Текст книги "Срок истекает на рассвете"

Автор книги: Уильям Айриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ДВА ЧАСА

Улица была пуста, ничто не шевелилось, не встретилось даже кошки, обнюхивающей мусорный ящик.

Сюда они шли как чужие; каждый был занят своими мыслями. Теперь они шагали плечо к плечу. Он взял ее руку и прижал к себе, как бы защищая.

Приподнял шляпу жестом насмешливого прощания, вовсе не скрывшим его волнения:

– Прощай, Нью-Йорк!

Рукой она закрыла ему рот:

– Тс!.. Тише! Город еще может нас обмануть.

Он посмотрел на нее, чуть улыбаясь.

– А ведь ты говоришь наполовину всерьез.

– Гораздо серьезнее, чем ты думаешь, – сказала она.

На углу он остановился и поставил чемодан.

– Тебе лучше подождать меня на автобусной станции. Я пойду один. А на станции мы встретимся.

Она крепче сжала его руку – судорожно, будто боялась потерять.

– Нет, нет! Если мы разделимся, город опять займется своим грязным делом. Я начну думать: надо ли ему доверять? И ты будешь думать: а могу я довериться ей? И не успеешь оглянуться… Нет, нет, мы проделаем вместе каждый шаг пути.

– А что, если он вернулся домой? Ты только… Тебя заберут за соучастие.

– Ты все равно рискуешь, даже без меня. Мы пойдем на риск вместе. Погляди, нет ли где-нибудь такси; чем позже мы доберемся туда, тем опаснее…

– На твои деньги?

– Все равно, – ответила она.

Они увидели светящиеся бусинки, катящиеся к ним. Это было такси. Они одновременно подняли руки и бросились к машине, не ожидая, пока она подъедет ближе.

– Отвезите нас на 69-ю улицу, – сказал он. – Я скажу вам, где остановиться, Поезжайте через парк, так будет быстрее.

Они ринулись вперед, на север, затем через самый модный район 57-й улицы и выехали на 7-ю авеню.

– Почему ты сидишь в самом углу? – спросил он.

– Нью-Йорк наблюдает за нами. Каждый раз, когда мы проезжаем перекресток, мне кажется, что за углом, где-то в глубине, есть глаз: мы не видим его, но он следит… Город знает, что мы пытаемся ускользнуть от него, и попытается подставить нам ножку.

– Какая ты суеверная, – сказал он снисходительно.

– Когда у тебя есть враг и ты об этом знаешь, ты становишься не суеверным, а просто осторожным.

Позже она оглянулась и, прищурившись, посмотрела в заднее окно. Там, на западе, башни зданий вставали угрожающе – черные кактусы на фоне низких туч, освещенных отраженным желтым светом города,

– Посмотри, разве он не выглядит злым, жестоким? Разве он не выглядит как зверь, подкрадывающийся исподтишка?

Он усмехнулся, но в словах его не было прежней уверенности:

– Все города выглядят так ночью – темными, неясными, хитрыми и не очень дружелюбными… Я ощущаю то же, что и ты, только я никогда не думал о нем, как ты – словно о живом существе.

Они проехали через Сентрал-парк, в Восточный район.

Шофер повез их к 72-й улице, повернул, чтобы исправить ошибку, и проехал два квартала по 5-й авеню. Куин остановил машину у 69-й улицы, после того как они проехали лишний квартал, – чтобы шофер не мог определить, куда они направляются.

– Мы сойдем здесь, – сказал он резко.

Они расплатились и подождали, пока машина уедет. Потом пошли к следующему углу, к углу 70-й улицы, свернули и остановились.

Ей очень не нравилось, что приходилось разлучаться даже на короткое время. Но она и не пыталась уговорить его разрешить ей пойти с ним: знала, что он даже не станет ее слушать.

– Отсюда видно – вот, после второго фонаря, – сказал он тихо, оглядываясь, чтобы убедиться, что за ними никто не следит. – На всякий случай ближе этого фонаря не подходи. Стой здесь. Я сразу вернусь. Не бойся, слышишь? Успокойся.

Она боялась не так, как он думал. Он имел в виду: не бойся за себя. Но за себя она не боялась; она испытывала чувство, которого никогда прежде не знала: она боялась за другого – за него.

