Текст книги "Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории"

Автор книги: Уилл Селф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Карл вошел в квартиру номер 161, открыв дверь ключом, оставшимся у него с прошлого раза. Голова О’Лири находилась там же, где и всегда: похожая на седое яйцо, она покоилась в мягкой чаше спинки кресла. Он почувствовал такое облегчение, что чуть не крикнул: «Мистер О’Лири, я дома!» Но какой смысл? Старик все равно ничего не услышит. Карл прошаркал в кухню, стащил горсть таблеток снотворного, проглотил, запив прохладной водой из крана, и побрел к себе в спальню.

Как в старом фильме ужасов, подумал он, укладываясь в свой шкаф и прикрывая крышку. Скоро ли этот фильм закончится? Солнце взошло, а злые жители деревни все никак не поднимутся к замку Графа с вилами и косами наперевес. Верно ли, что в скором времени этому конец и я смогу гулять по улице с тем смешным чувством, с каким вечером выходишь из кино? Вскоре, окруженный темнотой, Карл погрузился в сон.

Когда наблюдающий взгляд исчез, Дэрмот ощутил себя брошенным. Но когда взгляд вернулся – и Дэрмот это почувствовал, проснувшись от неожиданно яркого рассвета, предсказать который было совершенно невозможно, – в нем светилась настоящая злоба, что-то убийственное. Теперь этот взгляд был острым уколом, горящим лазером, смертоносным лучом.

Карл проснулся в шкафу, выспавшийся и бодрый, и тут же резко, с силой ударился головой о петли. Черт бы их побрал, подумал он, и следом: пора пришибить старикашку, пора избавиться от этого О’Лири. Бегать с моей лодыжкой не получится. Неизбежность убийства стучала у него в ушах, горячая кровь била струей, переполняя чашу решимости. Может, Доун и подождала часок после того, как он ушел, прежде чем позвонить, но Карл не сомневался, что она уже все разболтала. Потом еще эта Мак-Кракен. Они догадаются сложить вместе два куска мозаики – даже их мозгам это будет по силам. Они придут за ним и, когда старик откроет дверь, кокнут обоих. Но если избавиться от О’Лири, можно будет забаррикадироваться и протянуть тут еще с недельку. К тому моменту их стремление все же должно поутихнуть, всему есть пределы.

Точно, избавиться от старикашки – в этом был свой резон. Абсолютно ничего личного, просто, извини, старик, так уж вышло. Он постарается не причинить боли, накрошит каких-нибудь таблеток в пищевую добавку, а когда О’Лири начнет отходить, поможет ему посредством подушки. Учитывая возможные последствия вторжения в квартиру Тухлой Кишки, это милосердие с его стороны. Как они это называют – младонацизм?

Ранним утром зрение Дэрмота было острее всего. Особенно таким, как это: яркое солнце, ни облачка, разве что пара сероватых мазков над холмами к югу отсюда. Кроме того, признавался Дэрмот сам себе, старость приводит к дальнозоркости. Становишься дальновидным, можешь фокусировать взор только на расположенных вдалеке предметах, то же касается жизненных обстоятельств. Не пригодная к употреблению сорокадневной давности пища ударила в голову со всей распухшей, пучащей силой, которая сопутствует ее первому поглощению. Неудивительно, что таким правильным казалось изо дня в день сидеть на двадцатом этаже. Отсюда можно было смотреть вдаль.

Но, вне зависимости от остроты зрения, такое событие пропустить было невозможно. Они шли по прямой дороге, ведущей от города к корпусу, демонстрируя по мере движения все приемы и ухватки, которые почерпнули из кинобоевиков. В какой-то момент они разделились, один проломился через забор на пустырь возле школы, другой кинулся к парку, кто-то – на школьную игровую площадку, еще один прошел мимо оздоровительного центра. После чего все снова сошлись вместе, и их всосали стенки огромного кишечника того корпуса, к которому они направлялись. Дэрмот догадывался о цели их визита. Вряд ли им известен номер квартиры, но это уже дело техники. То, что они полны решимости, это было очевидно.

