Текст книги "Грехи отцов"

Автор книги: Уильям Кафф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Джон, – сказал мне Ральф, входя в мой кабинет и не дожидаясь моих вопросов, – помните перчатку, найденную вами вместе со стамеской на земле под окном?

– Нельзя сказать, чтобы помнил, но могу вспомнить очень легко, так как перчатка спрятана у меня до сих пор, – отвечал я.

– Дайте мне ее, мне нужно сличить что-то, – взволнованно произнес Ральф.

Отыскав перчатку, я ее подал ему. Он вывернул ее на изнанку и указал на штемпель фабриканта.

– Прочтите!

– Я прочитал: «Антонио Венденца, Мадрит». Ну, так что же из этого?

– То, что на перчатках мисс Артур я видел сегодня тот же штемпель и тот же номер! О, Джон, я предчувствую нечто ужасное! – И он со стоном бросился на стул, закрыв лицо руками.

– Я также предчувствую, что вы скоро рехнетесь, Ральф, – с досадою возразил я. – Дались вам ваши подозрения! Сами вы все изобретаете и потом мучитесь. Тошно глядеть на вас!

– А все-таки я узнаю истину! – твердо произнес он, вставая с таким решительным выражением, какого я еще никогда не видал на его добродушном лице. – Эта девушка заполонила меня! Если я полюбил преступницу, то чем скорее я покончу с собою, тем лучше.

Отсутствие за завтраком Ральфа на следующее утро нисколько меня не удивило: я находил весьма естественным желание человека подольше поспать после утомительной ночи в холодном коридоре. Эмили с Энид отправились в город за покупками, а я, проведя часа два за работой, наконец начал тревожиться о продолжительном отсутствии Ральфа. В полдень я постучался в его спальню, но не получив ответа, вошел: комната была пуста, и постель оставалась не смятой, очевидно, Ральф не входил сюда. Я не знал, что думать, и уже собирался отправиться на поиски, когда явился Джинс за ключом от погреба, всегда хранившемся у меня. Не желая показывать ему свое расстроенное лицо, я отвечал, что сам достану вино и, когда дворецкий ушел, поспешил вниз. Торопясь отделаться от домашних хлопот, я быстро подошел к двери погреба, откуда ясно раздался нетерпеливый стук и голос Ральфа:

– Отпирайте скорее, старина! Право, я думал, вы не придете сегодня!

Я отпер и едва признал Ральфа в вышедшем из погреба человеке, до того он был бледен и расстроен.

– Где она? – хрипло спросил он.

– Кто она?

– Мисс Артур.

– Уехала в город с Эмили.

Он вздохнул с глубоким облегчением.

– Слава Богу! Дружище, принесите мне стаканчик коньяку и содовой воды в мою комнату. Я не могу никому показаться на глаза раньше чем умоюсь и оправлюсь.

Я исполнил его желание и, кроме питья, принес ему на подносе завтрак. Но он только с жадностью напился, отказавшись от пищи, и, переодеваясь, рассказал мне удивительную историю.

– Я караулил безуспешно до половины второго, – говорил он, – когда услыхал шаги по лестнице. В коридоре, со свечой в руке, показалась стройная фигура – это была она! Мисс Артур. Дойдя до двери в погреб, за выступом которой я сидел, она отперла ее ключом… Не помните ли вы, Джон, как однажды вы целый день искали ключ от погреба и не могли понять, куда он запропастился, а потом он оказался на вашем письменном столе, под кучею бумаг? Помните?

– Ну да, помню. Что же из этого?

– Да ведь этому одно только и есть объяснение: ключ был тогда украден на несколько часов для того, чтобы снять с него слепок и заказать другой такой же! – с отчаянием отвечал Ральф. – Каким же иным ключом могла она отворить погреб? Войдя, она не заперла за собою дверь, а лишь притворила ее, и я прокрался вслед за нею. В одной руке у нее была свеча, в другой лом. С минуту она стояла неподвижно, высоко подняв свечу и прислушиваясь. Но свет не достигал того места, где я притаился у входа, и тишина кругом успокоила ее. Поставив свечку на один из винных ларей, она вынула из кармана бумажку и внимательно начала изучать ее, по временам озираясь, как бы сравнивая местность с описанием. Наконец, вероятно найдя то, чего искала, она повернула влево, к тем старым полкам, где наставлены пустые бутылки. Вы ведь знаете, у какой стены?

– Знаю. Там две полки и на них бутылки. Я нашел их при въезде в дом.

