Текст книги "Две старые старушки"

Автор книги: Тоон Теллеген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна старушка сказала:

– Жаль, все-таки, что ничего нельзя оставить на память о покойнике.

– Что ты имеешь в виду? – спросила другая старушка.

– Ну, скажем, руку там, ногу или нос…

– Но волосы же можно сохранить, или ногти?

– Да ну, это что, – сказала первая старушка. – Нет, я имею в виду что-нибудь такое цельное… ну, как бы это объяснить… да нет, все равно не положено.

– А почему не положено? – спросила вторая старушка.

– А по закону. Нельзя покойников на сувениры разбирать.

– Ах вот оно как, – сказала вторая старушка. – Вот не знала.

Тогда первая старушка рассказала, что в детстве у нее была собака и что однажды она замерзла, ночью, в саду. Та ночь выдалась очень холодной, а собаке где-то защемило пасть капканом, и она не могла лаять. Ее нашли на следующее утро, заледеневшую в камень. Отец хотел поднять ее, но уронил, и одно ухо откололось и отлетело в сторону.

– Когда промерзаешь насквозь, и очень быстро, то прямо в фарфор превращаешься, – сказала первая старушка.

– Ого, – сказала вторая.

– И мы это ухо оставили себе.

Старушки любили друг друга и готовы были друг для друга на все. Они чувствовали, что им осталось недолго, и сострадали той из них, которой придется остаться с пустыми руками, как они это называли.

Однажды ночью, в трескучий мороз, вторая старушка выскользнула из дому. Она разделась догола, сложила свои веши в сарае и уселась на перевернутое ведро на садовом столике.

Первая старушка нашла ее на следующее утро.

Горе ее было бесконечно. Она содрогалась от рыданий в своей поношенной меховой куртке. Она хотела погладить вторую старушку, но та с тяжелым стуком свалилась с ведра на стол, а со стола на землю.

И от нее откололось все: пальцы, уши, ноги по щиколотку.

Первая старушка отпрянула, но все же подобрала пару пальцев и сунула в карман.

Несколькими часами позже явился владелец похоронного бюро, краснолицый толстяк.

Его сопровождал молчаливый помощник.

– Холодно, – сказал владелец похоронного бюро. – Вот же ведь холодина!

Мужчины уложили мертвую старушку в гроб и принялись подбирать отбитые члены.

– Еще кое-чего не хватает, – сказал владелец похоронного бюро. – Пары пальцев недостает.

Вместе с помощником они ползали по саду, шарили в кустах и рылись в заледеневших отбросах.

– Ну вот что, – сказал наконец владелец похоронного бюро. – Закатились они куда-то. А может, и хорек утащил. Слыхали, небось, сейчас в этих местах страсть сколько хорьков расплодилось?

– Нет, не слыхала, – сказала старушка.

– Точно, – сказал владелец похоронного бюро. – Бандиты, одним словом бандиты. Просто ублюдки, если позволите употребить выражение. Прямо все подряд тащут. Однако, не пройдете ли в дом. Уж очень подмораживает. Охо-хо.

Старушка спрятала пальцы в пустую банку из-под варенья. С каждым месяцем они все больше сморщивались и желтели. Иногда ей нестерпимо хотелось достать их из банки и прижать к щеке. Но она сдерживалась. И все же ее не оставляло ощущение, что пальцы по-прежнему были неотъемлемой частью другой старушки, а остальное было просто невидимо и неподвижно сидело на каминной полке и глядело на нее.

– Все может быть, – говорила она. – А если это так, то ты меня сейчас слышишь. Здравствуй, лапочка.

Иногда она сожалела, что взяла два пальца и ни одного уха. Она так любила уши второй старушки. Многие годы напролет она нежно покусывала их и нашептывала в них: «Ах, как же я все-таки тебя люблю».

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна старушка придиралась ко второй старушке, предостерегала ее и записывала все ее проступки: «Не смотри с таким убитым видом», «Смени-ка запашок, для разнообразия», «Что ты с таким шумом руки моешь», «Ешь потише, свинячь поменьше», «Неужто тебе нечего надеть, кроме этого зеленого платья?», «Отвечай внятно и, прежде всего, с улыбочкой».

Каждое предупреждение, каждое требование она повторяла по сотне раз. Она вела им учет. Но это не помогало.

И тогда она вытолкнула вторую старушку из окна, с четвертого этажа.

