Текст книги "Джон Лоу. Игрок в тени короны"

Автор книги: Уильям Гаррисон Эйнсворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XVI. Посещение полицейских и позорный столб

Коломба дождалась возвращения Лизетты, и, радуясь, что Рауль ушёл, удалилась к себе в комнату. Но, не чувствуя склонности ко сну она, вместо того чтобы лечь в постель, села читать. За этим занятием она провела почти два часа, затем разбудила Лизетту, спавшую в кресле с другой стороны стола.

– Ах, мадемуазель! – воскликнула горничная, как только открыла глаза. – Как жестоко будить меня именно в такую минуту! Мне снилось, будто я гуляю с Валентином в Версальском саду.

– Но уже за полночь, мне пора спать. Сегодня, кажется, все ложатся поздно – отец ещё не ушёл к себе.

– В этом ничего нет странного, мадемуазель: господин спит не очень хорошо и часто поздно засиживается с Дельмасом. Божья Матерь! Что это такое? – воскликнула она, когда послышался сильный удар в ворота. – Кто мог бы прийти сюда ночью в такое время? Боже спаси нас! Вот опять! – прибавила она, когда ещё более сильный удар пронёсся по дому.

– Я спущусь по лестнице, – сказала Коломба. – Пойдёмте со мной, Лизетта!

Лишь только они достигли нижнего этажа, раздались опять три громких удара в ворота. На дворе они нашли Лаборда и Дельмаса, на лицах которых читался ужас. Отец с дочерью обменялись только печальными взглядами и не успели сказать друг другу ни слова, как снова трижды раздался стук и послышался громкий, повелительный голос:

– Именем короля, отворите ворота!

– Это из Судебной Палаты! – воскликнул Лаборд в крайнем ужасе. – Я погиб.

– Сделайте выражение лица гневным, сударь, – сказал Дельмас своему барину. – Ваш вид возбуждает подозрение. Отворять ли ворота?

– Нет. Нет! Да. Да! – крикнул Лаборд. – Спроси сначала, зачем они пришли.

Старый Дельмас подошёл к воротам и, открывая решетчатую калиточку, рассмотрел стоявших за воротами. Вся группа состояла из полицейского чиновника и дюжины гвардейских солдат, из которых двое были с факелами.

– Что вам нужно? – спросил Дельмас дрожащим голосом.

– Чтоб вы немедленно впустили нас! – был ответ. – Почему вы задерживаете нас так долго? Разве вы не понимаете, что я полицейский чиновник? Отворяйте же ворота или берегите вашу жизнь!

Испугавшись такой угрозы, Дельмас стал отворять ворота, а Лаборд в это время удалился со своей дочерью в одну из комнат нижнего этажа, где, полумёртвый от страха, ожидал появления чиновников судилища. Через несколько минут к ним вошёл полицейский чиновник в сопровождении двух гвардейцев с обнажёнными саблями.

– Какова причина этого ночного посещения, сударь? – спросил Лаборд, призывая к себе всё своё мужество, хотя прерывающийся голос и дрожащие губы выдавали его тревогу.

– Вам легко догадаться, господин Лаборд – отвечал чиновник, высокий, суровый на вид человек, с грубым голосом. – Мне дано поручение арестовать вас и представить в Судебную Палату.

– В каком преступлении меня обвиняют? – спросил Лаборд, понемногу возвращая к себе самообладание.

– Вы обвиняетесь в укрывательстве большой суммы денег не менее ста тысяч ливров, спрятанных в вашем доме. Вы понимаете, милостивый государь, что сведения, имеющиеся у меня, точны.

Лаборд пошатнулся, словно кто нанёс ему тяжёлый удар, и со стоном упал на стул. Заботливо следя за своим отцом, Коломба сказала чиновнику:

– Не истолкуйте в дурную сторону поведения моего отца, сударь. Его нервы сильно расшатаны прошлым: малейший пустяк возбуждает его. Какой-то враг донёс на него, но обвинение совершенно неосновательно: ему нечего прятать. Обыщите дом от верха до низа, и вы найдёте его лишённым всех драгоценностей и обстановки.

