Текст книги "Время умирать"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Уилбур Смит
Время умирать

* * *

Она просидела без движения уже более двух часов и испытывала почти непреодолимое желание пошевелиться. Ей казалось, что каждая мышца ее тела просто молила о пощаде. Ягодицы онемели и, хотя ей заранее посоветовали опорожнить мочевой пузырь до того, как они отправятся в засаду, она постеснялась сделать это – отчасти из-за мужской компании, отчасти же из-за того, что все еще побаивалась африканского буша и никак не могла решиться отправиться в заросли в поисках укромного местечка. Теперь же ей оставалось только жалеть о своей застенчивости.

Сквозь узкую щель в стенке грубого, наспех сооруженного из сухой травы скрадка ей был виден узкий, тщательно проделанный носильщиками-африканцами в густом кустарнике проход, поскольку даже тоненькая веточка может отклонить пулю, летящую со скоростью 3000 футов в секунду. Проход был около 60 ярдов длиной – его специально измеряли, чтобы можно было точно отрегулировать телескопические прицелы карабинов.

Стараясь не шевельнуть головой, Клодия скосила глаза на отца, притаившегося в скрадке рядом с ней. Его ружье было пристроено в развилке ветвей перед ним, а одна рука легко покоилась на прикладе. Чтобы прицелиться и быть готовым стрелять, ему было бы достаточно приподнять приклад всего на несколько дюймов.

Даже несмотря на физический дискомфорт, сама мысль о том, что ее отец будет стрелять из этого зловеще поблескивающего ружья, буквально бесила ее. Впрочем, отец всегда вызывал в ее душе крайне сильные и противоречивые эмоции. Что бы он ни делал или говорил, она никогда не оставалась равнодушной. Он всегда занимал центральное место в ее жизни, за что она и любила, и ненавидела его одновременно. Всю жизнь она пыталась вырваться из-под его влияния, и он всегда без малейших усилий притягивал ее обратно к себе. Она сознавала: основной причиной того, что в свои двадцать шесть она, несмотря на внешность, несмотря на все свои достижения, несмотря на бесчисленные предложения, по крайней мере два из которых были сделаны людьми, которых, как ей казалось, она в то время любила, она все еще была не замужем, являлся этот сидящий рядом с ней человек. Ей так и не удалось найти мужчину, который хоть в чем-то мог бы соперничать с отцом.

Полковник Рикардо Монтерро, солдат, инженер, ученый, гурман, удачливый бизнесмен-мультимиллионер, атлет, бонвиван, покоритель женских сердец, спортсмен – все эти эпитеты вполне ему подходили, и все же ни один из них не мог бы дать точное представление об этом человеке – таком, каким она его знала. Они не могли отразить доброту и силу, за которые она любила отца, равно как и жестокость и безжалостность, за которые она его ненавидела. Ни одно из этих определений не могло описать то, как он обошелся с ее матерью, превратив ее в какое-то вечно пьяное подобие женщины. Клодия сознавала, что, позволь она ему взять над собой верх, он погубил бы и ее. Он был быком, а она – матадором. Он был весьма опасным человеком, и именно это ее в нем и привлекало.

Однажды кто-то сказал ей: «Есть женщины, которых так и влечет к настоящим мерзавцам». Тогда она сразу внутренне отвергла эту идею, но позже, поразмыслив, была вынуждена признать, что она отчасти справедлива. Ведь, видит Бог, ее папочка как раз и был одним из них. Здоровенный, шумный мерзавец, совершенно очаровательный, со сверкающими золотисто-карими глазами и белоснежными зубами – свидетельством его итальянского происхождения. Но, хотя и рожденный в Милане, он в значительной степени являлся американцем, поскольку его родители – дед и бабка Клодии – эмигрировали из фашистской Италии и обосновались в Сиэттле.

