Текст книги "Влюбленные из Хоарезма"

Автор книги: Торн Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Быстро темнело. Сверчки снова надрывались в траве. Конан сидел на своем обычном месте на крыше и вслушивался в ночную тишину. Вечер был так тих и звонок, что Конан слышал даже плеск играющей рыбы в воде.

В крохотном оконце башни снова горел огонь, перемигиваясь с негасимой лампадой внизу. Конан мечтательно глянул вверх, где в вышине башни трудился Магриб ибн Рудаз. Зеленый огонек мигнул, и киммериец опустил взгляд, почти ожидая, что желтый мигнет ему в ответ. Но вместо этого он погас совсем.

Конан нахмурился и привстал на крыше, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в неверном свете убывающей луны. Желтый огонек лампадки снова вспыхнул и снова погас. Это могло означать только одно: его закрывала чья-то тень. Как и накануне, Конан бесшумно соскользнул с крыши и широкими, стелющимися прыжками пересек открытое пространство между деревьями. Припав к стене внутреннего двора, Конан услышал голоса.

В следующий миг воры уже выходили из дверей, и киммериец не успел подготовиться, как следует.

Прыгнув на того, который оказался ближе, ун-баши одним движением повалил его и сел сверху на грудь.

После чего резким рывком вывернул ему голову, сломав шею. Второй вор тем временем, не дожидаясь, пока его постигнет участь товарища, бросился бежать. Конан обернулся – и увидел у беглеца зажатый в руке пергамент.

С рычанием разъяренного тигра киммериец бросился вдогонку. Но то ли вор очень хотел жить, то ли хорошо бегал, потому что Конан почти сразу потерял его из виду. Но зная, что бежать здесь можно только в сторону дороги на Хоарезм, кинулся ему наперерез.

Настиг он его только у самого оврага, за масленичной рощей. А на краю этой рощи, в густой кроне масленичного дерева, скрытый листвой и непроглядной тьмой убывающей луны, сидел, замерев, Ягинар, прозванный за битву в Холодном ущелье Бесстрашным.

Посылая его вслед за двумя опытнейшими ворами, Мардуф рассчитывал если не избавиться от них, заполучив свиток, то хотя бы проследить их судьбу.

И вот, сидя в ветвях, как в огромном плетеном кресле, Ягинар мог со всей отчетливостью видеть, как расправился варвар с двумя незадачливыми похитителями свитка. Поистине, пока этот ун-баши находится поблизости, свиток остается вне досягаемости воров, даже самых изощренных!

Ягинар готов был себе локти кусать от злости. Владыка Мардуф уже третью ночь подряд призывал его к себе под утро и мягко спрашивал, когда он, наконец, увидит свиток. И каждый раз голос государя звучал все мягче и ласковее, и если военачальник Ягинар не принесет своему повелителю добрых вестей и в этот вечер, тень Ягинара укоротится задолго до наступления полудня.

И разве не пытался Ягинар поймать варвара в городе, после попойки и дебоша? Едва его шпионы донесли, что пять человек из отряда с Конаном во главе заперлись в «Трех Негодяях», Ягинар помчался с этой вестью к владыке. Мардуф разрешил попытаться взять подвыпивших наемников, только велел послать не десять человек, как собирался Ягинар, а пятнадцать. Из этих пятнадцати вернулись только пятеро, причем изрядно ощипанные, а отряд киммерийца меж тем не потерял ни перышка!

Ягинару в тот день крепко досталось от сатрапа Хоарезма. Он валялся у Мардуфа в ногах, вымаливая прощение, потому что знал: это единственный способ разжалобить каменное сердце наместника. Он клялся и обещал, что либо достанет свиток, либо уберет с дороги киммерийца, и государь отпустил его. Но правду сказать, Ягинар ни в малой степени не представлял, что же теперь делать.

И вот, глядя с высоких ветвей на варвара, который, что-то насвистывая себе под нос, прятал под мостом в овраге сначала один труп, затем второй, военачальник с тоской думал, что это были последние воры из лучших, что осталось только жулье, не способное отнять и кусок халвы у младенца, куда их выпускать против этой помеси быка и тигра!