– Зря не рискуй; если увидишь свет, если поймешь, что он вернулся, – не входи в дом, просто брось деньги внутрь, пусть он их подберет утром. Не обязательно класть их в сейф. И будь осторожен. Может быть, он уже спит и света нет, а ты не будешь знать, что он дома.

Он уверенным жестом натянул шляпу пониже на лоб и двинулся по безмолвной улице.

Стеклянные входные двери блеснули. Он вошел.

Как только он вошел, она подняла свой чемодан и медленно пошла в том же направлении, хотя он предупредил ее, чтобы она осталась там, где стояла. Она хотела быть как можно ближе к нему. Она все время думала о нем. Можно сказать, что она молилась за него.

Она заметила, что бессознательно заложила один палец за другой, как делала в школе во время экзамена.

Она дошла до дома. Прошла мимо, не останавливаясь, чтобы не привлечь внимания. Маленький тамбур между внешней, стеклянной дверью и внутренней был пуст – она увидела это при свете уличного фонаря. Он вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

«А что, если тот спит сейчас наверху? А что, если Куин не поймет это вовремя? Что, если хозяин проснется и обнаружит его?» Она пыталась отмахнуться от этой страшной мысли… Ведь ничего не случилось, когда он вошел туда в тот раз. Почему же должно что-то случиться сейчас, когда он вошел с честными намерениями?

«Город… Это будет очень похоже на город! Город, оставь его в покое, ты меня слышишь? Оставь его в покое! Ты меня понимаешь?»

Она уже прошла довольно далеко, вернулась. Ничего не случилось – никаких криков, не загорается свет в верхнем окне, значит, ничего не случилось. Скрещенные пальцы затекли. Она была похожа на пикетчицу, которая не допускает сюда город, – верную, отважную пикетчицу, не имеющую никакого оружия, кроме легкого чемодана в руке.

Она изо всех сил пыталась быть спокойной, но в ее сердце разбушевалась буря. Это занимает больше времени, чем нужно. Даже если не зажигать света, это не может занять столько времени – подняться наверх, на второй этаж, и спуститься вниз. Он должен выйти, он должен уже выйти! Он вошел в чужой дом незаконно, пусть даже для того, чтобы вернуть деньги, и если его поймают, как он сможет доказать, что он возвращал деньги, а не брал? Может быть, следовало отправить их почтой, а не возвращаться самому? Они об этом не подумали – ни он, ни она. Очень жаль, что они об этом не подумали.

Внезапно впереди, на углу, появилась какая-то фигура. Полицейский обходил свой участок. Брикки быстро свернула в какую-то нишу. Слишком она подозрительна – слоняется по улице в такой час, с чемоданом. Если он пойдет в эту сторону… Если Куин выйдет, когда он стоит там, на углу… Ее сердце не просто билось, оно раскачивалось из стороны в сторону и делало «мертвую петлю», полный круг, как маятник, сошедший с ума.

Сверкнул металл – полицейский открыл ящик стенного телефона. Так вот что он делает! Звук его голоса был слышен в тихом ночном воздухе. Она уловила: «Рапортует Ларсен. 2.15» – и что-то еще. Телефонный ящик снова захлопнулся. Она прижалась к стене, боялась выглянуть и посмотреть, в какую сторону он пойдет, боялась, что он пойдет мимо нее. Она услышала его тихие шаги по тротуару и догадалась, что он переходит улицу. А затем все исчезло, даже эти слабые звуки исчезли. Она выглянула. Улица была пуста, Она вышла на тротуар.

Что там случилось? Что произошло, почему он так долго? Он давно должен был выйти!

Когда она поравнялась с домом, наружная дверь бесшумно открылась, и он вышел. Дверь за ним снова закрылась, но он не сразу двинулся с места: стоял и смотрел на нее так, будто не видел или видел, но не узнавал.

Затем стал спускаться со ступенек. Что-то случилось. Он шел слишком медленно. Слишком медленно и оцепенело, словно не понимая, где он. Нет, не в этом дело: будто… будто нет разницы – вышел он из дому или нет.

Дважды он остановился и посмотрел назад, на дверь. Он почти качался. Она подбежала к нему. Даже в темноте она видела, как он бледен и напряжен.

