Текст книги "И плачут ангелы"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Зверь все еще преследовал Базо неуклюжим аллюром вразвалку, весьма стремительно продвигаясь вперед. Низко нависшая ветка ударила индуну матабеле по плечу и виску. Вылетевшая из рук накидка тяжело захлопала, точно объевшаяся ворона, а Базо повис вниз головой между бешено бьющими копытами лошади, почти касаясь макушкой земли.

Догоняя буйвола, Ральф выстрелил в залитый кровью круп, надеясь попасть в хребет зверя, пробив толстую шкуру и мощные мышцы. Механически перезаряжая винтовку, он все стрелял и стрелял. В ушах звенело от выстрелов, и Ральф едва слышал шлепки тяжелых свинцовых пуль о громадное тело – словно хозяйка ковер выбивала. Одна пуля попала в легкие – из обеих ноздрей быка хлынул пенистый поток крови, и буйвол замедлил шаг.

Ральф подъехал сбоку. Зверь повернул гигантскую голову и посмотрел на охотника – в глазах буйвола стояли слезы смертельной агонии. Протянув руку, Ральф почти упер дуло в широкий лоб, защищенный роговыми наростами. От выстрела в упор бык откинул голову, упал на колени и замер навсегда.

Пустив кобылу галопом, Ральф догнал коня Базо и, дернув за уздечку, заставил остановиться.

– Только матабеле ездят на лошади вниз головой, держась за седло ногами! – пропыхтел он, помогая другу подняться.

Жесткая кора содрала кожу на лбу Базо, оставив бледно-розовый след, где мелким жемчугом выступили капельки прозрачной лимфы.

– Хеншо, Маленький Ястреб, – глухо отозвался Базо, – ты орал так громко, словно потерял девственность от удара рогом сзади.

Ральф зашелся почти истерическим хохотом, чувствуя облегчение после пережитого ужаса и смертельной опасности. Базо тряхнул головой, приходя в себя, и, когда ему удалось сфокусировать взгляд, расплылся в озорной улыбке.

– Хеншо, возвращайся в лагерь к женщинам – ты вопишь не хуже девчонки. Отдай мне ружье, и я выиграю для тебя пари на гинею.

– Догони сначала! – отозвался Ральф и пришпорил кобылу.

Пережитый ужас вызвал в нем какое-то первобытное безумие, всколыхнув страсть охотника, и он набросился на скачущее стадо буйволов в сумасшедшей жажде убийства.

Надвигающийся пожар положил конец бойне: Ральф и Базо, зажатые с боков пламенем, едва успели вырваться из смертельных объятий огня, отделавшись лишь опаленными гривами лошадей и прожженной рубашкой Ральфа, и укрылись на заранее выжженной поляне, с трепетом наблюдая, как пожар обогнул их убежище. Обжигающий ветер кружил в воздухе горящие ветви, с ревом перепрыгивая с дерева на дерево, – очередной ствол вдруг вспыхивал как спичка, словно по нему попал снаряд гаубицы.

Пламя поглощало кислород, поэтому дышать было трудно. Жар проникал глубоко в легкие, вызывая приступы кашля, точно у курильщиков конопли. Лица обгорали, влага из глазных яблок будто испарялась, и перед глазами плыло – казалось, что смотришь прямо в раскаленное око солнца.

Пожар наконец стих, уйдя на запад. Все потрясенно молчали, пораженные мощью стихии и собственным перед ней ничтожеством.

Только на следующее утро земля достаточно остыла, и можно было приступить к свежеванию туш. Буйволы наполовину поджарились – с верхней стороны шкуры обгорели, а снизу остались целыми. Пейзаж напоминал адские видения Иеронима Босха: почерневшая безжизненная земля, голые деревья с уродливо изогнутыми ветвями и жуткие силуэты стервятников на верхушках.

Свежевали буйволов, разделившись на три команды: одни переворачивали огромные туши, делая неглубокие надрезы вокруг шеи, вдоль конечностей и на брюхе; другие снимали шкуру цельным куском, стягивая ее с туши с помощью упряжки быков; третьи засыпали снятые шкуры крупной каменной солью, раскладывая их на солнце.

