Текст книги "Власть меча"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

При этих словах из двери в дальнем конце комнаты появились два человека. Каждый набрал из желоба полное ведро влажного гравия.

Шаса и Твентимен-Джонс прошли вслед за ними в длинную узкую комнату со стеклянным потолком и высокими окнами.

Из конца в конец комнаты тянулся единственный длинный стол из полированного металла.

По обе стороны стола в ряд сидели женщины. Они посмотрели на вошедших, и Шаса узнал жен и дочерей многих белых работников, а также черных бригадиров. Ближе к двери сидели белые женщины, а черные на приличном расстоянии от них в дальнем конце комнаты.

Мужчины высыпали гравий из ведер на поверхность стола, и женщины сосредоточились на нем. У каждой в одной руке были щипцы, в другой – лопатка. Они пододвигали к себе порцию гравия, тонко разравнивали его по столешнице и быстро просматривали.

– Женщины лучше выполняют эту работу, – объяснял Твентимен-Джонс, когда они шли вдоль стола, заглядывая за ссутуленные плечи женщин. – У мужчин нет такого терпения, зоркости и ловкости.

Шаса видел, что из тусклой массы гравия женщины выбирают крошечные непрозрачные камни, одни величиной с крупинки сахара, другие – с небольшую зеленую горошину.

– Эти камни – наш хлеб с маслом, – заметил Твентимен-Джонс. – Их используют в промышленности. А камни ювелирного класса, которые вы видели в комнате со смазкой, – это наш клубничный джем и сливки.

Когда гудок возвестил конец рабочего дня, Шаса вместе с Твентимен-Джонсом проехал на переднем сиденье его «форда» от промывочной в главную контору шахты. На коленях он держал маленький закрытый стальной ящик, в котором лежала дневная добыча алмазов.

Сантэн встретила их на веранде административного здания и провела в свой кабинет.

– Ну, интересно было? – спросила она и улыбнулась, услышав восторженный ответ Шасы:

– Это захватывающе, мама, и мы нашли одного настоящего красавца. Тридцать шесть каратов, настоящее чудовище, а не алмаз!

Он поставил ящик на стол и, когда Твентимен-Джонс открыл его, показал камень матери с такой гордостью, словно выкопал его собственными руками.

– Он большой, – согласилась Сантэн, – но цвет не очень хорош. Подержи его на свету. Видишь, он коричневый, как виски с содовой, и даже невооруженным глазом видны включения и пороки: вот эти крошечные черные точки внутри алмаза и трещина посредине.

Шаса так расстроился оттого, что его камень оказался несовершенным, что Сантэн рассмеялась и повернулась к Твентимен-Джонсу.

– Давайте покажем ему настоящие хорошие алмазы. Откройте, пожалуйста, сейф.

Твентимен-Джонс достал из жилетного кармана связку ключей и провел Шасу по коридору к стальной двери. Он отпер дверь и сразу закрыл ее за ними, прежде чем спуститься в подземное хранилище. Набирая комбинацию, он загородил собой замок, даже от Шасы, потом воспользовался вторым ключом, и наконец массивные стальные двери «Чабб»[10]10
  Известная фирма, производящая сейфы.


[Закрыть] раскрылись, и они вошли в хранилище.

– Камни промышленного класса мы держим в этих канистрах. – Доктор мимоходом коснулся их. – Но камни первого класса хранятся отдельно.

Он открыл в задней стене хранилища еще одну стальную дверь, поменьше, и выбрал на плотно заставленной полке пять пронумерованных пакетов из коричневой бумаги.

– Вот наши лучшие камни.

Он передал их Шасе – знак высшего доверия, – и они пошли обратно, снова открывая и закрывая каждую дверь, через которую проходили.

Сантэн ждала их в своем кабинете и, когда Шаса положил перед ней пакеты, осторожно вскрыла один и высыпала содержимое на свой письменный стол.

– Здорово! – Шаса смотрел на сверкающие крупные камни. – Да они огромные!

– Попросим доктора Твентимен-Джонса прочесть нам трактат, – предложила Сантэн, и, пряча благодарность за внешней строгостью, он взял один из крупных камней.