Она унаследовала его внешность: глаза, зубы и бархатистую смуглую кожу, – но всегда старалась отвергать все те его ценности, которые оскорбляли ее, и избирать путь, противоположный тому, которым двигался по жизни отец. Клодия решила изучать право в качестве прямого протеста против его склонности к нарушению закона, а поскольку он был республиканцем, она еще задолго до того, как поняла, что такое политика, решила для себя: она – демократка. Из-за того что он придавал такое значение богатству и собственности, Клодия отклонила предложение о работе с окладом в 200 000 долларов в год, предложенную ей после того, как она окончила пятой по успеваемости на курсе, и вместо этого устроилась на службу с окладом в 40 000 долларов в агентство по защите гражданских прав. Поскольку папа во время вьетнамской войны командовал военно-строительным батальоном и до сих пор называл вьетнамцев не иначе как «косоглазыми», ее работа с отсталыми эскимосами-инуитами на Аляске, которой он не одобрял, приносила ей самое настоящее удовлетворение. Он и эскимосов тоже называл «узкоглазыми». И тем не менее вот она с ним в Африке, по его просьбе, и самое ужасное было в том, что он собирался убивать животных, а она являлась соучастницей.

Дома она все свободное время посвящала безвозмездной работе в Фонде сохранения природы и животного мира Аляски. Фонд расходовал большую часть своих средств и усилий на войну с нефтедобывающими компаниями и с ущербом, причиняемым ими окружающей среде. Компания ее отца – «Анкоридж Тул энд Инжиниринг» являлась основным поставщиком оборудования для буровых вышек и прокладки нефтепроводов. Так что сделанный Клодией выбор был сознательным и тщательно рассчитанным.

И все же вот она здесь, в чужой стране, и послушно ждет, пока он не убьет какое-нибудь очередное прекрасное дикое животное. Ее просто тошнило от собственного двуличия. Эта экспедиция называется сафари. Клодии бы никогда даже в голову не пришло принять участие в подобного рода жутком предприятии, да в общем-то она и в самом деле всегда отвергала приглашения подобного рода, которые он делал ей раньше. Но всего за несколько дней до того, как отец позвал ее сюда с собой, Клодия узнала тайну. Возможно, это последний – самый последний – раз, когда ей удастся побыть с ним. Эта мысль потрясала ее даже больше, чем то грязное дело, которым они занимались.

«Боже, – думала она, – что же я буду без него делать? Во что превратится мой мир, когда не станет его?»

При мысли об этом она повернула голову – ее первое движение за прошедшие два часа – и оглянулась через плечо. В сооруженном из пучков травы скрадке прямо позади нее притаился еще один человек. Он был профессиональным охотником. Хотя они с ее отцом побывали на разных других сафари, должно быть, не менее дюжины раз, Клодия познакомилась с ним всего четыре дня назад, когда они чартерным рейсом из Южно-Африканской Республики прибыли в столицу Зимбабве Хараре. Оттуда охотник доставил их на своем двухмоторном «бичкрафт-бароне» сюда – на свою обширную и находящуюся на другом конце страны, у самой границы с Мозамбиком, охотничью концессию, которую арендовал у зимбабвийского правительства.

Звали его Шон Кортни. Они были знакомы всего четыре дня, но ей казалось, что они знакомы едва ли не всю жизнь. И в том, что мысли об отце заставили ее непроизвольно оглянуться на него, ничего странного не было. Он был еще одним опасным человеком. Твердым, безжалостным и так чертовски симпатичным, что все ее инстинкты буквально вопили, умоляя быть осторожнее.

Заметив ее движение, он бросил на нее недовольный взгляд. У него было загорелое лицо, в уголках ярко-зеленых глаз лучились морщинки. Он едва заметно коснулся пальцем ее бедра, давая понять, что шевелиться пока не следует. Прикосновение было легчайшим, но даже в одном-единственном его пальце она сразу ощутила приводящую ее в смущение мужскую силу. Она уже и до этого не раз обращала внимание на его руки, тщетно стараясь подавить в себе мысли о том, какой красивой они формы. «Руки то ли художника, то ли хирурга, то ли убийцы», думалось ей в такие моменты, но почему-то сейчас это властное прикосновение показалось ей оскорбительным. У нее было ощущение, будто она подвергается едва ли не сексуальным домогательствам. Она снова уставилась прямо перед собой сквозь щель в травяной стенке, буквально кипя от негодования. Как он осмелился дотронуться до нее! Место на бедре, которого он коснулся, горело так, будто кожу прижгли раскаленным тавром.

