Текст книги "Крик дьявола"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

22

Флинн и Себастьян тихо беседовали, стоя на крыльце бунгало в красных лучах рассвета.

– Послушай, Басси. Думаю, из каждой деревни тебе стоит сразу отсылать сюда то, что удастся там собрать. Нет смысла таскаться повсюду с такими деньгами. – Флинн, как мог, тактично умалчивал, что при такой схеме действий, в случае если с «экспедицией» что-то приключится, собранное Себастьяном уже будет находиться в надежном месте.

Себастьян не особо слушал – его мысли в большей степени были заняты местонахождением Розы О’Флинн. В последние дни он ее почти не видел.

– Слушай старика Мохаммеда. Он знает, какие деревни покрупнее. Пусть он сам там с ними разговаривает: эти вожди – те еще прохвосты. Все жалуются на голод и нищету, так что надо быть с ними построже. Ты слушаешь меня, Басси? Я говорю, будь с ними построже!

– Построже, – машинально повторил Себастьян, украдкой поглядывая на окна бунгало в надежде увидеть Розу.

– Да, и вот еще что, – продолжал Флинн. – Передвигаться надо быстро – идешь до темноты, разводишь огонь, ешь и в темноте двигаешься дальше. Потом делаешь привал. На первом привале на ночевку не останавливайся – нарвешься на неприятности. Вновь снимайся с места еще до рассвета. – Далее последовали новые инструкции, но Себастьян слушал их без особого внимания. – Помни, звук ружейных выстрелов разносится на многие мили. Ружьем пользуйся только в случае крайней необходимости, и уж если выстрелил, на месте не задерживайся. Тот маршрут, что я для тебя спланировал, дальше чем на двадцать миль от Рувумы тебя не уведет. При первых признаках опасности беги в сторону реки. Если кто-то из людей пострадает, за собой не тащи. Не строй из себя героя, оставляй их – и со всех ног к реке.

– Замечательно, – скорбно пробубнил в ответ Себастьян. Перспектива ухода из Лалапанзи с каждой минутой становилась все менее привлекательной. Ну где же она?

– Запомни, нельзя давать этим вождям заговаривать тебе зубы. Возможно, тебе даже придется… – Тут Флинн замялся, думая, как бы выразиться помягче. – Возможно, тебе даже придется кого-то и повесить.

– Господь с тобой, Флинн. Ты шутишь? – Вмиг опомнившись, Себастьян вновь переключил внимание на Флинна.

– Ха! Ха! – Своим смехом Флинн попытался развеять опасения Себастьяна. – Шучу, конечно. Хотя… – задумчиво продолжил он, – немцы действуют именно так и кое-чего добиваются.

– Пожалуй, пора в путь, – сказал Себастьян, намеренно меняя тему, и поднял свой шлем. Водрузив его себе на голову, он стал спускаться по ступеням на лужайку, где с ружьями на плече его ждали аскари. Все, включая Мохаммеда, были одеты в настоящую форму, в обмотках и маленьких кепи-«табакерках». Себастьян благоразумно не стал уточнять, где Флинн раздобыл это обмундирование. Предполагаемый ответ следовал из аккуратно заштопанных на большинстве гимнастерок круглых дырочек с коричневатым окрасом вокруг штопки.

Во главе со сверкающим орлом на головном уборе Себастьяна, колонной по одному, они двинулись маршем мимо одиноко стоявшей на веранде грузной фигуры Флинна. На призыв Мохаммеда салютовать последовал энергичный, но нестройный ответ. Запутавшись в шпорах, Себастьян с трудом сохранил равновесие и доблестно проследовал дальше.

Прикрывая рукой глаза от ярких солнечных лучей, Флинн провожал взглядом маленькую колонну «бойцов», направлявшуюся долиной к Рувуме.

– Очень надеюсь, что на этот раз он ничего не испортит, – вслух произнес он без особой убежденности в голосе.