Тем временем Конан забросал лозой трупы и вернулся к дому – но не забрался на крышу казармы, а направился ко Двору Гаданий. И тут Ягинар увидел невероятное. Присев перед столиком с ларцом, в скудном свете лампады, Конан развернул свиток и прочел его – от начала и до конца. В это мгновение он был обречен.

Торопясь спрыгнуть, пока варвар занят чтением свитка, Ягинар белкой скользнул вниз по стволу. Не обращая внимание на то, что у него ободраны руки и вся одежда в соке и смоле, военачальник осторожными, тихими шагами принялся отступать в сторону своей лошади, привязанной в роще со стороны деревенской дороги. Пройдя так, пятясь и оглядываясь, он вдруг услышал в роще шум, какой не под силу было бы произвести и медведю – кто-то с треском и бранью ломился сквозь кусты. Ягинар замер, застыв на одной ноге.

Треск и сопение слышались все ближе, в кустах мелькнула грузная светлая тень. Ягинар вгляделся в ночной сумрак и вдруг устремился навстречу позднему прохожему, так странно решившему сократить свой путь от озера до усадьбы.

– Ты, кажется, заблудился, почтенный Бахрам!– крикнул военачальник Мардуфа еще издали.– Позволь мне подойти и помочь тебе!

Астролог, сопя и бранясь, тщетно пытался выпутать бахрому своего нарядного шелкового пояса из колючек ежевики. Ягинар подошел и, заставив Бахрама снять пояс и оттеснив старика, высвободил изрядно пострадавший кушак.

– Мой доблестный Ягинар!– воскликнул Бахрам, не скрывая своего удивления.– Что ты делаешь здесь в столь поздний час, о, начальник дворцовой стражи?

– Это, скорее, я должен спросить у тебя, почтенный Бахрам, почему ты бродишь в темноте среди пней и колючек? Ибо в твоем возрасте, мудрейший мой друг, ночные прогулки могут обернуться любой хворью… или еще чем похуже. Но я вижу, ты расстроен? Что же заставило тебя выйти ночью из дома и бродить вокруг озера, словно душа грешника, не нашедшая пристанища на Серых Равнинах?

Бахрам сокрушенно махнул рукой:

– Не спрашивай, любезнейший Ягинар! Огорчения мои бесконечны, а думы тяжелы… Но ты все же не ответил на мой вопрос. Ибо то, что я, мучимый бессонницей, брожу вокруг собственного дома, еще понятно; но мне не верится, что даже самая жестокая бессонница может выгнать тебя столь далеко – ведь дом твой, насколько мне известно, находится в Хоарезме, в добром часе езды отсюда! Уж не одолела ли тебя лунная болезнь, о, доблестный воин? Если так, у меня есть прекрасное средство – красное барахтанское, горячее и нежное, как молодая девушка, оно, несомненно, облегчит твой недуг! – Последние слова были сказаны не без ехидства, ибо кому, как не придворному астрологу, было знать, что приступы этой ужасной болезни не одолевают при ущербной луне.

– Нет, недуги не терзают меня, любезнейший Бахрам,– с тонкой улыбкой, означавшей, что намек астролога услышан и понят, ответил Ягинар.– И я бы с радостью принял твое приглашение, если бы не находился здесь по долгу службы. Уже которую ночь я и мои люди охраняем покой собравшихся здесь мудрейших провидцев Турана.

Бахрам изобразил на лице крайнее изумление:

– Но ведь отряд воинов Повелителя Илдиза и так охраняет наш покой! Или владыке Мардуфу известно о каких-либо кознях, кои замышляют наши враги?

– Нет,– усмехнулся военачальник,– врагам нашим не до козней. Эти иранистанские шакалы сейчас скулят и зализывают раны в своем вонючем логове после трепки, которую мы задали им этой зимой…

– О, да,– льстиво ввернул Бахрам,– я наслышан о твоих победах, Ягинар, по заслугам прозванный Бесстрашным!

– …Просто государь очень озабочен тем, чтобы Весеннее Гадание прошло благополучно, – словно не слыша его, закончил Ягинар.– Ты говоришь о гвардии Владыки Турана – но где они, эти доблестные львы Повелителя Илдиза? Прислушайся, любезный Бахрам, не их ли храп тревожит ночной покой твоего прекрасного озера? Что-то я не видел тут ни одного за все эти ночи!