Сегодня днем, перед тем как они покидали лагерь, Шон настоял, чтобы все помылись, и раздал специальное мыло без запаха. Клодию он строго-настрого предупредил, чтобы она не вздумала пользоваться косметикой, а когда она вернулась в свою палатку после мытья, то обнаружила, что на койке лежат свежевыстиранные и выглаженные рубашка и брюки цвета хаки, принесенные одним из помощников Шона, присматривающим за лагерем.

– Эти огромные кошки с подветренной стороны запросто чуют человека за две мили, – заявил Шон.

И все же сейчас, после двух часов, проведенных в духоте долины Замбези, она ощущала едва уловимый свежий запах мужского пота, исходящий от этого сидящего у нее за спиной почти вплотную человека. Ее вдруг охватило почти неодолимое желание переменить позу в складном походном кресле, вдруг ставшем страшно неудобным. Его общество никак не давало ей успокоиться, но Клодия все же заставила себя сидеть совершенно неподвижно. Она вдруг поймала себя на том, что глубоко втягивает носом воздух, стараясь снова уловить его запах, но тут же сердито одернула себя за это.

В нескольких дюймах от ее лица зеленый листок, видимый сквозь щель в травяной стене, вдруг начал медленно поворачиваться на своем стебельке подобно маленькому флюгеру, и почти тут же она ощутила, как переменился легкий вечерний ветерок.

Шон устроил их убежище так, что оно было защищено от ветра. Но теперь, когда ветер изменил направление, до них сразу донесся новый запах – смрадная вонь протухшего мяса. Она исходила от туши старой буйволицы, которую Шон выбрал из стада, состоявшего более чем из двух сотен этих огромных черных животных.

– Эта старушка уже явно никогда не отелится, – заметил он, наметив наконец жертву. – Целься чуть пониже плеча, прямо в сердце, – велел он отцу.

Это было первое животное, намеренно убитое у Клодии на глазах. Грохот тяжелого ружья потряс ее, но еще сильнее потряс ударивший из раны ярко-алый в лучах африканского солнца фонтан крови и предсмертный рев старой буйволицы. Она вернулась к оставленной неподалеку «тойоте» и, пока Шон с помощниками свежевали тушу, в одиночестве сидела на переднем сиденье, обливаясь холодным потом и борясь с тошнотой.

С помощью смонтированной на передке «тойоты» электролебедки они подвесили тушу на нижних ветвях большого дикого фигового дерева. После долгих и жарких споров Шона с его помощниками туша была закреплена ровно на такой высоте от земли, чтобы взрослый лев, встав на задние лапы, смог бы частично утолить голод, но в то же время не дать возможности всему львиному прайду расправиться с ней за один присест и отправиться искать добычу где-нибудь в другом месте.

Это было четыре дня назад, но даже тогда, когда они еще только начали подвешивать приманку, на запах свежей крови слетелся огромный рой отливающих металлическим блеском сине-зеленых мух. За прошедшее с тех пор время жара и мухи сделали свое дело, и теперь от принесенной ветерком кошмарной вони Клодия невольно сморщила нос и скривилась. Запах, казалось, как слизь, оседает на языке, и при виде свисающей с дерева туши ей казалось, что она видит, как по ней ползают пожирающие ее черви.

– Прекрасно! – констатировал Шон, понюхав ее перед тем, как они забрались в скрадок. – Совсем как выдержанный камамбер. Ни одному коту в радиусе десяти миль не устоять перед таким ароматом.

Пока они ждали, солнце устало ползло к горизонту, и сейчас буш был окрашен в куда более сочные богатые цвета, нежели днем, когда в ослепительном солнечном свете зелень казалась какой-то вылинявшей.

