Текст книги "Страна призраков"

Автор книги: Уильям Гибсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

23
Два мавра

Браун очень долго не возвращался в прачечную за пленником. Наконец явился юный кореец – возможно, сын владельца, – и молча вручил Милгриму китайский обед в коричневом пакете.

Мужчина сдвинул журналы, чтобы расчистить место на фанерной столешнице, и распаковал еду. Вареный рис, кусочки цыпленка без косточек под красным красителем, расчлененные овощи люминесцентного зеленого цвета и таинственное, мелко нарезанное бурое нечто. Палочки Милгрим трогать не стал, предпочел пластмассовую вилку. В тюрьме, утешал он себя, и такой обед показался бы роскошью. Только не в китайской тюрьме, прибавил несговорчивый внутренний голос, но пленник понемногу его заглушил. В обществе Брауна умнее всего – есть, как только выпадет возможность, а не капризничать.

За обедом он размышлял о ереси Свободного Духа, имевшей место в двенадцатом веке. Последователи секты утверждали: Бог – либо все, либо ничто, причем сами они склонялись к первой версии. Для них не существовало ничего, что не являлось бы Богом, и в самом деле, откуда такому взяться? Милгрим никогда не был силен в метафизике, однако теперь, в плену, вынужденный коротать время в размышлениях над одним и тем же текстом, исподволь учился получать удовольствие от миросозерцательных умопостроений. В первую очередь от тех, что касались парней из секты Свободного Духа, явно сочетавших в себе черты Чарлза Мэнсона и Ганнибала Лектера. Согласно их учению, если все на свете равно приходит от Бога, то люди, наиболее близкие Божеству, берут себе за правило творить, что им вздумается, особенно если это запрещено обывателями, далекими от послания Свободного Духа. В частности, они трахали все, что не противилось, и даже все остальное, поскольку насилие, как и убийство, слыло у них особо праведным подвигом. Тайная религия воодушевляющих друг друга социопатов. Пожалуй, это был самый мерзкий образчик человеческого поведения, о каком только слышал Милгрим. Какой-нибудь Мэнсон, к примеру, попросту затерялся бы в этой шайке. А может, рассуждал Милгрим, и вовсе возненавидел бы ее. Какая радость Чарли Мэнсону от целого общества серийных убийц и насильников, каждый из которых не сомневается в своих божественных полномочиях?

Кстати, в этой истории со Свободным Духом его подкупало еще кое-что; хотя нет, это относилось ко всему тексту. Интересно было понять, как вообще зарождались ереси. Частенько это происходило стихийным образом, стоило явиться какому-нибудь безродному одиночке с хорошо подвешенным языком. Организованная религия, размышлял Милгрим, оглядываясь на прошлое, – всего лишь план по отсеиванию помех от основного сигнала, одновременно сообщение и среда, в которой оно распространяется, модель единоканальной вселенной. В Европе таким каналом стало христианство, причем трансляция шла из Рима. Следует, однако, учесть, что в те времена скорость распространения любой информации не превышала скорости конного всадника. Существовала иерархия по местоположению вкупе с высокоорганизованной методикой обратного распространения сигналов. Постоянное запаздывание, многократно помноженное на отсутствие необходимых технических средств, приводило буквально к чудовищным последствиям, так что помехи ересей неизменно грозили заглушить основное послание...

Тут загремела дверь, и поток размышлений прервался. Подняв глаза от пакета с остатками еды, Милгрим увидел, как в проеме возник настоящий черный великан – мужчина огромного роста, необычайно широкий в плечах, в двубортном плаще до бедра, пошитом из плотной темной кожи, и черной «шапке вахтенного»[90]90
  Шерстяная шапка, которую носят в холодную погоду военнослужащие ВМС США.


[Закрыть], натянутой на самые уши. Последняя наводила на мысли о вязаных головных уборах, которые скрывались под шлемами крестоносцев. Но в таком случае плащ тоже превращался в подобие удлиненной кирасы. Черный рыцарь ступил на порог прачечной. С улицы потянуло предвечерним холодом.