– Это соответствует имеющимся у нас сведениям, сударыня. Мы знаем, что ваш отец притворяется бедным, чтобы избегнуть пеней и наказаний, назначенных указом, но эта хитрость не поможет ему. Послушайте меня, господин Лаборд, желаете вы выдать эти деньги или мы должны искать их?

– Если вы сомневаетесь в том, что говорить моя дочь, можете обыскать дом, сударь. Но если эти поиски будут безуспешны, надеюсь, я буду освобождён.

– Ни в коем случае; у меня приказ представить вас в судилище. Нужно дать ответ на вопросы генерал-прокурора Фурке. Вам было бы выгоднее выдать деньги по доброй воле, но так как вы отвергаете это предложение, то мы должны разыскать их. Вы пойдёте со мной. Ну, покажи дорогу в подвал, бездельник, – обратился он к Дельмасу.

Бросив украдкой взгляд на своего хозяина, старый слуга повиновался и повёл всех в нижнюю часть дома. Придя к двери подвала, которая оказалась незапертой, чиновник взял факел у одного из солдат и вошёл в комнату со сводами. Он тотчас же заметил, что камень был снят: на его месте зияла глубокая яма. Приблизив свет, он нашёл яму пустой и крикнул Лаборду, который в эту минуту входил в подвал:

– Ага! Вы опередили нас, сударь! Понимаю. Клад исчез. Что вы скажете на это, сударыня? – прибавил он, обращаясь к Коломбе.

Она не отвечала, но, по-видимому, была сильно поражена.

– Теперь, сударь, скажите нам, где мы можем найти деньги? – прибавил чиновник, обращаясь к Лаборду.

Тот не отвечал.

– Мы здесь только теряем время! – крикнул полицейский. – Веди нас в спальню твоей молодой госпожи, мошенник! – прибавил он Дельмасу.

– Ах! – прошептала Коломба, и ужасная догадка промелькнула у неё. – Может быть, Рауль это сделал? Но нет, нет!.. Это слишком ужасно!

Принуждённая сдерживать свои чувства, она сопровождала всех до верхней части дома. При входе в спальню урядник бросил вокруг беглый взгляд и направился прямо к чулану, но, найдя его запертым, потребовал ключа у Лаборда, который отдал ему его со вздохом. Дверца была открыта, поиски чиновника увенчались успехом. Он нашёл там большой ящик и туго набитые кожаные мешки, очевидно, полные денег. Они были сброшены в угол чулана, даже не было сделано попытки спрятать их. В самом деле, их только что принесли сюда. По распоряжению чиновника сундук и мешки были вынесены из чулана и положены на стол посреди комнаты. Они были открыты и оказались полны золотых монет.

– Здесь должно быть сто тысяч ливров, – обратился чиновник к Лаборду. – Такова ли эта сумма?

– Да, это так. Не могу отрицать этого, – ответил несчастный. – Но кто донёс на меня?

– Обратитесь с этим вопросом к суду – сказал чиновник.

«Теперь мне всё ясно! – мысленно воскликнула Коломба. – Но я не считала его способным на такую подлость...»

Были призваны остальные гвардейцы, и сундук с мешками сдали им под охрану.

– Вы возьмёте всё? – крикнул Лаборд в порыве горя. – Вы ничего не оставите моей дочери?

– Я должен передать все деньги генерал-прокурору, – ответил чиновник. – Вы и ваш слуга Дельмас будете сегодня ночью отведены в Консьержери[63]63
  Консьержери – суд и тюрьма департамента Сены. Камеры Консьержери были мрачны, условия жизни крайне вредны для здоровья. Там господствовали лихорадки, и случалось даже повальные эпидемии.


[Закрыть], а завтра утром предстанете пред судом. Проститесь с вашей дочерью.

Нежно обняв дочь и поручив её, почти в полуобморочном состоянии, попечению Лизетты, Лаборд сказал чиновнику, что готов следовать за ним. Он и старый Дельмас были посажены в Консьержери и заперты на ночь.