А Карл лежит в своем гробу и планирует убийство. Какие ощущения это у него вызовет, в реальности? Он пытается отбросить неприятные воспоминания. Когда они ловили крыс на стройплощадке, остальные давили тварей кувалдами, а потом смеялись, глядя на лежащую в гравии лепешку, конвульсивно подергивающуюся в предсмертных судорогах. Карла же одолевала дурнота, и он тайком уходил курить в туалет. Ключ к успеху в том, чтобы все делать быстро и управлять собственной злостью, использовать ее для достижения цели. Что, его положение не достаточно отчаянное, разве мало он натерпелся? Ему доводилось слышать о гораздо более тяжких зверствах, которые оправдывали на абсолютно гнилых основаниях. Карл уперся руками и ногами в стенки своей тюрьмы из красного дерева, стал напрягать и расслаблять мышцы, сведенные судорогой. Вот так, раз-два, раз-два, накачивая пульсирующую ярость.

Дэрмоту потребовалось много времени, прежде чем он смог нагнуться и присесть. Пытаясь контролировать свои порывистые движения, он наклонился к полу в три этапа. Старик словно был воплощением всего здания, его тоже пытались разрушить, подрывая ему здоровье аккуратными ударами.

В дверцу шкафа постучали. Карл не мог поверить, его разум не принимал такого поворота событий.

Дэрмот снова постучал в дверцу и остался ждать в умиротворяющей пыли унылой спальни.

Карл приоткрыл дверцу шкафа, и его взгляд упал на шлепанцы старика. Невольно он стал открывать дверцу все шире, как бы впуская старика в проем по частям, пока наконец оба обитателя квартиры не посмотрели прямо друг на друга.

– Надо поговорить, – сказал Дэрмот. – Они разведали, что ты еще здесь, но у меня есть план, как тебе помочь.

– Ч-то? – Это был не вопрос, Карл просто пытался обратить внимание Дэрмота на неестественность какого бы то ни было разговора между ними. Что это могло значить? Старик на самом деле в курсе, что Карл уже давно здесь? Или это чистая импровизация?

– У меня есть план, и я собираюсь тебе помочь. Все здание под их присмотром, им известно, что внутри живет только несколько стариков, скоро они постучатся в дверь. Если не обмануть их, сказав, что ты уже ушел, тебя обнаружат. Они хотят устроить тебе взбучку, так? Верно… так… а может, тут пахнет еще чем похуже. Например, деньги, так я понимаю? Да, деньги. Ладно, давай, вылезай из этого шкафа, надо поговорить.

Карл извлек себя из шкафа и, потягиваясь и разминаясь, поплелся в комнату: один мятый синтетический костюм, из воротника которого торчит бледное лицо. Он был крупнее О’Лири, моложе и сильнее его, но старик сбил Карла с толку. Сомнения прочь, у старика было самообладание. Что это, волшебство, какая-то особая мудрость?

– Сколько?

– Что – «сколько»?

– Денег, денег сколько надо?

Карл назвал цифру.

– Хорошо, мы их поделим, доставай.

Карл вынул из заднего кармана стариковских панталон обернутый в полиэтилен продолговатый сверток. Он столько времени пробыл в кармане, что старик и забыл о его существовании. Как будто сверток превратился в отдельный орган. Печенка с зеленью, почка с капустой. Карл пересчитал купюры, еще хранившие тепло тела, разделив их на две стопки.

– Я вызову такси, – сказал Дэрмот. – Попрошу водителя остановить прямо перед дверьми внизу. Ты проводишь меня до лифта, я спущусь и выйду к машине. Затем велю водителю ехать медленно мимо тех двоих, чтобы они меня точно разглядели, разглядели, что я их дурачу. После чего мы отчалим.

– И чем это поможет?

– Они подумают, что это ты. Давай. – Дэрмот указал на куртку и штаны, висевшие на Карле, как на пугале. – Снимай, я вызываю такси.

– Но почему, почему вы мне помогаете, мистер…

– Дэрмот, зови меня просто Дэрмот, ты как раз задолжал мне по части фамильярности.