23

Как только бунгало скрылось из виду, Себастьян остановил свой «отряд». Усевшись в сторонке, он со вздохом облегчения снял с головы тяжелый металлический шлем, сменив его плетеным сомбреро, и стащил с уже ноющих ног сапоги со шпорами, нацепив вместо них кожаные сандалии. Протянув снятые предметы обмундирования своему личному носильщику, он поднялся и, старательно воспроизводя выученное на суахили, отдал приказ следовать дальше.

Мили через три пути по долине тропу пересекала речушка-ручей с крошечным водопадом. Это было тенистое место, где ветви деревьев тянулись друг к другу через узкий водный поток. Чистая прозрачная вода журчала и бурлила среди нагромождения покрытых лишайником валунов и затем белым кружевом в лучах солнца срывалась вниз с черного обрыва.

Остановившись на берегу, Себастьян пропустил группу вперед. Наблюдая за тем, как они, прыгая с валуна на валун и без труда балансируя со своим грузом, выбирались на дальний берег и скрывались в густом прибрежном кустарнике, он слушал их голоса, стихавшие по мере удаления. Он вдруг оказался в грустном одиночестве.

Инстинктивно обернувшись, Себастьян бросил взгляд на уходящую в сторону Лалапанзи долину, и внутренняя пустота усилила ощущение потерянности. Вспыхнувшее желание вернуться было настолько сильным, что Себастьян даже успел сделать по тропинке шаг назад, но затем опомнился.

Он продолжал стоять в нерешительности. Приглушенные густой растительностью, ленивым жужжанием насекомых, шелестом ветра в верхушках деревьев и журчанием падающей воды, голоса его людей были уже едва слышны.

Сзади раздался легкий шорох, и он тут же обернулся. Роза стояла возле него, падавшие на нее сквозь листву золотистые солнечные лучи придавали появлению девушки нечто сказочное.

– Я хотела подарить тебе что-нибудь на память, – нежно произнесла она. – Но так ничего и не придумала. – Сделав шаг вперед, она потянулась к нему и поцеловала.

24

Себастьян Олдсмит переправлялся через Рувуму в состоянии мечтательного благодушия по отношению ко всему человечеству.

В связи с этим Мохаммед был серьезно обеспокоен. Он заподозрил, что у Себастьяна мог начаться рецидив малярии, и внимательно следил за появлением новых симптомов.

Когда возглавлявший колонну аскари и носильщиков Мохаммед добрался до места переправы через Рувуму, он еще не знал, что Себастьян потерялся. Взяв с собой двух вооруженных аскари, он в жутком отчаянии поспешил сквозь колючий кустарник и обломки скал назад по тропе, уже готовый в любой момент наткнуться на львиный прайд, рычащий возле недоеденных останков Себастьяна. Они дошли почти до водопада и тут увидели Себастьяна, легким шагом бредущего им навстречу с выражением бесконечно счастливой отрешенности, озарявшей классические черты его лица. Его роскошная форма была слегка помята, на коленях и локтях красовались свежие зеленые травяные пятна, а к дорогой ткани пристали опавшие листья и травинки. Исходя из этого Мохаммед сделал вывод, что Себастьян либо упал, либо прилег из-за плохого самочувствия.

– Манали! – встревоженно воскликнул Мохаммед. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Лучше не придумаешь – в жизни не чувствовал себя лучше, – заверил его Себастьян.

– Ты где-то валялся, – с упреком заметил Мохаммед.

– Плевать! – во флинновской манере отозвался Себастьян. – Говори, что хочешь! – И он благодушно так шлепнул Мохаммеда ладонью промеж лопаток, что тот чуть не рухнул наземь. После этого Себастьян не обронил ни слова, однако то и дело улыбался и удивленно мотал головой. Мохаммед был встревожен не на шутку.

Переправившись через Рувуму в позаимствованных каноэ, они остановились на ночлег на противоположном берегу. Мохаммед дважды за ночь просыпался и подползал к Себастьяну, чтобы проверить его состояние. Каждый раз он обнаруживал, что Себастьян крепко спал с легкой, едва заметной в серебристом лунном свете улыбкой на губах.

На следующее утро Мохаммед, остановив колонну в густой зелени, прошел в ее конец поговорить с Себастьяном.

– Там – деревня Мтопо, – сказал он, указывая вперед. – Уже виден дым костров.