На второй день от вони гниющих туш стало невозможно дышать – крики, вой и карканье падальщиков служили подходящим звуковым сопровождением. Хотя облака дыма рассеялись, небо снова потемнело: в нем кружили черные вороны, пикировали стремительные коршуны и парили на широких крыльях грифы.

Вокруг каждой ободранной туши с непристойно распухшим от газов розовым брюхом хохотали и выли гиены; похожие на маленьких собак шакалы, настороженно оглядываясь, подбегали, чтобы отхватить кусочек потрохов. Грифы подпрыгивали, хлопая крыльями, клевали друг друга твердыми, как сталь, изогнутыми клювами и через расширенный анус трупа пробивали себе дорогу в брюшную полость.

Высокие черно-белые марабу, торжественные, словно гробовщики, подкрадывались поближе, сверкая голодными глазами на голом, похожем на маску лице. Зоб тоже был голый, розовый, точно его обварили кипятком, и свисал с горла, будто раздутые гениталии уродливого альбиноса. Длинными мощными клювами марабу отрывали полоски мяса, уже покрытого зеленоватой пленкой разложения, и, задрав голову к небу, широко раскрывали рот, с трудом пропихивая лакомый кусочек в забитый до предела зоб.

Вонь гниющего обгорелого мяса и хищников доносилась до лагеря, не давая женщинам спать.

– Ральф, завтра мы сможем уехать? – прошептала Кэти.

– Зачем? – сонно пробормотал он. – Тебе же здесь нравится, ты сама говорила.

– Раньше нравилось, а сейчас перестало… – Помолчав, Кэти продолжила: – Ральф, если жечь и убивать, как в этот раз, то надолго ли хватит?..

Он настолько удивился, что привстал на локте и всмотрелся в лицо жены в тусклом свете свечи.

– Что за ерунда пришла тебе в голову?

– Если все животные исчезнут, эта страна перестанет быть той землей, которую я знаю и люблю.

– Исчезнут? – Ральф покачал головой, точно разговаривая с умственно отсталым ребенком. – Куда исчезнут? Кэти, ей-богу, ты же видела стада на равнине. Им нет числа, и так всю дорогу до самого Хартума. Можно охотиться каждый день, и все равно их не станет меньше. Нет, Кэти, животные никогда не исчезнут.

– Сколько буйволов вы убили? – тихо спросила она.

– Ну, лично я – двести четырнадцать, на тридцать два больше, чем твой уважаемый зять! – Ральф развалился на спине и притянул голову жены к своей груди. – И теперь этот зазнавшийся негодяй должен мне гинею из своей доли.

– Вдвоем вы убили почти четыреста буйволов – за один-единственный день!

Кэти говорила так тихо, что Ральф едва расслышал ее слова.

– Черт побери, Кэти, мне нужны шкуры! – раздраженно ответил он. – И я взял то, что мне нужно. Вот и все. А теперь спи, глупышка!

* * *

Ральф Баллантайн недооценил размер буйволиных стад. Пожалуй, за всю историю земли ни одно крупное млекопитающее не размножалось в таких количествах.

От Судана на севере, где новорожденный Нил пробивает себе путь через невообразимые болота с плавучими зарослями папируса, до широких саванн восточной и центральной Африки на юге, вниз по течению реки Замбези и дальше, по золотистым долинам и лесам Матабелеленда, бродили огромные стада буйволов.

Туземные племена редко на них охотились: лук и копья не годятся против таких быстрых, злобных и мощных зверей, а чтобы выкопать достаточно большую и глубокую яму-ловушку, требуется слишком много усилий – мало кто из туземцев был готов прервать ради этого танцы, пирушки и набеги за скотом соседей. Арабские путешественники, забредавшие в глубь Африки, интересовались не столько дичью, сколько нежными чернокожими девушками и юношами, которые высоко ценились на рынках Малинди и Занзибара, либо слоновой костью. Немногочисленные путешественники-европейцы с их новейшими ружьями пока не отваживались забираться в столь отдаленные места, а громадные прайды львов, постоянно следующие за стадами, не могли сократить их численность.

Травянистые равнины потемнели от огромных черных туш. Стада в двадцать – тридцать тысяч голов шли так плотно, что животные в последних рядах голодали: пастбища были вытоптаны до их прихода. Ослабевшие от собственной многочисленности, они стали легкой добычей пришедшей с севера напасти.