– Ну, мастер Шаса, вот природный кристалл алмаза – октаэдр, то есть восьмигранник, сосчитайте их. А вот другая, более сложная кристаллическая форма – додекаэдр, с двенадцатью гранями. Остальные камни не кристаллизованы. Видите, какие они круглые и бесформенные. У алмазов много обличий. – Он по одному выкладывал камни на раскрытую ладонь Шасы, и даже его монотонный голос не мог притупить очарование этих сверкающих сокровищ. – Алмаз прекрасно раскалывается – мы называем это «зернистостью», – и его можно резать во всех четырех направлениях параллельно граням октаэдра.

– Так гранильщики разрезают камень, прежде чем отшлифовать его, – вмешалась Сантэн. – В твои следующие каникулы я возьму тебя в Амстердам, посмотришь, как это делается.

– Когда камни разрезаны и отшлифованы, эта тусклая поверхность исчезает, – снова вступил Твентимен-Джонс, недовольный вмешательством. – Тогда виден весь их огонь, потому что эти камни обладают высокой отражающей способностью и к тому же разделяют свет на отдельные цвета спектра.

– Сколько весит этот камень?

– Сорок восемь каратов, – ответила Сантэн, сверившись с книгой поступлений.

– А сколько он стоит?

Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.

– Очень дорого, мастер Шаса. – Как всякий истинный любитель прекрасного: драгоценных камней, статуй, картин и лошадей, – он не любил оценивать красивые вещи в денежном выражении и потому вернулся к лекции. – Сравните-ка цвета этих камней…

За окнами тьма сгустилась, но Сантэн включила свет, и они еще с час разглядывали груду камней, задавая вопросы и отвечая на них, негромко и напряженно. Потом Твентимен-Джонс ссыпал камни в пакет и встал.

– «Ты находился в Едеме, в саду Божием, – неожиданно процитировал он, – твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями; рубин, топаз и алмаз… Ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней».

Он застенчиво замолчал.

– Простите. Не знаю, что на меня нашло.

– Иезекииль? – спросила Сантэн, ласково улыбаясь.

– Да, глава 28, стихи тринадцатый и четырнадцатый, – кивнул он, стараясь не показать, какое впечатление на него произвели ее знания. – А теперь я их уберу.

– Доктор Твентимен-Джонс, – остановил его Шаса. – Вы не ответили на мой вопрос. Сколько стоят эти камни?

– Вы говорите об этом пакете? – Доктору было неловко. – Или имеете в виду также все промышленные алмазы в сейфе?

– Да, сэр, сколько всего, сэр?

– Ну, если Де Бирс примет их по той же цене, что и нашу последнюю партию, камни должны стоить больше миллиона фунтов, – печально ответил Твентимен-Джонс.

– Миллион фунтов, – повторил Шаса, но Сантэн по его лицу поняла, что эта величина ему непонятна, он не воспринимает ее, как не может воспринять расстояния между звездами в световых годах.

«Поймет, – подумала она. – Я научу».

– Помни, Шаса, что это – не чистая прибыль. Прежде чем подсчитывать прибыль, следует вычесть все расходы шахты за последние месяцы. А из оставшегося – отдать сборщикам налогов их фунт кровавого мяса. – Она встала из-за стола и протянула руку, не давая доктору Твентимен-Джонсу выйти из кабинета. Ей пришла в голову мысль. – Как вы знаете, мы с Шасой в ближайшую пятницу возвращаемся в Виндхук. Через неделю Шасе пора в школу. Я отвезу алмазы в банк сама, в своем «даймлере».

– Миссис Кортни! – Твентимен-Джонс пришел в ужас. – Я не могу на это согласиться. Миллион фунтов, Бога ради! С моей стороны было бы преступной безответственностью позволить вам это.

Он замолчал, видя, как изменилось ее лицо; рот принял знакомые упрямые очертания, а в глазах блеснул боевой огонек. Он слишком хорошо ее знал, знал, как родную дочь, и очень любил, но понимал, что допустил серьезный промах, бросив ей вызов запретом. Он знал, какова будет ее реакция, и отчаянно искал выход.

