Текст книги "Влюбленные из Хоарезма"

Автор книги: Торн Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Колдовство?

– Нет, не совсем. Внутренняя сила. Посмотри на Магриба – ты считаешь его колдуном и боишься. Его боится весь Туран. Его боится сам Мишрак ибн Сулейн. Я начинаю завидовать его сыну: если бы всю мою жизнь у меня был рядом такой источник мудрости! Он уродлив и бессилен телом, словно проклятый богами. Но если он посмотрит на тебя своими темными глазами и скажет: «Сын мой, поди, сделай для меня то-то и то-то,– не угрожая, не суля награды,– ты ведь пойдешь и сделаешь, правда?»

– Правда,– после некоторого раздумья кивнул Харра.– Но он колдун. И не хотел бы я иметь такого отца.

– А я бы, может, и не отказался. И никакой он не колдун. Он просто очень много знает.

– А по мне, тот и есть колдун, кто слишком много знает,– отрезал Харра.– Но вот скажи мне, Конан, получишь ты этой силы столько, что будет плавиться, земля у тебя под ногами, когда ты будешь просто ходить по ней – на что ты ее денешь? Будешь двигать горы? Возводить за ночь города? Вызывать ураганы? На что тебе все это?

– Есть на что,– сказал Конан, и глаза его стали жесткими, как два сапфира. – Я бы выжег по земле всю нечисть – всех прихвостней Сета, почитателей Нергала! Колдунов, Черных жрецов, ночных оборотней и вампиров. Все зло…

– Тебе на это не хватит жизни,– прервал его Харра. И добавил, уже ухмыляясь: – Брось ты это, мечты – они и есть мечты. Знаешь, что говорят наши мудрецы: если ты хочешь большего, чем у тебя уже есть, значит, ты не заслуживаешь и того, что имеешь. А теперь пойду-ка я спать.– Харра сладко потянулся и снова зевнул.– Время-то позднее. Разбуди меня, когда устанешь.

Конан кивнул, и Харра, прихватив свое одеяло, скрылся в лазе, шепотом браня неустойчивые лестницы.

Послышался скрип топчана, а затем все стихло. Дом и сад стояли темными силуэтами на фоне звездного неба, только луна отражалась в бассейне внутреннего двора да горела лампада у статуи Пророка. Перед статуей, на маленьком шестиногом столике возлежал ларец резной слоновой кости, со своей крыши Конан видел, как он белеет в темноте. В этом ларце хранился свиток, главная забота ун-баши. Каждое утро светлейший Уртан вынимал его и передавал гадальщикам, а те записывали в нем то, что Эрлик пожелал открыть им в этот день.

Никто, кроме них, не читал свитка, но Конан знал – от Великого визиря – что содержимое пергамента изначально составляло священную тайну, ибо он еще при выезде из Аграпура был исписан на треть. Великий визирь сам помогал повелителю составить и записать те вопросы, на которые государь хотел знать точный ответ.

И Конан не сомневался, что первым в списке стоит вопрос о младенце.

Огонек лампады указующе мерцал в темноте, словно приглашая любознательных прочитать предсказание. Увидев этот маяк в первую же ночь, Конан попытался воспротивиться такому легкомыслию. Но ему с величайшей серьезностью ответили, что Эрлик сам охранит сокровище. Что, мол, так заведено, и до сей поры никто не осмеливался испробовать на себе гнев божества. У ларца даже не было замка.

Утешало лишь то, что на обратный путь был припасен другой ларец, серебряный, с надежным замком – тот, в котором свиток прибыл из столицы. Не очень надеясь на бдительность бога, Конан и Харра попеременно восседали на своем посту всю ночь, время от времени слезая размяться – и заодно обойти темный сад.

Но вот к огню лампады прибавился второй огонек – зажглось узкое окно в башне. Это означало, что Магриб ибн Рудаз поднялся по витой лестнице и сейчас настраивает свои диковинные приборы. Скоро он разложит все так, как ему удобно и затенит огонь прозрачным зеленым колпаком аргосского стекла, чтобы свет не мешал наблюдать звезды. Конан следил за этой сменой огней уже четвертую ночь – с той, в которую они приехали. Поистине в свои пятьдесят лет придворный звездочет был неутомим!