– Хорошо, Дэрмот, так почему?

– Причин много, мой мальчик, очень много. Отчасти из-за моего собственного сына. На него напали и убили бандюги вроде этих. А то с чего, ты думаешь, я тебе позволил столько времени здесь оставаться? Но есть и другие причины, часть из которых содержат своего рода корысть. Ладно, поторапливайся, стаскивай с себя все это барахло.

Кривая Кишка стоял на углу у Оздоровительного центра, наблюдая за тылами. В одной руке он держал крошечный мобильный: рука здоровая и мясистая, телефон, маленький и твердый, – электронная песчинка, затерянная во впадине кулака. Другая рука поглаживала погрубевшую кожу в районе ключицы. Он наблюдал и выжидал. Прямо сейчас или вот-вот это должно случиться, он не сомневался. Телефон в его руке просигналит, и он бросится через дорогу, усеянную мятыми жестянками и расплющенными колесными колпаками, на ходу расстегивая манжеты.

Машина затормозила у тротуара, завернув за угол прямо перед ним. Кривая Кишка одновременно осознал три вещи: во-первых, это было такси, во-вторых, человек, сидевший на заднем сиденье с накинутым на голову капюшоном – Карл, и, в-третьих, этот человек показывал ему средний палец. Он направился было к машине, намереваясь выдрать с мясом дверцу и вышвырнуть Карла на асфальт, но машина рванула с места, оставив его наедине с проклятьями и тщетными попытками попасть по крошечным клавишам крошечного телефона.

Карл решил проверить, поместится ли он в кресле Дэрмота, – да, в самый раз. Вид отсюда открывался великолепный: протяженный город, выплеснутый в продолговатое окно и уместившийся в нем. Денек был чудесный, и впервые за долгое время Карл не испытывал страха. Дэрмот сказал ему, что не вернется и что он может пользоваться квартирой сколько захочет, отныне она полностью в его распоряжении. Карл позволил ощущению спокойствия, чувству тихой созерцательности овладеть собой в полной мере. Много над чем предстояло поразмыслить сегодня, но для начала надо пойти заварить чашку пищевой добавки со вкусом клубники. Еще одно новое ощущение, которое досталось Карлу в наследство.

Огромные пяти– и шестиэтажные коричневые здания делового центра внизу были рассечены продувными магистралями. По-настоящему город больше никуда не спешил – последние лет двадцать как минимум. На смену спешке пришла суматоха во время обеденных перерывов, голодные конвульсии офисных служащих в поисках пищи. Колени молоденьких женщин, кривящиеся под серыми юбками; расстегнутые, свободно болтающиеся белые рукава молодых людей; галстуки, которые ветер зашвыривал им на плечи. Помощник продавца костюмерной лавки подумал, что никогда не видел более странного покупателя, чем еле ковылявший через дорогу старик, чья черепашья голова высовывалась из капюшона куртки, как из панциря. Но, несмотря на его опасения, старик был настолько полон уверенности, вел себя так непринужденно, что помощнику продавца не оставалось ничего другого, кроме как безропотно выполнять свои обязанности.

– Мне бы хотелось, чтобы вы сняли с меня мерки, – отчеканил Дэрмот. – Нужна добрая тройка, никакого готового барахла.

– Конечно, сэр.

– У меня наличные, так что я был бы особо признателен вашим людям за оперативность.

– Слушаюсь, сэр.

Дэрмот сбросил спортивную куртку паренька и остался в рубашке, брюках и кардигане в ожидании узкой пряжки сантиметра. Он уже чувствовал, как помощник продавца зрительно измеряет его и совершает все необходимые подсчеты. Устремленный на Дэрмота взгляд был спокойным, почти взгляд жены, с оттенком прагматичной оценки и немого участия.