– Ну так вот, она подошла к этим полкам, поставила свечу на верхнюю, лом положила на пол и начала снимать бутылки с нижней полки, аккуратно устанавливая их подальше на полу. Я подумал, что она помешанная. Чем, как не помешательством, можно было объяснить эту странную игру с пустыми бутылками в глухую ночь? Бутылок была целая куча. Сначала она ставила их плотными рядами горлышками кверху, потом принялась ставить горлышками книзу в промежутки между первыми. Мне казалось, что этому конца не будет, да и она, должно быть, устала, потому что раза два остановилась отдохнуть и тяжело вздохнула. Проработав так с полчаса, она вынула из-за пояса часы, посмотрела на них и, вероятно, найдя, что уже пора возвращаться, спрятала лом позади бутылок, взяла свечу и вышла, заперев за собою дверь на ключ. Само собою разумеется, что я не мог следовать за нею, из опасения обнаружить свое присутствие, и вот причина моего пребывания в погребе. Теперь вы все знаете, дружище, и скоро узнаете еще больше, ручаюсь вам!

Я знал Ральфа за человека хотя и увлекающегося, но обладающего здоровой головою и ни на мгновение не мог допустить, чтобы его рассказ был плодом возбужденного воображения, тем более, что сам видел мисс Артур странствующею по коридору с бумажкой.

– Я буду сопровождать вас сегодня ночью, – сказал я ему, – право, вы до последней степени заинтересовали меня.

Он молча пожал мне руку и более ни слова не проронил о случившемся. Под предлогом нездоровья он почти не выходил из своей комнаты, что видимо опечалило Эпид, вернувшуюся из города в самом веселом настроении.

В течение дня я сходил в погреб и действительно увидал перемещение бутылок, не могшее броситься в глаза никому, потому что у той отдаленной стены всегда было совершенно темно. Возле шкапа с вином я устроил удобную засаду для нас двоих, из ящиков, как будто случайно еще не убранных после распаковки, и вороха соломы. Внимательное исследование полок, около которых возилась Энид, не повело ровно ни к чему, так как я мог осматривать их только поверхностно, не прикасаясь, чтобы не возбудить ее подозрений. Приходилось терпеливо ждать ночи.

Забравшись с Ральфом в нашу засаду около полуночи, мы прождали с час, прежде чем отворилась дверь и слабо мерцавшая свеча в руке приближавшейся Энид осветила ее лицо. Не было ни малейшего сомнения в том, что она действует вполне сознательно: глаза ее смотрели оживленно и осмысленно, а крепко сжатые красивые губы выражали упорную решимость. Солома слегка зашуршала под Ральфом – Энид остановилась и, затаив дыхание, в продолжение нескольких секунд напряженно прислушивалась. Не знаю, что удержало ее от приближения к нашему убежищу, но вероятно, ей в голову не приходила возможность чьего-нибудь присутствия здесь. Приписав слышанный ею легкий шорох просто шуму свалившегося пучка соломы, она повернулась и направилась к бутылкам. Вынув спрятанный позади них лом, она положила его на пол, свечу поставила на верхнюю полку, как описывал вчера Ральф, и опять принялась снимать бутылки и ставить их на пол. Теперь их оставалось уже немного, и минут через десять нижняя полка опустела. Справившись с вынутой из кармана бумажкой, она сняла полку и прислонила ее к стене. Потом, отыскав какое-то место в задней стене, она запустила лом в щель между досками, и одна из досок вывалилась совершенно свободно. Вторая доска также была вынута руками девушки. Образовавшееся отверстие приходилось почти в уровень с полом. Энид сначала осветила его свечою, потом согнулась и вползла в него, втащив за собою лом и свечку. Соблюдая всевозможную осторожность, под покровом воцарившегося теперь в погребе полного мрака, мы вылезли из-за ящиков и подкрались к отверстию. Улегшись плашмя на пол, мы удобно могли заглядывать вовнутрь дыры и видеть каждое движение Энид. Никогда не подозревал я о существовании тайника в моем погребе, и в уме моем роились самые фантастические предположении. Чего ищет здесь Энид? Не имеет ли она указаний о скрытых здесь несметных сокровищах? Если так, то Ральф был прав: недаром проникла она в нашу семью. Толчок моего товарища прервал нить моих размышлений; найдя по бумажке каменную плиту, Энид силилась ломом приподнять ее. Долго трудилась она, вся раскрасневшись и запыхавшись от натуги; меня так и подмывало предложить ей свои услуги, а Ральф немилосердно толкал меня под ребра. Удачным движением наконец удалось девушке глубоко запустить лом под камень, и край плиты медленно приподнялся. Лишь только щель расширилась достаточно, она запустила в нее руку и через мгновение извлекла из-под плиты небольшой черный сверток. С торжествующим лицом прижала она его к сердцу, потом опустила плиту на прежнее место и начала заравнивать известку и сор на полу. Воспользовавшись этим моментом, мы прокрались обратно за ящики; цель наша была достигнута: мы узнали, чего искала мисс Артур. Довольно долго возилась она, вставляя обратно доски и устанавливая полку; только часть бутылок поставила она на прежнее место, вероятно, рассчитывая прийти сюда еще для приведения всего в порядок, теперь же спеша вернуться к себе, так как было уже близко к рассвету. Когда она ушла из погреба, унося с собою свою находку, ушли и мы. Нечего говорить, что мы запаслись и спичками, и ключом, и возвращение наше в верхний этаж не представляло никаких затруднений. Ральф не произнес ни единого слова вовсе время и молча, угрюмо пожал мне руку на площадке лестницы и отправился к себе.