– О нет!– вскипел Бахрам, мгновенно побагровев.– Среди них есть один – великий любитель не спать ночами и обделывать у меня за спиной всякие грязные делишки, недостойные славного звания ун-баши туранской армии!

Ягинар насторожился:

– Уж не о Конане ли из Киммерии говорит почтенный Бахрам?– вкрадчиво осведомился он. Одним из талантов Ягинара было умение мгновенно оценивать ситуацию и обращать ее ко всяческой своей пользе.– Чем же мог прогневить великого астролога, прорицателя судеб, какой-то северный варвар?

– Посети его дух Серых Равнин!– подхватил Бахрам.– Этот насмешник ни во что не ставит ни заслуги мои, ни седины, ни почтенное имя – горе мне, несчастному отцу!

– Эрлик милосердный!– изобразив на лице приличествующие случаю ужас и сочувствие, попытался вклиниться Ягинар.– Неужели этот презренный сын шакала осмелился покуситься на честь прекрасной Фейры?..

Но ослепленный собственной яростью, астролог несся вперед на коне своих рассуждений, не замечая ни дороги под копытами своего скакуна, ни встречных на ней.

– Я так мечтал увидеть свою девочку замужем за Амалем, будущим придворным звездочетом правителя прекрасной Замбулы! Но стоило мне вчера объявить сговор, как этот проклятый ун-баши, да уязвит его скорпион в его расползшуюся от бесконечного пьянства печень, приволок откуда-то ее прежнего жениха, этого узкоглазого ублюдка, оставшегося после смерти отца без гроша в кармане! Вообрази себе подобную наглость, мой добрый Ягинар, – нынче утром этот сын греха является ко мне с подписанным брачным договором. Я бы стер этого оборванца в порошок вместе с его свидетельством, но Конан принял его к себе в отряд, и стоит мне промолвить хоть слово, этот киммериец вырастает, словно ифрит из-под земли! Пусть проклят тот, кто надоумил Повелителя Илдиза прислать на весеннее гадание отряд под предводительством этого наемника-северянина.

– Воистину будь проклят, – с готовностью откликнулся Ягинар.

В отличие от Бахрама, он прекрасно знал, на чью голову падают сейчас яростные проклятья уязвленного астролога.

– И что же, этот варвар совсем не спит по ночам?

– Право, не знаю, мой добрый Ягинар,– отдуваясь, буркнул Бахрам. При его тучности подобные вспышки ярости не проходили бесследно, и теперь тысячи маленьких стеклистых червячков плавали перед ним в воздухе. – А по мне, так было бы неплохо, если б он заснул покрепче на день-другой – и предпочтительно, подальше от моего дома, в каком-нибудь грязном хоарезмском трактире, где ему самое место!

Ягинар помолчал, словно бы раздумывая, а потом медленно проговорил:

– Если бы я осмелился предложить моему старинному другу всю помощь, на какую способен…

– Ах, да какая тут может быть помощь!– с досадой отмахнулся Бахрам. – Не можешь же ты силой запереть его в Хоарезме!

– Ну, почему же…– вкрадчиво протянул Ягинар,– к тому времени, как ехать в город, он будет уже достаточно пьян… или, скажем, кто-нибудь подмешает ему в вино сонного зелья… то я, пожалуй, смогу продержать его в надежном месте дня два, а то и все три.

Бахрам взглянул на него с робкой надеждой:

– Ты, в самом деле, сделаешь это ради меня, мой добрый друг?

– Я всегда готов прийти на помощь старинному приятелю,– с любезным поклоном отозвался Ягинар.– Если только я буду уверен, что зелье подействует…

– Подействует,– с воодушевлением заверил его астролог,– подействует, можешь не сомневаться!

– …Так вот, если зелье подействует,– невозмутимо продолжал военачальник, – мои люди будут ожидать его у озера, там, где к нему близко подходит дорога. И клянусь милостями пророка Тарима, ты, почтенный Бахрам, не увидишь его ни завтра, ни послезавтра.

– И вероятно, более никогда, – добавил он про себя.

