Текст книги "Домой"

Автор книги: Тони Моррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Не подумала.

– Это понятно. – Тельма похлопала по карману фартука и достала пачку «Кэмела». Закурив, оглядела подругу. – Красивое платье? Откуда у тебя?

Они перешли в комнату и уселись на диван.

– Принц мне купил, когда сюда приехали.

– Принц, – Тельма хмыкнула. – Скажи лучше – паршивец. Я вагон паразитов видела, но ни одного такого никчемного. Ты хоть знаешь, где он?

– Нет.

– А узнать хочешь?

– Нет.

– Ну и то, слава Богу.

– Тельма, мне нужна работа.

– У тебя же есть. Ты что, от Бобби уходишь?

– Нет. Но мне надо что-нибудь получше. Где лучше платят. Чаевых у меня нет, и есть я должна в ресторане, хочешь не хочешь.

– У Бобби лучше всех кормят. Лучше еды нигде не найдешь.

– Я знаю, но мне нужна такая работа, чтобы я могла откладывать. А обратно в Лотус не поеду.

– Не могу тебя упрекнуть. Родня твоя – буйно помешанные. – Тельма откинулась на спинку, свернула язык трубочкой и выпустила дым.

Си терпеть не могла этой ее привычки, но скрыла свое отвращение.

– Злые, может. Не помешанные.

– Да ну? Исидрой тебя назвали, а?

– Тельма? – Си оперлась локтями на колени и умоляюще посмотрела на подругу. – Прошу тебя. Подумай.

– Ладно. Ладно. Слушай, между прочим, тебе, кажется, повезло. Недели две назад, когда сидела у Рибы, там был разговор. Чего только не узнаешь в косметическом салоне. Ты слышала, у его преподобия Смита жена опять беременная? Одиннадцать уже под ногами бегают – и вот еще один. Конечно, священник – тоже мужчина, но все-таки. Лучше бы он молился по ночам, чем…

– Тельма, что ты слышала про работу?

– А там одной паре в Бакхеде – рядом с городом, – Риба сказала, им нужна вторая.

– Вторая кто?

– У них кухарка, она же прислуга, а им еще нужна, вроде, помощница мужу. Он врач. Люди хорошие.

– То есть вроде медсестры?

– Нет. Помощница. Не знаю. Бинты там, йод, наверное. Женщина сказала, кабинет – у него в доме. Так что жить будешь там. Она сказала, жалованье не ахти, но за жилье не надо платить, а это большое дело.

От автобуса идти было далеко, и мешали новые белые туфли на высоком каблуке. К тому же без чулок терли. Она несла магазинный пакет, до верху полный её скудными пожитками, и надеялась, что выглядит прилично в этом красивом тихом поселке. По адресу доктора Скотта стоял большой двухэтажный дом, окруженный аккуратной лужайкой. Табличка с именем, часть которого она не смогла бы произнести, объявляла о ее будущем нанимателе. Си засомневалась, надо ли ей постучать в парадную дверь или подойти к задней. Выбрала второе. Кухонную дверь ей открыла высокая полная женщина. Она протянула руку к пакету Си и улыбнулась.

– Это про тебя, верно, звонила Риба. Заходи. Меня зовут Сара. Сара Уильямс. Жена доктора скоро к тебе выйдет.

– Спасибо, мэм. Можно, я сперва сниму туфли?

Сара усмехнулась.

– Кто изобрел высокие каблуки, хотел нас калеками сделать. Сядь. Давай налью тебе холодненькой.

Разувшись, Си с изумлением оглядывала кухню. Она была гораздо больше и лучше оборудована, чем у Бобби. И чище. После нескольких глотков сассапарилы она спросила:

– А вы не скажете, что я должна буду делать?

– Миссис Скотт тебе что-нибудь скажет, но знает на самом деле только доктор.

Си освежилась в ванной, надела туфли и перешла за Сарой в комнату, которая показалась ей красивее, чем кинотеатр. Прохлада, мебель с темно-фиолетовой обивкой, свет цедится через тяжелые кружевные занавески. Миссис Скотт, сложив руки на подушечке, скрестив лодыжки, кивнула ей и пальцем указала сесть.