На следующее утро я получил деловое письмо, настоятельно требовавшее моего присутствия в городе, и уехал с ранним поездом. То, что будет описано ниже, произошло во время моего отсутствия и весьма подробно и графически было передано мне Ральфом.

Выглянув случайно в окно, перед завтраком, Ральф увидал Энид Артур, беззаботно игравшую в саду с Питером среди розовых кустов. Понятно, что через несколько минут и он очутился там же. К его удивлению и огорчению, Энид дышала весельем, ее обычная грусть и сдержанность исчезли, она шалила как девочка, острила как ирландский член парламента и порхала как летний ветерок. Уж не была ли сцена в погребе сном? Неужели это та самая взволнованная девушка, которая несколько часов тому назад поднимала плиту во мраке никому неведомого тайника?

– Рад видеть вас такой веселый сегодня, мисс Артур, – начал Ральф.

– Посмотрите на Питера! – воскликнула она в ответ. – Я уверила его, что в этой клумбе спрятался кролик, и последствием этого будет то, что садовник и миссис Уэльтер посягнут на самоубийство! О, пожалуйста, запретите ему рыться в земле! Я не могу больше бегать, совсем измучилась.

Ральф с достоинством исполнил ее желание, метко пустив в Питера камнем, после чего прекратилось преследование воображаемого кролика.

– Вы жестоки к животным, – заметила мисс Артур.

– Едва ли. Надеюсь, что я справедлив и к людям и к животным, – мрачно отвечал он. – Хорошо ли вы спали, мисс Артур?

Улыбка исчезла с ее лица, и она пристально посмотрела на него. Но Ральф умел владеть собою.

– Благодарю вас, я спала хорошо. Почему вы спрашиваете об этом с таким мрачно-таинственным видом?

– Не я один таинствен.

– Вы говорите загадками, мистер Гэринг.

– В самом деле? Кажется, я всегда прямодушен.

– А меня вы подозреваете в противном?

– Я не сказал этого.

– Но так говорят ваши взгляды и намеки. Что я сделала вам?

Она произнесла это с таким очаровательно умоляющим видом, что Ральф совсем растаял, как он сам сознался после.

– Что я вам сделала, – продолжала она, – что с тех пор, как я вошла в этот милый, счастливый дом, вы всегда смотрите на меня недоброжелательно? В чем моя вина?

– Ваша вина?

– Да. Только раз вы немножко забылись в Кенсингтонском музее и были приветливы со мною, а потом снова впали в прежнюю суровость. Что я сделала вам?

– Это пустой вопрос, мисс Артур. Я не могу осуждать вас, не зная обстоятельств вашей жизни.

– Но все-таки вы осуждаете меня за что-то, – с краской досады вскричала она, сделавшись еще красивее в своем гневе. – Поэтому-то я и спрашивала, что можете вы иметь против меня? С первой нашей встречи в доме миссис Уэльтер вы вооружились на меня. Признайтесь, ведь вы отговаривали миссис Уэльтер от дружбы со мною?

– Не намерен признаваться ни в чем.

– Отказ в признании равносилен признанию!

– По вашей логике, может быть.

– Так скажите мне правду, мистер Гэринг!

– Вы этого желаете?