– Что случилось? Почему ты оглядываешься?

Он смотрел на нее пустыми глазами. Она бросила чемодан и потрясла его за плечи:

– Говори, не стой так! Что там случилось?

Он молчал. Наконец ответил через силу:

– Его там убили. Он мертвый. Он лежит там мертвый.

Она захлебнулась:

– Кто? Человек, который тут живет?

– Да, наверно, это тот человек, который выходил отсюда вечером. – Он потер рукой лоб.

Она прислонилась к каменной балюстраде.

– Это он сделал, – сказала она мертвым голосом. – Я так и знала, что он это сделает. Я знала, что он не даст нам уехать; он всегда так. Теперь он схватил нас прочно, крепче, чем прежде.

Апатия продолжалась всего мгновение: ведь город еще и учит, как бороться, он учит многим плохим вещам, но может научить и одной хорошей – умению бороться. Он всегда пытается убить тебя, а тебе надо научиться бороться за свою жизнь.

Она сделала движение – внезапное, резкое: повернулась, чтобы подойти к двери. Он схватил ее.

– О нет, ты туда не пойдешь! – Он пытался оттащить ее. – Быстро убирайся отсюда! Тебе надо уйти! С самого начала я должен был запретить тебе приходить сюда. Иди на станцию, купи себе билет, сядь в автобус и забудь, что ты меня встретила. – Она пыталась высвободиться. – Брикки, послушай меня! Уходи отсюда – быстро, пока они…

Он пытался толкать ее перед собой, но она вырвалась и подошла к нему еще ближе, чем прежде.

– Я хочу знать одно: это ведь не ты? Когда ты приходил сюда в прошлый раз, ты ведь этого не сделал?

– Нет! Я только взял деньги, вот и все; его там не было, Я совсем его не видел, он, должно быть, вернулся после того, как я ушел. Брикки, ты должна мне верить!

Она грустно улыбнулась ему в полумраке:

– Ну, хорошо, Куин, я знаю, что это не ты. Я знаю, что мне даже не следовало спрашивать.

Мальчишка из соседнего дома… Он никогда никого не убьет…

– Я теперь не могу вернуться домой, – пробормотал он. – Я конченый человек; они будут думать, что это сделал я. Слишком уж все совпадает; они будут ждать меня там, когда мы приедем. И если уж это должно случиться, пусть лучше случится здесь, а не там, где все меня знают. Я остаюсь. Я буду ждать, но ты… – Он снова попытался подтолкнуть ее. – Пожалуйста, уходи, я прошу тебя, Брикки! Пожалуйста!

– Ты ведь не сделал этого, правильно? Тогда оставь меня в покое, не толкай меня. Куин, я иду туда с тобой! – Она вызывающе выпрямилась, но вызов относился не к нему; она осмотрелась вокруг. – Мы ему еще покажем! Мы еще не побеждены, время у нас есть – срок истекает на рассвете. Пока никто ничего не знает, иначе здесь было бы полно полиции. Не знает никто, только мы и тот, кто это сделал. У нас еще есть время. Где-то здесь, в проклятом городе, есть часы – мой друг: они говорят сейчас – пусть мы их не видим отсюда, – они говорят, что у нас еще есть время, не столько, сколько было, но немного есть. Не останавливайся, Куин, не останавливайся. Никогда не бывает слишком поздно – до самого последнего часа, до последней минуты, до самой последней секунды.

Она вновь трясла его за плечи, но на этот раз не для того, чтобы вытянуть из него что-то, а чтобы вложить.

– Пошли! Войдем в дом и посмотрим, не можем ли мы что-нибудь сделать. Мы должны пойти, это наш единственный шанс. Мы хотим поехать домой. Ты знаешь, что мы хотим поехать домой, мы боремся за наше счастье. Куин, мы боремся за нашу жизнь, и чтобы выиграть это сражение, у нас есть время только до шести часов утра.

Она едва услышала его ответ:

– Пошли, Брикки…

Ее рука бессознательно проскользнула под его локоть – и для того, чтобы придать ему храбрости, и для того, чтобы стать смелее самой. С очень странным, очень официальным видом входили они в дом – медленно, и упрямо, и очень храбро – туда, где была смерть.