Это было то самое бедствие, которое Иегова, Бог Моисеев, наслал на египетского фараона, – чума рогатого скота, вирусное заболевание, поражающее всех жвачных, но особо восприимчивы к ней буйволы и домашние коровы. Заболевшие животные слепнут и задыхаются от густых слизистых выделений. Заразная слизь течет из пастей и ноздрей, инфекция долго сохраняется на пастбище, где паслось больное животное.

Болезнь протекает быстро, и спасения от нее нет. За слизистыми выделениями следует обильный понос – больные пытаются облегчиться даже после того, как из кишечника вышло все, кроме кровавой слизи. Когда животное наконец падает на землю, больше не в силах подняться, конвульсии заставляют рогатую голову повернуться назад, прижимая нос к боку, – так оно и умирает.

Чума стремительно неслась по континенту: там, где буйволы были наиболее многочисленны, стадо из десяти тысяч огромных рогатых зверей полностью вымирало за один день, от восхода до заката. В опустевшей саванне туши лежали так плотно, что касались друг друга, точно стая отравленных сардин, выброшенных на берег. Над трупами стояла характерная вонь болезни, к которой вскоре примешался запах гниющего мяса: даже бесчисленные стервятники и стаи ненасытных гиен не могли поглотить и тысячной доли жуткого угощения.

Эта буря болезни и смерти неслась на юг, уничтожая ревущие, мечущиеся стада, – все дальше и дальше, пока не достигла берегов Замбези. Даже широкая полоса бурлящей зеленой воды не смогла остановить заразу: ее перенесли в раздувшихся зобах грифы и марабу и, на лету опорожняя кишечник, разбросали по пастбищам.

Ужасная буря продолжала двигаться на юг – все дальше и дальше.

Исази всегда вставал раньше всех. Он гордился тем, что бодрствует тогда, когда люди вдвое моложе его еще спят.

От костра остался лишь легкий белый пепел. Коротышка-зулус сдвинул почерневшие ветки, всыпал между ними несколько растертых сухих листьев пальмы и подул. Пепел взлетел в воздух, угли хмуро побагровели, потом на пальмовых листьях вспыхнул веселый огонек, и дрова занялись. Исази согрел ладони над костром и пошел в загон для волов.

Старый зулус относился к своим быкам так, как другие относятся к детям и собакам: он знал каждого по имени, знал их характеры. Он знал, кто из волов попытается увильнуть, когда дорога становилась тяжелой, а кто отличается верным сердцем и особым умом. Конечно же, у Исази были любимчики: например, огромный рыжий бык, которого он окрестил Темной Луной за огромные ласковые глаза, удержал груженый восемнадцатифутовый фургон, несмотря на бурное течение Шаши и осыпающийся под копытами глинистый берег, или передний вол в упряжке, пятнистый черно-белый Голландец, которого Исази приучил, точно собаку, подходить к хозяину по свистку и вести других волов на свои места.

Зулус довольно улыбнулся, открывая ворота временного загона из колючих веток, и свистнул Голландцу. В предрассветной темноте вол кашлянул, и от этого звука Исази окатило ледяной волной: здоровое животное так не кашляет.

Он встал в воротах, не решаясь войти в загон, и вдруг почувствовал какой-то новый запах – едва заметный запах, от которого желудок выворачивало наизнанку: так воняет дыхание нищего или болячки прокаженного. Исази заставил себя сделать шаг вперед, несмотря на вонь и охвативший его ужас.

– Голландец! – позвал он. – Где ты, мой хороший?

Раздался характерный звук: быка явно мучил понос. Даже в темноте Исази распознал мощный пятнистый силуэт и бросился к своему любимцу – тот лежал на земле. Животное ложится на землю только тогда, когда потеряло надежду.

– Вставай! – закричал Исази. Вуса, тандва! Вставай, мой красавец!

Бык судорожно вздрогнул, но подняться не смог. Исази упал на колени и обхватил его рукой за шею – она вывернулась назад под неестественным углом, бархатистый нос упирался в бок. Мышцы шеи свело, они казались железными на ощупь.

