Текст книги "Срок истекает на рассвете"

Автор книги: Уильям Айриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Посмотри, – ответила она.

Маленькая, коричневая: две дырочки и полукружья других двух. Завиток коричневой нитки в одной из них.

– Сломанная пуговица, – прошептал он.

– От жилета?

– Нет, пиджачная, от манжет. Знаешь, с наружной стороны рукава. Она, наверное, давно треснула, а сегодня, наконец, оторвалась. – Он вдруг замолчал. – А может, это пуговица Грейвза? Может, она валялась уже давно?

– Ну что ж, давай посмотрим его костюмы, прежде чем пойдем дальше. Слава богу, это-то мы можем сделать. Пуговица от коричневого или бежевого костюма. Не надо быть мужчиной, чтобы знать, что на серых или синих костюмах не бывает коричневых пуговиц. А он лежит в смокинге. Значит, нужно посмотреть в шкафу.

Она вошла в спальню, открыла шкаф, протянула руку к выключателю.

– Окна в порядке?

– Да, я задернул. – Он широко раскрыл глаза, посмотрев через ее плечо. – Смотри-ка! Сколько же человеку нужно прожить, чтобы сносить такое количество костюмов!

Они одновременно подумали об одном и том же, но ничего не сказали: он-то прожил недолго.

– Вот коричневого цвета костюм, к которому такая пуговица могла бы подойти, – Она сняла вешалку, подняла один рукав, затем другой, провела пальцем по пуговицам жилета. – Все здесь. – Повесила на место. – Вот коричневый, – она сняла его, проверила.

– Посмотри еще пуговички на заднем кармане брюк, – сказал он, – там обычно карман застегивается на пуговицу; по крайней мере у меня так.

– И здесь пуговицы на местах. – Она повесила костюм на место. – Вот и все. Нет, подожди, еще какой-то пиджак висит на вешалке сзади: наверное, очень старый. Тоже коричневого оттенка. – Она проверила его и повесила обратно. – Не такие пуговицы, здесь они без дырочек, с глазком на задней стороне. – Она закрыла дверцу. – Так вот, пуговица от пиджака человека, который приходил сюда, который жевал сигару, злился на него и – может быть! – был левша.

Они вернулись в комнату.

– Теперь, Куин, мы знаем о нем еще кое-что. Ты понимаешь? На нем коричневый или бежевый костюм, на рукаве которого не хватает одной пуговицы. Господи, если бы мы были настоящими сыщиками, знаешь, что мы могли бы с этим сделать?! Да нам и половины этих сведений хватило бы.

– Но ведь мы, слава богу, не сыщики, – сказал он.

– Сегодня нам придется ими быть.

– Нью-Йорк – самый большой город в мире.

– Ну что ж, может быть, нам поэтому будет только легче, а не труднее. Если бы это был маленький городок, почти деревня, как у нас там, дома, они бы знали, что их могут обнаружить, и прятались бы. Они бы приняли меры предосторожности, и мы бы никогда не смогли… А Нью-Йорк такой большой, что они чувствуют себя в безопасности. И они, может быть, даже не будут прятаться. Ведь можно и так смотреть на это, да?

– Все бесполезно, Брикки! – простонал он. – Какой смысл обманывать себя? Это не детская сказка, где при помощи колдовства все можно сделать.

– Не надо, – сказала она тихо. – Пожалуйста, не надо. Не заставляй меня стараться за двоих. – Она опустила голову.

– Я трус, – сказал он. – Прости меня!..

– Нет, ты не трус, иначе мы не были бы сейчас здесь.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

– Я сейчас обернусь и посмотрю на них, и ты тоже, – сказала она. – И тогда нам потребуется настоящая храбрость. Но прежде подведем итог. Что мы знаем? Два человека. Две тени, но все-таки они существуют. Один из них – а не оба! – убийца. Нам надо найти его, иначе они решат, что ты…

Он хотел что-то сказать.

– Нет, дай мне кончить, Куин! Я говорю столько же для себя, сколько для тебя. Итак, мы должны найти их, узнать, куда они пошли, и пойти за ними и вытрясти из них признание. Вот задача, которая стоит перед нами. И мы должны это сделать, пока не кончится ночь. На рассвете, в шесть часов, отходит автобус домой, последний автобус. Запомни это, Куин, – последний! Мне наплевать на расписание. Для нас этот автобус – последний, последний во всем белом свете. Автобусы будут продолжать ходить, но не для нас. Нам нужно выбраться из Нью-Йорка до рассвета. Теперь за дело, – кивнула она. – Мы не можем вместе заниматься обоими.