– Си – так тебя зовут? – Голос у нее был как музыка.

– Да, мэм.

– Здесь родилась? В Атланте?

– Нет, мэм. Я из поселка к западу отсюда, называется Лотус.

– Дети есть?

– Нет, мэм.

– Замужем?

– Нет, мэм.

– В церковь ходишь? Какую?

– В Лотусе есть приход. Конгрегационисты, я не…

– Они там прыгают?

– Что?

– Ничего. Ты школу кончила?

– Нет, мэм.

– Читать умеешь?

– Да, мэм.

– Считать?

– Считать – да. Я даже кассиршей работала.

– Деточка, я не об этом спрашиваю.

– Считать умею, мэм.

– Это может и не понадобиться. Я не очень понимаю работу мужа – и не стремлюсь. Он не просто доктор; он ученый и делает очень важные опыты. Его изобретения помогают людям. Он не доктор Франкенштейн.

– Доктор кто?

– Неважно. Делай, что он говорит, так, как ему надо, и всё будет хорошо. Теперь иди. Сара проводит тебя в твою комнату.

Миссис Скотт встала. Платье на ней было как мантия – до пола, из белого шелка, с широкими рукавами. Она казалась похожей на королеву из кинофильмов.

Си вернулась на кухню и увидела, что ее пакет унесли. Сара уговорила ее поесть, перед тем как уйдет к себе. Она открыла холодильник и достала миску картофельного салата и две поджаренных куриных ножки.

– Подогреть тебе курицу?

– Нет, мэм. Я ее так.

– Я знаю, что я старая, но, пожалуйста, называй меня Сарой.

– Хорошо, если хотите. – Си сама удивилась своему аппетиту. Вообще она мало ела, и на кухне у Бобби, где скворчало красное мясо, есть просто не хотелось. А сейчас она подумала, хватит ли этих двух кусочков курицы, чтобы хоть чуть-чуть утолить голод.

– Как вы поговорили с миссис Скотт? – спросила Сара.

– Хорошо, – сказала Си. – Она симпатичная. Правда, симпатичная.

– Ага. И работать у нее легко. У нее расписание: что любит, что ей нужно – всегда одно и то же. Доктор Бо – его все так зовут, – он очень обходительный.

– Доктор Бо?

– Его полное имя Борегард Скотт.

А, подумала Си, вот как оно произносится.

– Дети у них есть?

– Две девочки. Они не здесь. Она что-нибудь сказала про твою работу?

– Нет. Сказала, доктор сам объяснит. Он не просто врач, он ученый, она сказала.

– Это правда. Деньги все ее, а он изобретает разное. И старается получить на это патенты.

– Патенты? – Рот у Си был набит салатом. – Это как?

– Ну, разрешение делать разные вещи. От правительства.

– Понятно. А можно мне еще курицы, пожалуйста? Такая вкусная.

– Конечно, детка. – Сара улыбнулась. – Я тебя быстренько раскормлю, если здесь задержишься.

– А другие помощницы здесь работали? Их увольняли? – Си встревожилась.

– Некоторые уходили. Помню, выгнали только одного.

– За что?

– Я так и не узнала толком. Мне он казался подходящим. Молодой был и приветливей многих. Знаю, они о чем-то спорили, и доктор Бо сказал, что ему попутчики в доме не нужны.

– Кто это – попутчики в доме?

– Поди пойми. Не знаю. Что-то ругательное, наверное. Доктор Бо заядлый конфедерат. Дед у него был героем, его убили в какой-то знаменитой битве на Севере. На салфетку.

– Спасибо. – Си вытерла пальцы. – Ох, как хорошо мне стало. Скажите, вы давно здесь работаете?

– С пятнадцати лет. Давай, отведу тебя в твою комнату. Она внизу и небольшая, но для спанья – лучше не придумаешь. Матрас там – хоть под королеву.