Прохлада, принесенная вечерним ветерком, как будто пробудила впавших от дневного зноя в сонное оцепенение птиц. В густых зарослях кустарника, тянущихся по берегам недалекого ручья, пронзительно, как попугай, начал выкрикивать свои «Кок! Кок! Кок!» африканский лури, а в ветвях прямо над их головами принялась деловито перепархивать с места на место пара металлически поблескивающих нектарниц, хлопая крылышками и то и дело запуская клювики в бутоны цветов, чтобы отведать нектара. Клодия медленно подняла голову и с огромным удовольствием принялась наблюдать за хлопотунами. Хотя она находилась так близко от них, что различала даже тонюсенькие трубочки их язычков, глубоко проникающие в чашечки цветков, малютки не обращали на нее ни малейшего внимания, видимо, принимая за часть дерева.

Наблюдая за птичками, она вдруг почувствовала, как в скрадке воцарилось какое-то напряжение. Ее отец как будто окаменел, его лежащая на прикладе ружья рука чуть сжалась. Казалось, охватившее его возбуждение стало едва ли не осязаемым. Он прильнул к смотровому отверстию, но она, хотя и смотрела туда же, куда и он, никак не могла понять, в чем дело. Краем глаза она заметила, как Шон Кортни с величайшей осторожностью протягивает руку и стискивает локоть ее отца, напоминая ему об осторожности.

Потом до нее донесся шепот Шона, тише легчайшего ветерка:

– Жди!

И они продолжали ждать, застыв, как изваяния, а минуты текли и текли – сначала десять, потом двадцать.

– Слева, – вдруг шепнул Шон, и это было так неожиданно, что она вздрогнула. Она бросила взгляд налево, но ничего, кроме травы, кустарника и теней, не увидела. Она вглядывалась в заросли так пристально, что у нее стали слезиться глаза. Она проморгалась и снова уставилась туда же. На этот раз ей удалось заметить какое-то движение, что-то вроде клочка тумана или дыма, нечто бурое среди выгоревшей на солнце высокой травы.

А потом вдруг внезапно, величественно на открытое место под висящей на фиговом дереве смердящей тушей вышел зверь.

Клодия невольно ахнула, и у нее тут же перехватило дыхание. Это было самое великолепное из когда-либо виденных ею животных – огромный кот, гораздо больших размеров, чем она ожидала, грациозный, с отливающей золотом шерстью. Он повернул голову и взглянул прямо ей в глаза. Она разглядела, что его горло нежно-кремового цвета, а длинные белые усы отблескивают под лучами вечернего солнца. Настороженные уши прислушивающегося льва оказались круглыми с черными кисточками на концах, невозмутимые глаза горели желтым пламенем, как два лунных камня. Зрачки зверя, вглядывающегося в заросли, которые скрывали убежище охотников, сузились, превратились в две черные щелочки, похожие на наконечники стрел.

Клодия все еще так и не могла перевести дух. Она буквально застыла от возбуждения и ужаса перед уставившимся на нее котом. И только когда он отвернулся и взглянул на свисающую с дерева тушу, девушка наконец снова смогла сделать едва слышный хриплый вдох.

– Не убивайте его! Прошу вас, не убивайте! – едва не вскрикнула Клодия. Она с облегчением заметила, что отец даже не шевельнулся, а Шон по-прежнему придерживает его за локоть, призывая к терпению.

И только тут она поняла, что это самка – у львицы не было пышной гривы. Ведь она наслушалась столько разговоров у лагерного костра, что прекрасно знала: охотятся только на гривастого льва, а за убийство львицы виновного ждут крупные неприятности, огромные штрафы и, возможно, даже тюремное заключение. Она немного расслабилась и полностью отдалась наслаждению поразительной красотой грозной хищницы. И удовольствие только начиналось, поскольку львица еще раз огляделась, а затем, удовлетворенная и успокоившаяся, открыла пасть и низко и призывно мяукнула.