Исази погладил быка по мокрой скользкой морде, чувствуя горячечный жар лихорадки, и понюхал ладонь – покрывавший ее густой слой слизи невыносимо вонял. Коротышка-зулус торопливо вскочил и испуганно попятился к воротам. Там он повернулся и со всех ног побежал к фургонам.

– Хеншо! – завопил Исази. – Быстрее иди сюда, Маленький Ястреб!

– Огненные лилии, – со злостью пробормотал Ральф, с багровым от ярости лицом расхаживая по загону.

Глориоза – ярко-зеленый кустарник, цветущий красивыми малиновыми цветами с золотистой каймой на лепестках, перед которым не устоит ни одно травоядное, незнакомое с этим ядовитым растением.

– Где пастухи? Приведите сюда этих чертовых муджиба! – Ральф остановился перед трупом Темной Луны: хорошо обученный дышловой вол стоил пятьдесят фунтов. А кроме него, еще восемь лежали на земле и так же плохо себя чувствовали.

Исази и остальные погонщики притащили пастушков – перепуганных мальчишек, старший едва начал превращаться в юношу, а самому младшему исполнилось всего десять лет.

– Вы что, не знаете про огненную лилию? – заорал Ральф. – Ваша работа – следить за тем, чтобы волы не ели ядовитые растения! Я спущу с вас ваши черные шкуры, чтобы вы это запомнили!

– Мы не видели никаких лилий, – отважно заявил самый старший мальчик.

– Ах ты, наглец! – Ральф подскочил к нему с шамбоком в руке. Плеть, сделанная из старательно обработанной кожи носорога, была почти пять футов длиной и толще мужского пальца у основания, сужаясь к концу. – Я научу тебя смотреть за волами, а не спать в тенечке!

Ральф размахнулся шамбоком, плеть зашипела, словно гадюка, и мальчик завопил от боли. Крепко держа пастушка за руку, Ральф нанес еще десяток ударов по ногам и ягодицам, потом отпустил этого и схватил следующего. Муджиба танцевал в такт взмахам плети, вскрикивая от каждого удара. Наконец Ральф успокоился.

– Ладно, запрягайте здоровых быков в повозки.

Волов хватило лишь на три полные упряжки – пришлось бросить половину фургонов, нагруженных просоленными шкурами буйволов.

С восходом солнца маленький караван пустился в путь на юг. Через час упал еще один вол, уткнувшись носом в собственный бок. Упряжь обрезали, тушу оставили лежать у дороги. Не успели пройти полмили, как еще два быка упали. Потом животные стали умирать так часто, что к полудню пришлось бросить два фургона, а в третий запрягли неполную упряжку.

Гнев Ральфа давно сменился недоумением. Ясно, что обычное отравление здесь ни при чем. Ни один из погонщиков ничего подобного в жизни не видел, и даже в обширном африканском фольклоре такие случаи не упоминались.

– Это тагати, – высказал свое мнение Исази. Он словно усох от скорби по любимым быкам и теперь казался унылым черным гномиком. – Это ужасное колдовство.

Ральф отвел новоиспеченного свояка в сторонку, чтобы женщины не услышали.

– Черт побери, Гарри, нам повезет, если хотя бы один фургон доберется обратно в Булавайо. На пути еще нужно пересечь несколько бурных рек. Давай-ка поедем вперед, поищем удобную переправу через Люпане.

До реки оставалось всего несколько миль – уже виднелись темно-зеленые заросли вдоль ее русла. Мужчины, встревоженные и озабоченные, ехали бок о бок.

– Пришлось бросить пять фургонов, – мрачно пробормотал Ральф. – По триста фунтов каждый, не считая стоимости потерянных волов… – Он вдруг замолчал и выпрямился в седле.

Всадники выехали на открытое место возле реки, и на другом берегу Ральф заметил трех огромных жирафов. Похожие на ходули ноги и длинные лебединые шеи делают этих животных самыми несуразными млекопитающими Африки. Огромные глаза смотрят мягко и печально, уродливую и одновременно прекрасную голову венчают не настоящие рога, а костяные выросты, покрытые кожей и шерстью. Двигаются жирафы неторопливой походкой хамелеона, хотя крупный самец может весить не меньше тонны и достигает восемнадцати футов в высоту. Эти создания немы: ни боль, ни страсть не исторгают из лебединого горла ни звука. Чтобы нагнетать кровь в голову, требуются огромные, размером с барабан, сердца, а в шейных артериях есть специальные клапаны, которые не дают мозгу взорваться от давления, когда животное, расставив ноги, наклоняется к воде.