Пятые качели

Стивен пришел в себя и обнаружил, что лежит на проезжей части, сырой и холодной. Его колени были прижаты к груди, сведенные судорогой пальцы рук сложились в молитвенном жесте, словно о чем-то умоляли гудронированное шоссе. Щеку и подбородок прижало к сточной канаве, запруженной винегретом из грязной листвы и кусков пенопласта, вроде того, что используют при упаковке грузов. Рядом лежало мертвое тело шестилетнего Дэниела. Стивен приподнялся на локте; водитель черного кэба, сбивший насмерть его сына, возвышался над трупом. Стивен отметил, что на обоих были шорты, у Дэниела джинсовые, у водилы – хаки. Водила растерянно чесал репу.

– Он мертв? – спросил Стивен.

– Ессессьно, – дружелюбно ответил водила, разве что немного мрачным голосом. – Капотом -ак м-латком шарахнуло па куп-лу, нькаких шанс-в.

– Мне кажется, это неправильно, – Стивен горько сплюнул, – что маленький мальчик погибает в таком отвратительном месте.

Он поднялся и качающейся походкой двинулся к водиле. Стал показывать жестами на развилку, на новые типовые дома, цилиндрические гаражи и мастерские, расположенные в арках железнодорожных мостов, на огни светофора и на кривой рельс безопасности у обочины шоссе. Это ж как надо погнуть рельс, чтобы тот практически перестал быть рельсом?

– Да, эт– сршенно нипра-ально. – Водила почесывал подбородок. – Ты б скорей предпочел, штобон н-ходился в свежей чистой кроватке, п-доткнутый сафсех старон адьял-м, да, и штоб сестр– и врачи вакруг, да?

– Да, вот именно.

– Скажу те одну вещь… – Водитель, несомненно, относился к тому типу людей, для которых оказать услугу другому считалось делом благим. – Тут ряд-м «Сэн-Мэри». Че ска-ашь, мож тряхнем мальца -лек-трошоком, п-сморим, палучится ли паднять -во и дам-чать да места за двац– минут? Туда черть-скока переть, да еще ждать, чтоб приньли, пока он -пять не отключилсь.

Не то чтобы это был собственно электрошокер: просто длинные, толстые кабели в желтой оплетке. Вилки смахивали на те, что подсоединяются к портативному генератору. Стивен с удивлением увидел, когда водила убрал челку со лба ребенка, что под ней у Дэниела оказалось необходимое устройство: розетка с тремя отверстиями. Водила подсоединил, что нужно, и вернулся к своему кэбу, который все это время стоял с включенным двигателем: огромное черное воплощение нерешительности.

– Атличн, – крикнул водила, – скажи-иму, шо ты иво любишь!

– Я люблю тебя, Дэниел, – проговорил Стивен, присев рядом с ним и впервые за все это время обратив внимание на его шею, застывшую в неестественном изгибе, лужица запекшейся крови и мозгового вещества виднелась у основания головы.

Водила дал полный газ, провода дернулись, Дэниел открыл глаза: «Папа?»

– Все хорошо, Дэниел, – сказал Стивен, ощущая огромную, необъяснимую утрату. – Сейчас мы отвезем тебя в больницу.

– Но я по-прежнему буду мертвым, да, пап?

– Да-да, конечно же.

Вернулся водила и передал Стивену некий предмет, который с одинаковым успехом можно было назвать или большой таблеткой, или маленькой баночкой. Того же желтого цвета, что и кабели.

– Эт– чудная штука, приятьль, – пояснил он, – ат кантакта с вадой разрастаеца в тыщу раз!

– Как зерно?

Стивен посмотрел на пластиковый цилиндр и представил, что было скрыто внутри: удивительная, биомеханическая энергия. Он почувствовал, как слеза борется с натяжением более сильной поверхности во впадинке его века, норовя вот-вот соскочить, обернувшись моментом времени. Наконец-то. Скатилась по щеке, шлепнулась на цилиндр. И все полетело к чертям…

…И распалось на куски какого-то идиотского коллажа, слепленного из соплей, радиочасов, лампы, книжки и обращенного к нему, похожего на луну лица ребенка ползункового возраста, который находился в нескольких дюймах от него.

– Бисса-бусса, – выдал малыш, и затем: – Тррррррряяям!