Башня поднималась над домом, как минарет над храмом. Едва прибыв на место, ун-баши немедленно обошел всю усадьбу и большой сад.

Уменьшенная копия Черной Башни Хоарезма, Башня Бахрама поднималась выше самых высоких деревьев и имела единственный вход из внутренних комнат. Лестница, ведущая наверх, и маленькая каморка под смотровой площадкой освещались узкими оконцами, и через башню в дом могли проникнуть разве что птицы и летучие мыши. Но Конан из любопытства заглянул и туда.

Луна ушла. В траве трещали сверчки да фыркали порой во сне лошади в конюшне.

Конан сидел и смотрел, как перемигиваются желтый огонек во дворе и зеленый – на башне. Из головы у него не шел вечерний разговор. Действительно ли можно достичь всего, если желание сильно и владеет всем твоим существом? И должно ли это быть лишь одно желание, или их все же дозволено иметь несколько?

– Сравняться с богами,– прошептал Конан.– Клянусь Кромом! Хотел бы я знать, что было у тебя на уме, о высокомудрый и ученый визирь, когда ты говорил мне это!

Глава 3. Ночной гость. Юлдуз

Конан, невыспавшийся и потому злой, стоял навытяжку у ореховых дверей в высокой стене, верхом которой шла галерея, соединяющая мужскую и женскую половины дома. Киммериец зевал и со скуки разглядывал кхитайский ковер. Птицы, изображенные на нем, рябили у него в глазах живой пестрой стаей.

Все птицы на ковре были изображены парами – он и она. Казалось, еще мгновение, – и все эти малиновки, жаворонки, пеночки, голуби и черноголовки вспорхнут в воздух влюбленными парочками… Конан едва заметно тряхнул головой, стараясь разлепить тяжелые веки. Позабыв, что накануне сам назначил в первую стражу Фархуда и себя, он замечтался и просидел на крыше всю ночь, пока не вылез встрепанный со сна Харра и не погнал его спать – те два или три часа, что оставались до рассвета. Теперь он мечтал только об одном: чтобы его стража, тягостная и скучная, как все остальные, поскорее кончилась, а тогда можно было бы немного поспать до новых ночных забот.

Из дома вышел светлейший Уртан и, поклонившись восходящему солнцу, благоговейно вынул свиток из ларца и протянул Хамиру, ибо этот, по счету четвертый, день Гадания почти целиком был по его части.

Сегодня предстояло выяснить, каковы будут урожаи, когда ждать засухи, а когда – ливней, не случится ли мора на скотину или нашествия прожорливой саранчи с берегов Стикса. Все это узнавалось при помощи раскинутых зерен пшеницы, бобов и риса, и бархатные мешочки с освященными в столичном храме Эрлика зернышками от лучшего урожая прошлых четырех лет уже лежали на больших, во все три стола, листах прокаленной меди.

Уртан с важностью уселся на коврах, сплошь застилавших двор до самой калитки, и кивнул.

Это был знак одновременно и почтенным мудрецам, и мухобою из его свиты, который немедленно взялся за роскошное опахало из павлиньих радужных перьев, дабы мухи и пчелы не помешали благочестивому созерцанию обряда. В гадании Великий визирь не понимал ровным счетом ничего, и его присутствие на церемонии было еще менее обязательно, чем Конана и Фархуда, стоявших у резной калитки, скрестив обнаженные серебряные сабли. От стражей была хоть какая-то польза: ни один злой дух, как известно, не посмеет войти в дверь, охраняемую серебряным оружием. Сабли эти, с рукоятями чистого золота, изукрашенные огромными рубинами, лалами и посвященным Эрлику солнечным камнем, а также другими камнями удачи и счастья, в первый день очень занимали Конана. По окончании церемонии он незамедлительно опробовал свою саблю на кустах ежевики в саду, но, убедившись, что этим клинком нельзя зарубить даже цыпленка, потерял к церемониальному оружию всякий интерес. И визирь, и стражи изнывали со скуки. Но визирь уйти не мог, а солдат можно было менять, чем Конан вовсю и пользовался. Каждая церемония гадания – а они были расписаны на все десять дней заранее – продолжалась примерно с восхода до полудня, и за это время у калитки сменялось по три пары стражей.