Полиции она это объясняла так:

– Но я же ее предупреждала, и не раз, и не два – сотни раз! – Она размахивала записками, на которых учитывала свои придирки. – Только про одно это зеленое платье, которое на ней было, ну, вы видели, вот это, сто тридцать раз, да нет, какое там, сто сорок раз я ей повторяла, что меня от него тошнит, от этого платья! Но она же не слушала. Она никогда не слушала!

В ярости она топала ногами.

– Я ее любила, – кричала она. – Для меня это ужасней, чем для кого другого. Вы-то ее не знали. – Она оглядывалась вокруг в поисках кого-нибудь, кто был бы способен ее понять. – Что она была для вас? Да ничего. А для меня – все на свете.

Один из полицейских поскреб под подбородком и сказал:

– Придется нам арестовать вас.

– Арестовать? – вскричала первая старушка. – После всего, что мне пришлось пережить?

В камере, куда ее посадили, она трясла решетки, барабанила в дверь, швырнула надзирателю в лицо миску с едой.

– А записывать я начала только через много лет! – кричала она. – Я годы напролет терпела!

В заключение судебного заседания судья предоставил ей слово.

– Я ее предупреждала. Что мне еще оставалось делать? – спросила она.

Судья взглянул в свои бумаги и промолчал.

– Ну что?

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

По ночам они лежали без сна в одной большой кровати, в пронизанной сквозняками мансарде, широко раскрыв глаза, в страхе перед смертью.

Одна была высокая, толстая. Вторая – маленькая и сухонькая – лежала рядом с первой, свернувшись калачиком.

В темноте при любом шорохе они думали: «Вот она». Они крепко прижимались друг к другу, целовались, осыпали друг друга ласками с такой же страстью, как и пятьдесят пять лет назад. Но это не помогало. Ничто не помогало. Смерть кружила поблизости, бродила ночами по их мансарде.

– Интересно, а она не слепая? – спрашивала тихонько одна из них. – Может она нас так запросто увидеть?

– Понятия не имею, – отвечала другая. – Я думаю, она как-нибудь по-другому устроена, не так, как мы. А как именно, не знаю.

С каждым днем они становились все бледнее от недосыпания, щеки их ввалились.

Как-то ночью одна из них не выдержала. Скрипнула половица, и старушка закричала:

– Мы тут!

– Тс-с! – сказала другая.

Внезапно сделалось очень тихо.

– Ты чего кричала? – прошептала вторая старушка.

– Не знаю, – прошептала первая. – Такое было чувство… словно что-то мной овладело.

Долгие часы лежали они и ждали. Но им так и не пришлось умереть в эту ночь.

Так продолжалось месяц за месяцем. Все чаще кричала одна из них по ночам: «Мы здесь!», – все громче становился скрип и треск вокруг них. Иногда они утверждали, что слышали некий глуховатый голос, бормотавший: «Ну, где же они? Где они там попрятались?»

Когда одна из них выходила за покупками, люди говорили:

– Ну чисто привидение.

– Ну, для привидения она тучновата.

– Ну, значит, тучное привидение. Бывают же тучные привидения?

– И то сказать. Привидения бывают довольно тучные. Что правда, то правда.

Вторая не переступала порога. Днем она ползала по полу, искала следы смерти: отпечатки ног, переставленные вещи, запахи. Но никогда ничего не находила.

Вот так, по каплям, будто выдавливаемая чьей-то уверенной рукой, вытекала из старушек жизнь.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ жили в деревне, в маленьком домике, в стороне от проезжих дорог.

Первая старушка неустанно пыталась сделать вторую счастливой.

– Ну, теперь ты счастлива? – то и дело спрашивала она.

Но вторая старушка всегда только качала головой.

– Все никак?

– Нет.

Первая старушка впала в уныние, ссутулилась, кожа ее приняла серый, внушающий тревогу оттенок. «Наверно, я вечно все не так делаю, – думала она. – Может быть, счастье есть нечто ужасное, а я ее на это толкаю…»

Как-то раз вторая старушка заметила, какой у первой скверный вид. После некоторого раздумья она сказала:

– Ты знаешь, что-то мне вдруг так хорошо стало!

И она пустилась в пляс длинными, судорожными прыжками.

После этого они молча сидели друг напротив друга.

– Ну, теперь-то ты счастлива? – тихо спросила первая старушка, когда наступил вечер.