Почти тут же на поляну, спотыкаясь, выбежал ее выводок. Львят было трое, они были похожи на плюшевые игрушки, усыпанные младенческими пятнышками. Их толстые лапы, слишком неуклюжие и большие для тщедушных пока тел, еще плохо слушались, и малыши часто запутывались в них. После некоторых колебаний, видя, что мать не собирается наказывать их, они затеяли веселую возню, наваливаясь друг на друга с яростными детскими рыками.

Львица, не обращая на них внимания, встала на задние лапы, дотягиваясь до висящей над головой туши. Она сунула голову в брюхо, из которого были удалены внутренности, и приступила к трапезе. Два ряда черных сосков, тянущиеся вдоль ее живота, отвисли от кормления, а шерсть вокруг них свалялась от слюней отпрысков. Очевидно, она все еще продолжала кормить их молоком, поэтому они не обращали ни малейшего внимания на то, что она ест, и продолжали играть.

Потом на поляну вышла другая львица, в сопровождении двух уже немного подросших львят. Эта вторая львица была гораздо более темного цвета – почти синего у хребта, а ее брюхо было исполосовано старыми, зажившими уже шрамами, наследием многих лет тяжелой охоты, следами копыт, рогов и клыков. Половина одного уха отсутствовала, а из-под испещренной шрамами шкуры выпирали ребра. Она явно была стара. Двое львят-подростков, выбежавших вслед за ней на поляну, скорее всего, были ее последним в жизни пометом. На будущий год, когда отпрыски покинут ее, а сама она ослабнет настолько, что не сможет оставаться с прайдом, ее одолеет какая-нибудь гиена. Пока же хитрость и опыт еще выручали ее.

Она позволила молодой товарке первой добраться до приманки потому, что уже видела как-то раз двух львиц, убитых в подобной же ситуации – под сочной свисающей с дерева тушей, – и относилась к подобным вещам с недоверием. Она не стала есть, а принялась беспокойно ходить взад-вперед по поляне, возбужденно хлеща хвостом по впалым бокам, и то и дело останавливалась, чтобы в очередной раз взглянуть туда, где за травяной стеной скрывались охотники.

Оба ее детеныша уселись и, задрав головы, неотрывно глядели на тушу и повизгивали от голода и усталости, очевидно, сознавая, что до мяса им явно не дотянуться. Наконец самый смелый из двух обделенных вскочил и с разбега прыгнул на тушу. Вцепившись в нее когтями передних лап, он повис, болтаясь в воздухе и пытаясь отхватить кусок поаппетитнее, но тут молодая львица так злобно огрызнулась на него, что он в испуге оборвался, тяжело шлепнулся на землю и не солоно хлебавши побрел прочь.

Старая львица не сделала ни малейшей попытки заступиться за свое дитя. Таков уж был закон прайда: взрослые добытчики – самые ценные члены прайда – всегда питаются первыми. И лишь после того как они наедятся до отвала, наступает очередь молодежи. В голодные времена, когда дичи попадается мало или когда охота на открытых пространствах становится затруднительной, молодняк порой умирает голодной смертью, а взрослые самки не выводят нового потомства до тех пор, пока дичи снова не оказывается в достатке. Таким образом обеспечивается выживание всего прайда.

Обиженный львенок уныло вернулся к братишке, и они принялись жадно подбирать с земли клочки мяса, оброненные жадно рвущей добычу львицей.

Наконец молодая львица снова опустилась на все четыре лапы, причем она явно испытывала какой-то дискомфорт, и Клодия вдруг с ужасом увидела, что вся ее голова буквально облеплена белыми червями, налипшими на нее, пока она ела. Львица потрясла головой, и черви полетели во все стороны, как рисовые зернышки. Потом она стала яростно тереть голову передними лапами, стараясь стряхнуть жирных белых червей, пытающихся заползти в окаймленные мехом ушные отверстия. Наконец она подняла голову и яростно чихнула, выдувая живых червей из ноздрей.