Зерна с веселым дробным стуком тонкими струйками посыпались из ладоней Хамира на медь, раскатились по коврам. Некоторые, отскочив, попали в бассейн.

Хамир принялся обходить столы, разглядывая получившиеся россыпи с одной и с другой стороны, что-то бормоча себе под нос. Остальные ждали его выводов, изредка вставляя в его бормотание непонятные Конану фразы:

«Планета войны во втором доме, следовательно, этот рисунок надо рассматривать со стороны заката…»

«В этот год гадание на урожай выпало на пятый день ущерба, значит, все упавшие зерна надо толковать в обратном смысле…»

«В воду упало десять, пятнадцать и тринадцать, это скверный знак для пшеницы, но лишь на третий год и то, при внезапной новой женитьбе повелителя…»

Одно бобовое зернышко подкатилось прямо под ноги Конану, остановившись у самого его сапога. Оно легло точно в раскрытый клюв ласточки, вытканной на ковре, и Конан улыбнулся. «Как бы ты истолковал это, почтенный Хамир?»– пробормотал он. Как ни тихи были его слова, их услышал Магриб, стоявший в пяти шагах от киммерийца.

– О чем ты говоришь, мой ун-баши? Твои глаза орла увидели что-то, что пропустили мы?– живо обернулся он к Конану.

Тот двинул подбородком, указывая на зерно.

– Подойди-ка сюда, Хамир,– позвал Магриб.– Что ты на это скажешь?

– Скажу, что ты был прав, говоря о птицах по второму году. Следует беречь весенние посевы.

Он двумя пальцами поднял зерно к подслеповатым глазам.

– Да, да, оно еще и с трещиной!– Он обернулся к хозяину дома и весело сказал:– Твой ковер тоже стремится принять участие в гадании, почтенный Бахрам. Может, он волшебный? А это зернышко надо посадить и посмотреть, прорастет ли оно…

– Ты неистощим на шутки, о, прозорливый и остроумный Хамир!– отозвался Бахрам с фальшивой улыбкой, не слишком удивившей Конана после вчерашнего рассказа Фейры.

– У меня есть подходящий горшочек, мне привезли его из Вендии, страны факиров. Если что-то не прорастает в нем, значит, оно не прорастет нигде.

В саду послышались шаги, и у калитки появились Харра с Альмидом и Закиром, братьями-близнецами. Конан с облегчением отсалютовал, передавая серебряную саблю Закиру, вставшему на его место. Тот ответил таким же салютом, скрестил свой клинок с клинком брата, и стражи замерли живыми изваяниями.

Выйдя из сада, Конан объявил:

– Я ложусь спать. Если ничего не случится, разбуди меня, когда солнце сядет на верхушки тех карагачей.

– Ладно,– с готовностью ответил Харра и добавил: – Только вот…

– Что?– нахмурился Конан, отлично знавший, что означает это «ладно, только вот».

Хорошо изучив крутой нрав своего ун-баши, Харра любое возражение начинал с согласия.

– Ну, говори, чего ты хочешь?

– Да я обещал ребятам город показать… И скучно им, и впервые здесь все. Растрясли бы немного кости, глядишь, повеселее бы стали, а?

Конан и сам подумывал, что пора его соколам немного проветриться, а то как бы и впрямь не закисли от скуки и безделья. Самым старшим в его отряде был двадцатипятилетний Фархуд, ибо ун-баши отбирал себе парней молодых и сильных. Уныние однообразного караула и ежедневные тренировки в качестве единственного развлечения могли привести к взрыву. И так во время вчерашнего купания Хасим и Альмад, увлекшись, едва не утопили Фархуда.

– Нергал с тобой, хитрая ты рожа. Бери половину отряда, и идите, развлекайтесь. Но чтоб к вечеру все были в казарме, неважно, сколько вы там выпьете, хоть по бочонку на брата!

– За этим я прослежу, не тревожься,– поспешил его заверить обрадованный Харра. – Ихор тебя разбудит, он только что ловил за озером сусликов, попал в нору и вывихнул ногу. Пусть сидит теперь дома, вперед умнее будет.

– Начинается,– проворчал Конан.– Сейчас я ему вправлю кое-что вместо ноги… Где он?