– Я думаю только о вас, миссис Кортни. Алмазы на миллион фунтов привлекут всех стервятников и хищников, всех грабителей и разбойников на тысячи миль вокруг.

– Я не собиралась всем сообщать об этом. Тем более на тысячу миль, – холодно сказала она.

– Страховка, – его наконец осенило, – страховка не будет распространяться на утрату пакета, если его не будет сопровождать вооруженный конвой. Неужели вы рискнете потерять миллион фунтов из-за нескольких дней?

Он нащупал единственный довод, который мог ее остановить.

Сантэн задумалась: стоит ли рисковать миллионом ради незначительной потери лица, и доктор с облегчением вздохнул, видя, как она пожала плечами.

– Ну хорошо, доктор Твентимен-Джонс, будь по-вашему.

* * *

Лотар собственными руками проложил дорогу к шахте Х’ани и каждую ее милю полил своим потом. Но это было двенадцать лет назад, и воспоминания бледнели, размывались. Тем не менее он помнил больше десяти мест вдоль дороги, которые могли бы послужить его цели.

От лагеря, где он перехватил автоколонну Фьюри, они двинулись по разбитым колеям на юго-запад в сторону Виндхука, перемещаясь по ночам, чтобы не наткнуться на кого-нибудь на дороге.

На второе утро, когда вставало солнце, Лотар добрался до одного из таких мест и решил, что оно подходит как нельзя лучше. Здесь дорога шла параллельно глубокому скалистому руслу высохшей реки, прежде чем сделать петлю через глубокий проход, выкопанный Лотаром, пересечь реку и подняться на противоположный берег к другой такой же выемке.

Он спешился и пошел вдоль крутого берега, тщательно его изучая. Грузовик с алмазами можно поймать в ловушку в выемке и запереть выход, скатив камни с крутого берега. Под слоем песка в русле определенно найдется вода для лошадей, пока они будут ждать: лошади должны быть в хорошей форме, предстоит тяжелый путь. К тому же речное русло может их скрыть.

Вдобавок это самый дальний участок дороги – потребуется несколько дней, чтобы известить полицию и чтобы полиция добралась до места засады. Он успеет уйти далеко, если даже полиция решится последовать за ним в непроходимую глушь.

– Здесь, – сказал он Сварту Хендрику.

Они разбили примитивный лагерь там, где телеграфная линия напрямую пересекала русло, минуя петлю дороги. Медные провода уходили от столба, который не был виден с дороги, за реку.

Лотар забрался на столб и присоединил к проводу отвод, потом, плотно прижимая к столбу, чтобы его случайно не заметили, провел собственный провод вниз, а потом к своему посту прослушивания – в убежище, выкопанное Свартом Хендриком в крутом песчаном берегу.

Ожидание было однообразным, Лотара раздражала необходимость все время сидеть в наушниках, но он не мог пропустить важнейшее из сообщений, которые то и дело посылались из шахты, – сообщение с точным временем отправки алмазов. В зной ему приходилось слушать сообщения о повседневных делах шахты, причем оператор передавал их так бойко, что Лотар едва успевал отследить и понять длинные цепочки точек и тире. Он записывал их в блокнот, потом переводил в группы и, наконец, в слова. Телеграфная линия была частная, поэтому никто не пытался шифровать сообщения; передачи были понятны.

Днем он один сидел в убежище. Сварт Хендрик уводил Манфреда и лошадей в пустыню – будто бы на охоту, но на самом деле чтобы обучать и закалять мальчика и животных, готовить к предстоящему путешествию и держать в стороне от дороги.

Для Лотара долгие скучные дни были полны сомнений и дурных предчувствий. Столько могло пойти неладно, столько незначительных частностей могли свести на нет всякую возможность успеха!

В его плане были слабые места, и самое слабое из них – Джерард Фьюри. Весь замысел зависел от этого человека, а ведь этот трус легко мог передумать, пойти на попятную.