Он удивился.

– Ты ведь хотела, чтобы мы были вместе, ты поэтому и пришла сюда со мной, а не пошла на станцию.

– Теперь у нас мало времени. Нам придется разделиться, хотим мы этого или нет. Вот послушай: у нас тут есть две возможности – мужчина и женщина, которые оба приходили сюда сегодня в разное время. Один из них ни в чем не виноват, а другой – убийца. Надо узнать кто. Мы не можем искать сначала одного, а потом другого. Надо идти за ними одновременно, это наша единственная возможность. Мы можем ошибиться только один раз, а если мы ошибемся вместе – мы пропали. Если мы разделимся, и один пойдет за одним, а другой – за другим, у нас равные шансы. Один из нас может охотиться понапрасну, но зато другой – нет. В этом наша надежда. Ты займись мужчиной, а я – женщиной. Теперь слушай внимательно. У нас мало улик, и нам надо выжать все из того, что мы знаем. Ты должен найти человека в коричневом костюме или костюме коричневого оттенка, на котором не хватает пуговицы. Может быть, он левша, а может быть, и нет. И вот все, что у тебя есть. А я буду искать женщину, которая наверняка левша и которая душится очень резкими духами. Я не знаю, как эти духи называются, но я узнаю их, если опять почувствую.

– У тебя меньше шансов, чем у меня, – запротестовал он. – У тебя вообще ничего нет.

– Да. Hо ведь я девушка, а поэтому наши шансы равны – мне интуиция поможет.

– Но что ты сможешь сделать, даже если ты ее найдешь? Голыми-то руками? Ты ведь знаешь, с кем столкнешься…

– У нас нет времени для того, чтобы бояться. У нас есть время только для того, чтобы броситься в это дело и как-нибудь выплыть. Мы встретимся опять здесь, в этом же доме, не позже чем без четверти шесть… Может быть, с пустыми руками, а может быть, с успехом. Нам надо будет так сделать, чтобы успеть на автобус в шесть часов.

Она подошла к трупу и нагнулась.

– Я возьму его входной ключ – тот, что был у него в кармане, а у тебя останется первый. – Она глубоко вздохнула. – А теперь давай обернемся и посмотрим…

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

– О боже! – голос ее сорвался. – Три часа!..

ТРИ ЧАСА

Внезапно тишина исчезла.

– Что это такое?! – Ужас был, как холодный поток воды, хлынувший на них. Они были как две мышки, попавшие в затопленный подвал; они были на поверхности водоворота и знали, что их сейчас затянет. Страх был похож на тихий звон колокольчика – тоненький, мягкий звон: «Тинга-линга-линг!» Все снова и снова – невидимый для них, но относящийся к ним, относящийся к дому, в котором они находились.

Сначала они окаменели, и только их глаза пытались найти место, откуда идет этот ужас. Они не могли понять, откуда идет звук. А он был повсюду – «тинга-линга-линг!» – мягкий, бархатный, нескончаемый звук.

– Это что, сигнализация от воров? – прошептала она. – Мы до чего-нибудь дотронулись?

– Это оттуда, из спальни; должно быть, там будильник…

Они бросились к спальне – мышки на волне страха. Там, на туалетном столе, – маленький будильник. Куин поднял его, потряс, приложил к уху.

«Тинга-линга-линг!»—звук был не ближе, чем прежде, он был повсюду.

Он поставил часы, опустился на четвереньки и начал заглядывать в разные места как зверек.

– Обожди минутку, там какой-то ящик, у стены под кроватью, белый. Отводной телефон!

Куин вскочил на ноги, бросился к изголовью кровати, обошел ее, потом протянул руку за спинку – примерно на уровне матраца – и вытащил аппарат.

– Он подвешен вот здесь, за кроватью. Он мог снять трубку, не поднимая головы с подушки. Звонок приглушен, чтобы не слишком сильно било в уши. Должно быть, внизу есть еще один телефон, а здесь только отводная трубка, поэтому нам казалось, что звук идет отовсюду.

А телефон продолжал звонить в его руках – неустанно, как мольба: «Тинга-линга-линг!»

Он посмотрел на нее беспомощно.

«Тинга-линга-линг!» Это никогда не прекратится!