Нечто в его тоне предостерегло ее о вступлении на опасную почву, и она покраснела.

– Желаю, если только…

– Если только что?

– Ничего, пустяки. Пойдемте в дом, уже звонили к завтраку.

– К завтраку еще не звонили. Так как же, хотите знать правду, мисс Артур?

– Да… нет… право, судя по вашему лицу, это будет какая-нибудь ужасная правда, за которую, пожалуй, мы еще можем поссориться, а этого мне не хотелось бы, – с внезапною мягкостью произнесла она, – так как сегодня я провожу здесь последний день.

– Последний день?

– Да. Завтра я покидаю Англию.

Ральф остолбенел и несколько мгновений не мог выговорить ни слова.

– Вы уезжаете? – спросил он наконец.

– Да. Я должна уехать, – тихо сказала она.

– Надолго?

– Не знаю. Я боюсь… я полагаю, что очень надолго.

– Зачем?

– Это мой долг.

Он посмотрел ей прямо в глаза, она ответила таким же прямым взглядом, потом опустила ресницы и вспыхнула. Какая женщина не сумеет прочесть в глазах влюбленного мужчины его сердечную тайну?

Раздался колокол, призывавший к завтраку.

– Мисс Артур, – поспешно сказал Ральф, – могу я просить вас прийти сюда через час? Мне нужно переговорить с вами.

Смущенная девушка, наклонившись, гладила Питера, чтобы скрыть свое лицо.

– Хорошо, я приду, – тихо отвечала она и быстро направилась в дом.

Завтрак показался Ральфу нескончаемым, и ему досадно было видеть, с каким аппетитом Энид прихлебывала чай и ела яйцо, словно на свете не существовало ни тайников, ни ископаемых свертков, не говоря уже о терзаемых любовью людей, лишенных всякого аппетита и едва отличающих чай от яйца! Но и завтрак кончился, как кончается все, за исключением людского безумия, и он вышел в сад с сигарою в зубах, которую забыл закурить. У него не было никакого определенного плана; он слепо предоставлял все случаю, решившись говорить и действовать под впечатлением минуты. Получасовое ожидание показалось ему вечностью, но когда Энид пришла, он не находил слов и молчал так долго, что наконец она смутилась.

– Вы хотели переговорить со мною? – начала она, храбро идя навстречу своей судьбе.

Ральф взглянул на ее опущенные ресницы и вспыхнувшие щеки и вдруг набрался отваги.

– Я… я хотел просить вас рассказать мне что-нибудь о себе, – отвечал он. – Конечно, это желание довольно странное, и вы совершенно вправе отказать мне, но…

– Поверьте, мистер Гэринг, – мягко произнесла она, видя, что он замялся, – что я с радостью рассказала бы вам все, тайна ненавистна мне столько же, сколько вам. Я часто страшилась минуты, когда мои милые, добрые друзья захотят узнать прошлое приголубленной им девушки, и вот минута эта наступила! Неужели вы думаете, что я не жаждала сама много раз излить мою душу добрейшей миссис Уэльтер, так деликатно избегавшей всяких намеков на мою прошлую жизнь, видя, что мне это тяжело? Что же касается вас, то даже сначала, когда я думала, что вы терпеть меня не можете…

– О, вы знаете, что этого никогда не было! – с жаром прервал ее Ральф.

– Даже тогда я дорого дала бы за возможность объяснить вам мои обстоятельства, разубедить вас в вашем дурном мнении обо мне. И в самом деле, какое основание имели вы думать обо мне хорошо?

– Скажите же мне все теперь! – настаивал Ральф.

– Не сердитесь на меня. Я не могу сказать вам всего. Это касается другого лица.

– Родственника?

– Да. Слушайте, мистер Гэринг, я считаю себя вправе сообщить вам только то, что относится лично ко мне, и вы можете передать это нашим милым друзьям, если найдете нужным. Я прибыла в Англию несколько времени тому назад для выполнения некоторой, для меня священной, обязанности, дав обет хранить глубокую тайну. На пути моем мне пришлось преодолеть много препятствий, но я твердо решилась во что бы то ни стало достигнуть моей цели. С Божиею помощью, это удалось мне, теперь я счастливее, чем была когда-либо в жизни.

– И все это ради другого человека? – спросил Ральф.

– Да, ради другого, – тихо сквозь слезы, отвечала она.

– Ради вашего мужа?

Энид в неописанном изумлении уставилась на него, потом поспешно утерла слезы и рассмеялась.