«Хуже всего ждать», – подумал Лотар и вспомнил, какие страхи одолевали его накануне битв и отчаянных предприятий. Если бы можно было разом покончить со всем, без долгих дней ожидания. Неожиданно в наушниках прозвучал сигнал вызова, и Лотар схватил блокнот. Оператор на шахте Х’ани начал передачу, и карандаш Лотара заметался по страницам, стараясь не отставать. Когда сообщение кончилось, со станции в Виндхуке прислали подтверждение приема, и Лотар снял наушники и начал расшифровку:

«Петтифоггеру. Приготовьте частный вагон Джуно для присоединения к воскресному ночному почтовому поезду до Кейптауна. Тчк. Джуно прибудет к вам в воскресенье в полдень. Ван. Конец сообщения». Петтифоггер – это Абрахам Абрахамс. Должно быть, Сантэн выбирала для него кодовое имя, когда была на него сердита; Ван – кодовое имя и шутка, основанная на фамилии Твентимен-Джонса; французская коннотация тоже указывала на влияние Сантэн… но кто же предложил кодовое имя для самой Сантэн? Лотар улыбнулся: оно прекрасно подходило[11]11
  Петтифоггер – крючкотвор, кляузник; Ван – двадцать (по-французски; твенти – двадцать по-английски); Джуно – Юнона, верховная богиня в римской мифологии.


[Закрыть].

Итак, Сантэн уезжает в Кейптаун в частном вагоне. Почему-то он испытал виноватое облегчение оттого, что ее не будет рядом, когда это произойдет, как будто расстояние могло уменьшить ее потрясение. Чтобы без спешки добраться до Виндхука к середине воскресного дня, Сантэн должна была выехать утром в пятницу. Он быстро подсчитал: к выемке у реки она доберется в середине дня в субботу. Потом вычел несколько часов из своей оценки: она гоняет на «даймлере», как дьяволица.

Он сидел в жарком, тесном, душном убежище и неожиданно ощутил всепоглощающее желание снова увидеть ее, взглянуть издали, когда она будет проезжать. «Это будет репетиция», – оправдывал он свое желание.

«Даймлер» показался вдали, точно один из песчаных жарких смерчей в пустынный полдень.

Лотар еще за десять или больше миль увидел столб пыли и сделал знак Сварту Хендрику и Манфреду, чтобы они заняли свои позиции на верху выемки.

В ключевых местах они выкопали мелкие траншеи, разбросали потревоженную землю и подождали, чтобы сухой ветер высушил ее и сровнял с остальной. Потом замаскировали свою стоянку ветвями деревьев. Наконец Лотар решил, что увидеть их можно только за несколько шагов.

Камни, которыми они перекроют оба выхода из ложбины, с трудом собрали в речном устье и разместили у края берега. Лотар постарался, чтобы завал выглядел естественно, и тем не менее одного удара ножом по веревке, удерживающей подпору под грудой камней, было достаточно, чтобы они с грохотом посыпались в узкий проход на дне выемки.

Это была лишь репетиция, поэтому никто не надел маску.

Лотар в последний раз оценил приготовления и повернулся к быстро приближавшемуся столбу пыли. Тот был уже так близко, что можно было рассмотреть очертания машины и расслышать шум мотора.

«Она не должна так водить, – сердито подумал Лотар. – Ведь убьется! – Он печально покачал головой. – Я веду себя, как преданный муж, – понял он. – Пусть ломает свою шею, чертовка, если хочет». Но мысль о возможной смерти Сантэн причинила ему боль, и он скрестил пальцы, чтобы отвести неудачу. Потом присел в траншее и смотрел сквозь завесу из веток.

Мощная машина, покачиваясь на колеях и подпрыгивая, свернула на петлю дороги. Шум двигателя стал громче: Сантэн начала спуск, а потом на повороте ускорила движение, используя езду юзом, когда пыль начала сдерживать движение передних колес. «Вот это скорость», – с невольным восхищением подумал Лотар. Сантэн между тем снова газовала на спуске.

«Милостивый Боже, неужели она хочет выскочить на полной скорости?» – удивился Лотар.

Но в последнее мгновение Сантэн перекрыла подачу топлива и переключила коробку передач, чтобы подняться на верх выемки.

Остановив машину, она открыла дверцу и встала на подножку, окутанная облаком пыли. Теперь она была всего в двадцати шагах от того места, где лежал Лотар, и он почувствовал, как забилось сердце, застучало о землю. «Неужели у нее по-прежнему такая власть надо мной? – удивился он. – Я должен ее ненавидеть, она обманула и унизила меня, отказалась от моего сына и лишила его материнской любви, и все же, все же…»

Он не стал облекать свою мысль в слова и постарался ожесточиться.