Толстый астролог расчувствовался до слез.

– Сколь приятна дружеская поддержка,– всхлипнул он,– в час, когда твоя же собственная дочь, свет очей твоих, услада твоей одинокой старости, – он снова всхлипнул,– дерзит тебе и мешает твое имя с грязью!– Тут он шумно высморкался в столь отважно спасенный доблестным другом пояс.

Ягинар, справедливо опасаясь, что дело может дойти и до рыданий у него на плече, поспешно сказал:

– Уже светает, почтенный Бахрам. Мне пора, с восходом солнца я должен быть с докладом у государя.

И, если мы обо всем договорились… а мы, несомненно, договорились…

– Можешь смело на меня положиться!

– В таком случае я оставляю тебя, почтеннейший, – надеюсь, в лучшем расположении духа, чем застал, – поклонился Ягинар и скрылся в густом кустарнике прежде, чем Бахрам успел еще что-то сказать.

Глава 7. Ночной допрос. Мардуф

Первое, что услышал Конан ранним утром Восьмого дня Гадания было возмущенное:

– Ты опять разбудил меня, да еще и завалился спать сам! Я вскочил, как встрепанный, заслышав рядом с собой твой самозабвенный храп! Хорошо хоть, что свиток на месте, я уже проверил!

– Еще бы ему не быть на месте,– пробормотал Конан сонно.– Я сегодня утром убил двоих чересчур любопытных – одного у ларца, а второго в саду. Их трупы лежат в овраге за домом, у масленичной рощи.

Харра расширил глаза и умчался посмотреть. Конан удовлетворенно хмыкнул и повернулся на другой бок.

Но не успел он задремать, как Харра снова тряс его за плечо. Ун-баши подскочил на топчане и одним ударом кулака отправил помощника в дальний угол сарая.

– Отрыжка Нергала! Дашь ты мне сегодня выспаться, наконец, или нет?

– Трупов там нет,– тихо сказал Харра, вставая и отряхиваясь.– Зато есть много следов сапог с высокими каблуками, какие носят старшие стражники Мардуфа. И пара лошадей там тоже побывала. Они расписались на влажной глине у родника так ясно, что сосчитал бы и ребенок.

Улегшийся было киммериец снова сел на топчане.

– Кром! Это означает, что сегодня ночью они придут всей толпой – если не побоятся…– пробормотал он.– Не вовсе же они дураки, поймут, что мы увидим следы их посещения. Если только…

– Что если только?– насторожился Харра.

Конан, наконец, проснулся.

– Если только они не видели, что я прочел свиток!– рявкнул он.– Раз они видели, куда я дел трупы,– я ведь их неплохо припрятал, под мостом – если бы не видели, в темноте не отыскали бы… Вот что, Харра, сегодня мне, видно, стоит прогуляться в город – разнюхать, чем там пахнет. Да и проветриться заодно. А то вчера мне эти вояки все настроение испортили.

– Один не ходи,– сказал Харра и тут же пожалел о сказанном.

Ибо древняя мудрость гласит: не стоит давать советы начальнику, если он в ночь убил двоих и зол на себя за то, что упустил третьего. Следовало подождать хотя бы до тех пор, пока Конан не отоспится и не поест.

Поэтому Харра не очень удивился, а лишь сокрушенно вздохнул и возвел очи горе, когда ун-баши глянул на него, прищурив злые глаза, и язвительно поинтересовался:

– За кого ты опасаешься больше, мой бессонный страж,– за меня или за себя? Я уж как-нибудь обойдусь без нянек! А теперь, пока я не вышиб тебе твои куриные мозги, выметайся и дай мне поспать!

Харре ничего не оставалось, как убраться и сказать остальным, чтобы не совались в казарму, не то попадутся ун-баши под горячую руку.

– Может, в самом деле, проветрится у Руты и немного придет в себя,– пробормотал он, подпирая жердью дверь сарая.– А то вон какой стал, тощий и осунувшийся – одни скулы да глазищи синие остались! Возьми тебя Нергал, всеведущий Мишрак ибн Сулейн, со всеми твоими поручениями!

