Текст книги "Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков"

Автор книги: Уилл Селф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

В Латертоне, где бесновалось Северное море и низкие утесы обрушивались в его серебристо-синюю красоту, Билл взглянул на часы – классический хронометр. Было почти одиннадцать. Часы на торпеде указывали на пять минут двенадцатого, панель магнитолы показывала ровно 11.00; он оторвал взгляд от дороги и взглянул снова – она мигнула и показала 11.01. «Портленд Армс» в Либстере должен как раз открыться; после такой тяжелой, как сегодня утром, езды можно позволить себе пинту – и стопку. Билл лениво провернул руль налево и направился на север по дороге А9.

В отделанном деревом баре Билл оказался единственным посетителем. Скрип его кожаной куртки о винил кресла вызвал крайне вежливого мужчину в одеянии горского джентльмена – или его подобия – твидовый пиджак, жилет с роговыми пуговицами, фланелевые брюки, броуги. Рубашка «Вайелл» абсорбировала тартановый галстук, растворяя его в собственном узоре. Вдобавок к этому он носил экстравагантные рыжие усы с закрученными концами, которые аннулировали прочие, невыразительные черты его лица так же, как красная полоса аннулирует курение. Билл не узнал мужчину и подумал, что это, должно быть, зимний менеджер; он недавно в Кейтнессе и, возможно, еще не подозревает, какими унылыми будут предстоящие четыре месяца за стойкой.

– Доброе утро, сэр, – сказал человек-абсурд. – Оно ведь и вправду замечательное, не так ли?

– Действительно, – вежливо ответил Билл. И, чтобы не переборщить, добавил: – От самого Бигхауза дорога была чистая, почти никакого дождя.

– Ну, говорят, сегодня ночью опять будет гроза... – Бармен взял с сушильной полки полупинтовый стакан и начал лениво, но проворно его протирать. Билл подошел к стойке, и человек-абсурд понял, что это сигнал:

– Чего желаете?

Вблизи Билл заметил бурый налет на его зубах, пурпурные вороньи лапки лопнувших сосудов вокруг глаз.

Билл вздохнул – за этот выбор отчитываться нет нужды.

– Это не «Кэмпбеллтаун» там стоит? – Он ткнул пальцем в ряд бутылок виски на полке.

Абсурд незамедлительно достал бутылку.

– Пятнадцатилетней выдержки? – В его тоне ясно слышалась просьба.

– Двойной, – ответил Билл.

Из машины он захватил с собой вчерашнюю газету, но открыть ее не удосужился. Опрокинул стакан виски, а затем добил бутылкой темного «Оркни Айленд». Виски разлилось теплом в желудке, а эль наполнил голову запахами торфа и вереска. Эти две вещи, подумал Билл, заключают в себе весь дальний север. Он сидел на банкетке, ноги его покоились на низком стульчике. Спину и плечи укрывала толстая кожа куртки. Это была старая кожаная куртка, фасона сороковых годов. У Билла она была уже многие годы. Она напоминала ему куртку, которую он видел на одной из фотографий Керуака. Ему нравилась красная стеганая подкладка, но особенно нравился ярлык на внутренней стороне воротника, гласивший: «Настоящая Кожа. Сделано из Крупа Лошади». Раньше Билл показывал этот ярлык девушкам, которые находили его интригующим... даже соблазнительным. Раньше Билл втирал в куртку седельное мыло, но в последнее время ленился, хотя видел, что кожа вокруг локтей начала трескаться.

Пока Билл выпивал, Абсурд слонялся где-то рядом, но, когда стакан опустел и с глухим стуком был водворен на картонную подставку, его и след простыл. Билл представил, как тот идет по прохладным коридорам старого, сложенного из гранита отеля, словно карманная, бюджетная версия помещика. Он нетерпеливо позвонил в маленький звонок – и рыжие усы немедленно появились, точно напротив него, поднявшись из подвала, словно волосистый флаг сопротивления.

– Сэр? – раздалось из-за усов.

– Сколько? – парировал Билл.

– С вас... – Он повернулся к кассовому аппарату и взял аккорд. – Четыре фунта и семьдесят восемь пенсов.