«Она не красива», – сказал он себе, разглядывая лицо Сантэн. Но в ней было нечто большее. Она была полна жизни и движения, окутана сиянием. Юнона, вспомнил он кодовое имя богини. Могучая и опасная, непостоянная и непредсказуемая, но бесконечно пленяющая и вечно желанная. Мгновение она смотрела в его сторону, и Лотар почувствовал, как под взглядом этих темных глаз в него вливаются сила и решимость. Но Сантэн его не видела и отвернулась.

– Мы спустимся пешком, chеri, – сказала она молодому человеку, вышедшему из «даймлера» с противоположной стороны, – проверим, безопасен ли переезд.

За короткое время, что Лотар его не видел, Шаса словно подрос на несколько дюймов. Они оставили машину и бок о бок прошли вниз мимо того места, где залег Лотар.

Манфред лежал в траншее на дне выемки. Он тоже наблюдал за спускающейся парой. Женщина ничего для него не значила. Это была его мать, но он этого не знал, и ничто не вызывало в нем даже невольного отклика. Она никогда не кормила его, не держала на руках. Она была ему чужой, и он посмотрел на нее равнодушно, потом все внимание обратил на молодого человека с ней рядом.

Красота Шасы оскорбляла его. «Смазливый, как девчонка», – подумал он, стараясь вызвать в себе презрение. Но он видел, что плечи соперника раздались, видел четко очерченные мышцы на загорелых руках, потому что Шаса высоко закатал рукава.

«Я бы хотел провести с тобой еще один бой, приятель. – Почти забытая боль и унижение после ударов левой снова воскресли, и Манфред кончиками пальцев коснулся лица, морщась при этом воспоминании. – В следующий раз я не позволю тебе станцевать твой маленький танец». Он вспомнил, как трудно было достать до этого красивого лица, как легко противник уходил от его ударов, и снова разозлился.

Пара достигла дна, где лежал Манфред, и немного постояла, негромко разговаривая. Потом Шаса вышел на широкое русло реки. Переезд был выложен ветками акации, но тяжелые грузовики разбросали ветки, и Шаса принялся приводить их в порядок, пряча разбитые концы в песок и притаптывая их.

Пока он трудился, Сантэн вернулась к машине.

На запасном колесе висела обтянутая брезентом фляга с водой. Сантэн откупорила ее, подняла, поднесла к губам и набрала в рот воды. Негромко прополоскала рот и сплюнула в песок. Потом сняла длинный белый плащ, защищавший от пыли ее одежду, и расстегнула блузку. Смочила желтый шарф и обтерла горло и грудь, ахая от удовольствия, когда холодное прикасалось к коже.

Лотар хотел отвернуться, но не мог и смотрел на нее. Под светло-голубой хлопчатобумажной блузкой ничего не было. Кожа на груди, не тронутая солнцем, была жемчужно-бледная, гладкая, как прекрасный фарфор, груди маленькие, не сморщенные и не обвисшие, соски острые и по-прежнему чисто-розовые, как у девушки, словно Сантэн не родила двух сыновей. Они упруго колыхнулись, когда Сантэн провела по ним шарфом. Она смотрела себе на грудь, вытирая пот. Лотар еле слышно застонал от невыносимого желания.

– Готово, мама, – крикнул Шаса, возвращаясь к машине, и Сантэн быстро застегнула блузку.

– Мы потратили достаточно времени, – согласилась она и села за руль «даймлера». Шаса захлопнул дверцу, она включила мотор, и машина, разбрасывая задними колесами песок и ветки, преодолела русло реки и взлетела на противоположный берег. Постепенно гул мотора растаял в тишине пустыни, и Лотар почувствовал, что дрожит.

Все они долго не двигались. Первым встал Сварт Хендрик. Он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, увидел лицо Лотара и промолчал. Спустился с берега и пошел к лагерю.