«Внизу» оказалось на метр ниже передней веранды – скорее мелкое заглубление дома, а не настоящий подвал. В коридоре, недалеко от кабинета доктора, находилась комната Си – чистенькая, узкая, без окна. За ней запертая дверь – в бомбоубежище, сказала Сара, со всеми припасами. Сара поставила пакет Си на пол. С вешалок на стене новую жительницу приветствовали две накрахмаленные, выглаженные формы.

– Надевать подожди до завтра, – сказала Сара, поправляя девственно-чистый воротник своего изделия.

– О, тут красиво. Смотри-ка, столик. – Си посмотрела на переднюю спинку кровати и с улыбкой дотронулась до нее. Потом заглянула за ширму, увидела унитаз и умывальник, потом повалилась на кровать с восхитительным матрасом. Снова натянула покрывало и засмеялась, любуясь гладким шелком. Вот тебе, Ленора, подумала она. Хорошо тебе спится на твоей поломанной кровати? Вспомнив тонкий, бугристый тюфяк, на котором спала Ленора, она злорадно засмеялась.

– Тише, девочка. Я рада, что тебе нравится, но не смейся так громко, тут этого не одобряют.

– Почему?

– Потом тебе скажу.

– Нет, Сара, сейчас. Пожалуйста!

– Помнишь, я сказала, что их дочери не здесь? Они в приюте. У обеих большие огромные головы. Цефалит, так, по-моему, называется. Кабы у одной такое горе. А тут у двоих. Помилуй Бог.

– Господи. Какое несчастье, – сказала Си и подумала: поэтому, верно, он изобретает – хочет помочь другим людям.

Наутро Си предстала перед хозяином дома – он вел себя приветливо, но официально. Маленький человек с густыми седыми волосами деревянно сидел за большим, опрятным письменным столом. Первым делом он спросил, есть ли у нее дети, и знала ли она мужчину. Си сказала, что была недолго замужем, но не забеременела. Главные обязанности ее, сказал он, – чистить инструменты и оборудование, убираться и вести запись пациентов: фамилия, час приема и так далее. Расчеты с ними ведет он сам в кабинете, отдельном от смотровой.

– Будь здесь ровно в десять утра, – сказал он. – И будь готова работать допоздна, если потребуется. И будь готова к неприятностям медицины: иногда кровь, иногда боль. Ты должна быть спокойной и твердой. Всегда. Если сможешь, все будет хорошо. Ты сможешь?

– Да, сэр. Я смогу. Конечно, смогу.

И смогла. Она все больше уважала доктора, глядя, сколько он помогает бедным людям, особенно женщинам и девушкам. Гораздо больше, чем зажиточные по соседству или в самой Атланте. Он был очень заботлив с пациентами, строго оберегал их секреты, кроме тех случаев, когда приходилось позвать другого врача для помощи в работе. Когда его старания не помогали и пациентке становилось все хуже, он отправлял ее в городскую благотворительную больницу. Когда случалось кто-то умирал, он давал деньги на похороны. Она полюбила свою работу: красивый дом, добрый доктор и жалованье – его никогда не пропускали и не урезали, как бывало у Бобби. Миссис Скотт она не видела. Ее полностью обслуживала Сара; она сказала, что хозяйка никогда не выходит из дома и немножечко пристрастилась к настойке опия. Жена доктора подолгу писала цветы акварелью и смотрела телевизор. Больше всего она любила шоу Милтона Берла и «Молодожены в медовый месяц». Пробовала «Я люблю Люси», но ей противен был Рики Рикардо, – и бросила.

Однажды, недели через две после начала, Си пришла в кабинет доктора Бо за полчаса до него. Ей всегда внушали благоговение забитые книжные полки. Сейчас она внимательно рассматривала медицинские книги, водя пальцем по корешкам: «Из ночи». Наверное, детектив, подумала она. «Уход великой расы», а за ней «Наследственность, раса и общество». Каким плохим и бесполезным было мое учение, подумала она и пообещала себе найти время и понять «евгенику». Она попала в хорошее, надежное место, и Сара стала ей семьей, подругой, наперсницей. Они всегда ели вместе, а иногда вместе готовили. Если в кухне было нестерпимо жарко, они ели во дворе под тентом, где пахло последней сиренью и через дорожку шмыгали ящерки.