Пока Билл боролся с джинсами, выуживая деньги, Абсурд достал – непонятно откуда – отпечатанную карточку. Ее он вручил Биллу в обмен на деньги и сказал:

– Вы ведь не против заполнить эту анкету? Это своего рода исследование, которое мы тут проводим – понимаете, маркетинг и все такое, пытаемся понять, кто такие наши посетители... – Голос его постепенно затих.

Билл взглянул на карточку: «Где вы впервые услышали о нас? 1. В СМИ; 2. От знакомых; 3. Посещение входило в комплексную туристическую путевку...»

– Разумеется, – сказал он безумному отельеру. – Но, если не возражаете, я ее заполню и отправлю потом – сейчас я немного спешу.

– Ничего страшного – вот конверт с обратным адресом, так будет проще.

Идя по парковке к машине, Билл смял карточку и конверт и бросил их в удачно подвернувшуюся корзину. Он также позволил себе едко рассмеяться – мысль, что это изолированное заведение хоть когда-нибудь привлечет кого-то, кроме проезжающих мимо автомобилистов да редких группок любителей охоты, рыбалки и алкоголя, казалась такой же дурацкой, как и ярко-рыжие усы.

Бьющие ему в спину порывы ветра усилили ощущение того, насколько далеко располагался Либстер от чего бы то ни было – за исключением Северного моря. Билл снял куртку и бросил на заднее сиденье. Затем сел за руль. Воткнул ключ в зажигание, повернул, и машина ожила, пульсируя и мурлыкая. Пискнула магнитола, и заиграл Джон Кейдж. Расслабленно поведя рукой, Билл развернул седан на сто восемьдесят градусов и снова выехал на дорогу А9, в этот раз направляясь на юг.

Весь следующий час, до того момента, когда он заметил автостопщика, Билл гнал на полной скорости. От либстерского бармена, да и ото всей обстановки паба, остался какой-то неприятный осадок. Плюс ощущение, что летящая на юг машина, взбираясь на горки и ухая вниз, несла Билла из недопродуманного мира в мир слишком тщательно продуманный, зацементированный в банальности общих мест.

Не то чтобы это сделалось заметно: дорога по-прежнему вихляла и подпрыгивала каждые несколько ярдов, поднимаясь на пять, а то и больше градусов. В туман или в дождь – а тут обычно так и бывало – шоссе А9 было просто явно опасным, но, лишенное серого покрова, выглядело почти игривым. Так думал Билл, вписываясь в один поворот за другим.

В дождь почти нет возможности обогнать даже легковую машину, не говоря уже о громыхающих грузовиках, следующих по своему маршруту на самый север; а их здесь было много. Застрянь за одним из них, и на дорогу уйдет гораздо больше времени. Чуть ли не вдвое больше. Даже в ясную погоду единственный способ обогнать их караван – они обычно перемещаются естественно сформировавшимися стаями, на равном расстоянии друг от друга – разогнаться где-то до девяноста на прямом участке, а затем танцевать, виляя между встречными машинами и грузовиками.

Этот нырок в разверстый череп Британии будоражил кровь. Миль через двадцать перед Биллом предстал потрясающий вид на залив Мори и Грампианские горы за ним. Горы раздвигали землю, море и небо с беззаботным величием; их пики – ослепительно белые, их склоны – укутанные белым, синим и голубым. Не то чтобы он смотрел на них – он смотрел на дорогу, выхватывая бегающими глазами осколки пейзажа: от спидометра к шоссе, к зеркалу заднего вида, от него – к боковым зеркалам, и обратно, снова и снова, и каждый взгляд сопровождался резким поворотом головы, словно он стал каким-то механическим хасидом, молящимся на ходу.

В каком-то смысле Билл и вправду молился. Концентрируясь на торможении и ускорении, балансируя на разных скоростях между жизнью и смертью – и своей, и чужой – он наконец достиг дхармического состояния, к которому стремился все утро: он абсорбировался в сам факт вождения точно так же, как его тело абсорбировалось в ткань автомобиля; биомеханическое единство, превратившее глаза в лобовое стекло, ноги – в колеса, турбокомпрессор – в выбрасывающие адреналин надпочечники. Или наоборот?