Через опушку цепочкой шли три жирафа: впереди – старый, почти черный от возраста, самец, за ним – желтовато-коричневая самка, а следом – жираф-подросток прелестного бежевого цвета.

Ральф впервые в жизни увидел танцующего жирафа: детеныш покачивался, выделывал медленные грациозные пируэты, сгибал и разгибал шею. Мать время от времени оборачивалась и смотрела на отпрыска, разрываясь между супружеским долгом и материнской любовью, потом вновь следовала за старым самцом. Наконец детеныш с ленивым изяществом повалился на траву, словно запутавшись в длинных ногах. Мать пару минут помедлила и, следуя закону дикой природы, бросила слабого и пошла за самцом.

Неторопливо, почти нехотя, всадники подъехали к месту, где лежал жираф. Вблизи стало видно, что из пасти и ноздрей свисали нити слизи, а задние ноги покрыты испражнениями.

Люди изумленно уставились на мертвого зверя. Ральф вдруг втянул носом воздух и сморщился.

– От волов пахло точно так же… '– Его вдруг осенило. – Чума! – прошептал он. – Клянусь Пресвятой Богородицей, Гарри, это какой-то мор! Он убивает всех, и диких животных, и домашних… – Темное от загара лицо Ральфа посерело. – Двести фургонов, Гарри! Почти четыре тысячи волов. Если эта зараза пойдет дальше, я потеряю всех быков! – Он пошатнулся и вцепился в луку седла. – Мне придет конец… Ничего не останется… – прошептал он дрожащим от жалости к себе голосом.

Однако через мгновение Ральф встряхнулся, будто спаниель, выбравшийся из воды, и привлекательное загорелое лицо вновь вспыхнуло румянцем.

– Ну уж нет! – яростно воскликнул он. – Так просто я не сдамся! – Ральф повернулся к Гарри и приказал: – Тебе придется самому отвезти женщин в Булавайо. Я заберу четырех лучших лошадей.

– Куда ты собрался? – в недоумении спросил Гарри.

– В Кимберли.

– Зачем?

Не говоря ни слова, Ральф развернул лошадь и, прильнув к гриве, галопом помчался назад, навстречу единственному фургону, который как раз появился из леса. Едва Ральф подъехал к повозке, как один из передних волов рухнул на землю и забился в конвульсиях.

* * *

Ближе к вечеру, выбрав четырех лучших лошадей, Хеншо уехал, не дожидаясь, пока фургон доберется до берега Люпани. Строго приказав Базо доставить маленький отряд обратно в Булавайо, он поцеловал жену и сына, пожал на прощание руку Гарри Меллоу и помчался на юг, к броду через Люпани, с такой скоростью, словно за ним черти гнались.

На следующее утро Исази не решился пойти в загон, и вместо него пошел Базо.

Ни одного вола не осталось: все они лежали мертвые и холодные, точно статуи, уткнувшись носами в бок. Базо вздрогнул, но вовсе не от предрассветной прохлады, а от ледяного прикосновения суеверного страха.

– «Когда быки лягут на землю, уткнувшись мордами в хвосты, и не смогут подняться…» – повторил он вслух слова Умлимо, и охвативший его ужас сменился радостным возбуждением воина: все происходило именно так, как предсказано!

Никогда еще Умлимо не давала столь однозначного пророчества. Давно следовало понять, что происходит, но в суматохе событий Базо растерялся, и только сейчас до него дошло истинное значение смертоносной чумы. Он изнемогал от желания немедленно броситься на юг и бежать без передышки днем и ночью, пока не доберется до потайной пещеры в священных холмах.

«Вы, которые сомневались в словах Умлимо, теперь должны им поверить, – сказал бы он собравшимся индунам. – Вы, с животами, полными пива и молока, теперь глотайте камни!»

Базо хотелось пройти по всем шахтам, фермам и поселкам, которые строили белые, – там его соратники махали кирками и лопатами вместо сверкающих копий и ходили в обносках хозяев, а не в боевой форме своих импи.