Как-то особенно жарким днем, в первую неделю, Сара сказала:

– Пойдем в дом. Больно злые сегодня мухи. А у меня там еще белые дыни, надо съесть, пока не размякли.

На кухне Сара вынула из корзины три дыни. Она медленно погладила одну, потом другую и фыркнула:

– Мужчины.

Си подняла третью, погладила по лимонно-желтой кожуре и вставила палец в ямку, оставшуюся от стебля.

– Женщина. – Она засмеялась. – Эта – женщина.

– Аллилуйя, – Сара тихо засмеялась вместе с ней. – Самая сладкая.

– Самая сочная, – подхватила Си.

– Нет ароматней, чем девушка.

– Нет ее слаще.

Сара вытащила из ящика длинный острый нож и в предвкушении удовольствия разрезала девушку надвое.

5

Женщины очень любят поговорить со мной, когда у слышат мою фамилию. Мани? Хихикают и задают одни и те же вопросы: кто меня так назвал и правда ли. Или я сам придумал для важности. Или я картежник, или вор, или какой-нибудь такой жулик, и со мной надо держать ухо востро? Когда я говорю им свое прозвище, Банкир – так меня прозвали у нас в поселке, они хохочут и требуют денег. У тебя мои лежат. Отдавай! После этого болтовня без конца, и уже задружились, и когда болтовня выдохлась, опять те же шутки: Банкир, дай и мне сколько-нибудь. Слушай, предлагаю сделку, она тебе понравится.

По правде, кроме одной доброй в Лотусе да уличных девок в Кентукки, у меня было всего две нормальные женщины. Мне нравилась такая маленькая ломкая вещь у них внутри. Все равно, какой у нее характер, умная ли, красивая ли – у каждой внутри есть что-то непрочное. Как грудная косточка у птицы, такая, что ее хочешь. Маленькая вилочка, тоньше косточки, и сделана на живую нитку, так что мог бы прорвать ее пальцем, если бы захотел, но не делал этого. Хотел. Но знать, что она там есть, спрятана, – этого было достаточно.

А все изменила третья женщина. С ней эта вилочка пристроилась у меня в груди и там обосновалась. Это ее палец меня раззадоривал. Мы познакомились в чистке. Поздней осенью – когда об город плещется океан, кто бы мог ожидать? Трезвый как стеклышко, я дал ей мою армейскую форму и не мог отвести глаз от ее глаз. Наверное, выглядел дураком, но сам себя дураком не чувствовал. Я чувствовал себя, как будто пришел домой. Наконец-то. Я скитался. Не совсем бездомный, но почти. Пил, околачивался в музыкальных барах на Джексон-стрит, ночевал на диванах у собутыльников или на улице, тратил мои сорок три доллара армейского жалованья на игру в кости и в бильярдных. А когда они кончались, нанимался на поденную работу, пока не приходил новый чек. Понимал, что нуждаюсь в помощи, но ее не было. Без армейских приказов – подчиняешься им, хоть и ропщешь, – я остался на улице с ничем.

Точно помню, почему четыре дня не пил и надо было сдать одежду в чистку. Это из-за того утра, когда шел мимо моста. Там толпились люди, и стояла машина скорой помощи. Я подошел и увидел девочку на руках у фельдшера, ее рвало водой. Из носа текла кровь. Печаль обрушилась на меня копром. Желудок схватило, и от одной мысли о виски захотелось блевать. Я бросился прочь, дрожа, и ночевал на скамейках в парке, пока меня не прогнали полицейские. На четвертый день, когда увидел свое отражение в витрине, я не узнал себя. Какой-то грязный, жалкий тип. Он был похож на меня в снах, где я был один на поле боя. Нигде никого. Кругом тишина. Я иду, и ни души не видно. Тогда я и решил почиститься. К черту сны. Не хочу, чтобы корешам было за меня стыдно. Не хочу быть затравленным полоумным пьяницей. Поэтому, когда увидел в чистке эту женщину, я был весь открыт для нее. Если бы не это письмо, я и сейчас бы цеплялся за завязки ее передника. В душе моей не было у нее соперников, кроме коней, оторванной ступни и Исидры, дрожащей под моей ладонью.