Воспоминания переплетались с пейзажем, а затем всю массу впечатлений обтесывала и лепила музыка, лившаяся из всех четырех углов салона, чтобы затем быть расплющенной мантрой импульсивности. Прошлая ночь в пабе – местный доктор, Бом, пьяный в стельку – брешущий о чудесных лекарствах от алкоголизма – западноафриканские ритуалы с психоделическими наркотиками, мистическая лабуда – дорога домой, с порывистым ветром и дождем, полосовавшим его лоб и щеки. Сейчас, впереди, на дороге, возможность для обгона, медленно едущий «форд-сьерра», перед ним – два грузовика и еще две машины чуть дальше, идут где-то под шестьдесят – минимум семьсот метров до следующего поворота. За предыдущим поворотом скрывался вид на отрезок открытой дороги, но что впереди? Подсчитаем. Одна, две, три секунды. Рискнем. Посмотреть в зеркало заднего вида. Погнали! Газ в пол, руки сжимают руль, спина вжата в сиденье. Запах кожи. Смутное осознание доносящихся океанических аккордов – возможно, Рихард Штраус. Тиканье индикатора. Мимо «форда». Мимо первого грузовика. Скорость до восьмидесяти. Погнали! Рычаг на третью передачу. Уже восемьдесят, приближаемся к покачивающемуся заду второго грузовика. Тввою ммать! Машина. Теперь она в сотне метров. Движемся быстро. Смертельно быстро. Проверить боковое зеркало. Напрячь амортизаторы. Скользнуть между двумя грузовиками. Попасть под расстрел гудков и мигание фар. Затем – бах! Выскользнуть обратно. Две сотни до поворота – что дальше, не видно, только зеленые кочки, серо-зеленая стена, ярко выделяющаяся черно-белая корова – держать третью передачу, добавить газу... восемьдесят... девяносто... сотня. Осталось пятьдесят метров, и второй грузовик обойден, брошен, оставлен позади – как дерьмо в сортире придорожной заправки. Оставлен позади как прошлое, как поражение, как сожаление. Билл испытал восхитительное чувство свободы, чувство освобождения, обманув смерть и выскользнув из мрачной гравитации тупых грузовиков. Он чувствовал это десять раз между Боргом и Хелмсдейлом, пятнадцать – между Хелмсдейлом и Брора, а затем все чаще и чаще, поскольку дорога развернулась, а холмы отползли от нее, дав ей струиться и извиваться, а не вилять и круто поворачивать.

Лэнгвелл-хауз, готический дом на холме, видневшийся, пока он пробирался сквозь Берридейл, как на картинке – замок Данробин, мимо ворот которого он проехал, оказавшись на пустынной главной улице Гол– спи. И солнце все еще садилось, и дорога все еще сияла в его лучах, и Билл все еще думал – или думал, что думал – ни о чем. Мимо «Горского центра вязаной одежды». Сколько свитеров купил Билл за свою жизнь, поддавшись на уговоры? Наверное, слишком много. Один из них – фиолетовый, с узором, связанный в этом самом магазине, – для девушки по имени Аллегра. Крошечная блондинка – слишком молодая для Билла. Тогда ей было двадцать два – против его тридцати пяти. Пухленькая, с очаровательным животиком, под кайфом она впадала в психоз и фанатично, словно одержимая, мыла руки воздухом. Каждый раз, когда такое случалось, Биллу приходилось успокаивать ее – а он не любил тащить работу в постель.

Сосала она как куртизанка – как богиня фелляции. Отодвигала крайнюю плоть губами, в то время как язык ее ласкал уздечку. Ее рука, почти детская, нырнула за складку ткани, нависавшую над его промежностью, ища его корень, поигрывая яичками. И все это – пока машина ехала вдоль берега залива Кромарти, мимо стрел и кранов Инвергордона. Даже тогда Билл заметил нездоровую схожесть автомобильного минета с маниакальным потиранием рук Аллегры. Таким способом она возвращала его под свой контроль; может, у него в руках и руль – но она управляла им, обсасывая его член.