У Милгрима были серьезные сомнения в существовании черных рыцарей, но с другой стороны, почему бы некоему африканскому исполину не обратиться в христианство и не встать под знамя креста? Такой сценарий выглядел даже правдоподобнее, нежели появление секты Свободного Духа.

И вот черный рыцарь вошел в корейскую прачечную, приблизился к стойке и спросил, принимают ли здесь меха. Владелец заведения ответил отказом, и мавр понимающе наклонил голову. Затем обернулся к Милгриму, встретился с ним глазами, и тот, сам не зная зачем, тоже кивнул.

После этого черный рыцарь удалился. Милгрим наблюдал через окно, как к нему подошел другой мужчина, причем сходство между ними было разительное. Не различались даже подпоясанные двубортные плащи черной кожи, даже обтягивающие шерстяные шапочки. Мавры синхронно повернули на юг, пошли вниз по Лафайет-стрит и мгновенно исчезли из поля зрения.

Убирая за собой грязную посуду вместе с пустой упаковкой, Милгрим ощутил неприятное, сосущее под ложечкой чувство, как если бы упустил из виду что-то важное, однако при всем старании так и не смог припомнить, что именно.

Очень уж долгий выдался день.

24
Маки

В затемненном номере горели свечи. У кровати, застеленной ослепительным хлопком «только для белых», стоял полный кувшин с водой. Холлис положила на мраморную поверхность высокого столика на мини-кухне коробку, импровизированную сумочку и конверт покойного Джимми Карлайла со стодолларовыми бумажками.

Затем при помощи мелкого тупого лезвия в рукояти штопора разре́зала прозрачную ленту, запечатавшую картон.

Поверх пузырьковой пленки лежала серая квадратная карточка с удивительно вычурной, в вавилонском стиле надписью: «Настало время иметь свой собственный. Нажмите ВКЛ. Х».

Отложив ее в сторону, Холлис развернула пузырьковую упаковку – внутри было что-то неблестящее, черное с серебром – и вытащила на свет более броскую, стильную версию беспроводного шлема, в котором любовалась кальмаром у Бобби Чомбо.

Все те же простые контрольные панели. Она покрутила подарок в руках, ища фирменный знак производителя, – и не нашла. Правда, увидела крохотные выпуклые буквы: «СДЕЛАНО В КИТАЕ»... Ну конечно, а что там не сделано в наши дни?

Холлис примерила шлем только для того, чтобы покрасоваться при свете зажженных свечей перед зеркалом, но незаметно для себя дотронулась до какой-то сенсорной панели. В дюймах от уха раздался отчетливый голос Одиль:

– Локативная инсталляция у тебя в номере.

Через секунду, опомнившись, журналистка поняла, что вскочила на кровать и вцепилась руками в шлем от неожиданности.

– Это «Маки» Моне. Ротч.

Что за Ротч?

– Цветы всегда совпадать по яркости с фоном.

И вот они появились, закачали ало-рыжими лепестками на уровне одеяла: в комнате выросло целое поле маков.

Холлис поводила головой – посмотреть, что получится.

– Это лишь одна из картин, часть ее аргентинской серии. Ротч.

Ну вот, опять.

– По ее милости, «Маки» Моне теперь повсюду. Звякни, когда получить. Надо поговорить, и про Чомбо тоже. – Она произнесла «Шомбо».

– Одиль?

Ах да, это же запись. Не слезая с кровати, Холлис наклонилась и левой рукой погладила несуществующие цветы. Она почти ощутила их прикосновения. Затем перекинула ноги за край постели, нащупала ступнями пол и осторожно, бредя по колено в маках, двинулась к занавешенному окну. На миг почудилось, что лепестки просто плавают на глади сонного озера. Автор наверняка не предполагал такого эффекта, подумала журналистка.

Вот и окно. Отдернув многослойные шторы, Холлис выглянула на Сансет. Она почти ожидала увидеть, что Альберто усыпал улицу трупами знаменитостей, живописными картинами славы и горьких мук, но ничего такого не заметила.

Тогда она сняла шлем, подошла к столу по внезапно опустевшей комнате и стала ощупывать сенсорную панель, пока зеленый индикатор наконец не погас. Уже убирая подарок Бигенда в коробку, она обнаружила под пузырьковой пленкой кое-что еще.