– В роще, в тенечке. В холодной воде плещется, к утру будет уже на ногах. Иди лучше, ложись. Мне все равно еще третью стражу разводить.

– Угу,– кивнул ун-баши.

Добравшись до своего топчана, он заснул раньше, чем закрыл глаза.

А Харра дождался конца церемонии, располовинил отряд, определил каждому из оставшихся в усадьбе дело на вечер, велел Ихору сторожить ун-баши и, оседлав лошадей, отправился в город. С ним поехали близнецы, Фархуд, Хасим и Рустад.

Они ехали не торопясь, поскольку до вечернего закрытия ворот было еще много времени, а Харра заявил, что не пристало им, воинам владыки, нестись к веселым кварталам Хоарезма сломя голову. Всему свой черед. Отряд ленивой рысью трусил по дороге, обгоняя пешеходов и медлительные караваны, бесконечной чередой бредущие к Восточным воротам.

Приближался Праздник Откровения Пророка, и торговцы спешили заполнить товарами шумный праздничный базар, чтобы потом не кусать себе локти с досады, упустив барыши бойкой торговли.

Впереди уже маячили белые городские стены, над ними вставали голубые купола и острые иглы минаретов. Но выше храмов, выше тонких, пронзающих небо золоченых шпилей дворца вздымалась над городом огромная башня темного камня, одиноко подпирающая небо плоской зубчатой вершиной.

– Что это за страшилище?– поинтересовался Фархуд, тыча пальцем в мрачного колосса.

– О, это штука знаменитая: Черная башня Хтоорона!– ответил Харра.– Рассказывают, что когда-то, когда еще не было единого государства Туран, а были только города-эмираты, правил в Хоарезме ленивый и трусливый эмир, во всем полагавшийся на своего Великого визиря, а тот был колдун и наполовину стигиец. И он велел выстроить себе эту Башню и жил там, как скорпион в норе. По ночам он превращался в летучую мышь-вампира, летал по городу и сосал кровь у младенцев, еще не введенных в храм Эрлика. А потом хоарезмцы, не выдержав тягот податей и поборов, поднялись против эмира, сбросили его с трона, убили колдуна и призвали младшего брата тогдашнего эмира Аграпура править в Хоарезме. А Башня осталась, теперь это проклятое место. В нее замуровывают самых отпетых злодеев, и они умирают там в муках голода и жажды.

– Веселенькое местечко! – отозвался Альмид. – Ну а что-нибудь вроде нашего «Красного сокола» здесь есть?

– Есть и лучше. Вот въедем в город, я все покажу.

Стража у ворот, завидев черно-белые чалмы на шлемах и солнцегривого льва на кольчугах приезжих гостей, без лишних слов пропустила друзей в город.

Вслед им завистливо смотрела толпа людей попроще, верхом на ишаках и мулах, а то и просто пеших, длинной вереницей выстроившаяся перед сборщиком въездных податей. Многие жители окрестных селений и малых городов приезжали в Хоарезм на Праздник Откровения: кто по делам, кто ради прибыльной торговли, кто просто поглазеть на Шествие Жрецов и прочие пышные церемонии. С каждого приезжего вздымалась пошлина: по закону – в зависимости от цели приезда, а на самом деле – от того, насколько глупо и богато он выглядел.

Задержавшись у ворот, Харра и солдаты некоторое время стояли в боковой улице и наблюдали за виртуозной работой сборщика. Караванщик с пятью верблюдами заплатил меньше, чем караванщик с десятью. Усталая женщина с двумя детьми верхом на старом ослике отделалась двумя медяками, а разодетый увалень, как видно, сын деревенского старейшины – в пестром халате, подпоясанном иранистанской шалью, в сапогах красной кожи, с медовой лепешкой в руке,– отдал три золотых. «За право присутствовать на Празднике, за нарушение последнего фирмана о роскоши, приличествующей именитым гостям, но не простолюдинам, и пеня на поддержание дорог в таком виде, в каком ты застал их, о, путник – твои сапоги даже не запылились!»– равнодушно-нравоучительно перечислил сборщик.