Для Аллегры эта поездка в Оркни с Биллом была первой и последней. Несколько недель спустя их отношения не столько дали трещину, сколько разлетелись вдребезги, когда на вечеринке, устроенной средневозрастными друзьями Билла, Аллегра, напившись, заорала: «Почему бы ему не рассказать, что он обожает лизать у женщин между ног, а сам терпеть не может, когда они у него сосут!» – и плеснула водкой с тоником Биллу в лицо, а затем попыталась отправить следом и бокал. Этот бросок Билл отразил, и хрусталь разлетелся в стороны, столкнувшись с каминной полкой. После ухода Аллегры и Билла друзьям было о чем поговорить.

Пока машина, тикая, катилась по хмурой улице, Билл представлял себе, что в серых домах по обе стороны живут его бывшие куртизанки, мириад его любовниц. Это бы выглядело как сон, снятый Феллини. Нет, если подумать, лучше поселить своих бывших – их наберется минимум сотня – в самом замке Данробин. Он велик настолько, что для каждой из более зрелых найдется отдельная комната, а для молоденьких есть подходящие общие спальни. Билл улыбнулся, представив себе этот дворец разврата. Но разве Феллини не прав? Разве это не единственное возможное решение для борьбы с отвратительным чувством заброшенности, которое обязательно сопутствует серийной моногамии? Собрать их всех в одном месте. Не то чтобы Билл мечтал, чтобы все они были ему доступны в плане секса – скорее наоборот. Но он хотел, чтобы они находились в контексте, делавшем то, что существовало между ними, если не важным, то хотя бы жизнеспособным. Он хотел чувствовать, что это все имеет смысл, что это не просто животная случка, механические фрикции, теперь забытые, теперь – просто пыль.

Охваченный фантазией, Билл позволил ей овладеть им, пока он протискивал машину сквозь долгую аллею деревьев, ведущую от Голспи до Лox-Флит. Замок Дан-робин, населенный его любовницами, всеми женщинами, с которыми он имел сексуальные отношения. Те, что помоложе, занимались бы домом. Джейн, профессиональная повариха, заправляла бы кухней – при помощи Гвен, Поли и Сьюзи. Двадцатилетних было бы достаточно, чтобы справиться с обслуживанием замка, а более зрелые могли бы заполнить время праздными беседами и хобби. Если подумать, в половом портфолио Билла была даже дизайнерша по ландшафту; не исключено, что можно будет не просто поддерживать земли у замка в порядке, но и осуществить перепланировку.

Билл еще размышлял об утешениях, которые сулил замок, а по его фасаду уже поползли трещины. Все его бывшие любовницы... А значит, не только Аллегра, раз за разом нападающая на него со стеклянными кинжалами в сумрачный час коктейлей, но и другие, еще более неуравновешенные, воющие и призраками скользящие по лестницам и залам. И что еще хуже – его бывшая жена; где она поселится? Без сомнения, в домике во дворе, откуда темными ночами будут раздаваться громогласные проклятия, принесенные ветром и эхом отражающиеся от стен гостиной, где остальные сидят за вышиванием, а сам Билл – за очередным стаканом виски.

А если будет место для бывшей жены, значит, найдется и для других малоприятных персонажей. Наперекор самому себе, Билл постарался довести фантазию до мрачного заключения. Шлюхи – в Данробине будет место для шлюх, для шалав, для блудниц. Билл представил себе, как пытается не пустить их внутрь – их, то есть делегацию шлюх. Встречу с ними у ворот замка, увещевания, просьбу уйти. «Но ты же трахал нас! – обвинительным тоном скажет их представительница. – Мы требуем места в замке!» У него не будет другого выбора, кроме как распахнуть перед ними ворота – и хрупкое согласие сераля разлетится в клочья. Другие, может, и приняли бы сожительство как замену моногамии, но шлюхи? Никогда. Шлюхи бы матерились и бухали. Курили крэк в бильярдной и вмазывались герой в комнате дворецкого. Они соблазнили бы тех, кто помоложе, а тех, кто постарше, вывели бы из себя. Холодными ночами Билл тщетно прятал бы голову под одеяла, под подушки, пытаясь заглушить их пьяные крики, сливающиеся со стонами и скрежетом ветра.