– Кто-то, кто не знает, что случилось, пытается дозвониться ему. Я сейчас отвечу.

Она схватила его руку, холодную как лед.

– Смотри, это может привести сюда полицию. Тот, кто звонит, узнает, что это не его голос.

– А если я буду говорить тихо, неясно, то не догадаются… Может быть, мы что-нибудь узнаем. Может быть, какое-нибудь слово нам что-нибудь подскажет. Стой рядом со мной. Ну, я начинаю.

Он поднес трубку к уху так осторожно, как будто она была заряжена током.

– Алло, – сказал он.

Она едва слышала его слова, так тихо говорил он, глотая звуки.

Ее сердце колотилось, их головы были прижаты друг к другу, ухо к уху. Они слушали этот призыв из ночи.

– Дорогой, – сказал голос, – это Барбара.

Она посмотрела на фотографию на туалетном столе. Барбара, девушка в серебряной рамке.

«Боже, – подумала она с ужасом. – Можно обмануть кого угодно, но не любящую девушку. Она слишком хорошо его знает, нам никогда не…»

Его лицо побледнело от напряжения, и ей казалось, что она ощущает, как пульсирует кровь в его виске.

– Стив, дорогой, не оставила ли я у тебя мою золотую пудреницу? Я ее не могла найти, когда вернулась домой, и я беспокоюсь о ней. Посмотри, может быть, она у тебя. Может быть, ты сунул ее в карман?

– Твою пудреницу? – сказал он невнятно. – Подожди минуту…

Он прикрыл трубку рукой.

– Что мне делать, что говорить?

Брикки бросилась в другую комнату, затем вернулась, держа в руке что-то, блестевшее при свете лампочки.

– Скажи «да» и продолжай, только говори тише, очень тихо. Пока все в порядке. Ей ведь на самом деле не это нужно, она не из-за пудреницы звонит. Если ты будешь осторожен, то сможешь что-нибудь узнать.

Она снова прижалась ухом к трубке. Он снял руку с микрофона.

– Да, – промямлил он, – она у меня.

– Я не могла заснуть, поэтому я тебе и позвонила. Не из-за пудреницы.

Он посмотрел на Брикки взглядом, говорящим: «Ты права».

А голос ждал. Теперь была его очередь что-то сказать. Брикки подтолкнула его локтем.

– Я тоже не мог заснуть.

– Если б мы были женаты, насколько все было бы проще, правда? Тогда бы ты вынул мою пудреницу из своего кармана и положил ее на наш туалетный стол в нашей спальне.

Брикки на мгновенье закрыла глаза и поежилась. «Она делает предложение мертвецу», – подумала Брикки.

Голос продолжал:

– Мы никогда не расставались поссорившись, как сегодня…

– Я сожалею об этом, – сказал он тихо.

– Может быть, если бы мы не пошли туда, в этот ресторан «Пероке», ничего бы не случилось.

– Да, – согласился он покорно.

– Кто она?

На этот раз он ничего не сказал. Голос был терпелив.

– Кто она, Стив? Эта высокая рыжая женщина в светло-зеленом платье?

– Я не знаю, – ответил он, потому что это было единственное, что он мог сказать. Оказалось, что это правильный ответ.

– Ты уже говорил мне это. Поэтому мы и поссорились. Если бы ты не знал ее, зачем бы она подошла к тебе?

Он не отвечал – не мог ответить.

– И она передала тебе записку. – Голосу казалось, что его молчание означает отрицание. – Я видела, как она это сделала, когда ты отошел к стойке бара. Я видела собственными глазами! А потом, когда мы вернулись к нашему столику, почему ты кивнул ей? Да, я это тоже видела, я видела это в зеркальце моей пудреницы, когда ты не мог видеть, что я смотрю. Кивнул, как будто хотел сказать: «Я прочел то, что вы написали, и я сделаю то, что вы хотите».

Наступила пауза. Голос давал возможность сказать что-нибудь, но Куин не мог воспользоваться паузой.

– Стив, я поступаюсь своим достоинством и звоню тебе. Неужели ты не пойдешь мне навстречу? – Она ждала, что он что-нибудь скажет.

Он молчал.

– Ты сразу изменился с этого момента, как будто тебе хотелось поскорее проводить меня домой, избавиться от меня. Я плакала, Стив. Я плакала, когда ты ушел, и я плачу теперь. Стив! Стив, ты слушаешь меня?

– Да.

– Ты так далеко. Это что, телефон?