– О, нет, мистер Гэринг. Такого джентльмена не существует еще, да и вряд ли будет когда-нибудь существовать, – печальнее добавила она.

– Разве вы не намерены выйти замуж?

– Моя жизнь полна иной великой заботы. У меня нет времени для семейных интересов.

– И эта забота никогда не исчезнет?

– Довольно, мистер Гэринг. Я сказала вам все, что могла. Теперь поговорим о чем-нибудь более веселом. Пойдемте гулять.

– Подождите, еще одно слово, – остановил ее Ральф. – Я должен сделать вам одно признание. Думайте обо мне, что хотите, Энид, но я не в силах дольше обманывать вас. Я знаю часть вашей тайны.

Она побледнела как полотно и с ужасом смотрела на него.

– Вы знаете о моем отце?

– Нет. О нем я не знаю ничего, но знаю, что в этом доме было нечто, что вам нужно было достать, и вы достали это сегодня ночью.

Несколько секунд она молчала, отвернувшись от него.

– Как вы узнали? – тихо спросила она наконец.

– Я следил за вами, – сознался Ральф, прескверно чувствуя себя в эту минуту.

– Следили за мною! – машинально повторила она.

– Да. Сначала я случайно узнал, что вы хотите пробраться в погреб, а потом мы видели все, что там происходило.

– Мы! Кто же еще, кроме вас?

– Мистер Уэльтер.

Опять наступила пауза. Лицо Энид приняло жесткое, вызывающее выражение.

– Что же вы видели, скажите!

Ральф рассказал.

– Не судите нас слишком строго, – заключил он, – мы боялись, что вы страдаете сомнамбулизмом или временным умственным расстройством и что с вами может что-нибудь случиться…

– Что же намерены вы делать теперь со мною? – нетерпеливо и резко прервала она его. – Вот, вы знаете, что я унесла из-под плиты вашего погреба какой-то предмет. Может быть, мистер Уэльтер будет преследовать меня?

Говоря это, она вся дрожала.

– Энид! Что вы? Какие у вас мысли? Неужели вы думаете, что мы подозреваем вас в чем-нибудь дурном? – горячился растерявшийся Ральф. – Я убежден, что вы действуете по уважительным причинам. У вас есть какая-то тяжелая семейная тайна, в которую, разумеется, без вашего согласия никто не дерзнет заглядывать… – Тут, к великому ужасу Ральфа, Энид закрыла лицо руками и разразилась потоком слез. Понятно, что он сделал при этом: человек, видящий любимую женщину в слезах и не пытающийся утешить ее, недостоин названия мужчины.

Сначала она как будто не слыхала его нежных слов и не чувствовала прикосновения обвившихся вокруг нее рук, но потом вдруг перестала плакать и оттолкнула его.

– О, нет! Нет! Все это не для меня! – воскликнула она. – Я сказала вам, что у меня одна цель в жизни и я не должна думать ни о чем ином. Вы только еще увеличиваете мое горе!

Ральф выпустил ее и стоял, печально глядя на нее.

– Но если бы не ваша тайна, могли ли бы вы полюбить меня? – спросил он.

– Могла ли бы? О, Ральф, Ральф! Я и теперь люблю вас, и от этого мне так невыносимо тяжело!

Он восторженно протянул к ней руки, но она отступила.

– Нет, Ральф! Не радуйтесь! Между нами не будет больше произнесено ни слова о любви, до тех пор, пока не раскроется моя тайна. Но так как вы и мистер Уэльтер знаете уже многое, то я считаю за лучшее сегодня же, накануне разлуки, объяснить вам мои поступки. Когда мистер Уэльтер вернется из города, после обеда, вы услышите мою странную историю.

Больше ничего не добился от нее Ральф, несмотря на все мольбы выслушать его. Энид вернулась в дом, а Ральф, пробродив весь день по окрестности, встретил меня на полдороге из города и передал то, что я сейчас описал.

Признаюсь, желание Энид откровенно объясниться с нами меня очень порадовало, так как до сих пор я тяготился необходимостью скрывать от Эмили происходившее. Несколько раз порывался я рассказать ей все, но меня постоянно удерживала боязнь вооружить ее против девушки, хотя и поступавшей весьма странно, но, быть может, совершенно неповинной ни в чем дурном.

Энид сдержала слово и вечером, когда мы сидели в гостиной, к немалому изумлению Эмили, не ожидавшей такой откровенности со стороны всегда сдержанной девушки, поведала нам следующее.