На длинном отрезке, обегавшем озеро с другой стороны, Билл заметил плакат, призывающий помочь в борьбе с контрабандой наркотиков: «Если Вы Заметите Что-Нибудь Подозрительное...» Образ аристократической полигамии угас, сменившись другим – Билл, прочесывающий пляж, тыкающий в ракушки куском подобранной на берегу деревяшки, с поднятым воротником куртки, чьи острые края царапают его замерзшие уши. Промасленный кончик самодельной лопаты натыкается на край синего пластикового пакета. Он продолжает копать. Находит шесть прямоугольных брусков, каждый запечатан в синий пластик и тщательно обмотан изолентой. Билл улыбается и достает перочинный нож...

На вершине холма – еще один плакат: «В Районе Присутствуют Немаркированные Полицейские Машины...»

Кайфоломы. Никакого сераля, а теперь и никаких залежей кокоса; никаких белых дорог, чтобы мчаться по ним на седане; никакой турбокомпрессии, которая приблизила бы сердце Билла к гармонии с тахометром... Он вжался в сиденье, еще плотнее обхватил руль, сконцентрировался на металлическом скрежете гитары Джона Ли Хукера, разрывавшем салон на части. А потом появились дорожные рабочие. А затем – авто– стопщик.

Билл затормозил и посмотрел, где бы съехать на обочину. Где-то в пятидесяти метрах дорога размывалась – там, где на нее выплескивался голубовато-се– рый гравий. Билл направил машину туда, мигнул фарами и нажал на тормоз. В зеркале заднего вида он увидел бегущего к машине автостопщика, с подпрыгивающим за спиной рюкзаком, с хлопающим пончо, с выражением щербатого отчаяния на лице, словно он был абсолютно уверен – предложение подвезти обернется издевательским обманом, и стоит ему поравняться с машиной, как Билл гогоча нажмет на газ.

Автостопщик открыл дверь, и внутрь ворвался свежий воздух, и влажность, и солнечный свет.

– Спасибо, брат... – Он явно настроился поговорить.

– Залезай! – отрезал Билл. – Мне здесь долго стоять нельзя. – Он указал на дорогу, где машинам приходилось перестраиваться в центральный ряд, чтобы проехать. Не снимая рюкзака, автостопщик рухнул на переднее сиденье. Билл глянул в заднее зеркало, мигнул фарами, лениво повернул руль направо и влился в движение.

Несколько секунд они молчали. Билл делал вид, что поглощен вождением, и боковым зрением изучал свой улов. Автостопщик сидел, почти уткнувшись носом в лобовое стекло, его рюкзак – теперь Билл заметил, что к нему крепилась сложенная палатка и спальный мешок, – выглядел как лубок для торса, словно специально был предназначен для того, чтобы заставить носителя пригнуться поближе к земле. Футуристический корсет.

– Остановлюсь, как только смогу, – сказал Билл. – И мы закинем его назад.

– Большое спасибо, – сказал автостопщик.

Ему было – Билл прикинул – около тридцати. Кейтнесский акцент, острые фрагменты шотландского говора изъедены и сглажены ледниковым покровом скандинавских слогов. Черные, до плеч, волосы грубо подстрижены. Под желтым пончо – никогда не бывшая модной джинсовая куртка с подкладкой из искусственной овчины. Из-под слежавшейся нешерсти торчит воротник тартановой рубашки. Дыхание автостоп– щика пованивало несвежим виски. Глаза его покоились над синими мешками, в окружении сизых вен. Он был небрит. Зубы покрыты налетом. Могучая челюсть украшена впечатляющей ямочкой – он был достаточно привлекателен.

– Далеко едешь? – спросил он.

– До самого конца, – улыбнулся Билл. – То есть до Лондона.

Автостопщик ухмыльнулся, и попытался – насколько позволял рюкзак – устроиться поудобнее в кресле. Это был последний вопрос, который он задал Биллу за всю поездку.

Они уже проехали залив Кромарти и Черный Остров, прежде чем Билл нашел подходящее место, чтобы остановиться. Они оба вылезли из машины, и Билл переложил хлам на заднем сиденье, чтобы автостопщик мог бросить свой рюкзак. Через пару минут они уже снова были в пути. Билл разогнал машину до семидесяти и держал скорость на этом уровне, зажимая руль указательным и большим пальцами, словно тонкий хирургический инструмент. Дождь прекратился, и дорога снова засияла. Приглушенная магнитола проигрывала свежий сингл модной гитарной группы. Автостопщик постукивал растрескавшимися, грязными ногтями по истертой, грязной джинсе.