От дыма над деревьями была заметна сероватая пелена, слабо донеслось собачье тявканье.

– Хорошо. Идем. – Водрузив на голову шлем, Себастьян стал натягивать сапоги.

– Сначала я отправлю аскари окружить деревню.

– Зачем? – удивился Себастьян.

– Иначе к нашему приходу там никого не будет. – Будучи на службе в германской армии, Мохаммед участвовал в кампаниях по сбору налогов.

– Ну, если ты считаешь, что так надо… – усомнился Себастьян.

Полчаса спустя Себастьян в комичном виде германского офицера ввалился в деревню Мтопо и был весьма удручен оказанным ему там приемом. Его появление ознаменовал безобразный хор, в который слились стенания двух сотен людей. Некоторые стояли на коленях, но все как один заламывали руки, терзали грудь и разными прочими способами демонстрировали крайнее отчаяние. В дальнем конце деревни под присмотром Мохаммеда и двух аскари ждал вождь.

Он оказался стариком с шапочкой густой седины на голове и изможденным телом, покрытым сухой, словно пергамент, кожей. Один глаз блестел, пораженный тропической офтальмией, а сам он определенно находился в состоянии крайнего возбуждения.

– Я падаю и ползаю ниц перед тобой, прекрасный и милосердный господин, – поприветствовал он Себастьяна и распластался перед ним в пыли.

– Ну, так-то уж, пожалуй, не стоит, – пробормотал Себастьян.

– Я и жители моей бедной деревни приветствуют тебя, – жалобно заскулил Мтопо, горько сетуя, что был застигнут врасплох. Он никак не ожидал сбора налогов в ближайшие пару месяцев и совсем не позаботился о том, чтобы должным образом прибрать свои богатства. У него в хижине были зарыты тысяча серебряных португальских эскудо и примерно вполовину меньшее количество дойчмарок. Торговля вяленой рыбой, выловленной его рыбаками в Рувуме, шла довольно бойко и являлась выгодным промыслом.

Горестно поднявшись на старые колени, он подал знак двоим из своих жен принести скамеечки и калебасы с пальмовым вином.

– Этот год был полон напастей, эпидемий и голода, – начал Мтопо заготовленную речь, после того как Себастьян, усевшись, немного пришел в себя. Она заняла около пятнадцати минут, и скромных познаний Себастьяна в суахили вполне хватило, чтобы понять, о чем тот говорил. Он был растроган до глубины души. Под воздействием пальмового вина и вследствие этого более эмоционального восприятия действительности он почувствовал, что всем сердцем проникся к этому старому человеку.

Пока Мтопо говорил, остальные жители деревни, бесшумно рассредоточившись, забаррикадировались в своих хижинах. Не стоило обращать на себя лишнего внимания во время отбора кандидатов на виселицу. В деревне воцарилась скорбная тишина, изредка нарушаемая лишь хныканьем младенца да злобным ворчанием пары обшарпанных псов, не поделивших шматок требухи.

– Манали, – встрял Мохаммед, нетерпеливо прерывая длинный перечень свалившихся на голову старика несчастий, – позвольте, мы обыщем хижину.

– Подожди, – остановил его Себастьян. Оглядываясь вокруг, он заметил, что под единственным баобабом в центре деревни стоит около дюжины носилок. Поднявшись, он направился к ним.

Когда он увидел их содержимое, у него перехватило в горле от ужаса. В паланкинах лежали обтянутые кожей человеческие скелеты. Обнаженные мужчины и женщины вперемешку, без разбора. Их тела были настолько истощены, что определить пол было практически невозможно. Тазовые пояса представляли собой костяные впадины, локти и колени – деформированные бугры с палками конечностей, лица – черепа с усохшими губами, обнажавшими зубы в вечном застывшем оскале. Но самый ужас таился в запавших глазницах – застывшие, широко раскрытые веки с зиявшими, точно красный мрамор, глазными яблоками. В них не было ни зрачков, ни радужной оболочки – лишь блестящие кровавые шары.

Себастьян поспешно отпрянул, ощутив поднимающуюся тошноту и ее характерный привкус во рту. Не решаясь произнести ни слова, он жестом велел Мтопо подойти и показал на тела.