ДВАДЦАТЬ МИНУТ ТРЕТЬЕГО

Тамбур был похож на гроб. Ключ дрожал, когда Куин вставлял его в замочную скважину – третий раз в эту ночь. Человек, который говорит, что он никогда ничего не боялся, лжет.

Замок щелкнул. Они вошли. Он придержал дверь плечом и медленно, бесшумно закрыл ее.

– Он там, на втором этаже, – раздался его шепот. – Я не хочу зажигать свет внизу: могут увидеть с улицы.

– Ты иди вперед, – сказала Брикки, – а я буду держаться за тебя. Только поставлю чемодан.

Она ощупью добралась до стены и поставила чемодан так, чтобы его легко было найти. Потом она взяла его за руку. Они двинулись.

– Ступеньки, – шепнул он вскоре.

Она нащупала ногой ступеньку, и они стали подниматься по лестнице. Есть ли еще кто-нибудь в доме? Может быть, кто-нибудь и есть. Ночные убийства часто обнаруживаются только утром.

– Поворот, – прошептал он.

Новый марш лестницы. Наконец ступеньки кончились.

– Поворот, – выдохнул он.

Его рука повела ее направо. Теперь они шли по верхнему коридору.

Здесь стоял запах дорогой кожи и дерева. Она почувствовала аромат сигарного дыма, очень слабый. Еще что-то ощущалось в воздухе, почти воспоминание о запахе: может быть, кто-то пудрился здесь. Или, может быть, духи.

Они переступили порог и остановились. Он протянул руку, и она услышала, как закрылась дверь.

Зажегся свет – невыносимо яркий после долгого путешествия в темноте.

Стены были светло-зеленого цвета, панели – из орехового дерева. Окон комната не имела.

Самым заметным в ней был мертвец.

Комната принадлежала, наверное, одному человеку, а не всей семье. То, что светские молодые люди называют «берлогой». Две или три короткие полки с книгами, вделанные в стену, – можно считать, что до некоторой степени это библиотека. Здесь стоял письменный стол – комнату можно назвать и кабинетом. В разных местах стояло несколько удобных кожаных кресел, шкаф с бутылками, пепельница. Так что скорее всего – это мужской вариант гостиной.

Она была продолговатая; две короткие стены – глухие, в третьей – дверь, через которую они вошли, а в четвертой – две двери: одна в спальню, другая рядом – в ванную. Куин пошел в спальню. Она увидела, как он задернул тяжелые портьеры на окнах спальни, чтобы с улицы не видно было света.

В ванную Куин не пошел, там, наверное, тоже нет окон.

Она считала, что многое повидала в жизни, все знает. Но этого она не знала. Она никогда не видела мертвых.

Она посмотрела на его лицо. На вид ему лет тридцать пять или около того. Должно быть, у него было красивое лицо. Но в конце концов красивы и ангелы и дьяволы. Морщинки, которые двигались, когда человек жил, превратились в неподвижные швы. Рот, который выражал силу или слабость, горячий или спокойный характер, был теперь просто зияющим отверстием. Глаза прежде были жесткие или добрые, умные или глупые; они стали просто блестящими безжизненными инкрустациями. Смерть отобрала мысль и движение.

Он был безукоризненно одет: крахмальная рубашка не помята, и бутоньерка все еще торчит в петлице смокинга.

Подошвы его туфель немножко поблескивают – от воска натертых полов. Значит, он не так давно танцевал? Но какой толк думать обо всем этом!

Куин вернулся. Она почувствовала – он стоит рядом, и была рада, что он рядом; это хорошо.

– А ты знаешь, как его… – спросила она тихо. Как это сделали – чем?

Она нагнулась. Он – тоже.

– Должно быть, здесь. – Ее рука потянулась к пуговице смокинга.

– Обожди, дай я, – сказал он быстро. Он что-то сделал пальцами, и полы смокинга разошлись. – Вот. – И он глубоко вздохнул.

Маленькое красновато-черное пятнышко нарушало белизну пикейного жилета слева, под сердцем.

– Должно быть, из револьвера, – сказал он. – Да, пуля. – Ранка круглая. От ножа не такая рана.

Он расстегнул жилет. Под ним тоже было красное пятнышко, только крупнее – рубашка впитала кровь.