– Ну, – сказал через какое-то время Билл, – а ты куда направляешься?

– Тоже до самого конца. – Он согнулся и повернулся к Биллу, словно они были двумя посетителями, завязавшими разговор у стойки бара – торпеды. – У меня остановка в Пуле, но сегодня вечером я хотел с друганом в Глазго пересечься.

– Ну, я могу высадить тебя у Глазго. Сам я еду через него и на юг.

– Вот и отлично. – Автостопщик улыбнулся, демонстрируя побитые налетом пики зубов. Так улыбаться надо в конце пути – не в начале. – Хорошая машина, – сказал он, все еще улыбаясь.

– Ага, – протянул Билл, – что надо. Так откуда ты родом?

– Турсо.

– А цель поездки в чем?

– Я учусь в Пуле, типа компьютерные курсы. Выпала свободная неделя, я и подумал – съезжу детей проведаю.

– Они в Турсо?

– Ага, там.

А хватка-то еще есть, подумал Билл. Пара миль, несколько вопросов, вброшенных в нужное время, и психика автостопщика откроется подобно китайской шкатулке с потайными отделениями. Они покинули Остров и неслись вниз по двухполосному шоссе. Вынырнули из нестройного елового леса, и перед ними засиял Инвернесс, расползшийся вокруг кафедрального шпиля.

– Инвернесс, – сказал автостопщик.

Он даже констатирует очевидное! – ехидно заметил про себя Билл.

– Так ты этим утром из Турсо вышел?

– Ага. После бурных посиделок, ну, сам понимаешь.

– Так тебя друзья проводили, да?

– Ну, конкретно проводить не смогли – нажрались в слюни все. Пятеро жлобов, и все в дрова. Так что я потихоньку слинял. Сначала стопнулся до Латертона, потом до Дорноха. А потом четыре мили под дождем отмахал, пока ты меня не подобрал.

– Сложно было остановиться. Дорожные работы...

– Ага, понимаю.

– У тебя там палатка и все такое?

– На случай, если до города не доберусь и придется в пути ночевать. По пути сюда так пришлось. Спал у дороги под Авимором.

– И не погано?

Автостопщик фыркнул:

– Еще как! В пять утра дождь как из ведра, а потом хренова корова приходит и начинает дрючить мою палатку. Я еще до рассвета собрался и пошел, палец замерз что хренова сосулька... – Он затих и снова ощерился пятнистыми зубами. Его щетина была синего цвета.

Билл набрался храбрости спросить:

– Значит, выпить любитель?

Автостопщик вжал большой палец в одну глазницу, а средний сустав указательного – в другую. Он тер и гладил глаза, отвечая из глубин болезненного массажа:

– Ну, наверное... Может, больше, чем стоило бы. Не знаю.

Билл скорчил рожу. Он искал левый поворот – шоссе по-прежнему было двухполосным, – когда заметил тропинку. Он надавил на тормоза, мигнул фарами, лениво повернул руль и остановился у обочины. Он сказал: «Надо отлить».

Они оба выбрались из машины. Билл оставил мотор на ходу. Они оба мочились на край леса. Сквозь пар и солнце Билл изучал мочу своего попутчика. Очень темная. Возможно, даже с кровью. В телосложении авто– стопщика было что-то желтушное. Вероятно, почечная инфекция, подумал Билл, или что похуже. Хотя это совсем не обязательно какая-нибудь патология. Народ в Турсо был склонен так пить – точно так же, как и в Оркни.

На одном только Папа Билл знал десяток мужчин, которым не было еще тридцати пяти и которые уже имели язву желудка. В приемной доктора Бома валялись сорока с лишним-летней давности буклеты, предостерегающие родителей и описывающие симптомы наркомании у детей. Абсурд, если учесть, что единственные наркотики на острове были предназначены для выведения последа у коров. А рядом с операционной у Бома был наклеен маленький и затертый стикер со слоганом «Пей в меру, Шотландия» и номером горячей линии. Его попутчик, подумал Билл, вполне вероятно, был зависимым от алкоголя, при этом не обязательно являясь алкоголиком.