Мтопо окинул их безучастным взглядом. Они были частью настолько обыденной повседневной картины, что порой он даже забывал об их существовании. Деревня находилась на границе зоны обитания мухи цеце, и ему с самого детства приходилось быть свидетелем случаев заболевания сонной болезнью, жертвы которой лежали под баобабом в глубокой коме, предшествующей смерти. Он не мог понять, что вызвало у Себастьяна такую озабоченность.

– Когда… – Голос Себастьяна сорвался, и он вынужден был сглотнуть, чтобы продолжить. – Когда эти люди в последний раз ели? – спросил он.

– Не так давно. – Вопрос явно озадачил Мтопо. Всем было известно, что, когда наступал сон, они уже больше не ели.

Себастьяну доводилось слышать о том, что люди умирали от голода. Такое случалось, например, в Индии, но здесь он столкнулся с этим лицом к лицу. У него возникло чувство, подобное мощной отливной волне. Перед ним были неопровержимые доказательства того, что все, о чем говорил Мтопо, оказалось правдой. Это был голод, который невозможно себе представить, – а он еще собирался отнять у этих людей деньги!

Себастьян медленно вернулся назад и грузно опустился на стул. Сняв с головы тяжелый шлем, он положил его на колени и грустно уставился на свои ноги, исполненный бесконечной вины и сострадания.

Флинн О’Флинн неохотно выдал Себастьяну сотню эскудо в качестве командировочных – мало ли что могло случиться еще до первого сбора податей. Кое-что уже было потрачено на взятые для переправы через Рувуму каноэ, но оставалось еще восемьдесят эскудо.

Достав из кармана кисет, в котором лежали деньги, Себастьян отсчитал половину.

– Мтопо, – негромко произнес он, – возьми эти деньги. Купи им еды.

– Манали, – возмущенно заверещал Мохаммед, – Манали, не делайте этого.

– Заткнись! – рявкнул на него Себастьян, протягивая Мтопо горсть монет. – Возьми!

Мтопо вытаращил глаза, точно ему протянули живого скорпиона. Это казалось так же невероятно, как если бы лев-людоед вдруг подошел и потерся о его ногу.

– Бери, – настойчиво повторил Себастьян, и Мтопо, не веря своим глазам, протянул сложенные пригоршней руки.

– Мохаммед, – Себастьян встал и водрузил на голову шлем, – мы немедленно выдвигаемся в следующую деревню.

Колонна Себастьяна уже давно скрылась в зарослях кустарника, а старый Мтопо, сжимая в руках монеты и боясь пошевелиться, сидел в одиночестве. Наконец он встал и окликнул одного из своих сыновей.

– Быстро отправляйся в деревню Саали, к моему брату. Скажи ему, что к ним идет сумасшедший – германский господин, который собирает налоги и делает подарки. Скажи ему… – тут его голос сорвался, словно он сам не мог поверить тому, что собирался сказать, – скажи ему, что этому господину нужно показать тех, кто спит, и тогда помешательство снизойдет на него и он подарит тебе сорок португальских эскудо. И еще – вешать он не будет.

– Саали – мой дядя – этому не поверит.

– Не поверит, – согласился Мтопо. – Наверняка не поверит. Но ты все-таки скажи ему.

25

Послание старшего брата повергло Саали в ужас на грани паралича. Он знал, что Мтопо отличался «черным» чувством юмора, да тут еще и разлад, возникший у них из-за этой женщины – Гиты, – сочной четырнадцатилетки, сбежавшей из деревни Мтопо два дня спустя после «вступления в должность» его младшей жены по причине того, что Мтопо оказался импотентом и от него воняло, как от гиены. Теперь она стала достойным пополнением рядов домочадцев Саали. Саали был убежден, что истинный смысл послания брата заключался в том, что новый немецкий комиссар обладал лютым нравом льва, который не только не удовлетворится повешением кого-то из стариков, но доберется и до самого Саали. И даже если ему удастся избежать петли, он лишится всего – с трудом накопленного серебра, шести слоновьих бивней, стада коз, дюжины мешков белой соли, медной болванки, двух изготовленных в Европе топоров, рулонов парусины – словом, всех своих сокровищ! Потребовались поистине героические усилия, чтобы совладать с отчаянием и хоть как-то к этому подготовиться.