Ее выводок принял это за приглашение поиграть или покормиться. Двое львят набросились ей на голову, пытаясь повиснуть у нее на ушах, а третий тем временем сунулся ей под брюхо и, как толстая коричневая пиявка, впился в сосок. Львица, не обращая на них внимания, снова встала на задние лапы, чтобы продолжить пир. Львенок, повисший на соске, ухитрился продержаться еще несколько секунд, а потом сорвался и шлепнулся между ее задними лапами, а тем временем мать снова принялась рвать и грызть приманку. Малыш выполз из-под нее совершенно убитый, униженный и весь в пыли.

Клодия, не удержавшись, хихикнула, но тут же зажала обеими руками рот, стараясь заглушить смешок. И тут же почувствовала, как Шон резко ткнул ее под ребра.

На звук отреагировала только старая львица. Остальные члены прайда были слишком заняты, а она тут же приникла к земле, прижав уши к голове и уставившись в сторону скрадка. При виде этих безжалостных желтых глаз Клодии тут же расхотелось смеяться, и она затаила дыхание.

«Она никак не может видеть меня, – убеждала она себя. – Ну конечно же, нет!» И тем не менее несколько показавшихся ей вечностью секунд эти глаза буквально буравили ее.

Затем неожиданно старая львица поднялась и скользнула в густые заросли кустарника по другую сторону фигового дерева. Ее темно-рыжее тело по-змеиному извивалось и скользило. Клодия наконец медленно и с облегчением перевела дух.

Пока остальные члены прайда играли, подбирали объедки и насыщались возле дерева с приманкой, солнце успело скрыться за верхушками деревьев и все погрузилось в недолгие африканские сумерки.

– Если с ними кот, то он появится именно сейчас, – мягко выдохнул Шон. Временем котов была именно ночь, во тьме они становились дерзкими и бесстрашными. Прямо на глазах становилось все темнее и темнее.

Клодия вдруг услышала за стеной скрадка негромкий звук – шорох движения чьего-то тела, пробирающегося сквозь высокую траву, но буш был всегда полон подобных звуков, и она даже не повернула головы. И тут она услышала отчетливый и безошибочно определимый звук. Звуки шагов какого-то массивного животного, мягкие и крадущиеся, но очень близкие. Она почувствовала, как от страха по спине у нее поползли мурашки. Она быстро повернула голову.

Ее левое плечо было прижато к травяной стене скрадка, и между пучками травы осталась примерно дюймовой ширины щель. Ее глаза находились как раз на уровне этой щели, и сквозь нее она заметила движение. На мгновение она даже не поняла, что именно видит, а потом сообразила, что видит участок коричневато-желтого бока, находящегося всего в каких-то нескольких дюймах от ее глаз. Пока она в ужасе глядела на скользящее мимо нее тело, до ее слуха донеслось еще кое-что – дыхание зверя по другую сторону тонкой травяной стенки.

Не отводя глаз, она инстинктивно потянулась свободной рукой за спину и тут же почувствовала, как ее кисть стискивают чьи-то твердые прохладные пальцы. Прикосновение, так оскорбившее ее всего каких-нибудь несколько минут назад, теперь приободрило ее так, что она себе никогда раньше и представить бы не могла. Ее даже нисколько не удивило то, что она потянулась за поддержкой к Шону, а не к отцу.

Ее глаза были по-прежнему устремлены в щель, и вдруг там, с другой стороны щели показался другой глаз – огромный круглый глаз, сверкающий, как кусок желтого агата, ужасный нечеловеческий глаз, немигающий, с мертвенно-черным зрачком, прожигающий ее насквозь – всего на расстоянии ладони от ее лица.

Ей хотелось закричать, но горло перехватило от ужаса. Она хотела вскочить, но ноги отнялись. Ее переполненный мочевой пузырь казался тяжеленным булыжником в животе, и она вдруг почувствовала, что теряет контроль над собой и из нее вытекает несколько теплых капелек мочи. Это мгновенно отрезвило ее, поскольку подобное унижение превосходило страх. Она сжала бедра и ягодицы и мертвой хваткой вцепилась в руку Шона, не отводя взгляда от этого ужасного желтого глаза.

Львица снова громко втянула носом воздух, и Клодия вздрогнула, но на сей раз сдержалась. «Кричать не буду», – убеждала она себя.