Когда они вернулись в машину, Билл протянул руку за сиденье парня и вытащил автомобильную бутылку. Она была наполовину полной. «Глотнешь?» Он взболтнул содержимое; оно было легким и прозрачным – таким, каким должен быть поток мочи. Билл оценил борьбу между метаболической потребностью и социальными ограничениями, отразившуюся на лице парня. Он положил ей конец, сделав большой глоток. Затем передал бутылку парню, пробормотавшему:

– Конечно... Ага... точно.

Виски вычистило его личность – словно мина, взорвавшаяся в замусоренном пространстве переднего мозга Билла. Он переключился на заднюю передачу и потянулся. Забрал у парня бутылку и снова ее запрятал. Обнял подголовник и оглядел дорогу. Ничего. Вдавил газ, и машина извернулась назад, поворачиваясь у бедер, на секунду присела на резиновых ляжках, пока Билл переключал передачу, затем встряхнулась и рванула вверх по холму. Двадцать, тридцать, сорок... снова послышалось «гнннгн» турбокомпрессора... пятьдесят пять, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят... по обе стороны дороги мелькали пожилые ели; сияющая дорога впереди звучала подобно резиновой струне; небо кричало: «Гони!»; ритм регги пульсировал как кровь: «Нет-нет-нет-нет! Ты не любишь меня, я теперь это знаю...» Билл не чувствовал боли. Парень что-то кричал, Билл нажал ВЫКЛ.

– ...аркированные машины...

– Что ты сказал? – Голос Билла был четким и полностью совпадал с внезапно тихим пространством машины. Он звучал как угроза.

– Ну это... копы, мужик... мусора... У них немаркированные машины на этой дороге.

– Я знаю. – Билл глянул на спидометр. – Я все равно иду на восьмидесяти пяти, они не остановят, пока в упор к девяноста не приблизишься... Ты куришь? – Даже не пытаясь как-то закончить разговор, Билл выудил из внутреннего кармана еще один косяк.

От виски и травы парень открылся. Он еще сильнее вдвинулся в свое сиденье, расположился поудобнее, и Билл начал скармливать ему вопросы. Его звали Марк. Его отец был судовым инженером. Значительно старше матери. Отец был венским евреем. Беженцем. Проектировал ранние сонарные системы. Мать умерла от рака, когда Марку исполнилось восемь, отец – четыре года спустя. У отца были деньги, но наследство растратили опекуны. Марк с братом оказались в детдомах. Их разлучили. Марк бросил школу, нашел работу водителем. Женился, завел двух детей и...

– Обделался, похоже.

– В смысле?

– С детьми, типа. Обделался. Понимаешь, был я молодой – не знал, чего хочу. До сих пор не знаю, наверное. – Он снова улыбнулся Биллу – улыбкой, которая, несомненно, некогда была неотразимой.

Билл ждал этого; этого спуска в подвалы сознания Марка. Дети – его взаимоотношения с детьми – должно быть, именно это его лестница вниз. Билл почти сразу же записал Марка в беглецы. Было в нем какое– то уязвленное уныние, показывавшее, что он из тех, кто готов ранить, но боится бить. Из тех, кто скажет что-то запретное, а затем попытается взять свои слова назад. Из тех, чья способность любить себя может проявляться только через нахальство и нарциссизм.

Билл подумал, что уже достаточно ненавидит Марка. Ненавидит его готовность излить душу. Его поглощенность собой. Его унылую неинтересность – пока они курили косяк, он четырежды сказал Биллу, какая хорошая «дурь» в Пуле и как ловко он и его кореша ее достают. Билл решил выкачать Марка досуха. Выпотрошить прошлое, четвертовать настоящее и взять на мушку будущее. Билл и раньше часто играл в эту игру – пытался узнать как можно больше о ком-то, с кем встретился случайно. Узнать как можно больше, но при этом – вот что самое трудное – не говорить ничего о себе. Как только жертва начинает задавать вопросы сама, игра окончена.

– Непросто растить детей...