Аскари Мохаммеда поймали Саали, когда тот уже направлялся в буш, и, представ перед Себастьяном Олдсмитом, он залился горючими слезами, которые заструились по его щекам, падая на грудь.

К слезам Себастьян был очень восприимчив. Несмотря на протесты Мохаммеда, он всучил Саали двадцать серебряных эскудо. Саали понадобилось минут двадцать, чтобы прийти в себя от шока, после чего он, в свою очередь, сам потряс Себастьяна, предложив ему на время попользоваться по своему усмотрению той самой Гитой. Сама молодая леди присутствовала в момент данного предложения и определенно была искренне этому рада.

Себастьян вновь поспешил отправиться в путь со своей свитой, пребывавшей теперь уже в весьма удрученном состоянии. Мохаммед, воззвав к Всевышнему, дал волю своему недоумению.

Бой барабанов, бегуны, спешащие по испещренному во всех направлениях тропинками бушу, глашатаи, перекликавшиеся между собой с верхушек холмов высокими голосами, разносящимися на многие мили вокруг – вести разлетались повсюду. В деревнях – одна за другой – поднималось невероятное оживление, и местные жители гурьбой выбегали встречать чокнутого германского комиссара.

К этому времени Себастьян уже в полной мере наслаждался собой. Ему было необычайно приятно делать подарки этим простым милым людям, которые искренне радовались ему и, в свою очередь, норовили всучить нехитрые дары – то костлявую курицу, то с полдюжины яиц, то миску сладкого картофеля или калебасу пальмового вина.

Однако мешок Санта-Клауса – или, точнее, его кисет – вскоре оскудел, и Себастьяну пришлось призадуматься над тем, как дальше бороться с невзгодами и нищетой в каждой посещаемой им деревне. Он было начал выдавать письменные освобождения от налогов – «…податель сего освобождается от уплаты жилищного налога сроком на пять лет…» – но вскоре понял, что они могли обернуться «смертельными индульгенциями». Он мысленно содрогнулся, представив, что Герман Фляйшер мог бы сделать с предъявителем подобного «документа».

Наконец решение пришло ему в голову. Эти люди страдали от голода. Он мог бы дать им еду. Он мог бы дать им мясо.

Это действительно являлось наиболее желанным товаром из всего, что мог бы предложить Себастьян. Несмотря на разнообразие животного мира и повсеместного обилия дичи, этим людям катастрофически не хватало белка. Используемые ими примитивные методы охоты были настолько неэффективны, что добыча одного-единственного зверя становилась весьма редким событием, по большей части даже случайностью. Когда тушу приходилось делить на двести – триста голодных ртов, каждому доставалось всего по несколько унций. Как мужчинам, так и женщинам порой приходилось, рискуя жизнью, отгонять львиный прайд от своей законной добычи ради нескольких кусков драгоценной пищи.

Аскари Себастьяна с восторгом подхватили эту идею. Даже старый Мохаммед несколько воспрял духом. К несчастью, меткостью стрельбы они могли посоперничать разве что с самим Себастьяном, и результатами их дневной охоты, как правило, оказывались потраченные тридцать – сорок обойм патронов для «маузеров» и нечто вроде жеребенка зебры. Бывали, правда, и удачные дни, как, например, тот знаменательный момент, когда стадо буйволов, словно сговорившись совершить самоубийство, наткнулось на шеренгу аскари. В начавшейся панике один из людей Себастьяна был подстрелен своими же товарищами, однако вслед за ним на тот свет последовали и восемь взрослых буйволов.

Таким образом, триумфальное шествие Себастьяна за налогами продолжалось, оставляя позади себя пустые ружейные обоймы, горы вялящегося на солнце мяса, сытые животы и радостные физиономии.

26

Через три месяца после переправы через Рувуму Себастьян вновь оказался в деревне своего приятеля Мтопо. Он намеренно миновал деревню Саали во избежание встречи с обиженной Гитой.