– Да-да, все еще. Смотри-ка, – сказала вторая. И она вскочила с места и заплясала на разъезжающихся ногах, с разметавшимися по лицу волосами. Она налетела на стулья и неловким движением смахнула со стола вазу. И, задыхаясь, с посиневшими губами выкрикнула:

– Ну, видишь?

Вскоре после этого она умерла.

Под ее подушкой первая старушка нашла записку: «По правде сказать, я всегда была счастлива. Все благодаря тебе. И когда я говорила „нет“, я имела в виду „да“. Поверь мне. Прощай, лапочка».

Первая старушка пошла на кухню и достала из ящика хлебный нож. И замахнулась было, чтобы воткнуть его в грудь второй старушки, с левой стороны. «Однако чего я этим добьюсь», – подумала она, царапая ее платье кончиком ножа.

Она покачала головой, поцеловала вторую старушку в губы и положила нож обратно.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы. Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.

Но вот однажды вечером одна из них сказала:

– Не знаю даже, как и начать.

– Да не надо, – сказала вторая старушка. – Я и так знаю.

– Но я… – сказала первая старушка.

– Да-да, – перебила вторая старушка.

И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга. Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.

А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.

Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться или, вернее, хорошенько подумать наперед.

Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. «Сами виноваты», – бормотали они.

Они стучали себя пальцем по лбу.

«Дурехи, – думали они. – Безмозглые, бестолковые дурищи».

Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.

Две маленькие старенькие старушки.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна старушка сказала как-то вдруг (раньше им не приходилось обсуждать такие вещи):

– Когда я буду лежать при смерти, пусть у моей постели поет небольшой хор, а съесть бы я хотела пудинг с итальянской колбаской. И еще, если можно, хорошо бы гудение шмеля за окном. Трудно будет, конечно, все это устроить. Но уж больно мне хочется. Ладно, там видно будет.

Вторая старушка начала приготовления. Вместе с двумя стариками, жившими этажом выше, она организовала маленький хор. Она набила морозилку пудингом с колбасками. Еще она ловила шмелей и рассовывала их по банкам с медом и листиками салата. Это было самое трудное. Шмели очень скоро умирали.

«Как сохранить шмеля живым? – думала она. – Или, если понадобится живой шмель, где его взять? Как же мне все это обустроить?»

Через пару месяцев первая старушка внезапно упала без сил.

– Скорей! Скорей! – закричала она.

Вторая старушка схватила ее за лодыжки и потащила в спальню. С большим трудом втянула она ее на кровать.

Это было утром. Светило солнце. Ловя воздух ртом, стояла вторая старушка у кровати.

– Пудинг, – прошептала первая старушка.

– Ах, точно!

Вторая старушка убежала и вскоре вернулась с кусочком замороженного пудинга.

Первая старушка была при смерти. Но она лизнула пудинг и улыбнулась.

– Хор, – прошептала она.

Вторая старушка побежала наверх, постучала в дверь к старикам, и не прошло трех минут, как они уже стояли в ногах постели и пели: «Когда корабль гавань покидает», «Гряди, гряди» и другую печальную песню о приветах прощальных и слезах, взор застилающих, слов которой они не знали, а потому негромко тянули мелодию на три голоса. Потом вторая старушка кивнула, и старики на цыпочках выбрались из комнаты.

Она осталась у кровати одна. По ее щекам катились слезы.

Первая старушка постепенно проваливалась в небытие, промежутки между вдохами и выдохами становились все длиннее.

«Что же, что же мне делать? – думала вторая старушка. – Подержать ее за руку? Поцеловать? Ах да, – вдруг вспомнила она. Она подошла к окну, прикрылась тюлевой занавеской и принялась жужжать. – Жжж, жжж, – жужжала она. Солнце припекало ей затылок. – Шмель-то из меня убогонький», – подумала она.

Иногда она переставала жужжать и прислушивалась. Было тихо. Первая старушка умерла.

Вторая старушка присела к столу, отодвинула тарелку и чашку, уронила голову на руки и заплакала.

«Ох, как же худо мне сейчас! – подумала она. – Ну почему я не подержала ее за руку, вместо того чтобы стоять там и жужжать? И я могла бы сказать ей, как я ее любила, или что-нибудь в этом роде. Ведь если это последнее, что слышишь перед смертью, это же прекрасно?..»

Ей казалось, что она поступила дурно и прощенья ей за это не будет.

Так сидела она еще долгие часы, а солнце заливало светом комнату.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ сидели за столом. Был вечер. С улицы до них доносились голоса, лай собак.