Стивен приподнялся на согнутых руках. Отголоски взорвавшегося сна еще гудели в голове, беспорядочно мешая увиденное с его же ассоциациями, одновременно аляповатыми и блеклыми. Действительно ли сны настолько прозаичны, думал он, или они становятся таковыми после их переосмысления? Коллективное бессознательное, казалось, теперь было грамотно выстроено для мерчендайзинга, как огромный супермаркет, полный психтоваров быстрого приготовления. Но все же… его ребенок… мертв… думать об этом было невыносимо.

– Труууууууулллль! – вмешался малыш, засовывая ручонку в свои черные кудряшки.

Стивен обхватил маленькие плечи и посадил малыша на себя.

– Э-ге-гей! – сказал он, прижав губы к его густой шевелюре.

Малыш извернулся на руках Стивена, ткнув его ручонкой в подбородок, и показал язык.

– Ладно, – лязгнул зубами Стивен. – Подъем! – И он переместил малыша обратно на пол.

Широкий хлюпающий подгузник и низ синтетической пижамы поддерживали малыша в вертикальном положении; выражение солидности передалось спокойной рожице карапуза. Стивен встал, пошатнулся, его грубое лицо скривилось в болезненной гримасе. Как бы случайно, но на самом деле сознательно, он отпихнул крошечное тельце в сторону потрескавшимся ботинком, и малыш повалился на бок, курчавая головка шлепнулась на коврик. От удивления, не в состоянии сопротивляться, дитя осталось лежать и тихо хныкать. Стивен пристально рассмотрел пузыри слюны, выступившие на идеальных розовых губках: в рыбьем глазу каждого пузырька ярко бликовали сетки, развешанные по окнам спальни. Он не мог произнести их названия, этого абсурдного слова. В конце концов, название – все равно что признание, а он не имел к нему никакого отношения.

– Спальня похожа на какую-то ванную! – выругался он, после чего добавил: – А ванная похожа на какую-то спальню!

И в самом деле. Она постелила коврики для ванной по обеим сторонам кровати, в гирлянде из сетки на окне висели высушенная морская звезда и морские коньки, пойманные в мелкие ячейки, на стенах красовались обои в вертикальную полоску, бело-синие. Но на этой регате никогда не было никакой гребли, кроме дружной и стремительной.

Стивен вломился в примыкающую ванную, в которой белые подушки с бахромой были разбросаны по небольшой поверхности, покрытой ковром; над самой ванной висела полка из сосны, набитая разбухшими книгами в мягких обложках; а над раковиной – зеркало в позолоченной узорчатой раме. Стивен схватился за прохладные края раковины и подумал, не вырвать ли ее из пола. Посмотрел на свое лицо в зеркале. «Картина маслом!» – бросил он. И правда: двухдневная щетина цвета графита, печальный анахронизм прыщей и морщин на тех же щеках, – он выглядел скорее престарелым рабом, нежели стареющим мастером.

Стивен заметил в унитазе кусок дерьма – осталось от нее, видимо, на память. Мягкое, коричневое, легкое – как она сама. Он откинул полы несуществующего рубища и свесил свой зад над унитазом.

– Клал я на твое дерьмо! – провозгласил он со злостью и в то же время в приливе дикой духовной тенденциозности почувствовал удовлетворение оттого, что сэкономил пару галлонов воды.

Перед его мысленным взором прокрутился в обратную сторону видеоклип про изнуренных женщин третьего мира, и они побрели назад прерывистой походкой прочь от далеких запыленных оазисов к своим поселениям, хижинам с коническими крышами. Передвигаясь ползком, в поле зрения появился малыш.

– Я гажу на дерьмо твоей мамаши, – обратился к нему Стивен в режиме беседы, но, поднатужившись, он подумал, что нехорошо вести себя подобным образом, все эти пинки между делом, некорректные замечания… Далеко не безобидные вещи. Но почему она оставила его с ребенком одного?