И достала на свет виниловую фигурку муравья, синего муравья. Водрузила его на мраморную столешницу и ушла с вечерней сумочкой в ванную комнату. Открыла горячий кран, а тем временем вытряхнула сумочку и вернула на место ее обычное содержимое. Попробовала, не горячо ли, разделась и забралась в пенистую воду.

Теперь уже трудно было вспомнить, с какой стати Джимми понадобилось столько денег в Париже, а солистка «Кёфью» пожелала с ними расстаться (и как ей вообще удалось заполучить в свои руки наличные).

Да, он взял франками. Как давно это было.

Холлис лежала на спине, оставив над водой только лицо. Игрушечный остров над пенистыми волнами. Isla de Hollis.[91]91
  Остров имени Холлис (исп.).


[Закрыть]

Перед ее мысленным взором качались маки Одиль. Вспомнились рассказы Альберто о сложностях создания и выбора текстуры для очередного представления, изображающего несчастье какой-нибудь «звезды». Надо думать, эти цветы устроены проще. Хотя, строго говоря, нельзя исключать никакую возможность.

Холлис подняла голову над водой и начала втирать шампунь в волосы.

– Джимми, – произнесла она, – а ты меня все же достал. Если б ты только знал, как все будет мерзко и глупо.

Намыленные волосы погрузились обратно в воду. Отсутствие покойного друга продолжало заполнять собой ванную, и бывшая певица заплакала раньше, чем начала ополаскивать голову.

25
Парк Сансет

Вьянка сидела со скрещенными ногами на полу в квартире Тито, пристроив на коленях «Сони», и протирала плазменный экран тряпочкой «Armor All». На голове у кузины была одноразовая сетка для волос, а на руках – белоснежные хлопчатобумажные перчатки. Покончив с телевизором, Вьянка уберет его в заводскую упаковку, которую тоже, в свою очередь, обязательно вытрет.

Тито, в такой же сетке и перчатках, сидел напротив и чистил тряпочкой клавиши «Касио». В коридоре стояла целая коробка с моющими средствами и новенький, дорого́й на вид пылесос – немецкий, как утверждала Вьянка. По ее словам, он не выбрасывал ничего, кроме воздуха, поэтому не оставлял в квартире ни волоска, ни других следов.

Совсем недавно Тито помогал кузену Эйсебио выполнить похожую процедуру. Впрочем, у того в основном были книги. Согласно протоколу, каждую из них необходимо было перелистать на предмет забытых бумажек и вытереть. Тито не объясняли, почему и куда исчез Эйсебио. Так полагалось по протоколу.

Мужчина посмотрел на симметричные дырочки в стене, оставшиеся после плазменного экрана.

– А ты не знаешь, где теперь Эйсебио?

Вьянка отвлеклась от работы и с прищуром взглянула на кузена из-под белой бумажной повязки, на которой держалась сетка для волос.

– Колония Докторес.

– Как?

– Докторес. Федеральный округ Мехико. Или где-то поблизости. А может, и нет.

Она пожала плечами и продолжала вытирать.

Тито надеялся, что ему не придется возвращаться в Мехико. Мужчина не покидал Соединенные Штаты с тех пор, как попал сюда, и впредь не желал бы этого делать. Особенно теперь. Если бы у него был выбор, Тито предпочел бы Лос-Анджелес; там тоже имелись кое-какие родственники.

– Мы с Эйсебио тренировались по Системе, – произнес он, переворачивая свой «Касио» и продолжая чистку.

– Он был моим первым парнем, – сказала Вьянка.

Неужели правда? Впрочем, напомнил себе кузен, ведь она только внешне смахивала на подростка.

– И ты не в курсе, где он?

Вьянка снова пожала плечами.

– Наверно, в Докторес. Хотя кто его знает.

– Как вообще принимается решение, кого и куда послать?

Она опустила тряпку на крышку контейнера «Armor All» и взяла упаковочный сегмент из пенопласта. Тот безупречно сел на угол «Сони».

– Все зависит от того, кто за тобой, по их мнению, следит.