– Смотрите, дети мои, и учитесь, – велел Харра потешающимся солдатам. – Этот простофиля был наказан сообразно собственной чванливой глупости. Ручаюсь, что сапоги он начистил до блеска сам, перед въездом в город, а фирман о роскоши этот искусный облегчитель кошельков придумал сегодня утром. Всегда приятно иметь дело с настоящим мастером!

– Ладно, Харра, теперь веди нас в какую-нибудь «Кабанью голову» или «Тухлого дракона», а то в глотке у меня уже пыльная буря!

– Есть тут одно местечко возле самой базарной площади. Поехали, здесь недалеко.

«Местечко» называлось «Три негодяя», чем заранее вызвало вопли восторга у проголодавшихся солдат. Лошадей они оставили на проворного мальчишку, который, поймав на лету монетку, тут же кинулся ставить их у коновязи. Войдя в полутемный, с низким, прокопченным потолком общий зал, Харра быстро отыскал стол в самом прохладном углу, выкинул на улицу спавшего за ним пьянчужку, и, вернувшись в таверну, громогласно воззвал:

– Рута, сердце мое, где же ты?

Из кухни высунулась замызганная мордашка какого-то мальчугана и, пискнув «ой!», быстро исчезла. Солдаты покатились со смеху.

– Ну и вкус у тебя, Харра! А как же фирманы о растлении малолетних? Да еще и мальчиков! На кол тебя, Харра!

– Рута, старая потаскушка!– рявкнул Харра во весь голос.– Мы умираем от голода и жажды!

– Кто это тут старая потаскушка?– раздался из кухни возмущенный ответ, и в дверях появилась хозяйка с кочергой в руках. При виде шестерых солдат нахмуренные ее брови сразу разошлись.

– Ах, доблестные воины, простите, я думала, опять этот несносный маслодел. Вечно напьется и начинает орать непристойности. Что желают столичные гости?

Хозяйке было, наверное, лет тридцать, но выглядела она чуть старше. Была она дородна, высока и белокожа. У нее были зеленые, чуть раскосые глаза и темно-рыжие волосы, что вкупе с широкими скулами и прямым, изящным носиком говорило о ее северном происхождении.

С кочергой в руках она была настоящим воплощением Бригутты, воинственной девы-стража, что, по поверьям асиров, уносит души павших воинов с поля брани.

– Не узнаешь ли ты меня, пышнотелая Рута?– сладким голосом позвал Харра.

Хозяйка вгляделась в него и вдруг кинулась на шею, едва не зашибив кочергой шарахнувшегося Фархуда.

– Харра! Старый греховодник!– визжала Рута в восторге.– А как изменился! Неужели ты и впрямь состоишь в дворцовой гвардии Повелителя Илдиза?

– Как видишь,– не без гордости ответил Харра.– Вот, привел тебе постояльцев. Смотри, как уставились на твои бока.

Рута кокетливо крутанулась на одной ноге.

– И как я твоим бесстрашным тиграм?

– Хороша!– искренне восхитился Фархуд.– Не хуже нашей Пилы. Эй, хозяйка, а еще такие же, как ты, у тебя есть?

– У меня есть все, что нужно настоящему мужчине,– Рута лукаво улыбнулась, блеснув белоснежными зубами, отчего сразу помолодела.– Может, пройдете во внутренний двор? Здесь душно, да и всякого сброду заходит немало.

В мгновение ока на выбранном для них Рутой столе в тени увитой плющом стены появились дымящиеся, блюда и миски, а к ним золотистое хоарезмское вино в огромных стеклянных кувшинах. Хорошенькие девчонки, подававшие кушанья, глаз не сводили с молодых воинов, качая бедрами так, словно уже год не видали мужчин. Пользуясь послеполуденным затишьем в таверне, Рута подсела к давнему приятелю и его друзьям.

– Я все не могу поверить, что это действительно ты, мой ветреный Харра!– повторяла она.– А эти молодцы – твои, или ты пока простой наемник?

– Зная скромность нашего Харры, я тебе отвечу, хозяюшка,– вмешался Закир.– Он – правая рука нашего грозного ун-баши, непобедимого Конана из Киммерии. И когда Конана сделают кир-баши, а случится это, видимо, очень скоро, Харра займет достойное место в его дюжине дюжин! А мы придем проситься в его отряд, верно, ребята?

– Вот ведь болтун!– сказал польщенный Харра.– На коленях приползешь – не возьму.