Когда он уже поднялся с целью подтереться и невольно обернулся назад, то увидел, что его дерьмо соединилось с ее, их фекалии переплелись, и аппендикс его какашки любовно располагается на ее массе, словно обнимающая рука. Близость, подумал Стивен, сильно переоценивают. Как-то раз среди ночи, с остервенением набросившись, она стала лупить его, спящего, своими пятками по расслабленным ногам. Лупила, проклинала, и тогда он был вынужден вознаградить ее за сомнения – сомнения в том, что он вовсе не спал. И вот теперь она ушла.

После того, как малыш справился с порцией жиденькой кашки, Стивен подумал о том, как он вообще оказался тут, в занюханной кухне на противоположном краю города. Со времени переезда прошло уже два года, и вот он проснулся с чувством потерянности, желая вернуться в тот дом, который перестал быть таковым, и исчезнуть из этого, который домом никогда и не был. Он окинул взглядом кухню: острые меламиновые дверцы, не попадавшие в пазы, месопотамский абрис электрочайника, узловатое безволие подставки для кружек в форме дерева; и вдруг осознал, насколько бесконтрольно разбегались в разные стороны все линии его жизни. Не стоило, нельзя было брать на себя такую ответственность… он не сможет владеть сопряженными с его жизнью жизнями других – это постоянное эмоциональное непопадание «в пазы». Единственное, что он ощущал – огромное чувство жалости к собственной жалости в свой же адрес.

– Йоо-хоо! – выдал малыш.

По радио закаленный голос вещал насчет облачности. Стивен слышал о том, что в небо забрасывают специальные приспособления и подсчитывают облачный покров для каждого участка. Существовало что-то вроде грубого подсчета. Насколько он понял, – средняя облачность. Скосив глаза в небольшое окошко между сходящихся на конус стен лондонского кирпича, Стивен увидел облачность выше среднего: серое на сером и серым погоняет, бесформенные волны серости, накатывающие одна за другой. Так пасмурно было на протяжении всех его свободных дней. Свободных от чего? Он вспомнил вчерашнее утро и ту мерзость, что навалилась на его календарь-ежегодник фирмы «Саско», когда он, если тот вдруг забыл, сказал своему боссу, что не придет на следующий день. И началось: «А как же…», «Вы что, не понимаете?..», «А может, вам?..». Хотя все было внесено в график, все его выходные, и подчеркнуто мягким фломастером. Как бы то ни было, его работа, в чем она, собственно, заключалась? Ни в чем – говорить по телефону на прощание «До встречи» людям, которых он в действительности никогда не видел.

– Пррррррьвет! – напомнил о себе его сосед по утреннему столу.

Стивен слишком быстро попытался вытащить его из детского стульчика; пухлые ножки застряли в отверстиях сиденья, и он своротил всю конструкцию – башню из металла и пластика, пентхауз плоти. Затем вернул все на место, выпутал ножки малыша, попробовал заново. Сменил подгузник, с аккуратным безразличием подтер попку. Заклеил мешочек с экскрементами. Как и положено, подумал он про себя, это добро поместят туда же, куда и десятки тысяч аналогичных кульков, после чего отправят на мусорную свалку в Ист-Мидлэндс, где все это пролежит миллионы лет, чтобы потом предстать перед археологами будущего в качестве веского доказательства того, что их предки поклонялись дерьму.

Стивен одел своего подопечного; пальцы малыша, похожие на разбухшие сосиски, вяло хватались за ремни и застежки. В синтетическом комбинезоне малыш, на взгляд Стивена, выглядел каким-то карликом-подчиненным инспектора по ядерным взрывам, который готов оценить степень токсичности Чернобыля, раскинувшегося снаружи. Пятясь и возвращаясь в неудобные пределы квартиры, где спальня, ванная, кухня и гостиная выходили в коридор размером с коврик для мыши, Стивен маневрировал детской коляской, ведя ее одной рукой, а другой цеплялся за голое покрытие. Эта коляска, взятая напрокат, – что за смехотворное, кривобокое устройство! Словно шутовская боксерская перчатка на телескопической руке со складными подпорками-перекладинами, она была сделана как бы специально для того, чтобы шибать его по роже снова и снова. Перекладину можно было сложить, но убрать – никак. Вот она опять отскочила и зацепилась за дверь, и, пока он ее закреплял, пленник сбежал. К моменту водворения преступника на место деталь снова отскочила.