Вьянка подняла второй сегмент и надела его на другой угол.

Тито попалась на глаза синяя вазочка. Надо же, совсем забыл. Где бы ее пристроить? Неожиданно он догадался.

– А куда вы поехали после дня «девять-одиннадцать»? – спросила кузина. – Ведь не сразу же в этот район?

Прежде он жил с матерью за Канал-стрит.

– В парк Сансет. С нами еще был Антулио. Мы снимали дом из красного кирпича с очень тесными комнатами. Даже поменьше этой. Ели доминиканскую пищу, гуляли на старом кладбище. Антулио нам показал могилу Джо Гало[92]92
  Американский гангстер по прозвищу Безумный Джо (1929—1972), один из главных участников мафиозных войн Нью-Йорка.


[Закрыть].

Отложив чистый «Касио», Тито поднялся и снял с волос тонкую сетку.

– Пойду на крышу, – сказал он. – Кое-что надо сделать.

Вьянка молча кивнула, убирая «Сони» в коробку.

Тито надел пальто, взял синюю вазочку и, не снимая белых перчаток, убрал ее в карман. Потом вышел и запер за собой дверь.

В коридоре он замер, не в силах определить свои чувства. Страх? Но это нормально. Нет, что-то другое. Перелом, беззащитность, слепая пустота? Мужчина вышел через огнестойкую дверь и стал подниматься по лестнице. Добравшись до шестого этажа, он вскарабкался на крышу.

Бетон под слоем асфальта, гравий – тайные следы катастрофы Всемирного торгового центра. Так однажды предположил Алехандро, побывав здесь. Тито вспомнилась бледная пыль, густо запорошившая подоконник в материнской спальне за Каналом. Пожарные лестницы, забитые офисными бумагами, в районах, далеких от павших башен. Изуродованная автострада Гованус. Крохотный палисадник перед домом, где они жили с Антулио. Поезд N, идущий от Юнион-сквер. Обезумевшие глаза матери.

Облака над головой напоминали гравюры в старинных книгах. Спокойный, приглушенный свет скрадывал краски мира.

Дверь на крышу выходила на южную сторону. Косяк закреплялся на сооружении с наклонной задней стенкой. А напротив клинообразной боковой стены, обращенной к востоку, был устроен стеллаж из давно посеревших некрашеных брусьев. На полках не то расставили, не то позабыли множество разных вещей: заржавленное ведро на колесиках с педальным устройством для выжимания швабры; сами швабры, успевшие поседеть и даже облысеть от старости (облупленная краска на деревянных ручках полиняла до нежно-пастельных оттенков); бочонки из белой пластмассы, пустые, хотя и с грозным изображением костлявой руки скелета внутри черно-белого ромба; россыпь ручных инструментов, настолько допотопных, что Тито уже не смог бы определить, зачем они нужны; ржавые банки из-под краски с полинялыми до полной нечитаемости этикетками.

Мужчина достал из кармана синюю вазочку и потер ее хлопчатобумажными перчатками. Сколько же у богини Ошун подобных домов, подумал он. Сколько бесчисленных окон. Тито поставил вазу на полку, приставил к стене и задвинул банкой из-под краски, закрыв от постороннего взгляда. Здесь, на крыше, ее могли обнаружить на следующий день, а могли оставить в неприкосновенности на долгие годы.

«Ошун управляет пресными водами этого мира. Младшая среди сестер-оришей, она удостоилась имени Царицы небесной. Знак ее – желтый и золотой цвета, как и цифра пять. Ей посвящаются павлины и грифы».

Мысленно выслушав голос тетки Хуаны, Тито кивнул серой полке, превратившейся в тайный алтарь, а затем повернулся обратно к лестнице.

В комнате он увидел, как Вьянка доставала жесткий диск из корпуса компьютера. Кузина подняла на него глаза.

– Ты скопировал все, что хотел сохранить?

– Да, – ответил Тито и притронулся к драгоценному техноамулету на шее.

«Нано»-айпод. Здесь хранилась вся его музыка.