– Наверно. Плохо слышно, – сказал он полушепотом.

– Но, Стив, ты говоришь так, будто боишься со мной разговаривать. Я знаю, это смешно, но мне кажется, что ты не один. Ты как-то странно… Как будто кто-то стоит с тобой рядом и подсказывает тебе, как суфлер на сцене.

– Нет, – пробормотал он.

– Стивен, ты не можешь говорить громче? Ты шепчешь, будто боишься кого-нибудь разбудить.

«Мертвого», – подумала Брикки.

Он снова закрыл рукой трубку.

– Она чувствует! Что говорить?

Брикки поняла, чго от отчаяния он сейчас повесит трубку.

– Не надо! Не вешай трубку, ты себя выдашь.

– Стивен, мне не нравится, как ты себя ведешь. Что там происходит? Это Стивен? Я со Стивеном говорю?

Он снова прикрыл микрофон.

– Она догадалась, мы погибли.

– Не теряй голову! Поверни трубку в мою сторону.

Внезапно она заговорила – громко, грубым, пьяным голосом, прямо в телефонную трубку:

– Миленький, мне надоело ждать, я хочу еще выпить. Долго ты там будешь разговаривать?

Там, на другом конце, произошел взрыв – неслышный, невидимый взрыв, однако он почувствовал взрывную волну, идущую по проводу. И потом голос как будто скрылся под пластом боли.

Он зазвучал снова, и в нем не было возмущения, только совершенно нейтральная вежливость.

Голос сказал: «Извини, Стивен», – потом мучительно вздохнул раз или два: «Извини, я не знала». Потом в аппарате что-то щелкнуло и наступила тишина.

– Она – человек, – сказала Брикки с горечью, когда он повесил трубку.

Он вытер рукой пот. Ему было стыдно.

– Жестоко… Она, наверное, его невеста.

Потом он посмотрел на Брикки с удивлением.

– А откуда ты знала, что это заставит ее повесить трубку?

– Но я же тоже девушка, – сказала она с грустью. – А мы все устроены в общем одинаково.

Они посмотрели на портрет в серебряной рамке.

– Она сегодня уже не будет спать, – пробормотал он. – Мы разбили ей сердце.

– У нее все равно было бы разбито сердце. Но мне кажется, что она меньше страдала бы, если б узнала сейчас, что он убит. Не спрашивай меня – почему.

Они вернулись к своим заботам.

– Ну, теперь мы знаем немного больше, чем прежде, – сказал он. – Заполнили еще один пробел во времени. Сначала они пошли в театр, а потом в этот ресторан, где они поссорились. Как он называется?

– «Пероке». – Она знала всю ночную жизнь ненавистного города. – Это на пятьдесят четвертой улице. Там произошло самое главное. Он, наверное, действительно получил записку.

Брикки подошла к фотографии.

– Посмотри на нее: она слишком хороша и уверена в себе, чтобы выдумывать что-то и потом беспокоиться. Если она говорит, что видела, значит видела. Записка была. Теперь надо узнать, что с ней стало. Если бы мы только могли узнать, что он с ней сделал.

– Порвал ее на миллион кусочков.

– Нет! Он не мог сделать это при ней: он же не хотел, чтобы она знала о записке. А когда он проводил ее, уже незачем рвать – она все равно не видит. Он мог оставить записку в целости. Наверное, он так и сделал. Хотелось бы знать, куда он ее спрятал, когда сидел рядом со своей девушкой в ресторане. Ведь записку-то он получил там.

– Мы вывернули все его карманы, там записки нет.

Она задумчиво барабанила пальцами по губам.

– Давай начнем снова, Куин. Ты мужчина. Наверное, вы все действуете одинаково в такой ситуации. Ты находишься в ресторане с девушкой, с которой ты обручен, и тебе только что какая-то незнакомка передала записку, и ты не хочешь, чтобы твоя девушка эту записку видела. Что ты с ней сделаешь? Куда ты ее денешь? Отвечай быстро, не задумываясь.

– Ну, я ее могу просто уронить на пол.

– Она может заметить, нагнуться и поднять. Ведь самое главное – она не видела, как он это сделал, а она следила за ним. Он получил записку, и записка исчезла.

– Значит, он ее держал сложенной в руке.