На улице Стивен скрепил ребенка и транспортное средство союзом пластиковой застежки и нейлоновой сетки, затем присел на невысокую стенку, шедшую вдоль живой изгороди, и, чувствуя уколы острых веток сквозь тонкую одежду, расплакался – всего на несколько минут. Ровно на этом месте его и накрыла Несудьба, эта мерзкая, отвратительная тварь. А когда он поднялся и покатил коляску вверх по тротуару, Несудьба увязалась за ним, решив прокатиться.

– Типути, – промямлил малыш, заметив болтающийся с тренькающим звуком замок на здании, мимо которого они проезжали, и Стивен погрузился в раздумья, как же это так вышло: ребенок растет, все прекрасно, вот-вот начнет говорить, а сам Стивен тем временем становится аутистом!

Но кое-что нехорошее вскоре должно было случиться. Страшное событие ждало своего часа. Ополоумев, билось в оконное стекло реальности своими черными крыльями, точно птица, залетевшая в комнату. Нет, думал Стивен, катя коляску, не стоило выводить жену из себя все более частыми и долгими совместными поездками на машине. Знал же, что она совершенно не ориентируется, и тем не менее заставлял ее. К друзьям ли поехать или просто в магазин, я постоянно изобретал новые маршруты, каждый раз немного длиннее. Она протестовала: «Стивен, я уверена, что раньше мы ездили туда другой дорогой». А чтобы ее еще больше запутать, я отвечал: «Мы просто срезали». Теперь ни машины, ни жены не было. Точнее, была бывшая жена, но они уже не кружили, точно боксеры, по квартире – границы ринга сравнялись с границами города, а они будто так и застыли в клинче, молотя друг друга короткими ударами в корпус.

На автобусной остановке Стивен оказался в компании пожилой дамы, которая пила из банки не самое дешевое пиво, и опрятного пожилого господина, который развязно опирался на трость. Пожилой господин шутки ради прицепил к своей шляпе перо, его твидовый костюм был безупречно отутюжен. Он выглядел так, словно наблюдал за бегунами или наездниками на поле, которые должны были показаться из-за угла и промчаться по главной улице, вылезая вон из кожи и брызгая пеной во все стороны. Он выглядел счастливым. Стивен опустился на одно из покатых, покривившихся пластиковых сидений; горе пронзило его, как изжога. Тем временем Несудьба, пользуясь случаем, решила позабавиться с ребенком.

Она пощекотала ему пятки, и малыш хихикал: «Хи-хи-хи». Потрепала его по щекам, в ответ малыш прижался к ней своей кудрявой головой. Она отнеслась к ребенку с исключительной благожелательностью, взвалив на себя короб его детского, похожего на галлюцинации, воображения, полный игрушечных машинок и аккуратно сложенных кубиков. За всем этим были слишком высокие серые стены, не подойдешь, а сверху раздавались привязчивые громкие звуки. Малыш, еще слишком маленький, чтобы понять, кто перед ним, решил, что это неожиданно свалившийся на него результат родительского отсутствия, и с готовностью принял мираж.

– Блюм-с, – пробормотал он.

Но пожилая женщина, не понаслышке знавшая эту особу – которая висела клоками в ее слипшихся волосах, жирным пятном размазалась по ее шее, – закричала, тряся руками и пытаясь избавиться от наваждения: «Пшлапрочь, прочь-тменя!»

Лагер слегка вспенился, образовав небольшой гребень, Стивен дернул ручку коляски, чтобы развернуть ее и откатить на несколько футов назад, и нащупал в кармане салфетку. Подошел автобус.