Он снял пальто, пристроил его на вешалке и снова надел сеточку для волос. Потом уселся напротив кузины и опять приступил к дотошному ритуалу очищения, уничтожения собственных следов. Хуана сказала бы, что он омывает порог для нового пути.

26
«Gray’s Papaya»

Порой, когда Брауна к вечеру разбирал аппетит и определенного рода настроение, мужчины отправлялись в «Gray’s Papaya» на ужин особой скидки.

Милгрим каждый раз получал оранжад навынос – он хотя бы напоминал приличный напиток, а не жидкий сочок. Конечно, здесь подавали и настоящие фруктовые нектары, но только не с ужином особой скидки. И потом, соки не очень вязались с представлением о «Gray’s Papaya» в отличие от мяса на гриле, фисташек, сдобных булочек и приторных водянистых напитков, поглощаемых стоя под ярким сиянием гудящих флуоресцентных ламп.

От «Нью-Йоркера» – а судя по всему, Браун и сегодня собирался там заночевать, – «Gray’s» отделяло каких-то два квартала вдоль по Восьмой авеню. Милгрима заведение успокаивало. Он еще помнил время, когда две булочки с напитком, тогдашний ужин особой скидки, стоили доллар и девяносто пять центов.

Похоже, Брауна «Gray’s Papaya» не слишком умиротворяла, но здесь он становился немного словоохотливее. Получив безалкогольную «пина коладу» с булочками, он начинал распространяться об истоках культурного марксизма в Америке. По словам Брауна, прочие люди могли сколько угодно толковать о «политкорректности», но только на самом деле это был самый настоящий культурный марксизм, пришедший в Соединенные Штаты из Германии после Второй мировой войны и зародившийся в хитроумных головах профессоров из Франкфурта. «Франкфуртская школа», как они себя величали, не теряя времени зря, беспрестанно запускала свои интеллектуальные яйцеклады в аудитории ничего не подозревающей американской академии старой выучки. Это место в его рассуждениях, очаровательное своей научно-фантастической патиной, доставляло Милгриму особую радость. Возбуждение взвинчивалось по нарастающей; вспоминались зернистые, в черно-белом изображении, звезды еврокомма[93]93
  Еврокоммунизм – политика и теоретическое обоснование деятельности ряда коммунистических партий Западной Европы, в 1970-х и 1980-х годах критиковавших руководство КПСС в мировом коммунистическом движении, концепцию диктатуры пролетариата и недостаток политических свобод в странах, принявших советскую модель социализма.


[Закрыть] в твидовых пиджаках и вязаных галстуках, плодящиеся как грибы после дождя или даже как вездесущие кофейни «Старбакс». Но каждый раз, когда речь подходила к концу, Браун портил все удовольствие, заявляя, что «Франкфуртская школа» состояла исключительно из евреев.

– И... никого... больше, – говорил он, вытирая испачканные горчицей уголки губ ровно сложенной бумажной салфеткой. – Сам посуди.

История повторилась и сегодня, после долгих часов, которые Милгрим провел в корейской прачечной. Браун только что произнес эти самые слова, и пленник согласно кивнул, дожевывая второй хот-дог; к счастью, правила хорошего тона освобождали его от обязанности говорить с полным ртом.

Наконец с едой было покончено, и настало время возвращаться в «Нью-Йоркер». В воздухе смутно веяло близкой весной и даже как будто бы начинало теплеть. Милгрим подозревал, что это самообман, но все же повеселел. Восьмая авеню в этот час не бурлила дорожным движением. По ближней полосе промчался в противоположном направлении желтый «хаммер», и Милгрим невольно обратил на него внимание. Еще бы не обратить, мысленно хмыкнул он, шагая вслед за Брауном. Во-первых, это «хаммер», пусть даже не настоящий, а подделка, состряпанная на скорую руку; во-вторых, он желтого цвета. В-третьих, это был очень желтый «хаммер» с дурацкими колпаками, которые не крутились вместе с колесами, но едва покачивались, поскольку имели противовесы. И даже колпаки сияли желтизной в тон внедорожнику; а еще с них бессмысленно щерились бодрые смайлики – по крайней мере со стороны, обращенной к тротуару.