Лотар прошел к тому месту, где останавливался «даймлер». Стоял, глядя на влажную землю, куда Сантэн выплюнула воду. Отпечатки ее ног в пыли были узкие и аккуратные, и он почувствовал сильное желание наклониться и потрогать их, но неожиданно совсем рядом, за спиной, заговорил Манфред.

– Он боксер, – сказал он, и Лотару потребовалось какое-то время, чтобы понять, что сын говорит о Шасе. – Выглядит маменькиным сынком, но драться умеет. Его не достанешь.

И он принялся боксировать с воображаемым противником, прыгая в пыли и подражая Шасе.

– Пошли в лагерь, пока нас не увидели, – сказал Лотар. Манфред вышел из стойки и опустил руки. Оба молчали, пока не добрались до убежища.

– Ты умеешь боксировать, па? – спросил Манфред. – Научишь меня?

Лотар улыбнулся и покачал головой.

– Мне всегда легче было пнуть человека между ног, – сказал он. – А потом огреть бутылкой или рукоятью пистолета.

– Я бы хотел учиться боксу, – сказал Манфред. – Когда-нибудь я научусь.

Возможно, эта мысль зрела в нем давно, но неожиданно превратилась в твердое решение. Отец снисходительно улыбнулся и потрепал его по плечу.

– Доставай мешок с мукой, – сказал он. – Лучше я научу тебя печь хлеб с содой.

* * *

– Ах, Эйб, вы же знаете, как я не люблю приемы! – раздраженно воскликнула Сантэн. – Толпа в комнатах, запах табака, обмен любезностями с незнакомцами.

– Знакомство с этим человеком очень полезно, Сантэн. Скажу больше: он может стать самым ценным вашим другом на всей этой территории.

Сантэн скорчила гримасу. Эйб, конечно, прав. Администратор – это в сущности губернатор территории, наделенный огромной властью. Его назначает правительство Южно-Африканского Союза по мандату Версальского договора.

– Думаю, такой же напыщенный скучный старик, как его предшественник.

– Я с ним незнаком, – признался Эйб. – Он всего несколько дней назад прибыл в Виндхук, а присягу принесет только первого числа следующего месяца, но наши заявки на участки в округе Цумеб лежат сейчас у него на столе и ждут, пока их подпишут. – Он заметил, как изменилось ее лицо, и продолжал развивать успех: – Эксклюзивные права на добычу на площади в две тысячи квадратных миль – ценой всего нескольких часов скуки.

Но Сантэн легко не сдавалась и поэтому контратаковала:

– Нас прицепят к экспрессу, который уйдет сегодня вечером. В среду утром Шаса должен быть в школе Бишопа.

Сантэн встала и прошлась по гостиной ее личного вагона, поправила розы в вазе на столе, но не смотрела на Эйба, а он нанес очередной удар.

– Следующий экспресс уходит вечером во вторник. Я договорился, чтобы ваш вагон прицепили к нему. Мастер Шаса может уехать на сегодняшнем вечернем экспрессе. Для него зарезервировано купе. Сэр Гарри и его жена еще в Вельтевредене, они встретят его на вокзале в Кейптауне. Нужна только телеграмма, чтобы все это устроить. – Абрахам улыбнулся сидевшему в другом конце гостиной Шасе. – Я уверен, молодой человек, вы сумеете доехать до места, даже если никто не будет держать вас за руку.

«Эйб хитрый маленький дьявол», – подумала Сантэн, когда Шаса с негодованием принял вызов.

– Конечно, могу, мама. Оставайся. Важно познакомиться с новым администратором. Я доберусь один. Анна поможет мне собраться в школу.

Сантэн подняла руки.

– Если я умру от скуки, Эйб, пусть это будет на вашей совести до конца жизни.

Вначале она решила надеть полный набор бриллиантов, но в последний момент передумала. В конце концов, это всего лишь мелкий провинциальный прием, с толстыми женами фермеров и мелких чиновников. «К тому же я не хочу ослепить бедного старика».

Поэтому она остановилась на желтом вечернем платье от Коко Шанель. Она надевала его и раньше, но в Кейптауне. Маловероятно, что здесь кто-нибудь видел его.

«Платье достаточно дорогое, можно обойтись одними серьгами, – утешала она себя. – Для них и такое слишком хорошо».