«Помните ли вы боевой напев Изимвукузане Эзембинтаба, Кротов, роющих под горой? – спросил бы Базо. – А ну-ка вы, роющиеся в грязи, спойте со мной песню Кротов!»

Увы, время еще не пришло: третье, последнее, предсказание Умлимо пока не сбылось, и до тех пор Базо и его соратникам придется играть роль прислуги белых людей. Он с трудом скрыл дикую радость под маской традиционной африканской невозмутимости.

Выйдя из загона с мертвыми волами, Базо пошел к последней оставшейся повозке, в которой спали женщины и ребенок. Гарри Меллоу, завернувшись в одеяло, устроился под фургоном, где можно было не бояться ночной росы. Несмотря на большие успехи в изучении языка матабеле, он пока понимал не больше пятилетнего ребенка, и Базо заговорил медленно и отчетливо, тщательно подбирая слова:

– Все волы умерли. Одну лошадь убили буйволы, четырех забрал Хеншо.

– Значит, остается две лошади – на них поедут женщины. Джон-Джон может сесть позади матери. Остальные пойдут пешком, – не задумываясь, решил Гарри. – Когда мы доберемся до Булавайо?

Базо выразительно пожал плечами:

– Сильным и быстрым воинам понадобилось бы пять дней, а белому человеку, обутому в сапоги…

Маленький отряд был похож на горстку беженцев: вытянувшись длинной цепочкой позади двух лошадей, слуги несли на головах лишь самые необходимые припасы. Когда женщины спешивались, давая отдохнуть лошадям, длинные юбки путались в ногах и мешали идти. Всем остальным также приходилось замедлять шаг.

Изнывающий от нетерпения Базо забегал далеко вперед. Убедившись, что спутники не смогут ни увидеть его, ни услышать, он приплясывал, притопывал и протыкал несуществующего врага воображаемым ассегаем, сопровождая воинственный танец, гийя, старым напевом своего импи:

 
Словно крот в брюхе земли,
Базо нашел тайный проход…
 

Первый куплет песни увековечивал нападение отряда на горную крепость колдуна Пембы, когда Базо пробрался на вершину горы по подземному проходу. Именно в награду за этот подвиг Базо получил от Лобенгулы звание вождя и полагающийся к нему обруч индуны, а также право «войти к женщинам» и взять в жены Танасе.

Танцуя в лесу, он пел остальные куплеты, каждый из которых был сложен после какой-то знаменитой победы, – каждый, кроме последнего. Этот куплет ни разу не исполнялся Кротами на парадах: он рассказывал о последней атаке отряда на лагерь белых у реки Шангани. Базо сочинил его сам, лежа в пещере в холмах Матопо, едва избежав смерти от множественных пулевых ранений.

 
Почему вы плачете, вдовы Шангани,
Когда трехногие ружья громко хохочут?
Почему вы плачете, дети Кротов,
Ведь ваши отцы выполнили приказ короля?
 

Теперь в голову Базо внезапно пришел другой куплет – законченный и совершенный, словно его уже пели десять тысяч раз:

 
Дочери Машобане спросили:
«Мертвы ли Кроты под землей?»
Прислушайтесь, красавицу, – вы слышите.
Как что-то шуршит в темноте?
 

Базо выкрикивал слова, и деревья мсаса, одетые нежной красной листвой, слегка покачивались под восточным ветром, будто прислушиваясь к песне.

Ральф Баллантайн сделал остановку в Кингс-Линн.

– Напои лошадей и насыпь им зерна, – велел он, бросая поводья Яну Черуту. – Через час я уеду.

На веранду огромного дома с тростниковой крышей вышла Луиза.

– Ральф! Это ты! А я уж испугалась… – радостно воскликнула она, узнав пасынка.

– Где отец? – спросил Ральф, чмокая ее в щеку.

Выражение его липа заставило Луизу посерьезнеть.

– Он на северном участке, там ставят тавро на телят… А что стряслось? Ты сам не свой!

Ральф пропустил ее вопрос мимо ушей.

– До северного участка шесть часов езды. У меня нет времени туда ехать.

– Похоже, дело серьезное. Ральф, да расскажи наконец, что случилось! Я сейчас с ума сойду!