Но, говоря серьезно, Милгрима занимало другое. Водитель и пассажир пролетевшего мимо «хаммера» поразительно смахивали на рыцарей-мавров, заглянувших в прачечную на Лафайет-стрит. Вязаные черные шапочки, облепившие массивные черепа; безразмерные торсы, затянутые в черную кожу, словно дорогие диваны... Ну просто Гилберт и Джордж[94]94
  Гилберт Преш и Джордж Пасмор, английские художники, представители постмодернизма, основоположники перфоманса и фото-арта. Их искусство обозначило новый этап постмодернизма, подчеркнуто антиэлитарный и апеллирующий к массовому зрителю. Гуманитарная риторика постоянно сочетается в произведениях художников с гомосексуальными мотивами и иронически-эпатажными деталями (двойной автопортрет на фоне увеличенной микрофотосъемки образцов их кала и пота, 1995—1996, Национальная портретная галерея, Лондон).


[Закрыть] на джипе.

Странно? Не то слово.

27
Межнациональная валюта дерьма последнего

Холлис не разваливалась на части только благодаря теплому белому халату «Мондриан», солнечным очкам и поданному в номер завтраку, состоявшему из гранолы[95]95
  Смесь плющенного овса с добавками коричневого сахара, изюма, кокосов и орехов – вид натурального продукта. Используется для изготовления сухих завтраков.


[Закрыть], йогурта и арбузного «ликуадо»[96]96
  Прохладительный напиток из свежих фруктов или овощей.


[Закрыть]. Усевшись в просторном белом кресле, она пристроила ноги на мраморе приземистого кофейного столика и принялась разглядывать фигурку синего муравья на подлокотнике. Виниловое насекомое не имело глаз – возможно, по воле дизайнера?

Решительная ухмылочка, выражение мультяшного неудачника, уверенного в глубине души, что на самом деле он – супергерой. Осанка говорила о том же, чуть согнутые верхние лапки были прижаты к бокам, кулаки стиснуты, нижние лапки замерли в боевой стойке. Стилизованный египетский фартук и сандалии, видимо, намекали на логотип компании, который уж точно смахивал на иероглиф.

«Если жизнь подсунет тебе что-то новое, – говаривал Инчмэйл, – попробуй перевернуть это и заглянуть, что там на дне».

Холлис перевернула фигурку: подошвы насекомого были чистыми и гладкими, без фирменного знака «Синего муравья». Идеальная обработка. Нет, это не игрушка. По крайней мере не для детей.

Вспомнилось, как Ричи Нагель, звукооператор «Кёфью», затащил упирающегося Инчмэйла на Мэдисон-сквер-гарден[97]97
  Нью-йоркский концертно-спортивный комплекс.


[Закрыть] посмотреть Брюса Спрингстина. Рег вернулся в глубокой задумчивости, он даже сутулился под грузом впечатлений, но – странное дело – не желал говорить об этом. Выжать из него удалось немного: на сцене Спрингстин проявил высочайшее искусство владения собственным телом, воплотив собой сочетание Аполлона и Багса Банни. С тех пор Холлис долго и не без внутренней тревоги ждала, что Инчмэйл начнет выставлять себя на концертах боссом, но этого так и не произошло. А вот создатель синего муравья, подумала она, опуская фигурку на подлокотник, явно стремился к чему-то подобному – к сочетанию Зевса и Багса Банни.

Тут зазвонил сотовый.

– Доброе утро.

Инчмэйл, легок на помине.

– Ты подослал Хайди. – Голос прозвучал хладнокровно, почти без упрека.

– Она пришла на задних конечностях?

– Ты знал про деньги Джимми?

– Это твои деньги. Да, знал, но забыл. Когда он сказал, что готов с тобой расплатиться и только ждет возможности, я посоветовал, если сразу не выйдет, передать весь долг через Хайди. А иначе ты бы икнуть не успела, как денежки унеслись бы в трубу.

– Ты мне не рассказывал.

– Да забыл же. Причем с огромным усилием. Подавил в сознании всю историю после его внезапной кончины.

– И когда вы виделись?

– Никто не виделся. Он мне сам позвонил. А через неделю его нашли...