– Должно быть, очень маленькая пуля, – сказал он. – Я не специалист, но дырочка очень маленькая.

– А может быть, они все такие.

– Может быть, – сказал он. – Я не знаю.

Она сказала:

– Значит, в доме никого, кроме нас, нет. Выстрел услышали бы.

Он огляделся.

– Револьвера не видно, – сказал он.

– Как фамилия людей, которые живут в этом доме?

– Грейвз.

– А это – глава семьи, отец?

– Отец умер лет десять или пятнадцать тому назад. Остались мать, два сына и дочь. Это старший сын; младший – студент, учится где-то в колледже, а дочь – одна из тех, кого называют «дебютантка». Знаешь, о них пишут в газете, в светской хронике.

– Если бы мы могли понять – почему, если б мы знали причину!..

– У нас всего несколько часов, а полиция тратит на это недели.

– Давай начнем с самого простого. Он не застрелился, иначе здесь лежал бы револьвер.

– Да, наверное, – сказал он не слишком уверенно.

– Чаще всего убивают с целью ограбления. Что-нибудь взято из сейфа с тех пор, как ты был здесь первый раз?

– Не знаю, – ответил он. – В тот раз я не включал свет. И споткнулся об него. Потом я зажег спичку, увидел его, кое-как добрался до сейфа, бросил деньги и выбежал на улицу.

– Тогда давай посмотрим. Как ты думаешь, ты сможешь вспомнить, что там лежало?

– Нет, – признался он. – Я очень нервничал тогда, понимаешь ли… Но давай попробуем. Может, я вспомню.

Они вошли в ванную. Куин – первым.

Зеркало на стене создавало неприятное впечатление, будто вместе с ними вошли и другие люди. Кто эти испуганные дети, такие юные, такие безнадежно-беспомощные?

Она не стала об этом думать.

В стене зиял аккуратный квадрат. Куин вынул заднюю часть деревянной обшивки, за которой находился сейф, затем медленно вытащил стальной ящик с деньгами. Открыть такой сейф не труднее, чем отрезать ножом кусок масла.

– Не очень-то крепкий сейф, – заметила она.

– Наверное, его сделали много лет назад… – Он замолчал и покраснел: он сгорал от стыда, она видела, от стыда за то, что он сделал. Все его инстинкты восстали. Хорошо. Так и должно быть с мальчишкой из соседнего дома, если он совершил такую вещь.

Они поставили тяжелый ящик на трехногий табурет и открыли его.

Деньги лежали сверху – деньги, которые он только что вернул. Они их отложили и начали разбирать кипы бумаг – желтые, старые бумаги.

– Вот завещание. Может быть, оно имеет какое-нибудь отношение.

Он продолжал рыться в бумагах, а она стала просматривать завещание.

– Завещание его отца. А он, – она кивнула в сторону комнаты, – был его душеприказчиком. Его зовут Стивен. – Затем просмотрела еще страницу и сказала: – Не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к делу. Все завещано вдове. Дети ничего не получают, пока она не умрет, а ведь убили не ее, а сына. – Она сложила завещание и положила его на место. – Ты говорил, что здесь были какие-то драгоценности; я их не вижу.

На какое-то мгновение у нее зародилась надежда, что похитили их.

– Они во втором ящике, сейчас я тебе покажу. И, по-моему, они не очень дорогие, то есть, конечно, они дорогие, но это не бриллианты или что-нибудь в этом роде.

Он достал второй ящик. Нитка жемчуга, старомодное ожерелье из топазов, аметистовая брошь.

– Жемчуг, наверное, стоит тысячи две.

– Я все это видел; отсюда ничего не взято с тех пор, как я…

Он снова осекся и замолчал, опустив глаза.

– Это не ограбление, – сказала она трезво. – Кое-что посложнее.

Они быстро уложили все в ящики. Последними положили деньги. Он посмотрел на них с ненавистью. Она понимала, она его не винила…

Они закрыли ящики, вставили их на место. Не было смысла закрывать отверстие в стене занавеской. Когда рядом лежит труп, стоит ли пытаться скрыть другое преступление? Да и вообще бесполезно пытаться отделять одно от другого: как только обнаружат убийство, его, конечно, свяжут со взломом.