– Я не помню ясно моей матери. В раннем детстве еще я постигла, что над нами тяготеет какое-то большое несчастье, и мои первые впечатления были очень мрачного свойства. По временам я видела в доме какую-то женщину; вероятно, это и была моя мать, но посещения ее оставили во мне крайне смутные воспоминания, и я даже не уверена, что не ошибаюсь относительно этой личности. Жила я в коттедже, на берегу моря, только с одной старой няней, никогда не говорившей мне о моих родителях и запрещавшей мне спрашивать о них. Подруг моего возраста у меня не было, но я ежедневно ходила к приходскому священнику, учившему меня грамоте. Однажды – мне было тогда лет семь – вернувшись домой, я нашла там разряженную даму и господина, по моим тогдашним понятиям, также очень знатного. Когда я вбежала в комнату, дама сердито взглянула на меня и крикнула: «Уходи отсюда и не показывайся куда тебя не зовут!» Я испугалась и заплакала, не привыкнув к грубому обращению, и поскорее вышла, но еще слышала, как дама сказала няне:

– Это положительно невозможно! Неужели я вам не довольно платила, или вам хочется угощать эту девчонку трюфелями и шампанским?

Не знаю, что отвечала няня, но господин громко засмеялся.

Скоро после этого нас навестил другой господин. Няня долго беседовала с ним, запершись в гостиной, и вышла оттуда с заплаканными глазами. Господин очень ласкал меня и смотрел на меня серьезно и печально. После его ухода няня сказала мне, что это лучший и несчастнейший человек в свете и что она некогда нянчила его также, как теперь меня.

Прошло несколько времени, может быть, года два после этого посещения, и тот же господин приехал снова. Он вошел в комнату с бледным, страшным лицом, которого я никогда не позабуду и схватил меня в объятия.

– Это ваш папа, – дрожащим голосом сказала мне няня.

Мой папа! Я также обняла его и поцеловала, но в эту минуту он вдруг зашатался и без чувств упал в кресло. Няня засуетилась возле него, и когда он пришел в себя, принесла ему вина и закуску. Подробности этой сцены глубоко врезались в моей памяти. На другое утро я с няней поехала куда-то по железной дороге и на пароходе, и ехали мы бесконечно долго, как мне тогда казалось. Наконец мы достигли города, где солнце палило, как огонь. Здесь, в маленьком домике, встретил нас тот, кого няня назвала моим отцом. Не стану распространяться о нашей тихой жизни в Баядосе. Скоро я сильно привязалась к отцу, и привязанность эта росла вместе со мною. Он же боготворил меня. У него не было в жизни иной цели, как заботиться обо мне. Присутствие мое сделалось для него необходимостью, и если я покидала его хоть на самое короткое время, им овладевали припадки меланхолии, усиливавшейся с годами. Меня так тревожило это, что наконец я решилась позвать доктора, оказавшегося хорошим врачом и хорошим человеком. После внимательных наблюдений за своим пациентом он однажды высказал мне свое опасение за рассудок отца.

– Что-то гнетет его нравственно, и он изнемогает под этим гнетом, – сказал мне доктор. – Его разум в большей опасности, чем его жизнь. Старайтесь постоянно развлекать его и не давайте ему задумываться! – В это время мне уже исполнилось семнадцать лет. Старуха няня моя умерла, и я одна вела наше маленькое хозяйство. Пока я сидела около отца, он бывал спокоен и не предавался мрачным воспоминаниям; но лишь только я уходила, хотя бы на один час, он начинал беспокойно ходить взад и вперед по комнате, с отчаянием произнося какие-то непонятные слова и затем погружался в безысходную тоску. Припадки эти стали наконец повторяться даже при мне, и часто я с трепетом слушала его восклицания раскаяния и угрызений – в чем? Что мог совершить ужасного мой кроткий, нежный, благородный отец? Тело его начало разрушаться одновременно с утратою рассудка: он потерял употребление членами, и мне пришлось ухаживать за ним, как за малым ребенком. О, эти ужасные годы страдания и отчаяния! Сидя возле его постели, я слушала его самообвинения в черном преступлении, которое он никогда больше не мог искупить. Доктор наш, преданный друг, однажды заявил, что единственное средство спасения еще заключается в уничтожении этой болезненной галлюцинации.