Они чувствовали, что этим вечером ими овладеет ярость. Они верили, что их чувства были одушевленными созданиями из некоего другого мира. Любовь, печаль, ярость. Они представляли себе, что ярость была крошечной женщиной с узловатыми пальцами, которая время от времени, этак запросто, заходила к ним.

Они очень любили друг друга. Но когда приходила ярость, они друг друга ненавидели.

Как-то встретят они ее на этот раз?

С пересохшими губами, ссутулившись, они рассматривали свои ногти.

Что будет вытворять ярость своиминогтями? И будет ли она визжать, плевать им в лицо?

Две старушки, в большом старом доме на набережной.

Они пили вино.

Шум на улице становился сильнее.

До них долетал звук сирен, пронзительный свист, у них звенело в ушах.

И тогда явилась ярость. В сущности, она вела себя довольно сдержанно, действовала с достоинством, столы и стулья опрокидывала осторожно, стаканы в стенку швыряла с оглядкой.

Задыхаясь, не в силах выговорить ни слова, старушки в конце концов улеглись на пол с распухшими коленями, переломанными ребрами, исцарапанными щеками.

Они только что видели, как ярость вновь оставила их, оседлав окровавленную метлу, – так это выглядело – и взвилась ввысь через разбитое окно.

Вздохнув, они помогли друг другу подняться, сбрызнули одеколоном носовые платки, отряхнули платья и уселись на подоконнике.

Ярость убралась восвояси, в свой собственный мир. Они это знали и с легким сердцем принесли из кухни новые стаканы, и разлили в них вино.

– Теперь, может, и любовь к нам заглянет, – сказала одна.

– Нет, я думаю, сначала грусть, – сказала другая.

Первая кивнула и разбитыми губами осторожно отпила глоток вина.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ жили в большом доме с высокими потолками. Нижний этаж занимал невысокий толстый рыжеволосый старичок.

Из окна они частенько наблюдали, как он прогуливается. У него была широкая разболтанная походка; временами он просто застывал на месте. Тогда казалось, что он разговаривает сам с собой и приходит в раздражение.

Однажды он постучался к ним и спросил, не могли бы они поговорить.

Он уселся на диван. Старушки налили ему чаю. Он рассказывал о своей жизни, которая не удалась во всех отношениях. Все, все были в этом виноваты: его бабушки и дедушки, родители, братья, сестры, племянники и племянницы, соседи, учителя, начальники и некоторые женщины, которых он знавал недолгое время.

Он расплескивал свой чай и постоянно облизывал губы.

– Лучше бы уж я умер! – воскликнул он внезапно. – И поделом бы мне было!

Он схватил себя за шею и сдавил ее. Глаза у него выпучились, лицо налилось кровью. Он все крепче и крепче сдавливал себе шею.

– Прекратите! – закричали старушки.

Он сполз с дивана.

Они опустились на колени рядом с ним, освободили его руки. Они услышали, как что-то хрустнуло, и раздалось его свистящее дыхание. Немного погодя он поднялся на ноги и отряхнул одежду.

– А я ведь чуть было не умер, – сказал он.

– Вы не должны так поступать, – сказали старушки.

– А вот и должен, – сказал старичок. – А вы не суйте нос не в свое дело.

– Шли бы вы лучше к себе, – сказали старушки.

– Беру вас в свидетели! – закричал старичок.

Старушки принялись осторожно подталкивать его в направлении двери. Одна старушка распахнула дверь. Другая вытолкала его наружу.

– И больше не приходите, – сказали они и захлопнули дверь.

Старичок остался на лестничной площадке.

– Я беру вас в свидетели! – крикнул он. – Хоть и мерзкие, но свидетели!

Слышно было, как он застонал. Они посмотрели сквозь щелочку для писем и в замочную скважину.

– Опять он себя за шею схватил, – прошептала одна старушка.

– Ага, – прошептала другая.

Они увидели, как он упал.

Немного погодя они видели склонившихся над ним людей. Слышались звуки сирены, виднелись ноги людей с носилками. Одна из старушек, растянувшись на полу и скорчившись у прорези для писем, могла разглядеть многозначительное покачивание голов.

– Преставился, – прошептала она.

– Оох, – прошептала другая.

К ним в дверь позвонили.

Стремглав бросились они к кровати и натянули на себя одеяла.

– Есть тут кто дома? – прокричали снаружи. – Эй! Дома есть кто-нибудь?

– Мы спим, – прошептала одна старушка.