– Ну, с этим покончено, – сказала она, обескураженная.

Они вернулись в комнату, остановились и беспомощно посмотрели друг на друга. Что делать теперь?

– Бывают и другие мотивы, такие же простые, – сказала она. – Ненависть или любовь. Теперь мы должны…

Он понял. Подойдя к трупу, он опустился на колени.

Она подавила отвращение, подошла и стала на колени рядом с ним.

– Ну, тогда придется посмотреть, что у него в карманах, – сказала Брикки. – Я тебе помогу.

– Не нужно, не притрагивайся к нему; я достану все из карманов, а ты смотри.

Они улыбнулись друг другу, делая вид, что им не так уже омерзительно то, что они собирались делать.

– Я начну отсюда, – сказал он.

Грудной кармашек. Ничего, кроме тонкого полотняного носового платочка.

– Посмотрим левый боковой карман. – Ему пришлось приподнять тело. – Здесь вообще ничего нет, – и вывернул атласную подкладку кармана. – А теперь правый.

– Тоже ничего.

Вывернутые карманы торчали, как маленькие плавники.

– Теперь внутренние карманы.

На этот раз ему пришлось коснуться рукой мертвой груди.

– Вынимай все, – прошептала она.

Он доставал из кармана вещи и передавал ей, а она клала их на пол.

Они сидели, согнувшись, подняв колени. Он молчал, но она по его лицу понимала: ему кажется, что у них нет никаких шансов – слишком мало времени оставалось до рассвета.

Позади них, на книжной полке, стояли часы. Усилием воли – только усилием воли! – они заставляли себя не оборачиваться, но они их слышали. Часы мелко рубили тишину и говорили: «Тик-так, тик-так», – столь насмешливо, столь безжалостно, столь быстро. Они не останавливались, не прерывали своего движения, а шли, шли, шли…

– Портсигар. Серебряный. С надписью: «С. от Б.». В нем три сигареты. Его звали Стивен? Подарил кто-то, чье имя начинается на «Б». – Она захлопнула портсигар и положила на пол. – Спички. Бумажник, кожаный. Две пятидолларовые бумажки и одна долларовая. Два корешка от билетов на сегодняшний спектакль в «Винтер Гарден». Третий ряд, места сто тринадцать и сто четырнадцать. Что ж, по крайней мере мы знаем, где он был сегодня с восьми тридцати до одиннадцати.

– Два с половиной часа из тридцати пяти лет, – сказал он мрачно. – Выходит, нам нужно проследить примерно два – два с половиной часа с того момента, как кончился спектакль в театре. Еще что-нибудь там есть?

– Визитные карточки, деловые, – ответила она. – Какой-то Стафорд, какой-то Холмз, какой-то Ингольдсби. Кажется, все… Нет, обожди минутку, в маленьком отделении есть еще что-то. Фотография. Любительская. На фото – девушка и он сам, оба верхом.

– Покажи-ка! – Он посмотрел и кивнул головой. – Это та, с которой он сегодня вечером вышел из дому. В спальне тоже есть ее фотография – в серебряной рамке. Там написано «От Барбары».

– Значит, это сделала не она. Иначе фотографии в серебряной рамке не было бы. Рамка, может, и осталась бы, но фотографии там бы не было. Здравый смысл подсказывает.

– Ну вот и все – из внутренних карманов. Теперь посмотрю четыре кармана в брюках. Два боковых и два задних. Левый задний. Ничего. Правый задний – еще один носовой платок. Левый боковой – ничего. Правый… Ключ от входной двери и немного мелочи.

Она пересчитала мелочь, задумчиво, понимая, что это не имеет значения.

– Восемьдесят четыре цента, – сказала она и положила деньги на пол.

– Вот и все карманы. А мы не сдвинулись с места.

– Нет, сдвинулись, Куин, очень сдвинулись!.. Не говори так. В конце концов мы же не ожидали, что найдем здесь лист бумаги, на котором написано: «Меня убил такой-то». Мы уже знаем одно имя – Барбара. И мы знаем, как Барбара выглядит, и знаем, что она провела с ним первую половину вечера. Мы также знаем, где они были примерно до одиннадцати часов. Мне кажется, что это очень много. И это мы узнали, только осмотрев карманы.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Она сжала его руку, чтобы успокоить его, придать ему бодрости.