– Он не безнадежно помешанный, – говорил доктор, – но у него одна из самых упорных форм мономании, встречающихся не редко. Мы должны убедить его, что он так же мало виновен в преступлении, как вы и я. Я попрошу вас внимательно следить за его бредом и запоминать или записывать все, что он говорит о своей фантазии.

Следуя совету доктора, я старалась не проронить ни слова из болезненного бреда отца, иногда даже сама предлагала ему вопросы, на которые он всегда отвечал, хотя не вполне бессознательным видом, и в результате оказалось, что ему нужно достать какую-то рукопись, спрятанную в предместье Лондона, в погребе коттеджа, носящего название Херн-Лодж, и что вся его жизнь зависит от обладания этою рукописью, которая, попав к кому-нибудь другому, покроет его имя вечным позором. Для того чтобы так связно понять его мысль, мне потребовалось целая неделя, но раз поняв ее, я тотчас же решилась попытаться облегчить страдания моего дорогого отца.

– Я могу достать эту рукопись из погреба Херн-Лоджа, – произнесла я отчетливо и твердо, когда он умолк, измученный припадком возбуждения. Действие моих слов было поразительное. Безумие исчезло из его взгляда, стиснутые руки разнялись, и он посмотрел на меня с выражением, какого я уже много лет не видела на его лице. Потом он мирно заснул.

Обрадованный моим успехом, доктор просил меня продолжать действовать в том же направлении и при всякой возможности вызывать отца на разговор об этом предмете. Но это не удалось: отец сделался угрюм и молчалив и только спустя много дней согласился ответить на мои вопросы о Херн-Лодже; но заговорив, он уже не мог остановиться и, по мере того, как росло его возбуждение, он все с большими подробностями описывал мне местность и расположение коттеджа, кончив тем, что заставил меня, по его указаниям, нарисовать план дома. Сверхъестественное оживление это длилось не более получаса и окончилось продолжительным обмороком. Он так долго не приходил в себя, что я уже сочла его мертвым, но доктор успокоил меня, и после энергичных мер отец очнулся.

– Привезите ему эту рукопись, – сказал мне доктор, когда я передала ему о последней сцене, – хотя я уверен, что ничего подобного не существует. Но непостижимое желание иметь ее в руках убивает его. Если он будет знать, что вы отправились за нею, мысль эта поддержит его, и, быть может, в ваше отсутствие он несколько поправится. Во всяком случае, ему не помогут никакие лекарства; нужно действовать на его дух. Скажите ему, что вы едете.

Я сказала, лишь только он был в состоянии понимать меня, и он быстро одобрительно закивал головою и тихо прошептал:

– Возвращайся скорее, скорее!

Доктор был уверен в том, что существование рукописи воображаемое; я же не знала, что думать. Подробное описание местности, волнение отца при его объяснениях, наконец, его быстрое согласие на мой отъезд, в то время как он так нуждался в моих попечениях – все это доказывало, что отец действует не под влиянием галлюцинации. На сердце у меня было тяжело. Как я уеду и брошу единственного родного, близкого мне человека? Я была вполне одинока; кроме добрейшего доктора Антонио, старого холостяка, у нас с отцом не было знакомых. Он всегда жил уединенно, отделяясь от общества, а в последние годы, когда развилась его болезнь, даже близкие соседи наши как будто сторонились от нас. На какие средства мы жили, не знаю, но полагаю, у отца есть капитал, или поместье, или что-нибудь в этом роде, приносящее известный доход, так как мне несколько раз случалось видеть в нашем доме конторщика одного городского банкира, а когда отца разбил паралич, то, по его указаниям, я расписывалась за него в книге, приносимой приказчиком, и ежемесячно получала деньги из этого банка. Нужды мы не знали, и я могла доставлять больному отцу не только все необходимое, но даже исполнять его прихоти.

Вечером знаменательного дня, когда решен был мой отъезд, отец долго разговаривал с доктором, вручившем мне сумму, достаточную на проезд в Англию и обратно и на месячное прожитие там – отец почему-то думал, что этого срока будет достаточно для достижения моей цели. И так, поручив его попечениям доктора, обещавшего прислать к больному искусную сиделку и вообще окружить его всевозможною заботливостью, я со слезами простилась с ним и пустилась в мое далекое путешествие.

– Это удивительно! Я просто поражена вашим мужеством, милая моя бедняжка! – со слезами воскликнула Эмили, горячо обнимая и целуя девушку, что вызвало у Ральфа завистливый взгляд.