Ты очень ошибаешься, если думаешь, что я подыскивал дом со сдобной бабенкой. Не так. Я обалдел от нее, захотел быть годным для нее. Неужели тебе это трудно понять? Раньше ты написала, будто я думал, что тот побитый мужчина в чикагском поезде выместит все на жене и ее отлупит дома. Неправда. Ничего такого я не думал. Я думал, что он ею гордится, но не хочет показывать другим мужчинам в поезде, что гордится. Не думаю, что ты много знаешь о любви.

И обо мне.

6

Актеры были намного приятнее актрис. По крайней мере, звали ее по имени и не ворчали, если костюм не очень хорошо сидел или был запачкан старым гримом. Женщины звали ее «девушка», например: «Где девушка?» или «Девушка, где моя банка ‘Понде’». И злились, когда волосы или парик не желали укладываться.

Лили возмущалась умеренно, потому что швея-костюмерша была финансовым повышением после работы уборщицей, к тому же она могла продемонстрировать мастерство, перенятое от матери: потайной шов обметочный, тамбурный, за иголку, петельный, стегальный. К тому же режиссер был вежлив с ней. За сезон он ставил два, иногда и три спектакля в студии «Скайлайт», а остальное время преподавал актерское мастерство. Так что, хоть и маленький был театр и бедный, жизнь бурлила в нем весь год, как в улье. Между спектаклями и после занятий кипели горячие споры, пот выступал на лбу мистера Стоуна и его учеников. Лили думала, что они возбуждаются сильнее, чем на сцене. Она невольно слушала эти споры, но не могла понять, зачем так сердиться, если дело не касается игры или того, как произносить реплику. Теперь, когда студия была закрыта, мистер Стоун арестован и она потеряла работу, стало ясно, что надо было слушать внимательно. Дело, видно, было в пьесе. Из-за нее начались сложности, потом пришли двое правительственных агентов в шляпах. Пьеса, на ее вкус, была не очень хорошая. Много разговоров, совсем мало действия, но не такая плохая, чтобы ее запретить. Определенно, не такая плохая, как та, что они до этого репетировали, но не могли получить разрешения на спектакль. Она называлась «Дело Моррисона», писателя по имени Альберт Мальц, если ее не обманывала память.

В химчистке Вонга «Небесный дворец» платили меньше, и не было чаевых от артистов. Зато работать днем было лучше, чем ходить в темноте из своей съемной комнатушки в театр и обратно. Лили стояла в гладильной, вспоминая недавнюю досаду, которая переросла в злость. Кипела она из-за недавнего разговора с риэлторшей. Экономя и разумно ведя хозяйство, она прибавила к тому, что оставили ей родители, и этого хватало на первый взнос за собственный дом, чтобы расстаться со съемной квартирой. Она обвела кружком объявление о красивом домике за пять тысяч долларов, и, хотя это было далеко от работы, она с радостью ездила бы в город из такого приятного района. Ее не беспокоили взгляды, которыми ее там провожали, – она знала, что одета опрятно, что волосы идеально распрямлены. Несколько раз прогулявшись по этому району, она обратилась к риэлтору. Когда она изложила свою цель и назвала два дома, выставленных на продажу, риэлторша улыбнулась и сказала:

– К сожалению, это невозможно.

– Уже проданы? – спросила Лили.

Та опустила глаза, но потом решила не лгать.

– Нет, но есть ограничения.

– Какие?

Риэлторша вздохнула. Явно тяготясь разговором, она подняла пресс-папье и вынула из-под него несколько скрепленных листов. Перевернув страницу, она показала подчеркнутый абзац. Лили прочла его, водя пальцем по строчкам.

Никакую часть указанной недвижимости не должен занимать или использовать еврей или лицо эфиопской, малайской или азиатской национальности, за исключением нанятых для домашнего обслуживания.

– У меня есть съемные и продающиеся квартиры в других районах города. Хотите…

– Спасибо, – сказала Лили. Она подняла подбородок и удалилась из кабинета со всей быстротой, какую дозволяла гордость.