Проспав до полудня, Конан неспешно выкупался в озере и выпил полкувшина вина, после чего, наконец, почувствовал себя более или менее сносно. Харра предупредил отряд, что ун-баши нынче не в духе, и свободные от стражи воины усердно трудились на засыпанной свежим песком арене за конюшней.

Конан какое-то время скептически наблюдал за тем, как Фархуд и Омра с пиками в руках обороняются от наседающих на них близнецов, а Рамас, Тувим, Джамла и Сагир стреляют по большой корзине с соломой. Корзина уже видом своим напоминала большого морского ежа. Хмыкнув, но ничего не сказав, ун-баши сунулся в конюшню и застал там Ихора и Рустада, наводящих последний глянец.

– Эй, воплощение гнева Пророка,– окликнул его голос Харры.– Не хочешь ли глоточек барахтанского красного?

Конан вышел и увидел своего помощника сидящим в тени деревьев с кувшином и кружками.

– А то мне вот-вот идти менять Юлдуза и Хасима! Тут еще осталось на донышке.

– Шельмец!– несильно пнул его в бок ун-баши и плюхнулся на циновку рядом с помощником. Заглянув в кувшин, он действительно увидел – и унюхал!– восхитительное вино с Барахских островов, терпкое и сладкое, темно-красное, как кровь из вен. Вопреки уверениям Харры, кувшин был полон почти до краев.

Конан сделал большой глоток и прищелкнул языком.– Где ты его раздобыл?

– В погребе многомудрого Бахрама!– расхохотался Харра.– Этот сын гиены примчался ко мне сегодня ни свет ни заря и лебезил, как побитый пес. Очень хотел тебя лицезреть, да я не допустил, оберегая священный покой величайшего воина всех времен и народов… Ай! Пинаться-то зачем?

– Что было нужно этому смрадному шакалу?– поинтересовался Конан, наливая себе полную кружку.– Не зевай, а то ничего не достанется.

– Пей, пей, это тебя задабривали, а не меня. Вчера Магриб его пристыдил, и он, кажется, одумался. Во всяком случае, объяснял мне сегодня со льстивой улыбкой, что все, конечно, понимает, дело молодое, но ведь и его, бедного родителя, можно понять, как же он останется на старости без единственной услады – и прочая чушь в этом же роде. Я важно кивал, потом забрал у него кувшин и ушел, потому что началась церемония. И слава Эрлику, а то он бы мне до самого полудня объяснял, какой он одинокий и несчастный.

– И чем они там занимались сегодня?– миролюбиво поинтересовался Конан. Астролог, конечно, заискивал неспроста, наверняка он что-то задумал. Но вино было великолепно, оно до некоторой степени оправдывало существование вздорного старика.

– А кто их разберет?– пожал плечами Харра.– Эрлик, слава его мудрости, не сподобил меня рвением к наукам! Перебирали какие-то палочки и сухие стебли, кидали их так и эдак. – Он заглянул в уже почти пустой кувшин, отхлебнул глоток, а остаток вылил в кружку Конану. – Пора ребят снимать.

– Иди-иди. Хоть один день я посижу спокойно,– отозвался ун-баши. Его немного развезло от выпитого на пустой желудок, во всяком случае, вставать на ноги ему не хотелось. Солнышко пригревало, молодая листва сквозь его лучи казалась прозрачно-золотой. Солнечные зайчики скакали по еще не пожухлой траве – или это рябило в глазах у Конана? Он смежил отяжелевшие веки – и в затылок его ударилось что-то твердое. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что лежит навзничь на земле, а над ним, против солнца, мельтешит пестро-золотая листва масленичных деревьев.

– Прах и пепел,– пробормотал озадаченно Конан.– Не мог же я так опьянеть с одного кувшина?

Недоброе предчувствие шевельнулось у него в груди, он собрался с силами, поднялся и на нетвердых ногах пошел вниз к озеру. По тому, как все кружилось и прыгало у него перед глазами, он понял, что в вине был яд – или очень сильное сонное зелье. Нужно было немедленно напиться воды, причем выпить столько, чтобы его стошнило, иначе…

Добравшись до озера, он упал животом на камни и, склонившись над водой, принялся с жадностью пить.

И тут чья-то рука макнула его голову в воду.