– Или же туговаты на ухо, – прошептала другая.

Они услышали, как шаги затихли в отдалении.

Тогда они потянулись друг к другу и поцеловались длинным и страстным поцелуем.

При этом они, однако, не преминули заметить, тихонечко, шепотом, что это, безусловно, ужасно, в высшей степени неуважительно – вот именно в такой момент так целоваться, и поцеловались еще более пылко и страстно.

– Ничего не понимаю в поцелуях, – сказала одна старушка. – И уж не пойму никогда.

Другая старушка думала о паровозах и тяжелых локомотивах, проносящихся взад и вперед сквозь стены домов, по комнатам, через целые семьи и оставляющих за собой большие клубы дыма, прорванные обои и в щепки разбитую мебель.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна больше не могла жить и хотела умереть. Вторая же этого не хотела.

Они говорили об этом.

– Ну, позволь же мне все-таки, – просила одна.

– Нет, – отвечала другая.

– Я так устала, – говорила первая.

– Дело не в этом.

– А в чем же тогда?

– Ну, не в этом.

Разговоры повторялись. Ничего нового им в голову не приходило.

Однажды утром первая старушка попыталась выброситься из окна. С третьего этажа. Вторая старушка едва успела ухватить ее за колени и втащить вовнутрь.

Первая старушка плакала, вторая тяжело дышала.

– Я больше не могу, – сказала первая старушка. – Не могу я больше.

– И ради этого я любила тебя все эти годы? – воскликнула другая. Ее глаза полыхали гневом.

Они не умели внятно объяснить друг другу свои чувства.

– Ну почему ты не понимаешь меня? – говорили они.

Через несколько дней первая старушка вытряхнула на ладонь пузырек таблеток и закинула их себе в рот. Она думала, что второй старушки не было дома.

Но вторая как раз в это время вернулась и увидела, что первая глотает таблетки. Как тигр, кинулась она на первую старушку. В ней всегда было что-то тигриное. Что-то опасное и в то же время нечто бархатное. Первая старушка всегда больше походила на мышь.

Вторая старушка силой раскрыла рот первой и указательным пальцем выковыряла таблетки. После этого она засунула палец еще глубже в горло первой старушки.

Та укусила палец, и ее стошнило.

– Ай! – вскрикнула вторая старушка.

Они сцепились.

– Я хочу умереть! – кричала первая старушка. Откуда-то у нее вдруг появились небывалые силы, она налетела на вторую, принялась колотить ее кулаками в лицо.

У второй текла кровь изо рта.

Тогда она оторвала от себя первую старушку, схватила ее за волосы, швырнула на пол.

– Помогите! – закричала первая. Вторая крепко схватила первую за горло.

Немного спустя они выбились из сил, отпустили друг друга, раскатились в разные стороны и лежали на полу, тяжело дыша.

Соседи кричали:

– Стряслось что-нибудь?

– Все в порядке, – крикнула вторая старушка.

Стало тихо.

С пола им по ногам потянуло холодом. Их пробрала дрожь.

Первая сказала:

– Твоя взяла, останусь я жить.

Вторая хотела что-то ответить, но из ее горла не вырвалось ни звука. Кровь из ее рта стекала на руку первой старушки.

Так они и лежали.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна старушка боготворила другую старушку.

– Теперь в самом деле, по-настоящему, – говорила она.

– Ах, полно тебе ерунду городить, – отвечала другая. – Только потому, что меня так чудно скособочило?

– Да.

– Ба. Ну перестань.

Она корчила рожи, ковырялась в ушах и в носу, высовывала язык, ругалась, издавала неприличные звуки, буянила, надавала второй старушке тумаков, затолкала ее в угол, содрала с нее платье, запихала ее под диван, поплясала на диване, выкинула платье из окна.

Все было напрасно.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ жили в темном этаже, на окраине города. Они были измучены, у них больше не было сил.

– Мы сами себя прожили, – сказала одна старушка.

– Это называется пережили, – сказала другая.

– Нет, прожили, – возразила первая старушка. – Я имею в виду именно то, что сказала.

Они ели, спали и часами сидели у окна. Соседи оставляли покупки для них у дверей.

Однажды утром одна старушка сказала:

– Я заболела. – Она всхлипнула.

– Держись, – сказала вторая старушка нерешительно.

– Держись? – переспросила первая старушка. – Да за что же держаться-то?

– И сама не знаю, – тихо сказала вторая старушка.