На другой день двое заключённых предстали пред страшным судом. На строгие расспросы судьи о том, имеются ли у него ещё скрытые деньги, и на угрозы пыткой в случае неполного признания, Лаборд мог заявить только, что показывает правду. Затем был подвергнут допросу Дельмас. Ему сказали, что если он даст такие указания, которые приведут к обнаружению каких-нибудь других тайных кладов, то он не только будет освобождён, но и получит награду. После этого его отвели в соседнюю комнату, где подвергли пытке посредством выворачивания большого пальца. Старик вынес испытание с большим мужеством, и так как от него ничего не могли добиться, то вскоре опять привели в суд. Наконец обоим преступникам был вынесен приговор. Все спрятанные Лабордом деньги подвергались изъятию в пользу государства, а за совершенное им великое преступление его присудили три раза стоять у позорного столба, а затем сослать на вечную каторгу. Дельмас также был приговорён к позорному столбу, но этим наказание и ограничивалось.

На следующий день первая часть сурового приговора была приведена в исполнение. Без рубашки, с верёвками на шее, с зажжёнными свечами в связанных руках, эти двое несчастных были привязаны к телеге. На спине каждого висел ярлык, с надписью «Грабитель народа». В этом жалком виде их возили по улицам, среди громких криков черни, по направлению к Рыночной площади. Позорный столб представлял собой восьмиугольную каменную башенку, с высокой остроконечной крышей, находившуюся на одной стороне живописной старой площади. В каждом углу башенки было высокое окно без стёкол, так что можно было отлично видеть внутри вращающееся на оси большое горизонтальное колесо. Внутри обода этого колеса, которое и составляло позорный столб, были сделаны отверстия для головы и рук страдальцев. Привязанные к этой машине, в тяжёлом и унизительном положении, бедный Лаборд и его преданный слуга были выставлены на несколько часов на оскорбления и насмешки черни, которая беспрестанно бросала в них грязью, тухлыми яйцами и другими предметами.

Среди большого стечения народа, собравшегося в этот день на Рыночной площади, был только один человек, который чувствовал некоторое сострадание к несчастным и которого это зрелище ужасало и возмущало. Это был молодой англичанин двадцати двух лет, очень красивой наружности, недавно прибывший в Париж. Он не был предубеждён против страдальцев и, думая, что они несправедливо наказаны, крайне негодовал на жестокое обращение с ними толпы. Он уже собирался уйти и пытался выбраться из кучи торговок, среди которых иные напоминали собой фурий по своему языку, как вдруг его остановило смятение народа, вызванное молодой девушкой, пробовавшей силой проложить себе дорогу к позорному столбу. Она была красива, несмотря на то, что глаза её беспокойно блуждали, причём наружность и одежда свидетельствовали о принадлежности к гораздо более высокому классу, чем окружающая толпа. С нею была горничная, тщетно пытавшаяся удержать её. Едва ли нужно объяснять, что эта несчастная девушка была Коломба Лаборд.

– Я хочу пойти к нему, я хочу пойти к отцу! – кричала она.

– Где же ваш отец, сударыня? – спросила торговка весьма отвратительной наружности.

– Вот, вот! – ответила Коломба, указывая на позорный столб.

– Как? Этот подлый негодяй, этот грабитель! – кричала тётка. – Вы не должны близко подходить к нему, предоставьте его нам.

И она швырнула в несчастного Лаборда тяжёлым предметом, попавшим ему прямо в висок. Её товарки громко засмеялись и похвалили за ловкость.

– Уж я не промахнусь! – сказала она. – Вот увидите, как я ударю этого негодяя снова, когда повернётся колесо.

– О, пощади его, из жалости пощади! – закричала Коломба. – Он не совершил преступления.

– Вы не называете преступлением ограбление народа? – возразила торговка. – Я со своими товарками думаю иначе. Нам кажется позорный столб слишком слабым наказанием для такого господина.