– Я знаю, – сказала она чуть слышно. – Не смотри на них, Куин, не оборачивайся. Мы сможем это сделать, Куин, сможем, мы успеем!..

Она поднялась.

– Положить все обратно? – спросил он.

– Не имеет значения; оставь, где лежит.

Он тоже поднялся.

– Давай теперь осмотрим комнату, – сказала она. – Ты начинай там, а я начну здесь.

– А что мы ищем? – спросил он хмуро.

Ей хотелось крикнуть. «О господи, я сама не знаю!..»

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Она опустила глаза, чтобы не смотреть на циферблат, когда проходила мимо часов, как страус, который прячет голову в песок. А ведь это не так легко. Часы здесь, на ее стороне комнаты и смотрят прямо на нее.

Книги на полке разделены на две части, и часы стоят посередине.

– «Зеленый свет», – бормотала она, проходя вдоль книг, – «Китайские фонарики», «История…» – Она быстро опустила глаза, – «Тик-так…» Еще один миг из их запаса прошел! Она снова подняла глаза, уже правее часов. – «На север от Востока», «Трагедия Икс…» Не очень-то он много читал, – решила она.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

– Так мне кажется. Когда человек много читает, у него книги более или менее одинаковые. Я хочу сказать – одного типа, а здесь какой-то сброд, совсем разные книги. Наверное, он читал одну книжку по полгода или около того, когда не спалось.

Она первая подошла к столику.

– Куин! – окликнула она после минуты раздумья.

– Да?

– Человек, который курит сигареты, – а мы нашли сигареты у него в портсигаре, – он сигары тоже курит?

– Может быть, многие курят и то и другое. А ты что, нашла окурок сигары?

– А он мог выкурить две сигары? В этой пепельнице два окурка…

Он подошел и посмотрел.

– Мне кажется, здесь был кто-то еще, – сказала она, – какой-то мужчина. Столик стоит между двух кресел. Окурки лежат на противоположных краях пепельницы.

Он наклонился и посмотрел более внимательно.

– Сигары разных сортов, никто не курит так. Здесь в самом деле кто-то был с ним. И посмотри-ка, один из них очень волновался. Посмотри на этот окурок: он гладкий, немножко разбухший, но все же целый, да? А теперь посмотри на второй: он изжеван совершенно. Один из этих курильщиков очень волновался, говорю тебе! – Он посмотрел на нее. – Это самое интересное, что мы нашли, самое интересное!

– А кто волновался и кто был спокоен? Грейвз или другой человек? Этого мы не знаем.

– Неважно! Мы знаем, что здесь был еще один мужчина, и даже то, что они курили сигары разных сортов, показывает, что их разговор не был дружеским. Один из них отказывался курить сигары другого, или ему просто не предложили, и он курил свои. Они курили одновременно, но не вместе, – ты понимаешь, что я хочу сказать? Было какое-то напряжение – ссора или спор.

– Да, это важно, – согласилась она. – Но этого мало. Мы не знаем, кто был тот, другой человек.

Он обошел одно из кресел.

– А вот бокал, который один из них поставил на пол, рядом со своим креслом.

– А около другого есть? – спросила она быстро.

Он обошел второе кресло, посмотрел вниз.

– Нет.

Она вздохнула с облегчением.

– Да, разговор был не дружеский. Я даже начала волноваться. А кроме того, это значит, что Грейвз сидел с этой стороны, где стоит пустой бокал. Он хозяин. Он себе налил, а своему посетителю не предложил. Или, может быть, предложил, но посетитель сердился на него и отказался.

– Все довольно разумно. Наверное, ты права. Хозяин, который не испытывает добрых чувств к тебе, не предложит тебе выпить. Значит, с этой стороны сидел Грейвз. И он не волновался.

– Нам неважно, где он сидел, – сказала Брикки с досадой. – Важно, с кем он сидел.

– Обожди-ка минутку! – Его рука нырнула в узкое пространство между подлокотником и подушкой кресла, на котором, как они решили, сидел посетитель.

– Картонные спички, отрывные, – сказала она разочарованно.