– По-моему, – сказала первая старушка, – жизнь, которой мы сейчас живем, это какой-то суррогат. Топтание на месте.

Вторая старушка смотрела в пол и молчала.

– Я иду ко врачу, – сказала первая старушка.

– С чего бы? – спросила вторая.

– Я же сказала, что больна, – ответила первая.

Она надела пальто и вышла.

Немного погодя вторая старушка тоже надела пальто и последовала за первой. У нее было какое-то странное предчувствие.

Они шли медленно, метров за сто друг от друга. День был пасмурный.

Первая старушка вошла в дверь дома, где жил доктор. Вторая осталась на тротуаре.

«Что же делать-то мне?» – думала она.

Она вошла в садик перед домом, пересекла узенькую, посыпанную гравием дорожку, завернула за угол и остановилась под окном с матовыми стеклами. Это было окно приемной. Неподалеку, на гравии, лежал ящик из-под аукционной мебели. Она подставила его под окно, взобралась на него и прислушалась.

Мужской голос рассуждал об утомлении, кашле и хрипах в груди.

Потом доктор произнес что-то, что ей не удалось разобрать.

«Чудоюдорыбакит», – послышалось ей. Не более того. У доктора был низкий, жужжащий голос. «Ни дать ни взять мясная муха», – подумала она.

Немного погодя она услышала, как распахнулась и снова закрылась дверь. Ох, подумала она. Послышался голос первой старушки.

Сначала это были несколько невнятных фраз. Потом до нее дошло:

«Я хочу отделаться от нее. Можете вы что-нибудь в этом смысле сделать?»

Сердце второй старушки забилось так сильно, что она покачнулась на ящике. «Может, послышалось?» – подумала она. Но нет, это было произнесено отчетливо.

Доктор вновь забубнил нечто неразборчивое.

«Чудоюдорыбакит», – послышалось ей опять.

«Остаться с ней, это себе приговор подписать», – продолжала первая старушка.

«Чудоюдорыбакит», – сказал доктор.

Потом вторая старушка услышала хруст шагов по гравию, из-за угла. Она быстро спрыгнула с ящика и спряталась за кустом цветущего рододендрона, под липой.

«Что же мне сказать, если она меня тут увидит? – подумала она. – Что я что-нибудь потеряла? Да с чего бы это вдруг? Или что я заблудилась? Но заблудиться, здесь? Да нет, какая чушь».

Она сидела там, скорчившись, еще какое-то время. Шаги уже давно смолкли.

Тогда она выбралась из-за куста и снова влезла на ящик. Но в приемной уже звучал другой голос.

Вторая старушка вышла из садика и увидела первую. Она припустилась за ней со всех ног, догнала ее и схватила за плечо.

– Я все слышала, – сказала она, ловя ртом воздух.

– Ну и что ты слышала?

– Да то, что ты отделаться хочешь от меня.

– С чего ты взяла?

– Я подслушивала под окном.

– Под окном? – переспросила первая старушка. – Под окном приемной? У доктора? В самом деле?

Она немного помолчала. Потом сказала:

– А знаешь, что это уголовно наказуемо, что тебя за это вообще даже могут посадить в тюрьму?

– Желание от кого-то отделаться – это тоже уголовно наказуемо.

– Это совершенно ненаказуемо. А вот у доктора подслушивать – это да.

После этого они пошли домой, одна впереди другой.

Придя домой, они молчали. Однако время от времени бросали друг на друга разъяренные взгляды.

«Ну, я тебе покажу», – думали они.

Они поужинали и улеглись спать.

У них была всего одна кровать. Узкая железная койка с продавленными пружинами. Они проспали на ней вместе пятьдесят лет.

Они не знали, как им поступить, старались не касаться друг друга. Но когда это им не удалось, они все же обнялись, поцеловались и тихонько покусали друг друга за ушко. «Из-за нищеты нашей я тебя целую», – думала одна старушка. «Можно подумать, такое уж это райское наслаждение», – думала с презрением вторая старушка. Однако они делали вид, что их это совершенно не трогало. Это ведь тоже что-то означало.

У них была темная, захламленная спальня, заросшая паутиной, увешанная пожелтевшими гравюрами, разгороженная темно-красной ширмой. У стены стоял тяжелый буфет с ящиками, набитыми упакованными в пергаментную бумагу серебряными ложками, ножами и вилками. Над ним висела фотография их обеих, сделанная на море пятьдесят три года назад.

Гудели мухи. Это было начало лета. На окраине города.