И снова львица за травяной стенкой принюхалась. Ее ноздри наполнились запахом человека, и она испустила грозный рык, от которого тонкие травяные стенки скрадка, казалось, закачались. Клодия едва успела подавить рвущийся из горла крик. Затем желтый глаз в щели исчез, и она снова услышала звуки тяжелых шагов львицы, обходящей их убежище вокруг.

Клодия повернула голову вслед удаляющимся шагам и встретилась взглядом с Шоном. Он улыбался. И это больше всего потрясло ее: после того, что она сейчас пережила, на его губах играет эта беззаботная улыбка, а в этих зеленых глазах мелькают насмешливые огоньки. Он смеется над ней! Страх ее понемногу уходил, медленно сменяясь гневом.

«Вот свинья, – думала она. – Просто грубая наглая свинья». Клодия знала, что в лице у нее сейчас ни кровинки, а темные глаза расширены от ужаса. Она ненавидела себя за это, а его – за то, что он тому свидетель.

Ей страшно хотелось выдернуть руку из его руки, но она все еще слышала звуки шагов огромной кошки там, снаружи, все еще очень близко, ходящей кругами вокруг скрадка, и, хотя в душе она просто ненавидела его, все же знала, что без этой руки, сжимающей ее руку, она не сможет себя контролировать. Поэтому она продолжала сидеть, прислушиваясь к крадущимся шагам львицы, отвернувшись, чтобы Шон не мог видеть ее лица.

Львица снова прошла мимо щели в стене. Перед Клодией мелькнуло золотистое тело и почти сразу исчезло. Поляна опустела. Наверное, молодая львица и ее выводок, встревоженные предупредительным рыком, скрылись в кустах. Возле раскачивающейся на ветке туши никого не было.

Быстро темнело. Через считанные минуты наступит полная темнота. И мысль о том, что откуда-то из темноты за ними пристально следит безжалостный зверь, была почти невыносима. Шон протянул руку через плечо Клодии и прижал к ее губам что-то маленькое и твердое. На мгновение она упрямо сжала губы, но потом расслабилась и позволила ему сунуть ей это в рот. Жевательная резинка.

«Да он спятил! – Она была удивлена. – Жвачка в такой момент?»

Но стоило ей начать жевать, как она поняла, что во рту у нее пересохло, и ощущение было такое, будто она только что съела кисловато-жгучий зеленый сморщенный персик. От вкуса мяты слюна снова начала выделяться, но она была так сердита на Шона, что не испытала ни малейшей благодарности. Просто он знал, что у нее пересохло во рту от ужаса, и это вызывало у нее лишь еще большую неприязнь.

Где-то за скрадком из темноты снова раздалось рычание львицы, и Клодия с тоской подумала о «тойоте», оставленной ими в миле отсюда. Как будто прочитав ее мысли, отец негромко спросил:

– Когда ты велел своим ребятам подогнать машину?

– После того как станет слишком темно, чтобы продолжать охоту, – так же тихо отозвался Шон. – Значит, минут через пятнадцать-двадцать.

Львица, видимо, услышала их голоса и снова зарычала, только теперь в ее рыке слышалась угроза.

– Ну и нахальная же ведьма! – с уважением заметил Шон. – Настоящая скандалистка.

– Заткнитесь, вы! – огрызнулась на него Клодия. – Она же нас учует.

– Ха, да теперь она уже и так знает, что мы здесь, – ответил Шон, а потом вдруг громко крикнул: – А ну, проваливай, ты, глупая старая сучка! Отправляйся-ка лучше к своим малышам!

Клодия вырвала руку из его пальцев.

– Черт вас побери! Мы же все погибнем из-за вас!

Но громкий человеческий голос встревожил кошку, и на несколько минут в зарослях снаружи воцарилась тишина. Шон взял короткую уродливую двустволку, прислоненную к стене рядом с ним, и положил ее на колени. Он открыл затвор своей «Нитро-Экспресс-577» и вытащил из обоих стволов два толстых латунных патрона, заменив их двумя другими, которые вытащил из специальных петель над левым карманом куртки. Эта смена патронов была его маленьким суеверным ритуалом, который он всегда совершал перед началом охоты.