– Смилуйся!– жалобно застенал Закир, молитвенно сложив руки, предварительно облизав жирные пальцы. – Бери у меня что хочешь! Вот это персик? Или ножку индейки? Только оставь при себе! Я зачахну! Утоплюсь! Уйду в разбойники!

– Сжалься над нами, недостойными!– тут же радостно завыли остальные, подхватив забаву. Фархуд и Альмид рухнули на колени, благо дощатый помост над бассейном с фонтаном был застлан чистыми циновками.– Не оставь прозябать в безвестии! Вот урюк и медовые лепешки.– Блюдо с урюком плюхнулось Харре на колени, сверху посыпались лепешки. – Не хочешь ли ты еще ароматного плова или сладкого вина?– И кувшин, полный золотистого, прозрачного напитка угрожающе завис над штанами Харры.

– Уймитесь, шутники, забери вас Нергал!– отбивался от них Харра.– Конана на вас нет! Куда вам еще в разбойники, вы и так хороши!

Глядя на их возню, Рута хохотала заливисто, словно девчонка:

– Так его! Будет знать, как исчезать на три года и не слать ни одной весточки!

– Кстати, о разбойниках,– хитрый Харра знал, чем утихомирить своих расходившихся молодцев.– Почему «Три негодяя»? Ведь еще три года назад их было четыре.

– О, это целая история,– отозвалась Рута, сразу перестав смеяться.– Одним уже стало меньше.

Все заинтересованно повернули к ней лица, и Харра, воспользовавшись этим, быстро разлил по кружкам вино, едва не выплеснувшееся на его новые штаны.

– Расскажи им, они ведь не знают твоей истории. Народу пока нет, а если кто придет, твои девочки с ним управятся.

Рута не заставила себя долго упрашивать. Отпив из кубка, она вздохнула и начала:

– История моя проста. Родом я из Асгарда, ледяной страны далеко на севере от этих благословенных мест. Я пасла птицу и скот, помогала матери вести дом и заботиться о моем младшем брате. Однажды ночью, среди зимы, на нашу деревню напали гиперборейцы, сожгли ее дотла и перебили всех взрослых мужчин. Деревня наша была маленькой и небогатой, никакой корысти разорять её не было. Кроме одной: рабы. Все, кто остался жив в пожаре и битве, а это были старики, женщины и дети, были угнаны в рабство. Моя мать и брат замерзли насмерть на переходе через ледяные пустоши, а меня продал на рынке в Халоге убийца моего отца и старших братьев – Инвард Рыжебородый. Мне было тогда десять лет от роду, я обещала вырасти в красавицу…

– Ты и сейчас хороша, как спелое яблочко,– ввернул Харра.

– Ну, нынче яблочко уже перезрело,– отмахнулась Рута и продолжала:– Меня купил один бритунец вместе с еще несколькими женщинами – и увез через горы в свою страну. В его доме нас приняли, как гостей, и три луны заботились о нас, кормили и не обременяли никакой работой. Бритунского языка я не знала и не понимала почти ничего из разговоров прислуги. А потом Сим Смайт, мой хозяин, снарядил караван в Замору и продал нас еще раз, но уже гораздо дороже, поскольку откормил и приодел. В серале шадизарского вельможи я провела пять лет, и это были самые счастливые годы моей жизни. Этот человек не отказывал мне ни в чем, обучил игре на цитре и флейте, танцам и еще кое-чему. Но, как бы он ко мне ни относился, я все же была рабыней, и когда бывший у него в гостях купец из Шема, Иохаан, предложил за меня тысячу золотых, мой хозяин не устоял. Он был уверен, что Иохаан влюбился в меня с первого взгляда, раз заплатил такие деньги. Из его дома я уехала, как принцесса: с кучей добра, тряпок и украшений. Но по дороге к Шему я случайно узнала, что везут меня вовсе не в дом купца, а в Птейон. Владыка Черного Круга нуждался в девственнице северных кровей для какого-то мерзкого колдовского опыта и обещал Иохаану большие деньги, если тот доставит требуемое в короткий срок. Шемит собирался уже ехать в Халогу, а тут подвернулась я. Ну, я не стала ждать и сбежала на границе Кофа. Украла лошадь и кое-что из безделушек и скакала всю ночь, пока бедная кобыла не выбилась из сил. Потом я едва не погибла в пустыне, но добралась все же до Хаурана. Там я встретила человека, который первый взялся помочь мне просто так, ни за что. Я была измучена и больна, и с радостью доверилась ему. За мои украшения мы выручили неплохие деньги, и год жили в счастье и согласии.