– Особенно когда в кармане ни черта. Особенно когда пространства нет, понимаешь. Чтобы подумать. Я всегда считал, что во мне есть что-то большее, чем просто крутить баранку. Мой отец был гением. А я не смог себя найти. В Турсо – здесь ничего нет. И жена... Она, ну вроде как не въезжает...

– Не понимает?

– Точно.

– А в Пуле лучше? Ты сюда специально приехал?

– Да нет. Поболтался по стране немного. Я имею в виду, я в тот год собирался до Гластонбери добраться, а потом вроде как просто продолжил двигаться дальше. Я, ну, оказался в Пуле, потому что пособие...

– Легче получить?

– Ага.

Они уже достаточно углубились в горы, и появились облака. Справа – Монадлиатские горы, слева – Грампианские. Ущелье было где-то в милю шириной. За грубым летним пастбищем горы занимались тем, что удавалось им лучше всего – возвышались. Или накипь лесов, или абразивная архитектура щебня. Все выше и выше, пока неясные пики не касались массива облаков, спустившихся сверху. Билл заметил, что бензина почти не осталось. Придется заехать в Авимор.

– Мне придется заехать в Авимор, – сказал он Марку, мурлыкавшему себе под нос, подпевая музыке. – Но останавливаться не будем. Возьмем по паре сандвичей и поедем дальше. Ты ел?

Парень ехал автостопом. Было очевидно, что все свои деньги он спустил на попойку вчерашней ночью. Для Билла это была возможность закрепить свое влияние. Накормить его.

– Не, не надо... Я в порядке. – Лицо его от этого предложения вытянулось.

Билл ничего не сказал – он искал указатели. Через какое-то время на дороге перед ними появился один – миля до поворота. Дорожный знак, как и большинство в этой части Хайлендса, показывал отходящую в сторону ветку, которая пронзала свой пункт назначения, а затем снова вливалась в дорогу. Билл подумал, что это очень похоже на жизнь; пытаешься на время вырваться, но все всегда возвращается к безжалостно линейной последовательности, со смертью в конце. Билл хотел было поделиться этой мыслью с Марком, но потом передумал. А потом все равно поделился.

Марк какое-то время раздумывал, затем экстраполировал на себя:

– Да, чувствую, что вот до сегодняшнего момента я так и жил. Я не делал, что должен был, а просто отмерял время.

– Точно.

– Что?

– Точно.

– Что?

– Ничего.

Они сидели в тишине, пока Билл вел машину по окраине Авимора. Город выглядел грязно, даже несмотря на недавние вливания денег. Большинство зданий в стиле шале, с крутыми скатными крышами почти до самой земли. Но сделанные из синтетических материалов: цемент и алюминий, асбест и плексиглас. Каждая поверхность пучилась; каждая грань была в складках и морщинах. «Жопа мира», – сказал Билл. Заметив довольно-таки большую заправку «Тексако», пристроившуюся у обочины, Билл лениво повернул руль налево, и машина вползла во внутренний дворик перед станцией. Он подъехал к бензопомпам и выскочил из машины, с ключом от бензобака в одной руке и с десяткой в другой, прежде чем Марк смог сориентироваться. Воздух резко заключил его в свои объятия. Билл все еще пульсировал в ритме дороги. Окружающий мир представал искаженным. Ощущение, как после киносеанса, когда выходишь в неуместно яркий вечер.

– Я пока бак заправлю – можешь пойти взять нам три-четыре этих убогих сандвича – с тунцом, или цыпленком, или с чем там есть... И попить чего-нибудь, колы, «айрн брю» – хорошо? И сигарет еще. «Регал» легкие, о’кей?

Марк побрел к магазину. Билл подумал, что, если даст ему достаточно, тот спросит его о себе. Он должен проявить хоть какой-то интерес к своему благодетелю. Биллу этого хотелось. Ему не нравилась собственная антипатия к парню, не нравилось, как она комом свернулась у него в кишках – желчным, водянистым комом. Если бы только Марк попросил его рассказать о себе, расследование можно было бы прекратить. Они могли бы нормально поболтать – вместо этого беспрестанного допроса. Через какое-то время наступила бы тишина – не интимная, но и не отчужденная. Потом он бы высадил парня на перекрестке, милях в десяти от Глазго. Они бы расстались и забыли друг о друге.