Тем не менее, когда гнев остыл, она после некоторых размышлений снова пришла в агентство и сняла квартиру с одной спальней на третьем этаже поблизости от Джексон-стрит.

Хотя хозяева чистки были гораздо тактичнее актрис в студии «Скайлайт» и даже дали ей прибавку в семьдесят пять центов, после шести месяцев глажения и отпаривания она почувствовала, что задыхается. Ей все еще хотелось купить тот дом или какой-нибудь похожий. И вот в эту неурядицу вошел высокий мужчина со свертком военной одежды для срочной чистки. Чета Вонг обедала в задней комнате, и за прилавком осталась Лили. Она сказала клиенту, что в срочную берут только до двенадцати дня; его вещи готовы будут только завтра. Она объяснила это с улыбкой. Он не улыбнулся в ответ; взгляд у него был странный, отсутствующий, как у людей, чья работа – целыми днями смотреть на океанские волны. Она уступила.

– Я посмотрю, что можно сделать. Приходите в половине шестого.

Он пришел и, держа вешалки с одеждой над плечом, полчаса ждал на тротуаре, когда она выйдет. Потом предложил проводить ее до дома.

– Не хотите зайти? – спросила его Лили.

– Я сделаю все, что скажете.

Она засмеялась.

Они влепились друг в друга, и уже через неделю стали чем-то вроде семейной пары. Но через несколько месяцев, когда он сказал, что должен уехать по семейным обстоятельствам, у Лили только один лишний раз стукнуло сердце. И все.

Поначалу жизнь с Фрэнком была чудесной. Разрушилась она постепенно, спотычками, а не взрывом. Придя с работы и увидев, что он сидит на диване и смотрит в пол, она испытывала не тревогу, а раздражение. Один носок надет, другой в руке. Окликнуть его, наклониться к его лицу – он не пошевелится. Лили приучилась не приставать к нему и бросалась на кухню разгребать кавардак, который он после себя оставил. Времена, когда ей было так же хорошо, как вначале, когда она испытывала такую нежность, проснувшись рядом с ним, и под щекой у нее лежали его солдатские жетоны, – эти времена стали воспоминаниями, и ей все меньше хотелось в них погружаться. Она сожалела о том, что восторги ушли, но допускала, что они еще вернутся.

Между тем мелкая механика жизни требовала внимания: неоплаченные счета, частые утечки газа, мыши, последняя пара колгот поехала, склочные соседи, из кранов капает, батареи своевольничают, уличные собаки, несусветная цена на гамбургеры. Ни к одной из этих неприятностей Фрэнк серьезно не относился, и, по совести, она не могла его за это упрекнуть. Она понимала, что под кучей жалоб скрыта мечта о собственном доме. Ее бесило, что он не разделяет ее стремления к этой цели. Да и у самого его как будто никакой цели не было. Когда они заговаривали о будущем, о том, что он хочет делать, Фрэнк отвечал: «Остаться в живых». Ох, думала она. Война до сих пор его мучает. И, тревожась ли, досадуя, она многое ему прощала – как в тот раз в феврале, когда они пошли на церковную сходку на школьном стадионе. Прославившись не столько прозелитизмом, сколько своим обыкновением выставлять множество столов с бесплатной вкусной едой, эта церковь привечала всех. И все приходили – не только прихожане. Неверующие теснились в дверях, выстраивались в очередь к еде и числом превосходили верующих. Литература, раздаваемая серьезными молодыми людьми и старейшинами с добрыми лицами, засовывалась в сумки и боковые карманы. Когда утренний дождь перестал и из-за облаков выплыло солнце, Лили и Фрэнк сменили дождевики на свитеры и, держась за руки, пошли к стадиону. Лили держала подбородок немного выше обычного и жалела, что Фрэнк не постригся. Его провожали не мимолетными взглядами – может быть, потому, что он высокий. По крайней мере, ей хотелось так думать. Так или иначе, они были в прекрасном настроении: болтали с людьми, помогали детям нагружать их тарелки. И вдруг посреди этого теплого веселья и солнечного холодка Фрэнк удрал. Они стояли у стола, накладывали себе по второй порции жареного цыпленка, и в это время с противоположной стороны девочка с раскосыми глазами потянулась за пирогом. Фрэнк наклонился, чтобы пододвинуть к ней тарелку. Когда она благодарно улыбнулась ему, он уронил свою еду и бросился в толпу. И те, на кого он натыкался, и другие люди расступались перед ним, некоторые хмурясь, некоторые в изумлении. Встревоженная Лили смущенно поставила на стол бумажную тарелку. Стараясь показать, что она с ним не знакома, избегая чужих взглядов, с высоко поднятой головой, она медленно пошла прочь мимо трибун и не к тому проходу, куда ушел Фрэнк.

