен и в романе "Роналд Кэшл" (1866) нарисовал довольно злую карикатуру на Теккерея в образе странствующего "Мистера Горлодралза", литератора, берущегося за все – от статистики до сатиры, которому по плечу толковать Священное писание и строчить пасквили для "Панча".

Суждения Теккерея о Левере были записаны кузеном Теккерея Гарри Иннзом и другом Левера майором Фрэнком Дуайером.

Перевод выполнен по кн.: Fitzpatrick W. F. Life of Charles Lever, 1879, vol. 2, p. 396-397, 405-420.

Тогда главным вопросом дня была отмена хлебных законов. – Хлебные законы в Великобритании в XV-XIX вв. регулировали ввоз и вывоз зерна и других сельскохозяйственных продуктов, в основном путем высоких таможенных тарифов. В XIX в. отмена хлебных законов стала лозунгом фритредеров. Отменены в 1846 г.