– Эх, ему предстоит гораздо худшее! Его пошлют на каторгу, – заметила одна из сплетниц с жестоким смехом.

Слыша всё сказанное, поражённый красотой Коломбы и опасаясь за неё, молодой англичанин направился через толпу к ней. Хотя он жил недолго во Франции, тем не менее говорил по-французски бегло.

– Здесь не место для вас, сударыня, – сказал он. – Позвольте мне увести вас отсюда.

Она не обратила внимания на предложение, не поняла даже, по-видимому, его слов, в своём старании оградить отца от дальнейших оскорблений. Её взоры были такие страдальческие и умоляющие, что даже грубая женщина, находившаяся возле неё, не могла более сопротивляться и отбросила осколок кирпича, который собиралась метнуть в несчастного, привязанного к позорному столбу, со словами:

– Из любви к вам, сударыня, я пощажу его.

– О, благодарю вас, благодарю за вашу доброту! – воскликнула Коломба, схватывая грубую руку женщины и прижимая её к своим губам.

– Вы лучше бы послушались совета этого молодого господина и ушли отсюда. Вам может здесь сделаться дурно.

Но несчастная девушка отказывалась послушаться совета. В это время колесо позорного столба перестало вертеться, и после небольшого перерыва двое страдальцев были освобождены и приведены к телеге, к которой их привязали, как и раньше. Гвардейцы расчистили дорогу своими алебардами[64]64
  Алебарда – секира, боевой топор на длинной рукоятке.


[Закрыть], и повозка двинулась. При этом толпа так плотно стеснилась, что для Коломбы было бы невозможно уйти, но она заняла место позади переднего ряда, на той линии, по которой должна была пройти печальная процессия. Минуты через две приблизилась телега. Окровавленные, босые, покрытые грязью и глиной, двое заключённых представляли собой зрелище, которое тронуло бы даже каменное сердце, но толпа осыпала их бранью и проклятиями, подвергая всяческим оскорблениям. Бедный Лаборд, сидевший на ближайшей к дочери стороне телеги, ехал с опущенной вниз головой. Когда он приблизился, Коломба, не будучи в состоянии сдержать себя, громко крикнула, и голос её отчётливо был слышен среди гама и воплей народа:

– Отец! Отец!

Быстро подняв голову, несчастный посмотрел в сторону, откуда раздался крик, и, заметив дочь, воскликнул полным слёз голосом:

– Дитя моё, дитя моё! Что ты тут делаешь?

Пронзительный крик донёсся до его ушей. Он увидел, что его дочь упала без чувств на руки высокого молодого человека, стоявшего позади неё. Но он больше ничего не слышал и не видел, телега не останавливалась, и гвардеец приказал двигаться вперёд.

Глава XVII. Ивлин Харкорт

Когда арестанты уехали, толпа начала рассеиваться. Молодой англичанин, в сопровождении Лизетты, донёс свою прекрасную ношу до улицы Проповедников, где посадил её на незанятую скамейку, близ аптеки, и предоставил попечению горничной, а сам отправился в аптеку раздобыть чего-нибудь укрепительного. Возвратившись, он обрадовался, что Коломба пришла в чувство. Он заставил её проглотить несколько капель лекарства, которое принёс с собой. Сначала Коломба не понимала, что случилось и где она находится; но, оглянувшись кругом, она сказала Лизетте в ужасе:

– Разве я спала? Ах, нет! Эта ужасное зрелище было наяву.

Обильные слёзы несколько облегчили её. Она могла встать со скамейки, но, очевидно, потеряла силы – бедняжка едва могла стоять без поддержи.

– Может быть, я могу оказать вам ещё какую-нибудь услугу, сударыня? – произнёс молодой англичанин, который всё ещё медлил, не в состоянии уйти от неё. – Если бы я смел, я бы просил позволения видеть вас в безопасности в вашем доме.