Она выбрала серьги с бриллиантами, недостаточно крупными, чтобы выглядеть нагло, зато на шею надела огромный желтый – цвета шампанского – бриллиант на платиновой цепочке. Бриллиант привлекал внимание к ее маленьким острым грудям; ей нравилось это его действие.

Как всегда, много хлопот было с волосами. Из сухого пустынного воздуха они набрали статического электричества, и Сантэн пожалела, что с нею нет Анны: только Анна справлялась с блестящими непокорными локонами. В отчаянии она попыталась превратить порок в достоинство, взбив волосы нимбом вокруг головы и придержав их бархатной лентой на лбу.

Ну и хватит. Она совсем не чувствовала праздничного ожидания.

Шаса уехал на почтовом поезде, как и предлагал Эйб, и она уже скучала по нему; ей хотелось быстрее вернуться в Вельтевреден, и она негодовала из-за необходимости остаться.

Эйб заехал за ней на час позже срока, указанного в пригласительной карточке с изображением герба администратора. В дороге Рэйчел, жена Эйба, развлекала их рассказами о своих последних домашних победах и трагедиях, не упустив и подробный отчет о стуле младшего из детей.

Административное здание – «Инк-Палас» – было выстроено немецким архитектором в стиле тяжелой имперской готики; окинув взглядом бальный зал, Сантэн убедилась, что общество не лучше, чем она ожидала. Оно состояло преимущественно из старших чиновников – глав и заместителей глав различных департаментов – с женами, офицеров местного гарнизона и полиции, наиболее влиятельных городских бизнесменов, а также крупных землевладельцев, которые жили достаточно близко к Виндхуку, чтобы откликнуться на приглашение.

Среди них было и несколько людей Сантэн – управляющих из «Горно-финансовой компании Кортни» и их помощников. Эйб заранее снабдил ее новейшими данными о них, поэтому, когда они по очереди подходили к ней и представляли жен, Сантэн удавалось сделать несколько вежливых личных замечаний, что заставляло их светиться и благодарно улыбаться. Эйб стоял рядом, чтобы никто не навязывался Сантэн и она в удобный момент могла бы улизнуть.

– Думаю, надо засвидетельствовать свое уважение новому администратору, миссис Кортни.

Он взял ее за руку и повел к очереди представляющихся.

– Я смог разузнать о нем кое-что. Это подполковник Блэйн Малкомс, командир батальона кавалерии Наталя. Он хорошо проявил себя на войне и получил орден Военного креста. В частной жизни он юрист и…

Полицейский оркестр энергично исполнял вальс Штрауса, и площадка для танцев была уже заполнена. Они оказались в конце очереди, и Сантэн с удовлетворением отметила, что они будут представляться последними.

Сантэн не обращала внимания на хозяина приема в начале людской цепочки; наклонившись к Рэйчел, которая давала ей рецепт домашнего куриного супа, она шла под руку с Эйбом и решала, когда сможет сбежать.

Неожиданно она поняла, что подошла их очередь – они были самыми последними – и что адъютант администратора представляет их хозяину:

– Мистер и миссис Абрахам Абрахамс и миссис Сантэн де Тири Кортни.

Она взглянула на мужчину, стоявшего перед ней, и невольно впилась пальцами в руку Эйба так, что тот поморщился. Сантэн этого не заметила: она смотрела на полковника Блэйна Малкомса.

Высокий и худой, ростом он был выше шести футов и держался вольно, без военной жесткости, и все же она чувствовала, что он так твердо держится на ногах, что в любое мгновение готов к действиям.

– Миссис Кортни, – протянул он руку, – рад, что вы смогли прийти. Именно с вами я особенно хотел встретиться.

У него был ясный тенор и чуть заметный акцент, возможно, валлийский. Голос образованного, культурного человека, с легкими модуляциями, которые вызвали слабое электрическое покалывание на коже предплечья и шеи.

Она взяла его за руку. Кожа была сухая и теплая. Сантэн почувствовала сдержанную силу его пальцев, когда они мягко сжали ее кисть. «Он может раздавить мне руку, как яичную скорлупу», – подумала она, и эта мысль вызвала у нее легкий холодок ожидания. Она изучала его лицо.