Ночью, сидя в одиночестве в хижине, предоставленной ему Мтопо, он вдруг почувствовал, как его начали одолевать сомнения. Утром он отправится в обратный путь к Лалапанзи, где его дожидался Флинн О’Флинн. Себастьян прекрасно понимал, что, с точки зрения Флинна, его мероприятие нельзя было назвать успешным и тому определенно будет что сказать по этому поводу. Себастьян вновь задумался над обстоятельствами, изменившими его благие намерения до неузнаваемости.

А затем его мысли потекли совсем в другом направлении. Скоро – если все пойдет хорошо, уже послезавтра – он снова будет с Розой. Страстное желание, сопровождавшее его на протяжении этих трех месяцев, будоражило тело. Глядя на тлеющие в очаге дрова, он угадывал в красных угольках черты ее лица и мысленно слышал ее голос:

– Возвращайся, Себастьян. Скорее возвращайся.

И, глядя на воображаемое лицо, он вслух прошептал эти слова, с вожделением рассматривая мельчайшие детали. Он видел ее улыбку, слегка наморщенный нос и темные, чуть-чуть раскосые глаза.

– Возвращайся, Себастьян.

Он ощущал настолько сильную физическую потребность в ней, что едва мог дышать, и его воображение восстановило сцену их расставания возле водопада вплоть до мельчайших подробностей – едва уловимые оттенки голоса, дыхание и горьковато-соленый вкус слез на его губах. Он вновь чувствовал прикосновения ее рук, губ; а раздувшиеся от волнения ноздри, казалось, улавливали запах ее тела даже в наполнявшем хижину дымке тлеющих дров.

– Я иду, Роза. Иду, – прошептал он, возбужденно вставая на ноги. Раздавшееся в этот момент тихое царапанье в дверь хижины стремительно вернуло его в настоящее.

– Господин, господин. – Он узнал хрипло «квакающего» Мтопо.

– Что такое?

– Нам нужна твоя защита.

– Что случилось? – Подойдя к двери, Себастьян поднял щеколду. – Что там?

В лунном свете стоял Мтопо с накинутой на тощие плечи звериной шкурой. Позади него в смятении сгрудились около дюжины туземцев.

– В наших полях слоны. К утру они их уничтожат. Там ничего не останется – ни одного стебля проса. – Отступив в сторону, он склонил голову набок. – Слушай – их сейчас слышно.

Раздавшийся среди ночи звук показался жутким – пронзительный крик слона. Покрывшись мурашками, Себастьян почувствовал, как на его руках приподнялись волоски.

– Их двое. – Голос Мтопо превратился в хриплый шепот. – Два старых самца. Мы их знаем. Они уже приходили в прошлый раз и погубили весь наш урожай. Они убили одного из моих сыновей, когда он пытался их прогнать. – В страстной мольбе старик вцепился Себастьяну в руку. – Отомсти за моего сына, господин. Отомсти за моего сына и спаси просо, чтобы детям в этом году не пришлось голодать.

Себастьян откликнулся на мольбу с готовностью святого Георгия.

Он поспешно застегнул китель и пошел за ружьем. А вернувшись, обнаружил, что весь его отряд во главе с Мохаммедом уже находился в полной боевой готовности, точно стая гончих перед охотой.

– Господин Манали, мы готовы.

– Спокойно. – Себастьян ни с кем не собирался делиться славой. – Я с этим разберусь, а то получится, как у семи поваров…

Мтопо в отчаянии заламывал руки, прислушиваясь то к звукам опустошителей его угодий, с аппетитом пожиравших посевы, то к базарной перебранке Себастьяна со своими аскари, пока наконец у него не лопнуло терпение.

– Господин, они уже съели половину проса. Еще час – и там уже ничего не останется.

– Да, действительно. – Себастьян рассердился на своих «бойцов». – Заткнулись все! Молчать!

Непривыкшие к такому тону Себастьяна, они удивленно замолкли.

– Со мной пойдет только Мохаммед. Всем остальным – сидеть по хижинам.