Потом деньги кончились, и я вспомнила, что неплохо танцую. Мы продали его маленький дом и купили ослика и повозку. Мы странствовали из города в город, я плясала и пела на базарных площадях, он варил бобовую похлебку, и мы были совершено счастливы. Ну, словом, мы попали в Туран. Были и в Аграпуре, и в Шангаре, пока не приехали в Хоарезм. И здесь он продал меня в веселый дом, а сам удрал. Ну, я поплакала, конечно… А потом подумала: моя мать была правнучкой самого Хенгеста Отважное Сердце, хоть он никогда и не узнал об этом.

И стала копить деньги. Я копила их десять лет. А потом выкупила себя из «Услады Иштар» и приобрела этот трактир. Мне понравилось его расположение и название: «Когти льва». Но я переименовала его в «Четыре негодяя». И с тех пор мои девочки в каждый торг на невольничьем рынке ищут того шемита, бритунца и гиперборейца. Хотя Инвард, наверное, уже умер, если не от старости, то в какой-нибудь битве. Но пока до меня не дошло известие о его смерти, я не буду менять названия.

– Так почему «Три»?– снова спросил Харра.– Того неверного возлюбленного ты уже поймала?

– Да, он появился здесь полгода назад,– не без удовольствия ответила Рута.– Очень обрадовался, увидев меня живой и невредимой, говорил, что раскаивается в содеянном зле.

– И что же?– как мог наивнее спросил Закир.

– Я накормила и напоила его почти до беспамятства, а потом мы с моими девушками залюбили его до смерти,– безмятежно сказала Рута и улыбнулась.– Одним негодяем на моей вывеске стало меньше, и когда-нибудь я надеюсь залучить сюда всех остальных.

– Вот славно женщина!– восхитился Закир.– Я тоже не прочь умереть такой смертью!

За время рассказа Руты почти все, что еще оставалось на столе, было выпито и съедено, и хозяйка позвала одну из девушек, сновавших по помосту от столов в кухню и обратно – в трактире уже было довольно много народу.

– Инрида! Принеси вина сюда, да прихвати еще сладкого снега, и халвы, и фруктов!

Спустя недолгое время смуглокожая красавица Инрида явилась со всем перечисленным и, выставив это перед гостями, принялась собирать пустые блюда.

– Оставь, я сама унесу. Погляди-ка на этого красавчика.– Рута ткнула пальцем в широкую грудь Закира.– По нраву он тебе?

– По нраву,– улыбнулась Инрида.– И впрямь красавчик.

– Тогда пойди и сделай с ним то, что мы впятером сделали с… ты знаешь, с кем. Надеюсь, твои воины достаточно живучи, Харра? Инрида – девушка редких дарований.

Но Закир, не слушая ее язвительных речей, медленно поднялся со своего места, подхватил взвизгнувшую девушку поперек талии, молча взвалил на плечо, в свободную руку взял один из еще полных кувшинов и вопросительно посмотрел на хозяйку.

Рута в восторге захлопала в ладоши.

– Вон в ту дверь и налево вверх по ступеням! В свободных комнатах снаружи торчит ключ. И если народу будет не очень много, видит Эрлик, я к вам присоединюсь!

– Э, нет,– запротестовал Харра. – А мы тут, что же, останемся одни?

– На втором этаже хватит комнат еще на десять человек, можете разбредаться хоть все разом, – весело ответила Рута.– А чтобы вы не скучали, я сейчас пришлю сюда девушек.

Словно по мановению волшебного жезла на помосте появились пятеро нагих красавиц. Их длинные волосы были подобраны, и ничто не мешало любоваться их прекрасными телами. Девушки скользнули в бассейн, откуда-то сверху послышалась музыка, и начался медленный, но по-своему очень красивый танец обнаженных тел в прозрачной воде.

– Вот это да!– выдохнул Хасим.– Такого в «Красном Соколе» не увидишь!