– Вы ещё очень слабы и изнурены, мадемуазель, – произнесла Лизетта. – Позвольте мне дать вам совет не отказываться от любезного предложения этого молодого господина, несмотря на то, что он иностранец. Он уже оказал вам большую помощь, вынеся вас из толпы.

Слабый румянец окрасил бледные щёки Коломбы, когда она благодарила молодого человека, и, пленённая его любезным обращением, уже не колеблясь, приняла предложенную им руку. Перейдя через узкий переулок, они вышли на улицу Сен-Мартен и направились к предместью того же имени. По необходимости они шли медленно, и молодой человек, почувствовавший уже сильный интерес к несчастной девушке, успел познакомить её со своим именем и состоянием. Оказалось, что он младший сын одной благородной английской семьи, по имени Ивлин Харкорт. Он прибавил, что недавно приехал в Париж занять место секретаря при английском посланнике, лорде Стэре. В свою очередь, Коломба, за оказанное доверие, описала ему во всех подробностях ужасное несчастие, которое произошло с отцом.

– Если бы ему пришлось ещё раз перенести такую ужасную пытку, как сегодня, – сказала она в заключение, – я уверена, он её не выдержал бы. Но как мне поступить, чтобы спасти его? Как я могу добиться его помилования? Ах, я забыла, что обращаюсь к иностранцу, которому мало дела до моего горя!

– Ошибаетесь, сударыня. Я чувствую живейшее сочувствие к вам и даю вам слово воспользоваться всем моим влиянием, чтобы достигнуть какого-нибудь смягчения жестокого приговора. Я поговорю с лордом Старом, но моя главная надежда – мой друг господин Лоу, который в большой милости у регента.

– О, я знаю сьера Лоу по его известному имени. Отец часто говорил о нём как о великом финансисте.

– Господин Лоу настолько же добросердечный человек, как и великий финансист. Но разве у вас нет влиятельного друга, нет родственника, который мог бы помочь вам?

– Все наши друзья покинули нас, – горестно ответила Коломба.

– Нет ли у вас брата? – спросил Ивлин.

– Увы, есть, – ответила она, поникнув головой. – Но он – причина всего нашего горя. Его расточительность, я думаю, заставила отца спрятать свои деньги и привела к таким гибельным последствиям.

– Где теперь ваш брат, сударыня?

– Он в Париже, но не знаю, где живёт. Я слыхала, что он сделался любимцем регента.

– Любимцем регента! Ну, тогда ваш отец спасён.

– Ах, нет, вы не знаете моего брата, Рауля. Если моему несчастному отцу придётся положиться только на него, он погиб. А вот дом, где прежде жил мой отец. Он ещё служит для меня пристанищем, хотя ненадолго – его захватили чиновники Судебной Палаты.

Не успел Харкорт ответить, как из открытых ворот дома вышел высокий, великолепно одетый, красивый молодой человек и поспешно направился к Коломбе.

– А, добрый день, сестра! – закричал он. – Я искал тебя и узнал, что ты ушла с Лизеттой.

– Я была на Рыночной площади, Рауль, – холодно ответила она. – А этот господин, Ивлин Харкорт, был так любезен, так сострадателен, могу сказать, что довёл меня до дому.

– Я бесконечно обязан господину Харкорту за его внимание, – ответил Рауль с деланным равнодушием. – Мне кажется, я видел его прежде. Вы англичанин, сэр, если не ошибаюсь?

– Вы правы, – ответил тот довольно резко. – Я имею честь быть причисленным к английскому посольству.

– Теперь я вас припоминаю вполне. Я видел вас третьего дня, вместе с милордом Старом и сьером Лоу. Очень рад познакомиться с вами, господин Харкорт.

Он протянул руку, но Харкорт отказался пожать её. Покраснев от гнева, Рауль, казалось, хотел отплатить за эту обиду, как вмешалась его сестра:

– Ты, Рауль, забыл, что мы пришли только что с Рыночной площади. Если бы ты был там и видел то тягостное зрелище, свидетельницей которого была я, ты бы чувствовал себя подавленным и униженным.