– Извини… – Он положил ладонь на ее руку. – С севера идет какая-то страшная чума. Мои волы, больше ста голов, заразились на реке Гваай и сдохли все до единого – за двенадцать часов.

Луиза изумленно уставилась на него:

– А если…

Ральф грубо оборвал ее:

– Эта зараза убивает всех: жирафов, буйволов и быков, только лошади пока не пострадали. Черт возьми, Луиза, вчера я видел дохлых буйволов по обеим сторонам дороги! За день до этого животные были совершенно здоровы.

– Ральф, что же делать?

– Продавать! – ответил он. – Продавать весь скот за любую цену, пока чума не добралась до нас. – Он обернулся и крикнул Яну Черуту: – Принеси-ка мою записную книжку из седельной сумки!

Пока Ральф торопливо писал записку отцу, Луиза спросила:

– Когда ты в последний раз ел?

– Не помню.

Ральф подкрепился холодным мясом, луком, сыром и хлебом из муки грубого помола, выпил кувшин пива и приказал Яну Черуту:

– Никому не говори об этом, кроме моего отца. Вообще ни с кем больше не разговаривай и поторопись!

Он вскочил обратно в седло и уехал, прежде чем коротышка-готтентот успел собраться в путь.

Булавайо Ральф объехал стороной, чтобы не наткнуться на знакомых и подъехать к телеграфной линии в уединенном месте, подальше от главной дороги. Линию прокладывали рабочие Ральфа, так что он знал, где лучше всего перерезать провода и надежно изолировать Булавайо и Матабелеленд от Кимберли и всего остального мира.

Привязав лошадей к телеграфному столбу, Ральф вскарабкался наверх, к фарфоровым изоляторам, и привязал к блестящему медному проводу концы кожаного шнура. Перерезанный между узлами провод с резким звоном распался на две части, но шнур держал крепко, не давая концам упасть на землю: снизу только опытный ремонтник сумеет углядеть причину неполадок.»

Ральф снова вскочил в седло и послал лошадь с места в карьер. К полудню он вернулся на главную дорогу и поехал на юг, меняя лошадей каждый час. С наступлением ночи Ральф стреножил лошадей и уснул прямо на земле. Поднявшись до рассвета, он съел кусок сыра с ломтем грубого деревенского хлеба из припасов, которые Луиза положила в его седельную сумку, и с первыми лучами солнца тронулся в путь.

Часов в десять утра Ральф свернул с дороги к телеграфной линии, спрятавшейся за холмом с плоской вершиной. Ремонтники БЮАК наверняка довольно близко подобрались к первому обрыву провода, а в Булавайо уже могли донестись вести об ужасной чуме, уничтожающей стада, и какой-нибудь телеграфист горел от нетерпения сообщить эту новость мистеру Родсу.

Ральф перерезал провода в двух местах и поехал дальше. К вечеру он загнал одну из лошадей. Обессилевшее животное пришлось отпустить – если оно не станет добычей льва, то, возможно, кто-то из погонщиков компании узнает клеймо.

На следующий день, в пятидесяти милях от реки Шаши, Ральф встретил один из своих обозов, идущий с юга: двадцать шесть фургонов под началом белого надсмотрщика. Ральф остановился, сменил лошадей, оставив надсмотрщику выбившихся из сил животных, и поскакал дальше. По пути он перерезал телеграфные провода еще в двух местах, на обоих берегах реки Шаши.

Ральф понял, что конечная станция железной дороги уже близко, когда наткнулся на рыжего шотландца, топографа его компании, который с бригадой чернокожих рабочих размечал местность для прокладки железнодорожного пути, опережая прокладчиков на пять миль.

– Мак, ты получил телеграмму, которую я послал из Булавайо? – с ходу спросил Ральф, не теряя времени на приветствия и даже не подумав спешиться.

– Никак нет, мистер Баллантайн, – покачал головой шотландец. – С севера уже пять дней не было ни одной телеграммы – говорят, повреждение на линии. Первый раз слышу о таком длительном обрыве связи.

– Тысяча чертей! – яростно выругался Ральф, скрывая облегчение. – Я хотел, чтобы ты придержал для меня грузовую платформу.

– Если вы поторопитесь, сэр, то успеете на порожняк, возвращающийся в Кимберли.