Крупные черты кости челюстей, щек и лба кажутся тяжелыми и прочными, как камень. Нос большой, с прямой переносицей, лоб нависающий, рот большой и подвижный. Он сильно напомнил Сантэн молодого и более красивого Авраама Линкольна. Ему еще нет сорока, определила она, чересчур молод для такого звания и должности.

Вздрогнув, она поняла, что все еще держит полковника за руку, не отвечая на его приветствие. Он склонился к ней, изучая ее не менее открыто и внимательно, а Эйб и Рэйчел с интересом переводили взгляд с одной на другого и улыбались. Сантэн пришлось чуть встряхнуть руку, чтобы освободиться от его пожатия, и, к своему ужасу, она почувствовала, что жаркий румянец заливает шею и щеки.

«Я краснею!»

Впервые за много лет.

– Мне повезло – я и раньше был знаком с вашей семьей, – сказал ей Малкомс. Зубы у него тоже были крупные, квадратные и очень белые. Широкий рот в улыбке становился еще шире. Она удивленно улыбнулась в ответ:

– Правда?

И поняла, что это не самое блестящее начало разговора, но ее сообразительность, казалось, куда-то пропала. Сантэн, как школьница, стояла, краснела и глядела на него. Глаза у него были поразительного зеленого цвета. Они отвлекали.

– Я служил во Франции под командованием генерала Шона Кортни, – сказал он, по-прежнему улыбаясь. Кто-то слишком коротко подстриг ему виски, поэтому большие уши торчали. Это ее раздражало, и все же торчащие уши делали его милым и трогательным.

– Он был настоящий джентльмен, – продолжал Блэйн Малкомс.

– Да, – согласилась она и выругала себя. «Скажи что-нибудь забавное, что-нибудь умное. Он сочтет тебя тупицей».

На его темно-синем с золотом мундире красовались два ряда орденских нашивок. Ее с детства привлекала военная форма…

– Я слышал, в 1917 году вы несколько недель провели в штабе генерала Кортни в Аррасе. Я оставался на линии фронта и до конца года не бывал в штабе.

Сантэн глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и сумела взять себя в руки.

– Бурные были дни; казалось, вся вселенная вокруг нас рушится, – сказала она низким хрипловатым голосом, чуть подчеркивая французский акцент, а сама подумала: «Что это? Что с тобой, Сантэн? Так нельзя. Вспомни Майкла и Шасу. Дружески кивни этому человеку и отойди».

– Кажется, я выполнил все свои обязанности. – Блэйн Малкомс в поисках подтверждения взглянул на адъютанта, потом снова повернулся к Сантэн. – Позвольте пригласить вас на вальс, миссис Кортни.

Он предложил ей руку, и она не колеблясь положила пальцы на сгиб его локтя.

Другие танцоры расступились перед ними, когда они шли к площадке для танцев. Сантэн повернулась к Блэйну и оказалась в кольце его рук.

Еще до того, как они закружились, по одному тому, как он держал ее, Сантэн поняла, что он отличный танцор. Она сразу почувствовала себя легкой, изящной и прогнула спину, опираясь на кольцо его рук, а нижняя часть ее тела словно слилась с партнером.

Они сделали круг. Малкомс вел и, убедившись, что партнерша отвечает на каждое его движение, полковник начал поклоны и повороты, а Сантэн без всяких сознательных усилий следовала за ним; казалось, она плывет над землей, оставаясь в его полной власти, откликаясь на каждое его движение.

Когда наконец музыка стихла, а хор и музыканты, потея и обмахиваясь, расселись по местам, Сантэн почувствовала неразумное негодование: играли недостаточно долго. Блэйн Малкомс по-прежнему удерживал ее в центре площадки. Они радостно улыбались друг другу, а остальные танцоры окружили их кольцом и зааплодировали.

– К несчастью, кажется, все кончилось, – сказал он, по-прежнему не делая попыток выпустить ее из своих объятий, и эти слова привели Сантэн в чувство. Никаких поводов для физического контакта больше не было. Сантэн неохотно отступила и легким поклоном поблагодарила за аплодисменты.