– Я тоже надеялся, что это нечто поважнее, – признался он. – Я заметил уголок. У Грейвза были собственные спички, я их вынул из кармана. Должно быть, эти принадлежат тому, другому. Наверное, он их сунул сюда в волнении. – Он раскрыл конвертик, потом закрыл, хотел бросить, но раскрыл снова.

Он нахмурился.

– Подойди-ка сюда, – сказал он, не отрывая глаз от спичек. – Замечаешь что-нибудь?

– На внешней стороне – реклама жевательной резинки.

– Да нет, не на внешней стороне! Посмотри на спички.

Они рассматривали спичечный конвертик, как какой-то талисман.

– Здесь осталось пять спичек: две в первом ряду и три во втором. Он сжег больше половины спичек для одной сигары, ты это хочешь сказать?

– Нет, ты не понимаешь. Ну, хорошо, смотри: пять оставшихся спичек находятся с правой стороны.

– Да, конечно, – сказала она, – это я с самого начала видела.

– Нет, обожди. Видишь, вот мой конвертик. – Он вынул спички из кармана и дал ей. – Оторви одну спичку, зажги ее и погаси; не задумывайся над тем, что делаешь, просто зажги спичку, как ты зажгла бы ее, например, если бы хотела сварить кофе. Ну, зажигай. Не думай!

Она зажгла спичку, погасила ее и посмотрела на него неуверенно.

– Ну, откуда ты оторвала спичку? С правой стороны. Всякий, кто пользуется такими спичками, держит их в левой руке и отрывает одну спичку за другой справа налево. А в этом конвертике – наоборот. Теперь понимаешь? Человек, который сегодня вечером сидел в кресле, напротив Грейвза, был левшой.

Она раскрыла рот и застыла.

– Я не знаю, кто это был, – продолжал Куин, – как выглядит, был ли он убийцей, но я знаю: он из-за чего-то нервничал, изжевал сигару, у него плохие отношения с Грейвзом, – и он левша.

Она протянула руку и взяла спички. И вдруг он увидел, что она как-то странно на него смотрит.

– Прости меня, Куин, – сказала она сочувственно.

– Что такое?

– Все это никуда не годится.

– Почему, как?..

– Это была женщина. Понюхай, – сказала она. – Просто поднеси их к носу.

Он возмутился:

– Ты хочешь сказать, что эту сигару изгрызла женщина? В этом кресле сидела женщина?!

– Я ничего не хочу сказать ни о кресле, ни о сигаре, просто прошу тебя понюхать эти спички. Ну что?

Она видела по его лицу, что он сдается.

– Духи, – сказал он кисло. – Очень легкий запах духов.

– Спички из дамской сумки. Их носили в сумке целый день. В надушенной сумке. Это сразу видно. Она открывала сумку здесь раз или два. Я почувствовала запах и в коридоре, в темноте. В этой комнате сегодня была женщина.

Он не хотел сдаваться.

– А как насчет сигары? Кто выкурил две сигары – одну крепкую и одну слабую, одну спокойно, а другую – нервничая? Не думаешь ли ты, что он сам?

– Может быть, здесь сегодня был и мужчина – раньше женщины, – а может быть, после. А может быть, вместе!

– Нет, этого не может быть, – сказал он твердо. – Окурок сигары показывает, что мужчина сидел в этом кресле лицом к нему, и, судя по спичкам, женщина тоже сидела здесь. Не могли же они сидеть одновременно!

– А может быть, он попросил спички у нее. Он сидел здесь в кресле и разговаривал с Грейвзом, а она сидела где-нибудь еще и слушала их.

– Не пойдет! Если бы у него кончились спички, здесь где-нибудь была бы пустая коробка или пустой конвертик. Нет, они были не вместе.

– Ну, хорошо, они были не вместе, но это нам ничего не дает. Кто пришел первый? Ведь убийца – тот, кто пришел последним.

– Мы очень скоро разберемся в этом деле, – сказал он мрачно.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Они стояли около кресла и посмотрели вниз, на пол. Может быть, потому, что они так внимательно смотрели на пол, чтобы не смотреть на часы, они заметили это, хотя ковер был коричневый. Она внезапно нагнулась и подняла что-то, лежавшее на полу, возле кресла, на котором они нашли спички.

– Нашла еще что-то? – вздохнул он.