В результате такого компромисса Себастьян заполучил в союзники Мохаммеда. И прежде чем сопровождать Себастьяна, тот растолкал своих товарищей:

– Пошли, пошли вон.

У края основных деревенских угодий возвышалась шаткая платформа на ножках-стойках. Она служила своего рода сторожевой вышкой, с которой ночью и днем велось наблюдение за созревавшим просом. В данный момент на ней никого не было: два молодых сторожа поспешно ретировались при виде полевых рейдеров. Одно дело – водяной козел или куду, а тут – два старых злонравных слона-самца.

Себастьян с Мохаммедом притормозили у подножия сторожевой вышки. Теперь они совершенно отчетливо слышали шелест и треск обрываемых и вытаптываемых растений.

– Подожди здесь, – прошептал Себастьян и, повесив ружье на плечо, повернулся к оказавшейся рядом с ним лестнице. Он медленно и бесшумно забрался на платформу и оттуда осмотрелся вокруг.

Луна была настолько яркой, что вышка и деревья отбрасывали четкие тени, а от мягкого серебристого лунного света, искажавшего расстояния и размеры, все становилось холодным, почти однородно-серым.

В отдалении, словно облака застывшего дыма, поднимался лес, засеянное просом поле, напротив, напоминало озерную гладь, подернутую легкой рябью, вызванной слабым дуновением ночного ветерка.

Возвышаясь над просом темно-серыми громадами, точно острова в море, в поле неспешно паслись два старых самца. Хотя ближний слон находился от вышки шагах в двухстах, луна светила так ярко, что Себастьян отчетливо видел, как тот вытягивал хобот и, ухватив пучок сочных стеблей, легко вырывал их из земли. Затем, плавно покачиваясь всей своей массивной тушей из стороны в сторону, он, прежде чем отправить стебли в рот, бил ими по поднятой передней ноге, чтобы стряхнуть с корней землю. С ушами, похожими на потрепанные боевые знамена, и торчащей изо рта между двух длинных изогнутых бивней листвой, он методично продвигался вперед, утоляя голод и оставляя позади себя следы разорения в виде широкой вытоптанной просеки.

Оказавшись на открытой площадке вышки, Себастьян почувствовал, как у него внутри стало что-то сжиматься, будто превращаясь в упругий комок, а державшие ружье руки потеряли уверенность. В ушах стоял тихий свист собственного дыхания, в то время как сам он при виде слонов испуганно замер. Глядя на двух огромных животных, он застыл словно в гипнотическом благоговении, осознавая свою ничтожность от намерения выступить против них с каким-то глупым оружием из дерева и стали. Однако ощущению страха противодействовало желание пощекотать нервы – старый охотничий азарт. Преодолев это состояние, он спустился вниз к Мохаммеду.

Осторожно, стараясь не потревожить ни единого листочка, они двинулись сквозь возвышавшиеся над ними заросли вглубь. Насторожив до предела глаза и уши, сдерживая не поспевающее за бешеным сердцебиением дыхание, Себастьян шел на потрескивание и шелест, производимые ближайшим слоном.

Слабый ветерок легонько шевелил его волосы, и впервые ударивший в ноздри отчетливый слоновий запах показался упреждающей пощечиной. Он остановился так резко, что Мохаммед чуть не налетел на него сзади. Пригнувшись, они всматривались в едва колышущиеся заросли. Себастьян почувствовал, как Мохаммед, скользнув вперед, поравнялся с ним и, почти сливаясь с шелестом ветерка, шепнул:

– Совсем близко.

Кивнув, Себастьян судорожно вздохнул. Он уже отчетливо слышал трение листвы о грубую слоновью кожу. Старый самец двигался прямо на них. Они были на самом его пути. Он приближался неторопливо и мог возникнуть в любой момент, в любую секунду.

Несмотря на ночную прохладу, пот выступил у Себастьяна на лбу и на верхней губе, от напряжения заслезились глаза. Держа наготове ружье, он почувствовал прямо перед собой движение крупной массы, проступившую сквозь заросли громадную тень. Он поднял глаза. Слон зловеще вырос над ним, черный и огромный; ночное небо скрылось за развернутыми ушами. Он был так близко, что Себастьян оказался под выдающимися вперед бивнями, он видел, как к нему на ощупь, развернувшись, словно толстый серый питон, потянулся хобот, а под ним из приоткрытого рта торчали длинные листья.