К ее облегчению, Фрэнка в квартире не было. Что за внезапная перемена случилась с ним? Только что смеялся, и вдруг на него напал ужас. Или сидит в нем какое-то ожесточение и может обрушиться на нее? Конечно, у него плохое настроение, но он никогда не спорил и, тем более, не угрожал. Лили подтянула колени к груди, оперлась на них локтями и думала о своей растерянности и его, о том, какого будущего ей хочется и способен ли он разделить его с ней. Фрэнк пришел домой, когда сквозь занавески уже сочился рассвет. В замке повернулся ключ, сердце у Лили екнуло, но он был спокоен и, как он выразился, замучен стыдом.

– Это как-то связано с твоей службой в Корее – что ты испугался? – Лили никогда не спрашивала о войне, и сам он о ней не заговаривал.

Фрэнк улыбнулся.

– Службой?

– Ну, ты меня понял.

– Я понимаю. Больше это не повторится. Обещаю. – Фрэнк обнял её.

Жизнь вернулась в привычную колею. Вторую половину дня и вечером он работал в автомойке, она по будням и через субботу – у Вонга. На люди они выходили все реже, но ее это не огорчало. Иногда ходили в кино, и этого было достаточно. Пока не посмотрели «Он бежал всю дорогу». Ночью после фильма он просидел несколько часов, сжав кулаки. Больше в кино не ходили.

Мысли ее были заняты другим. Мало-помалу ее швейное мастерство оценили. Два раза она связала кружева для фаты, а после того как вышила полотняную скатерть по просьбе зажиточного клиента, ее репутация еще выросла. Теперь она получала много заказов и решила во что бы то ни стало заиметь свой дом, открыть дамское ателье и, может, когда-нибудь стать модельером. Как-никак, она приобрела профессиональный опыт в театре.

Фрэнк, как и обещал, выходок на людях больше не устраивал. И все же… Сколько раз, придя домой, она заставала его праздно сидящим на диване – он просто смотрел на ковер, – и это ее расстраивало. Она пыталась, по-всякому пыталась. Но вся работа по дому – даже самая мелкая – лежала на ней: его одежда разбросана по полу, в раковине посуда с присохшей пищей, бутылки с кетчупом не закрыты, в умывальнике сбритая щетина, насквозь мокрые полотенца кучами на кафельном полу. Перечислять можно без конца. И Лили перечисляла. Жалобы превращались в односторонние споры – потому что он не участвовал.

– Где ты был?

– В городе.

– Где в городе?

– На улице.

В баре? В парикмахерской? В бильярдной. Конечно, не в парке сидел.

– Фрэнк, ты мог ополоснуть молочные бутылки, перед тем как выставить на крыльцо?

– Извини. Сейчас сполосну.

– Поздно. Я сама сполоснула. Понимаешь, я не могу сделать все.

– Никто не может.

– Но что-нибудь ты можешь сделать, правда?

– Лили, прости. Я все сделаю, что хочешь.

– Я хочу? Это наша квартира.