Несмотря на звон в ушах и темное, кровавое марево перед глазами, у Конана еще достало сил высвободиться и отшвырнуть убийцу. Ярость придала ему сил, он с рычанием бросился на темные, расплывающиеся фигуры, осторожно подбиравшиеся к нему со всех сторон. Выхватив нож из сапога, киммериец успел расправиться с двумя из них, прежде чем на него упала тонкая шелковая сеть. Он вспорол ее, действуя с отчаяньем загнанного в ловушку барса, когда зверь, уже видя, что гибель неизбежна, раздает удары направо и налево в слепой жажде крови тех, кто забивает его камнями.

Ибо в Конана летели камни. Видя, что даже едва держась на негнущихся ногах, жертва еще способна унести с собой на Серые Равнины не одну жизнь, убийцы забрасывали его камнями издали, метя в голову. Он уворачивался, как мог, слепо тычась во все стороны в поисках выхода, но тут камень угодил ему в висок, и Конан упал.

Он еще помнил, как его, полуоглушенного и задыхающегося под грудой вонючих одеял, волокли куда-то, а потом везли в тряской крытой повозке, сквозь вощеную дырявую тряпку которой били тонкие лучи солнца, раскаленными иглами впиваясь ему в мозг.

Единственное, что он сумел сообразить в этой немыслимой кутерьме: убивать его явно не собираются, кому-то он надобен живым.

Потом его снова волокли, как ему показалось, в кромешной тьме, бесконечными коридорами и переходами. Он плохо сознавал, что с ним пытаются сделать и чего добиться. Наконец тряска и выпитая вода дали долгожданный результат, его стошнило – как он не без удовольствия отметил, на чьи-то штаны.

Видимо, на какое-то время он все-таки потерял сознание, потому что не помнил ни как срывали с него одежду, ни как прикручивали к большой деревянной крестовине наискось.

Очнулся он от того, что в лицо ему плеснула ледяная вода. Он встряхнул мокрыми волосами – и сознание снова расплылось, потому что низ поменялся с верхом, а в висках тяжело и гулко застучала кровь.

– Еще! – негромко велел чей-то голос.

Его снова окатил поток воды, и Конан окончательно пришел в себя.

– Приветствую тебя в моем доме, прославленный Конан из Киммерии!– услышал он тот же голос.

Чем-то он был знаком Конану, но голова у него еще кружилась слишком сильно, чтобы понять, где он уже слышал эти насмешливые интонации.

– Мне пришлось потрудиться, чтобы залучить тебя в гости!

Конан еще раз помотал головой и открыл глаза.

Он был распят вниз головой у влажной каменной стены не то подвала, не то каземата. Скудный свет факелов и масляной лампы на столе писца только сгущал кромешную тьму. Но даже этого света было довольно, чтобы разглядеть того, кто восседал в пяти шагах от него в складном золоченом кресле с грудой подушек.

Это был Мардуф, наместник Хоарезмский.

Киммериец с интересом всматривался в лицо молодого вельможи, которого до тех пор видел только издали на больших дворцовых праздниках. Ко времени прибытия Конана в Туран, Мишрак уже отослал Мардуфа из столицы, но новый наемник еще успел застать поток полуправдивых сплетен о знатном повесе и моте. О нем рассказывали тысячи небылиц, одну ужаснее другой.

Будто бы дочери владыки потому были так спешно отданы замуж, что Мардуф сожительствовал со всеми тремя, и плоды этого сожительства становились слишком явны. Будто бы выезжая в поля на соколиную и гепардовую охоту, он травил не степных лисиц и горных антилоп, а молодых деревенских девушек. Будто бы он родился таким же уродом, как и его отец, но повстречал однажды искусного мага из Стигии и получил от него красивую внешность за обещание служить Сету и сеять вокруг себя только зло.

Большей части этих сплетен Конан не верил. Случалось, он сам развлекался с тремя девчонками разом; случалось ему, повстречавшись в безлюдье с красавицей, обнаружить в ней ведьму, подстерегающую на дорогах молодых любострастных олухов, и, как правило, такая встреча кончалась для красавицы смертью. А услышав басню про купленную у Сета внешность, он просто расхохотался удивленному рассказчику в лицо и заявил, что давно не слыхал такой чуши. Попав в Хоарезм, Конан убедился, что правит Мардуф разумно, не обременяя город излишними поборами. Базар Хоарезма был шумен и многолюден, дела купцов процветали – а ничто так не говорит о толщине кошелька горожанина, как процветающая торговля.