– Ах, да, подумай снова: ты сидишь за столом, и она уже пытается говорить с тобой об этом. Ты закрыт до сих пор. – Она провела линию чуть повыше его пояса. – Записка у тебя в руке, и тебе надо быстро избавиться от нее. Ты не можешь спрятать ее в верхний карман, или в бумажник, или в портсигар, потому что она увидит, это выше «ватерлинии».

– Я бы бросил ее под стол.

– Нет, ты ее прочел наспех, один раз. Ты хочешь прочесть снова, но ты сможешь это сделать, когда останешься один. У тебя после записки сразу изменилось настроение – она только что сказала об этом по телефону, – значит, записка была важная, он должен был о чем-то подумать, принять какое-то решение. Такие записки не выбрасывают после того, как один раз на них взглянут. Он спрятал записку, но куда?

– Может быть, он подсунул ее под скатерть со своей стороны?

На мгновенье она остановилась, удивленная, потом сказала:

– Нет, не думаю. Как мог он это сделать, чтобы она не заметила? Помни: он успокаивает девушку, которая рассердилась и имеет право сердиться, – девушку, которая сидит рядом с ним, а у девушек примерно шесть глаз и не пять чувств, а дюжина.

Он пытался что-нибудь придумать, но у него ничего не выходило.

– Ну, я не знаю, Я не знаю, куда он мог ее спрятать.

– Куин, – она покачала головой, – твоя жена будет очень счастлива, в тебе нет никакой хитрости.

– Но мне никогда никто не передавал записок в ресторане, когда я был там с кем-нибудь другим, – пробормотал он извиняющимся тоном.

– Я готова поверить тебе, – согласилась она сухо.

Они прошли из спальни в комнату; она остановилась и посмотрела на труп. Всю ночь, казалось ей, они смотрят на этот труп.

– На нем записки нет, я в этом уверен, – сказал Куин. – Может быть, он ее здесь где-нибудь положил, когда вернулся? В письменный стол? Мы еще не смотрели в письменном столе.

– Господи, это займет у нас всю ночь, – сказала она, подходя к письменному столу. – Посмотри, сколько в нем разных бумаг. Я тебе вот что скажу: ты займись ящиками, а я посмотрю, что сверху.

«Тик-так, тик-так, тик-так…» Они были так заняты своим делом, что часы звучали вдвое громче.

– Куин! – вдруг воскликнула она.

Он поднял голову.

– Что, нашла?

Однако она стояла спиной к письменному столу.

– Нет, Куин. Я вот повернулась сейчас и вдруг мне бросилось в глаза – у него дырочка на носке, сбоку, над краем туфли. Это странно, он так хорошо одет. На левой ноге, Куин.

Он подошел к Грейвзу.

Башмак упал с легким стуком. И дырочка исчезла.

– Записка, – сказал Куин.

Записка была написана наспех, карандашом, на клочке бумаги, оторванном от чего-то, и карандаш ложился неровно. Наверное, записку писали на скатерти, во всяком случае – не в удобном месте.

«Вы – мистер Грейвз. Мне бы хотелось поговорить с Вами наедине, у Вас дома, после того как Вы проводите свою даму, именно сегодня вечером. Вы меня не знаете, но я уже чувствую себя членом Вашей семьи. Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома».

Подписи нет.

Брикки радовалась:

– Понимаешь, она была здесь, была здесь. Она приходила сюда. Она-то и есть та женщина, спички которой мы здесь нашли. Мы были правы!

Он не был так уверен.

– Но ведь тот факт, что он получил записку и спрятал ее в башмак, не доказывает, что она в самом деле приходила сюда.

– Она была здесь! Можешь быть в этом уверен.

– Откуда ты знаешь?

– Эта женщина не нежный цветок. Женщину, которая пишет такую вызывающую записку и передает ее при всех, но стараясь, чтобы никто не увидел, такому богатому человеку, как Стивене Грейвз, не будучи с ним знакома, – ты обратил па это внимание, – и под носом у его невесты, – такую женщину ничто не остановит. Раз она решила прийти сюда, к нему, – она это сделала. Ты вот прочти: «…именно сегодня вечером». Эта дамочка была здесь, могу спорить на свой последний доллар.

Потом она добавила:

– И если тебя не убеждают мои соображения, вспомни о другом.

– Что ты имеешь в виду?

– А вот что – духи, какими пахли спички, подходят именно такой женщине. Как только мы вошли в эту комнату, мне показалось, что здесь была женщина немного вульгарная. Такого рода женщина именно такую записку и напишет, и у такого рода женщин сумки бывают надушены. Она здесь была, – повторила Брикки упрямо.