За то время, что потребовалось бестолковому старичку, чтобы заплатить за проезд и вскарабкаться на сиденье, Стивен смог управиться со своим беспокойным грузом, сложить коляску и убрать ее в рюкзак. Пока автоматические двери автобуса с шипением закрывались, Несудьба тоже успела незаметно вскочить на подножку и уселась прямо за водителем на одно их мест, предназначенных для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми. Пожилая женщина – если женщину пятидесяти трех лет можно так назвать – стояла на площадке и благоговейно смотрела, как автобусная остановка уплывает вниз по течению шоссе, все дальше от автобуса.

На другом конце города бывшая жена Стивена распоряжалась огромным особняком в эдвардианском стиле. Стивен не знал, водила ли она любовников – его не посвятили, – но даже если и так, в шикарных комнатах места для них было достаточно. Одни только шкафы-кладовые могли приютить пятерых-шестерых альковных героев, и когда Стивену хотелось погрузить себя совсем уж в поганое настроение, он представлял себе этих деятелей в укрытой со всех сторон темноте, женские наряды шуршат поверх их мускулистых плеч, а горе-любовники все в ожидании, кого же она предпочтет. Бывшая жена Стивена была красавицей. Элегантная, волосы цвета воронова крыла, точеный профиль. Она презирала сексуальную невоздержанность в конкретных мужчинах – что он знал по себе, – но удивительно: в целом это качество ее восхищало. Таким образом, представить ее с кучей любовников было гораздо проще, чем с одним бойфрендом.

Несудьба шла за Стивеном след в след, пока он грохотал коляской по брусчатому покрытию с проступающим между камнями опасным скользким мхом. От автобусной остановки они двинулись в гору по дороге вдоль словно вырезанных из картона домиков, стоявших впритирку, затем вокруг игровых полей с похожими на виселицы воротами. Миновали газгольдер, спустились короткой улочкой, сплошь усаженной тесными домишками с террасами, наконец, прошли вдоль череды невзрачных магазинчиков, каждый из которых был очевидным образом устроен ко всеобщему неудобству. В ассортименте овощного имелось лишь несколько сортов фруктов и овощей, в мясной лавке – только сосиски и фарш, пара лотков которого считалась привлекающим внимание украшением витрины; да и в скобяной лавке тоже никогда не было того, что требовалось. Стивен вспомнил, как однажды хотел купить здесь предохранители на тринадцать ампер, в другой раз полуглянцевую краску, бельевую веревку, цементный раствор, но ничего из этого в наличии не оказалось. Абсурд: в прошлом году лавку переоборудовали и укомплектовали заново, но в ней по-прежнему не появилось ничего нужного. Возможно, подумал Стивен, эта лавка существовала только затем, чтобы ее периодически переукомплектовывали – что толку заботиться о розничной торговле ради чьей-то пользы, когда можно просто делать это для себя.

Они свернули за угол на Теннисон-авеню и прошли мимо дома Хиксов (престарелая мать прикована к постели, сын на игле), мимо дома Фэйкнхэмсов (он – скрытый педофил, она – подпирает колонны в местной церкви), мимо дома Гартри (ни одного ребенка, зато полно котят). Как так случилось, что он, Стивен, был изгнан из этого ядовитого Эдема, когда столько рептилий сохранило свои владения? В очередной раз – уже не в первый и даже не в тысячный – его посетила мысль инсценировать самоубийство при помощи подходящего крушения поезда, на который он не собирался садиться, или стать жертвой разрушенного офисного здания, в которое он никогда не зайдет, или просто оставить одежду на скале, в кои-то веки аккуратно ее сложив… – уйти прочь от общепринятых стандартов и норм, от детей, от боли.

Нагнувшись, чтобы отпереть калитку, он уловил острый запах мочи, исходивший от ребенка. Лучше так не оставлять – появится сыпь, и тогда маменькиного гнева не избежать. Войдя во двор, расстегнул ремни и усадил малыша на траву за мусорными ящиками. Глянул на пустые окна в доме, каждое в катаракте сетчатой занавески, но не заметил за ними никакого движения.

– Уа-а-а, – запротестовал малыш, вырываясь из комбинезона, выпрастывая наружу пухлые ножки и приводя себя в порядок после того, как удалось избавиться от абсорбирующей ваты.