– У Руты – одно из самых лучших заведений в Хоарезме, – ответил Харра. – Она мудрая женщина. В первом зале тесно, душно и дешево, а здесь – прохладно, просторно и дорого. Но из первого зала одним глазком можно подсмотреть, что творится здесь, и это привлекает туда толпы народу. И рано или поздно какой-нибудь из скромных до поры до времени посетителей правдой и неправдой собирает деньги и появляется здесь, на помосте. А уж Рута не смотрит, сколько дыр у него в халате.

Солдаты, как зачарованные, смотрели на игру морских дев. Те плескались в бассейне, словно разноцветные русалки всех морей. Одна из них была явная кушитка с темно-коричневой кожей, полными губами и жесткими, вьющимися волосами. Были здесь и светловолосые северянки, и смуглые туранские красавицы. Похоже, Рута ходила на невольничий рынок не только затем, чтобы искать людей, когда-то ее предавших.

Танец кончился, музыка смолкла, пятеро посетителей поднялись из-за столов и вытащили девушек из бассейна. За столы они, конечно уже не вернулись.

– А хватит ли на нашу долю?– забеспокоился Фархуд.

– Ты не слышал, что сказала Рута? Она десять лет провела в веселом доме. У нее все поставлено на широкую ногу, отсюда еще никто не уходил обделенным,– заявил Харра. Он сидел на своем стуле, развалясь и прислонившись спиной к стене.– Что касается меня, то я предпочту немного протрезветь. Это вино ударяет в голову. А с девушками Руты негоже встречаться бесчувственным чучелом.

– Да ты разве пьян?– удивился Альмид. – Видал я тебя после третьего кувшина заморанского, вот это было действительно…

Но тут в трактир через общий зал ввалилась пестрая толпа – флейтисты, барабанщики, факиры и танцовщицы. В центре этого шествия вышагивал юноша в богатых одеждах, невысокого роста, узкий в плечах и бедрах. Его поразительной красоты лицо с чуть раскосыми темными глазами было невозмутимо, как вода горного озера. Он вскинул тонкую руку, и свист флейт, бой барабанов и скачки акробатов тут же прекратились. Юноша учтиво поклонился всем присутствующим:

– Да простят мне мою дерзость все, кто вкушает от услад этого заведения! Я приглашаю сегодня всех пить и есть за мой счет, и если вы прислушаетесь, то, несомненно, уловите шум в том зале, ибо я велел угощать от моего имени всякого, кто войдет туда, сколько бы он ни выпил или съел. Прошу вас, нежные девы.

Приведенные им танцовщицы бросились помогать девушкам Руты, флейты и барабаны завизжали и загремели снова, еле слышные в восторженном реве посетителей, с энтузиазмом принявших приглашение расточителя. Факир бросил в бассейн щепоть семян, и мгновение спустя вся поверхность воды покрылась цветущими лилиями. Это вызвало новые одобрительные вопли.

– Что-то здесь становится шумно,– проворчал Харра.– Эй, парень, пошумел и выметайся отсюда! Слышишь, что я сказал? Забирай свой балаган и выметайся!

– Да ладно тебе,– вмешался Фархуд.– Смотри, что вытворяет тот вендиец!

Смуглый тощий факир расшвыривал горсти цветной пыли направо и налево. Она взлетала стайками сверкающих, словно драгоценные камни, крошечных птичек, разноцветных большекрылых бабочек и стрекоз. Слова Харры не встретили поддержки и за другими столами, а он был достаточно пьян, чтобы, разозлившись, вскочить и схватиться за меч.

– Убирайся, парень! Кичись своим богатством где-нибудь в другом месте!

Факир подскочил к Харре и выпустил стайку птичек прямо на него. Воин досадливо отмахнулся и шагнул ближе к чудному богачу. Юноша повернул к нему холеное, с тонкими чертами лицо.

– Почему мы должны пить за твое здоровье?– бушевал Харра, не обращая внимания на укоризненные уговоры своих друзей.– Кто ты такой, что пришел сюда и превращаешь в балаган лучший трактир Хоарезма? Если ты приезжий – а по твоей внешности не скажешь, что ты туранец, – веди себя в нашей стране так, как хотим мы!