– Я, право, даже не думала, нужно ли на это мужество, – отвечая на ласку моей жены, сказала Энид. – Ведь кроме меня, у отца не было никого, и очень понятно, что я должна была помочь ему. Благополучно достигнув Англии и Лондона, я с первых же дней начала разыскивать Херн-Лодж, руководясь описанием отца и не зная, чего желать: осуществления ли его галлюцинаций или же их полного опровержения. Случилось первое: Херн-Лодж-оказался налицо, и следующей моей задачей было проникнуть в дом.

Это было дело нелегкое; старик сторож косился на меня и постоянно угрюмо отказывался впустить меня в комнаты, ссылаясь на то, что я не имею разрешения управляющего. Видя, что его не уломаешь, я решилась нанять дом, но к несчастью, или, быть может, к счастью, вы предупредили меня на сутки, мистер Уэльтер: когда я явилась к управляющему, Херн-Лодж был уже отдан вам. Право, отчаяние мое было беспредельно. Я не видела никакой возможности проникнуть в дом, занятый жильцами. Надо вам сказать, что только найдя Херн-Лодж и не имея еще никаких дальнейших планов, я немедленно переселилась по соседству, в Омига-Стрит, где нашла меня миссис Уэльтер. Для того чтобы не возбуждать любопытство относительно моей личности, я назвала себя моей хозяйке приходящей гувернанткой и в подтверждение этого напечатала объявление, что ищу уроков. Очень скоро меня пригласили в два-три дома, что доставляло мне некоторые средства и, кроме того, наполняло мои дни. Узнав, что Херн-Лодж нанят, как страстно желала я, чтобы хозяева его имели детей, нуждающихся в учительнице! Весь интерес моего существования сосредоточился на этом доме и его жильцах. Постоянно бродила я кругом, изучая все входы и выходы и сличая их с продиктованным мне отцом планом. Скоро мне стали знакомы все ваши лица; я приметила часы ухода и прихода мистера Уэльтера; знала, когда миссис Уэльтер гуляет с малюткой и много раз собиралась заговорить с нею, но все не решалась. Наконец случай помог мне познакомиться с нею в лондонском омнибусе, но от уличного знакомства до приглашения в дом еще далеко. А я порешила, что непременно, так или иначе, попаду в Херн-Лодж. Все это время я писала в Испанию и аккуратно получала вести от доктора Антонио: отец стал спокойнее, начал немножко есть, тогда как прежде даже вид пищи возбуждал в нем отвращение, и вообще, пока доктор доволен его положением. Но все-таки в каждом письме он настойчиво советовал мне поскорее окончить мои поиски за призраком и возвращаться домой. Так прошло три недели. Однажды ночью мне положительно не спалось. Задыхаясь в своей каморке, я вышла на улицу и, как всегда, меня потянуло в сторону Херн-Лоджа. До назначенного мне отцом срока оставалось всего неделя, а еще ничего не было сделано. Вернуться к нему с пустыми руками значило бы наверняка убить его сразу, потому что теперь я уже не сомневалась в том, что рукопись действительно спрятана в указанном им месте. Ломая себе голову над предлогом, который помог бы мне появиться в вашем доме, я незаметно добрела до купы рододендронов, растущих у задней стены коттеджа, и внезапно увидала под окном нижнего этажа трех человек, из которых один усердно распиливал решетку. Очевидно, это были воры. На мгновение я перепугалась, но потом оправилась и стала соображать, что мне делать? Если бы я вышла из-за кустов и воры увидали бы одну беззащитную женщину, весьма возможно, что они быстро прикончили бы меня, что не помешало бы им ограбить дом. Но тут я вспомнила дурную славу Херн-Лоджа, в котором, как говорили, водилось привидение, и решилась принять на себя эту роль, рассчитывая на то, что воры суеверны не менее других людей. Поэтому, рискуя перебудить всех и выдать свое собственное присутствие, я испустила дикий крик, к моей радости возымевший желанное действие: воры пустились бежать без оглядки. Я притаилась в кустах и ждала; все было тихо, вопреки моим ожиданиям никто не проснулся в коттедже. Тогда я подкралась к окну, решетка которого была уже распилена и отогнута наружу и рама вынута, и заглянула внутрь. Не думая о последствиях, мгновенно я взобралась на подоконник и спрыгнула на пол. Кругом было темно; я зажгла спичку, коробка которых случайно оказалась у меня в кармане и, вынув план, всегда сопровождавший меня, начала определять по нему местность.