Единственно верным из всех слышанных Конаном утверждений являлось одно: Мардуф был красив. Разве что несколько бледен, но вкупе с черными как вороново крыло волосами и бровями это придавало его лицу ту загадочность призрака, что так нравится женщинам.

Его темные глаза, всегда чуть сощуренные, светились тем же неземным светом, что и у его отца. Глядя в эти глаза, можно было с равным усердием совершить величайший подвиг и величайшую низость.

Кресло наместника стояло на небольшом возвышении. Рядом с этим возвышением, за низеньким столиком, погребенным под бумагами, сидел писец с отсутствующим выражением лица. Но как только золоченая трость Мардуфа коснулась его спины, он обернулся, задирая голову, глядя на хозяина с вниманием собаки, ждущей приказаний.

Мардуф снова заговорил.

– Мне известно, что этой осенью у Илдиза должен родиться ребенок. Также мне известно, что перед отъездом из Аграпура ты посетил дом Мишрака ибн Сулейна, где, несомненно, получил точные указания, как тебе следует действовать, услышав шорох в кустах рядом с драгоценным ларцом. Видишь,– тут он улыбнулся, и Конан пожалел, что не смотрел в другую сторону,– я вполне откровенен с тобой. Мне нужно было знать, что написано в свитке, а ты одного за другим убил троих моих людей. Хорошо ли это, о, прославленный ун-баши непобедимой туранской армии?

Конан молчал. Похоже было, что не один Мишрак имеет в Туране искусных шпионов за каждой дверью.

– Я уже не говорю о той стычке у таверны «Три негодяя». Я согласен, было бы глупо надеяться, что банда числом десять человек убьет пятерых, один из которых – Конан-киммериец. И я послал пятнадцать. И где они, мои умелые воины? У трех из них была снесена с плеч голова! Не спорю, они не заслуживали лучшей участи, и рано или поздно познакомились бы с топором палача, но до того еще послужили бы мне. Список моих обид велик, варвар, но ты можешь перечеркнуть его одним лишь словом.

Конан по-прежнему молчал.

Мардуф вздохнул с таким видом, словно его вынуждали на поступки, которых по собственному желанию он никогда бы не совершил.

– Обрати внимание на всех этих людей вокруг тебя, – продолжал он. – Вон те двое карликов – просто прислуга, они глухонемые. А мой добрый Ами, – он указал на худого, с безумными запавшими глазами человека, раскладывавшего на низком столике какие-то инструменты, весьма гнусные на вид,– самый искусный палач своего времени. Поклонись нашему гостю, Ами.

Худой Ами, осклабясь, согнулся перед распятым. Руки у него были длинные, узловатые, с крючьеобразными пальцами, каждый из которых, казалось, гнулся не в трех суставах а, по меньшей мере, в пяти.

– Он – только немой. Узнав об опытах Мишрака, я понял, до чего разумен этот визирь в подборе слуг. И следую его примеру. Писец Сулла – глухонемой от рождения, но прекрасно читает по губам, даже таким распухшим, как твои. Верно, в них попал камень? Прими мои извинения. Теперь, если ты скосишь глаза влево, то увидишь возле себя человека с колотушкой.

Конан чуть повернул голову и действительно увидел толстяка с глупейшим выражением лица. В руках у него был обмотанный войлоком деревянный молот на длинной рукояти.

– Если ты будешь вести себя неподобающе званию ун-баши, он будет тебя бить,– пояснил Мардуф.– Это не больно, но неприятно. Обычно на десятом ударе люди лишаются разума, поэтому веди точный счет.

Толстяк был единственным, до кого мог дотянуться беспомощный пленник, и не успел Мардуф договорить, как Конан изловчился и плюнул прямо в бессмысленно помаргивающий глаз. Лицо толстяка не утратило своего блаженно-идиотского состояния, когда он, несильно размахнувшись, ударил молотом Конана по голове. Новая порция воды привела пленника в чувство.