Через пять миль Ральф добрался до железной дороги. Посреди широкой плоской равнины, заросшей колючим кустарником, в безлюдном месте на краю пустыни Калахари, царившая на путях суматоха казалась нелепой. Зеленый локомотив, выпуская в безоблачное небо серебристые облачка пара, подталкивал вереницу платформ туда, где заканчивались поблескивающие рельсы. Чернокожие рабочие, одетые лишь в набедренные повязки, орудуя ломами, сбрасывали стальные брусья с платформы на пыльную землю; другие рабочие поднимали рельсы и укладывали их на тиковые шпалы. Мастера выравнивали рельсы с помощью чугунных клиньев, а рабочий с кувалдой шел следом, звонкими ударами молота забивая стальные костыли.

На полмили дальше к югу стояло управление строительством дороги – квадратный домик из дерева и гофрированного железа, который каждый день передвигали на новое место. Вспотевший главный инженер, сняв пиджак, склонился над столом, сколоченным из ящиков из-под сгущенного молока.

– Сколько миль вы прошли? – с порога спросил Ральф.

– Мистер Баллантайн! – Инженер подскочил от неожиданности. На дюйм выше ростом, с бычьей шеей и мощными волосатыми руками, он все же боялся Ральфа – это было заметно по глазам. Ральф мимолетно улыбнулся про себя: самым популярным человеком в Африке ему никогда не стать – да и зачем? Призов за это не выдают. – Сэр, мы не ждали вас так рано! Мы думали, вы приедете в конце месяца…

– Знаю. Так сколько вы прошли?

– Ну, ввиду некоторых обстоятельств…

– Черт побери, мне что, ответ из тебя клещами вытягивать?

– С первого числа месяца… – Инженер помедлил, хотя давно понял, что врать Ральфу Баллантайну себе дороже. – Шестнадцать миль, сэр.

Ральф подошел к карте и сверил расчеты: проезжая мимо паровоза, он обратил внимание на разметку.

– Не шестнадцать, а пятнадцать миль шестьсот ярдов! – поправил он.

– Нет, сэр, уже почти шестнадцать.

– Вы довольны этим результатом?

– Нет, сэр.

– Я тоже! – Ральф решил, что не стоит давить дальше: толку от этого не будет, а лучший специалист если и найдется, то разве что за рекой Оранжевой. – Вы получили мою телеграмму из Булавайо?

– Нет, мистер Баллантайн. Связь оборвалась несколько дней назад.

– А как насчет Кимберли?

– С Кимберли связь есть.

– Прекрасно. Тогда срочно передайте вот это.

Ральф склонился над блокнотом для записи телеграмм и торопливо нацарапал: Аарону Фагану, адвокату, улица Де Бирса, Кимберли. Приезжаю рано утром шестого. Срочно договоритесь о встрече в полдень с Ковбоем из Руланда.

«Ковбоем из Руланда» они прозвали между собой Рулофа Зедерберга, главного конкурента Ральфа в грузовых перевозках: его фургоны совершали регулярные рейсы от Делагоа до Алгоа-бей, от золотых приисков в Пилгримс-рест до Витватерсранда и железной дороги в Кимберли.

Пока телеграфист выстукивал сообщение на своем инструменте из тика и латуни, Ральф снова повернулся к инженеру:

– А теперь расскажите подробнее о причинах задержки и способах их устранения.

– Наше самое узкое место – сортировочная станция в Кимберли.

Они разговаривали целый час, пока снаружи не засвистел паровоз. Все еще поглощенный дискуссией, Ральф забросил седельную сумку и одеяло на первую платформу и, обсуждая последние детали с главным инженером, задержал поезд на десять минут.

– Теперь будете получать рельсы быстрее, чем сможете их укладывать! – хмуро пообещал Ральф, запрыгивая на платформу, и махнул машинисту.

Раздался свисток, фонтанчик пара брызнул в сухой воздух пустыни, колеса локомотива закрутились, паровоз вздрогнул, и длинная вереница порожних платформ тяжело двинулась на юг, быстро набирая скорость. Завернувшись в одеяло, Ральф лег в уголке, где борт прикрывал его от ветра. От реки Люпани до железной дороги он добрался за восемь дней – пожалуй, это рекорд.