– И все же из этого не следует, что она его застрелила. Может быть, она и была здесь, а потом ушла. И пришел человек, который изжевал сигару, после того как она ушла.

– Об этом ничего не знаю. Я знаю, что в этой записке достаточно много сказано, чтобы можно было подозревать все, что угодно.

– Да, в этой записке есть угроза, – признался он.

– Есть угроза? Да вся эта записка – сплошная угроза, с первого слова до последнего. Смотри, как она начинается: «Вы – мистер Грейвз», – и кончается: «Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома». Разве все это не угроза?

Он снова прочел записку.

– Наверное, это вымогательство. Как ты думаешь?

– Конечно, вымогательство. Когда люди угрожают, они большей частью требуют денег, а особенно когда женщина угрожает мужчине.

– «Я уже чувствую себя членом Вашей семьи». Что она хочет этим сказать? – недоуменно проговорил Куин.

– А он догадывается, что она знает что-то о нем – он сам пошел ей навстречу. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Барбара боялась записки другого сорта: она ревновала, она боялась слишком дружеской записки, она думала, что он с кем-нибудь флиртует за ее спиной; он мог бы ее очень просто успокоить – показать записку. А он не показал, хотя она с ним из-за этого поссорилась. Почему он не хотел показать ей записку? Или скажем так: почему он не встал из-за стола и не пошел сразу к той женщине? Почему он ей не сказал: «Кто вы такая, что вам нужно и чего вы хотите, – говорите прямо».

Она покачала головой и продолжала:

– Он знал, что за запиской что-то кроется, что это не просто блеф. Главное – мы знаем, что здесь была женщина. И я уверена, что мы ее найдем. Я сейчас пойду и буду ее искать.

– Но мы не знаем ее имени, не знаем, как она выглядит, где ее искать.

– Мы знаем, что она была в ресторане «Пероке» около двенадцати часов ночи. Наверное, ее там кто-нибудь заметил. Его девушка кое-что рассказала. Высокая женщина, с рыжими волосами, в светло-зеленом платье. Не может быть, чтобы все женщины в ресторане были рыжеволосые и в светло-зеленых платьях. – Брикки развела руки. – Посмотри, сколько у нас примет.

– Но ресторан уже закрыт.

– Люди, которые действительно могут помочь, все еще там: официанты, гардеробщицы, женщина в туалетной комнате. Я буду ее искать, и я найду ее!

– Я иду с тобой.

Он прошел в спальню и выключил там свет. Потом прошел в ванную.

– Одну минутку, – сказал он, – я хочу выпить воды.

Она вышла на лестницу и ждала его, спустившись на две-три ступеньки. Он все не шел. Она вернулась в освещенную комнату.

Он стоял там неподвижно у двери в ванную. Еще прежде чем она подошла к нему, она поняла, что он что-то нашел.

– В чем дело?

– Посмотри, что лежало в ванне. Должно быть, занавеска от душа прикрыла эту бумажку, а когда я открывал кран – я задел за занавеску. И вот это лежало там, на дне ванны.

Это было светло-голубого цвета.

– Чек, – сказала она. – Что это за чек? Дай-ка посмотреть.

Чек на двенадцать с половиной тысяч долларов, на имя Стивенса Грейвза. Подписан Артуром Холмзом. И по диагонали, по всему чеку, крупными буквами:

«Возвращается. На текущем счете средств нет».

Они озадаченно посмотрели друг на друга.

– Каким образом такой чек мог попасть в ванну? – удивилась она.

– Это несущественно. Должно быть, чек лежал в сейфе, а когда я вытаскивал ящик – дыра как раз над ванной, – он мог просто выскользнуть и упасть в ванну, а я этого не заметил. А потом я задернул занавеску и увидел его только сейчас. Но не в этом дело. Неужели ты не понимаешь, что это значит?

– Мне кажется, я понимаю. Ты хочешь сказать, что Холмз и есть тот нервный посетитель, который жевал сигару?

– Я готов держать пари, что это так. Убить человека за двенадцать с половиной тысяч!.. Ого-о!.. Есть люди, которые и за тысячу…

– Так, значит, этот Холмз пришел сюда поздно вечером – повидаться с Грейвзом и расплатиться или попросить его не подавать в суд, пока он не соберет достаточно денег, чтобы расплатиться? И, может быть, потому, что Грейвз не смог найти чек в сейфе, Холмз решил, что он подаст на него в суд? Они начали спорить об этом, и Холмз застрелил его.