– А теперь послушай меня, Капо, – обратился он к Рикардо. – Если мы без очень уважительной причины прикончим эту старую шлюху, то министерство охоты отберет у меня лицензию. «Уважительная причина» – это когда, например, она отгрызет кому-нибудь руку, но никак не раньше. Ты меня слышишь?

– Слышу, слышу, – кивнул Рикардо.

– Ладно, тогда имей в виду: стрелять только по моей команде, или, клянусь Богом, я сам тебя пристрелю.

В полумраке они обменялись улыбками, и Клодия вдруг осознала, что эти двое просто перешучиваются, каким бы невероятным это ни выглядело. Два старых олуха на самом деле забавляются.

– К тому времени, когда Джоб подгонит машину, темно будет хоть глаз выколи, и к самому скрадку ему будет ее не подвести. Нам придется идти к ней до берега реки. Ты, Капо, пойдешь первым, следом за тобой Клодия, а последним буду я. Держитесь вместе и, что бы ни случилось, ни в коем случае не бегите! Заклинаю вас всеми святыми: ни в коем случае не бегите!

Тут они снова услышали львицу, мягко крадущуюся вокруг скрадка. Она еще раз зарычала, и почти тут же в ответ на ее рычание послышалось рычание другого зверя, по-видимому, находящегося по другую сторону скрадка.

– Ну, кажется, вся шайка в сборе, – заметил Шон. Очевидно, звуки голосов и рык старой львицы привлекли внимание остальных членов прайда, и теперь началась охота на охотников. Их укрытие превратилось в западню. Стало совершенно темно. От заката осталось лишь едва различимое багровое свечение над западным горизонтом.

– Где машина? – прошептала Клодия.

Шон ответил:

– Сейчас будет. – Затем, совершенно неожиданно, рявкнул: – Ложись! Все на пол!

И хотя Клодия не услышала снаружи ничего особенного, она мигом оставила полотняное кресло и растянулась на земляном полу.

Львица снова подкралась к передней стенке – почти бесшумно – и теперь с яростным ревом бросилась на нее, раздирая преграду передними лапами. Клодия вдруг с ужасом осознала, что сейчас львица окажется прямо на ней.

– Не поднимайте голову! – крикнул Шон и вскинул двустволку как раз в тот момент, когда стенка наконец не выдержала.

Раздался выстрел, оглушивший и ослепивший, как лампа-вспышка, всех троих.

«Он ее прикончил». – Несмотря на всю ненависть, которую она испытывала к этому кровавому спорту, Клодия ощутила какое-то виноватое облегчение, но ненадолго. Выстрел лишь ошарашил кошку и отпугнул ее. Клодия услышала, как та со злобным ворчанием ныряет в соседние кусты.

– Вы промахнулись, – тяжело дыша, укоризненно заметила она. В ноздрях у нее все еще стоял запах горелого пороха.

– А я и не собирался в нее стрелять. – Шон переломил ружье и перезарядил его, вытащив из петель на груди новые патроны. – Просто дал предупредительный выстрел у нее над ухом.

– Машина приближается. – Рикардо говорил совершенно спокойно и невозмутимо. В ушах у Клодии все еще звенело от грохота выстрелов, но теперь и она услышала далекий гул дизеля «тойоты».

– Должно быть, Джоб услышал выстрел. – Шон поднялся. – Приехал раньше времени. Ладно, приготовьтесь, сейчас пойдем к машине.

Клодия с облегчением встала и, поскольку скрадок не имел крыши, поверх невысокой травяной стены окинула взглядом окружающие их зловещие заросли. Она вспомнила путь, который им предстоит пройти до русла пересохшей реки, служившего дорогой для машины. Чтобы оказаться в безопасной «тойоте», придется пробираться по ночной чащобе едва ли не четверть мили. При этой мысли она сразу упала духом.