– Что записано в свитке?

Конан попытался плюнуть в Мардуфа, но не сумел.

– Ты будешь висеть так, пока не сознаешься, или пока не лопнут все сосуды в твоей дубовой голове, и мозги, плавясь, не потекут из глаз. Я точно знаю, что ты читал этот проклятый свиток, мой Ягинар видел тебя,– равнодушно сообщил Мардуф.– Виси, варвар. Я знаю, что ты живуч и не умрешь слишком скоро от одного только висения вниз головой, а потому времени у меня очень много. Только учти, что скоро рассвет, а я иногда хочу спать. Еще раз пропоет петух, и я отправлюсь в свою опочивальню.– Мардуф нарочито сладко зевнул, изящно прикрыв рот рукавом парчового халата.– И тогда ты провисишь здесь еще и весь день. Кричать здесь можно. Кричи громче, во всю силу своих легких. Очень удобное место, чтобы вволю накричаться…

«Какой же ты самовлюбленный осел в павлиньих перьях!– думал Конан, глядя на наместника.– Это при таком-то отце!»

Но вслух он пока не говорил ничего, решив посмотреть, как будут развиваться события. Зато говорил Мардуф: прикрыв глаза тонкими синеватыми веками, чуть раскачиваясь, монотонно и негромко. Ему доставляло явное удовольствие слушать самого себя.

– Толстяк с колотушкой – не глух, но тоже с отрезанным языком. Когда-то его судили за крайнее бесчинство и прелюбодейство. И теперь помимо языка у него отрезано и еще кое-что, посему он крайне извращен и очень любит мужчин…

Толстый кастрат с колотушкой, услышав эти слова, умильно улыбнулся Конану, и того чуть не стошнило.

– О,– по-прежнему не открывая глаз, все тем же бесцветным голосом, но со змеиной улыбкой на тонких бескровных губах отметил Мардуф, – я чувствую, что ты вздрогнул от омерзения. Когда мне захочется поразвлечься, я разрешу ему ласкать и гладить тебя, я разрешу ему довести тебя до исступления, а он умеет это делать, поверь мне. Ибо причинять тебе физическую боль я не вижу никакого смысла, поскольку, судя по твоим шрамам, ты перенес ее больше, чем все, кто побывал здесь до тебя… Только представь себе, варвар: такое жирное, слюнявое, омерзительное существо, не мужчина и не женщина, будет касаться тебя своими толстыми мягкими пальцами… Ты здоровый, не увечный мужчина, и рано или поздно он добьется своего, потому что природа наша сильнее нас. Никто никогда не узнает, что Конана любил жирный, слюнявый кастрат, но ты после этого возненавидишь сам себя…

По безволосому подбородку кастрата и в самом деле текла струйка слюны, он смотрел на Конана, как… «Как пес на течную суку!– вспомнил Конан слова Фейры.– Кром Владыка! Если бы этот осел с позолоченной шкурой знал, как немного я могу ему рассказать… Он бы просто лопнул от злости».

Эта мысль его развеселила, и он улыбнулся. Кастрат принял это на свой счет и немедленно улыбнулся в ответ. Улыбка у него была самая идиотская.

– Что написано в свитке, варвар?

Конан по-прежнему молчал, но мысль сказать Мардуфу правду нравилась ему все больше и больше.

– А то еще можно кликнуть палачей, и они приведут сюда премиленьких мальчиков и девочек,– продолжал тем временем Мардуф.– Их разложат на тех больших столах, чтобы тебе было, как следует видно, и будут долго рвать на части, так долго, как умеют это делать только мои палачи. А в заплечных дел мастеров я набирал сумасшедших маньяков, они любят свою работу, варвар, смотреть на них – просто загляденье…

Наконец Конан решился. Сказав правду, он не терял ничего, кроме жизни, но сейчас его жизнь или смерть и так находилась в полной власти этого сумасшедшего.

– Зачем тебе знать то, что записано в свитке?– хриплым, севшим голосом спросил Конан.– Разве ты Владыка Турана? Разве тебе есть дело, нападут на нас враги или нет, каков будет урожай и не случится ли засухи?