Холлис обернулась, не поднимаясь с кресла, и через плечо увидела небо над Голливудскими холмами. Пустое, совершенно пустое. Она повернулась назад и подняла бокал с остатками «ликуадо».

– Деньги, конечно, не лишние. Просто... не знаю, что с ними делать.

Сделав глоток, она поставила бокал.

– Лучше потрать. С банками я бы на твоем месте не стал связываться.

– Почему?

– Кто его знает, откуда взялась такая сумма.

– Не хочу даже знать, о чем ты сейчас подумал.

– Холлис, американские сотенные купюры – международная валюта дерьма последнего и, кроме того, любимая бумажка фальшивомонетчиков. Ты еще долго пробудешь в Лос-Анджелесе?

– Не знаю. А что?

– Да вот сорок минут назад выяснилось, что мне туда нужно через два дня. Могу помочь проверить купюры.

– Серьезно? Можешь?

– «Болларды».

– Не поняла.

– «Болларды». Я, наверно, буду их продюсировать.

– Ты правда в курсе, как проверяют фальшивые деньги?

– Я же в Аргентине живу, забыла?

– Анжелина с маленьким тоже приедут?

– Попозже, если выгорит с «Боллардами». А у тебя что?

– Была на встрече с Хьюбертом Бигендом.

– И как?

– Интересно.

– Боже мой.

– Выпили. Потом проехались посмотреть, как строят их новые офисы. Прокатились на танке «от кутюр».

– На чем?

– Жутко непристойная машина.

– Что он хотел?

– Чуть не сказала: «сложный вопрос», но тут все скорее мутно. Очень мутно. Если найдешь время вырваться от своих «футболлардов», тогда и расскажу.

– Ладно. – Он отключился.

Телефон зазвенел прямо в руке. Наверно, Инчмэйл еще что-то вспомнил.

– Да?

– Алло? Это ’Оллис?

– Одиль?

– Ты посмотреть маки?

– Да. Красивые.

– Из «Нода» звонили. У тебя, сказали, новый шлем?

– Да, новый, спасибо.

– Это хорошо. Ты знать Сильверлейк?

– Более-менее.

– Более?..

– Я знаю Сильверлейк.

– Здесь художница Бет Баркер, у нее квартира. Приходи посмотреть квартиру, обстановку. Это аннотированная обстановка, ты в курсе?

– Как – аннотированная?

– В гиперпространстве к каждой вещи прилагаться описание Бет Баркер, рассказ про этот предмет. На один простой стакан воды – двенадцать ярлыков.

Холлис бросила взгляд на белую орхидею, что цвела на высоком кофейном столике, и вообразила ее обклеенной виртуальными карточками.

– Одиль, звучит заманчиво, но лучше в другой раз. Мне надо сделать кое-какие заметки. Переварить впечатления.

– Она расстроится, Бет Баркер.

– Скажи, пускай держит хвост пистолетом.

– Хвост?

– Загляну в другой раз. Честно. Маки просто чудесные. Это мы еще обсудим.

– А, отлично. – Собеседница повеселела. – Я передать Бет Баркер. До свидания.

– До свидания... Эй, Одиль?

– Что?

– Твое сообщение. Кажется, ты хотела потолковать о Бобби Чомбо.

– Хочу, да.

– Это потом. Пока.

Она торопливо встала и спрятала телефон в карман халата, словно это могло помешать трубке зазвонить снова.

– Холлис Генри. – Молодой человек из проката машин изучил ее права и поднял взгляд. – Я вас видел по телику?

– Нет.

– Хотите «полное покрытие»?

– Да.

Он черкнул три крестика на контракте.

– Тут подпись, два раза инициалы. В кино, что ли?

– Нет.

– Поете. В той группе. Такой носатый лысый парень на гитаре, англичанин.

– Нет.

– Только не забудьте все заполнить, когда возвращать будете. – Парень уставился на нее с дерзким, хотя и не слишком горячим любопытством. – Все-таки это вы.

– Нет, – отвечала Холлис, принимая ключи, – не я.

После чего направилась к взятому напрокат черному «пассату», положила на пассажирское кресло коробку из «Синего муравья» и села за руль.