– Холмз… – сказала она задумчиво, покусывая палец. – Я слышала это имя или видела его где-то сегодня. Обожди-ка минутку! Разве у него в бумажнике, среди визитных карточек, не было карточки Холмза?

Она встала на колени возле трупа, подняла бумажник и просмотрела две или три карточки. Потом подняла голову.

– Ну вот, я тебе говорила! Холмз – это его маклер. Вот посмотри.

Он подошел к ней, все еще держа чек в руке.

– Смешно. Я не очень много знаю о таких вещах, как чеки, но мне казалось, что клиенты дают чеки своим маклерам, а не наоборот. Да еще чек, по которому нельзя получить деньги.

– Наверно, есть какая-то причина. Может быть, Холмз присвоил себе какие-нибудь акции, которые он пускал в оборот для Грейвза, а потом Грейвз потребовал у него отчета раньше, чем он ожидал, и он попытался оттянуть время тем, что дал ему негодный чек. А когда чек вернулся из банка и Грейвз пригрозил, что он его арестует…

– А на карточке есть адрес?

– Нет, только название фирмы в уголке.

– Ну, все равно. Я его разыщу. – Он подтянул пояс. – Пошли. Ты можешь отправляться на автобусную станцию и ждать меня там.

Она не двигалась с места.

Он спросил:

– Ты ведь согласна, что это Холмз?

– Нет, – к его удивлению, сказала Брикки. – Нет, не согласна. Я все еще считаю, что это дама из ресторана.

Он помахал чеком перед ее лицом.

– Но почему? Ведь мы нашли это.

– По разным причинам. Во-первых, если Холмз действительно убил его, то ради того, чтобы забрать чек. Правильно? Уж если бы он убил человека из-за чека, он бы искал его, пока не нашел, потому что он знал, что чек все равно приведет к нему, когда его найдут.

– А что, если он искал его и не мог найти?

– Ты же нашел? – только и ответила она. – А еще кое-что заставляет меня думать, что последней здесь была женщина. Я знаю, ты будешь смеяться, но… Грейвз был в смокинге, когда его убили.

– Ну, Брикки… – запротестовал он.

– Я так и знала, что ты не примешь это всерьез. Но у меня создалось такое впечатление, не знаю почему, что он не мог без пиджака принимать женщину, даже если эта женщина – шантажистка. Не такой он был человек, мне кажется. Если бы последним здесь был Холмз, мы нашли бы Грейвза либо в жилете, либо просто в рубашке. Так мне кажется, и я не пытаюсь убедить тебя в этом. Просто мне так подсказывает интуиция. И я уверена, что права: последней здесь была женщина.

После небольшой паузы он невесело засмеялся.

– Сначала никаких следов, а теперь слишком много!

– Нам нужно разделиться, времени у нас совсем мало. Один из них – преступник, а один – нет. Мы не можем себе позволить ошибиться. Нам надо с первого же раза угадать. И мы не можем пойти сначала по одному следу, потом – по другому.

– Это сделал Холмз! Больше некому. Все говорит о том, что это он!

– Да, у Холмза достаточно мотивов застрелить Грейвза, – согласилась она. – Вполне достаточно. Но мы даже не знаем точно, был ли он здесь сегодня. Да, женщина… Он получил от нее записку, и в записке сказано, что она придет сюда. И женщина здесь была. Но ведь это не доказывает, что была именно та женщина. Может быть, другая? Человек, по имени Холмз, дал ему чек, который вернулся из банка. И какой-то человек был здесь сегодня ночью, спорил с ним, жевал сигару. Но, может быть, это тоже два совершенно разных человека?

– Теперь у тебя уже получилось четыре человека.

– Нет, все еще два: один для тебя, один для меня. Я пойду за женщиной, а ты – за мужчиной. И без четверти шесть мы должны вернуться сюда.

Свет погас, и мертвое тело исчезло в темноте. Они спустились вниз.

– Увидимся, Куин, – вот и все, что она сказала, когда стояла рядом с ним в темном холле.

Она обождала несколько минут, чтобы не выходить сразу вслед за ним. Когда она вышла, его уже не было видно. Исчез, словно его никогда и не было. Или, вернее, словно она его никогда больше не увидит.

А Нью-Йорк не исчез. Подлый, насмехающийся, гнусный город.