Практически не целясь, он поднял ружье – его дуло почти касалось свисавшей нижней губы слона – и выстрелил. Выстрел грянул громом в ночной тишине.

Пройдя сквозь розовое небо и губчатую кость, пуля добралась до мозга и, разорвавшись, превратила его в серую жижу.

Стоило ей отклониться дюйма на четыре в любую сторону или попасть в более мощную кость, Себастьян был бы мертв еще до того, как успел передернуть затвор своего «маузера», так как находился прямо под грозными бивнями и хоботом. Но старый самец, отпрянув от выстрела, осел назад, хобот вяло упал на грудь, передние ноги стали разъезжаться, голова под тяжестью бивней провисла вперед, колени резко подкосились, и он повалился с такой тяжестью, что этот звук долетел до находившейся в полумиле деревни.

– Черт побери! – воскликнул Себастьян, задыхаясь и ошарашенно глядя на мертвую тушу. – Получилось. Черт меня возьми – я убил его! – Безумное ликование поднималось у него внутри, вытесняя страх и напряжение. Подняв руку, он чуть было не хлопнул Мохаммеда по спине, но так и застыл в этой позе.

Дикий визг, похожий на звук вырвавшегося из треснувшего бойлера пара, раздался совсем неподалеку в лунной ночи. И они услышали в поле топот второго самца.

– Он идет! – Направление звука определить было невозможно, и Себастьян в ужасе озирался вокруг.

– Нет, – хрипло отозвался Мохаммед. – Он встал против ветра. Ему нужно уловить наш запах, а потом он бросится за нами. – Схватив Себастьяна за руку, он прильнул к нему, и они стали прислушиваться – слон кружил, пытаясь их учуять.

– Может, он убежит? – прошептал Себастьян.

– Этот не убежит. Он стар и зол, и он уже убивал людей. Он будет охотиться за нами. – Мохаммед дернул Себастьяна за руку. – Нам надо выбраться на открытое место. Здесь мы не спасемся, он раздавит нас, прежде чем мы успеем его увидеть.

Они бросились бежать. Ничто так не подстегивает страх, как топот. Когда слон бросается в погоню, любой смельчак превращается в труса. Через несколько мгновений оба уже не помня себя неслись к деревне. Часто дыша, они бежали без оглядки, напролом, сквозь заросли листьев и стеблей. В шуме своего бегства они уже не слышали топот слона и абсолютно потеряли всякие ориентиры. От этого охвативший их ужас становился еще сильнее, так как слон мог возникнуть перед ними в любое мгновение.

Наконец им удалось вырваться на открытое место – задыхаясь, мокрые от пота, они в панике вертели головами, пытаясь определить местонахождение второго самца.

– Вон он! – крикнул Мохаммед. – Несется за нами. – И они услышали пронзительный, похожий на поросячий визг и топот настигающей их погони.

– Бежим! – в ужасе заорал Себастьян, и они вновь бросились бежать.

Вокруг недавно разведенного на окраине деревни костра собрались оставленные Себастьяном аскари и около сотни людей Мтопо. Среди них царило тревожное возбуждение: они слышали выстрел и звук падения первого слона. Однако последовавшие за этим визг, вопли и треск несколько озадачили их на предмет того, что творилось на деревенских угодьях.

Сомнения быстро рассеялись, когда на тропу по направлению к ним вылетели Мохаммед с почти не отстававшим от него Себастьяном, оба напоминали собак, которым натерли под хвостом скипидаром. В сотне метров позади них сквозь раздвинувшуюся, точно занавес, зеленую стену стеблей на полной скорости вылетел второй слон.

При свете костра он казался нереально огромным – с горбатой спиной. Он бежал медленно и неуклюже на первый взгляд, его огромные уши развевались, как знамена, а от пронзительных, полных ярости воплей готовы были лопнуть барабанные перепонки. Он собирался обрушить свой гнев на деревню.