Брат отвернул лицо от неё и пытался скрыть свою досаду тем, что стал крутить свои красивые усы.

– Да, братец, сердце моё разрывалось от стыда и боли. А кто поставил отца у позорного столба? Кто ссылает его в каторжные работы? Ты, ты, его сын! О, стыдись, стыдись, стыдись самого себя!

– Что хочешь сказать ты этим нелепым обвинением? – закричал Рауль. – Горесть лишила тебя ума. Ты говоришь вздор.

– Нет, это не вздор. Я говорю правду, Рауль. Я обвиняю тебя в доносе в Палату на отца.

– Чушь! Почему ты обвиняешь меня в этом? – спросил он.

– Никто, кроме тебя, не мог сделать этого. Старый Дельмас, которому только и доверился отец, страдает теперь вместе с ним. А ты, сын. Ты даже не колебался.

– Клянусь душой, ты несправедлива ко мне, Коломба! Я ничего не знал об аресте отца и о приговоре над ним до тех пор, пока не пришёл сюда.

– Лжёшь! Отец был арестован через несколько часов после твоего последнего посещения, когда ты разведал средствами, которые тебе самому известны лучше всего, что у отца спрятаны деньги. Но страшись! Отцеубийство не пройдёт безнаказанным.

– Я не останусь здесь, чтобы выслушивать такую брань от сестры, – сказал Рауль, теряя терпение. – Но прежде позволь мне исполнить моё обещание – вот тебе деньги!

– Я не возьму их, – ответила она с отвращением. – Они добыты ценой крови моего отца. Слушай, Рауль! Если ты ещё не совсем загрубел, постарайся загладить своё преступление, добившись смягчения несправедливого приговора над отцом. Сделай это! Спаси его – и я прощу, я буду благословлять тебя. Иначе – никогда не называй меня сестрой.

– Я сделаю всё, что могу, но боюсь, что мои попытки будут напрасны. Я прощаю то, что ты сейчас сказала, но советую тебе быть осторожнее в разговоре со мной на будущее время.

– Но я говорю правду, Рауль, ты знаешь это.

– Правду не всегда можно говорить безнаказанно в настоящее время. Ты думаешь, что я донёс на отца? Это – жестокая обида. Знаешь ли ты, что за слово «доносчик», которое ты бросаешь мне в лицо, наказывают смертью?

– В самом деле? – воскликнул Харкорт, который всё время оставался в качестве заинтересованного зрителя этой сцены. – В таком случае, я заслуживаю наказания. Рауль Лаборд! Я решительно называю ваше поведение мерзким, и можете быть уверены, что я не стану скрывать моего мнения.

– Не затрагивайте меня, господин Харкорт, или будете раскаиваться в вашей смелости, – сказал Рауль, хватаясь за рукоятку рапиры. – Как сейчас сказал сестре, я готов не обращать внимания на то, что произошло, но на будущее время я не буду так терпелив.

С этими словами он надменно удалился. Ивлин посмотрел ему вслед с удивлением, смешанным с отвращением.

– Ах, сударыня! – сказал он, обращаясь к Коломбе. – Я недоумеваю, как это у такой хорошей и преданной сестры может быть такой недостойный брат.

– Я ещё больше недоумеваю, как у моего отца, этого идеально честного человека, мог быть такой недостойный сын. А между тем Рауль не всегда был дурным – в детстве он подавал большие надежды. Его испортили развратные товарищи. Я когда-то его нежно любила, и теперь мне трудно ожесточить своё сердце против него, но я должна сделать это, если только он не раскается и не исправится. Прощайте, господин Харкорт! Примите мою горячую благодарность за всё, что обещаете сделать.

– Прощайте, сударыня! Не стану слишком обнадёживать, чтобы не ввести вас в обман, но сделаю всё, чтобы достигнуть освобождения вашего отца.

Он поклонился и ушёл. Коломба следила задумчиво за его удаляющейся фигурой, пока он не повернул на Ново-Орлеанскую улицу и не исчез. Тогда она с Лизеттой вошла в ворота.