Туман недовольства, окружавший Лили, сгущался. Недовольство ее было оправдано его нескрываемым безразличием ко всему и сочетанием потребностей с разгильдяйством. Их постельная жизнь, поначалу увлекательная для молодой женщины, не знавшей другого, превратилась в обязанность. В тот снежный день, когда он попросил одолжить столько денег, чтобы помочь больной сестре в Джорджии, досада в ней боролась с облегчением и чувством утраты. Она взяла его жетоны, забытые на раковине в ванной, и спрятала в ящик, рядом со своей чековой книжкой. Теперь квартира в полном ее распоряжении – чтобы, наконец, убраться как следует, положить вещи на свои места и, проснувшись, знать, что их не разбросали и не разбили вдребезги. Чувство одиночества, с которым она жила до того, как Фрэнк проводил ее от химчистки Вонга домой, забывалось постепенно, и на смену ему пришел холодок свободы, заслуженного уединения, возможность самой выбрать, какую стену хочешь пробить, – и больше не надо было подпирать покосившегося человека. Без помех и отвлечений она могла серьезно обдумать план, такой, чтобы впору был ее честолюбивому замыслу. Этому ее учили родители, и это она им обещала: выбирать – и держать в узде свои чувства. Пусть тебя не тронут ни оскорбление, ни насмешка. Или, как любил повторять отец, перевирая библейское: «Укрепи свои чресла, дочь. Тебя назвали Лиллиан Флоренс Джонс в честь моей матери. Не было на свете женщины крепче ее. Найди свой талант и двигай его».

В тот день, когда Фрэнк расстался с ней, Лили подошла к фасадному окну и с удивлением увидела, что снег тяжелыми хлопьями засыпает улицу. Она решила сразу идти в магазин, пока не очень мешает погода. Выйдя, она заметила на тротуаре кожаный кошелек. Он был полон монет – по большей части двадцати пяти– и пятидесятицентовых. Огляделась – не увидел ли кто. Не шевельнулась ли занавеска на той стороне улицы? Пассажиры в проехавшей машине – не увидели? Лили закрыла кошелек и положила на крыльцо. Когда вернулась из магазина с полным пакетом аварийных припасов, кошелек лежал там же, припорошенный снегом. Мимоходом она подобрала его и бросила в пакет с продуктами. После, разложенные на той стороне кровати, где спал Фрэнк, холодные ясные монеты представились ей вполне удачной заменой. На опустевшем месте Фрэнка блестели живые деньги. Кто усомнился бы в таком очевидном знаке? Только не Лиллиан Флоренс Джонс.

7

Лотус, Джорджия, – самое плохое место на свете, хуже любого фронта. На поле боя, по крайней мере, есть цель, волнение, риск, какие-то шансы выиграть и много шансов сильно проиграть. Смерть – верная штука, но и жизнь – такая же несомненная. Вот только не знаешь заранее.

В Лотусе ты знал заранее, потому что будущего нет, и только день за днем убиваешь время. Цели нет другой, чем дышать, выиграть нечего, и не для чего и незачем в живых остаться – разве чтобы пережить чью-то тихую смерть. Если бы не два моих друга, я бы задохнулся к двенадцати годам. Благодаря им да сестренке равнодушие родителей и противность бабки с дедом не так сильно чувствовались. В Лотусе никто ничего не знал и узнавать ничего не хотел. Место такое, что ты в нем точно не мечтал бы жить. Человек сто населения и полсотни разбросанных хлипких домов. Дел никаких, кроме тупой работы в поле, которым ты не владеешь, и не можешь владеть, и не захотел бы владеть, если бы у тебя был выбор. Мои родители довольствовались такой жизнью или просто жили без надежды. Я понимаю. Когда тебя выгнали из дому, любое другое место, которое подарило тебе безопасность, возможность мирно проспать ночь и проснуться не оттого, что к твоему лицу приставлено дуло, – такое место покажется счастливой пристанью. Но мне не казалось. Ты никогда в таком не жила и не знаешь, каково это. Всякий парень с мозгами сбежал бы оттуда. Изредка секс по-быстрому и без любви – этим я должен быть счастлив? Какой-нибудь проделкой, случайной или обдуманной? Игра в шарики, рыбалка, бейсбол, стрельба по кроликам – ради этого стоит вставать по утрам с кровати? Ты же понимаешь, что нет.

Майк, Стафф и я не могли дождаться, когда окажемся подальше оттуда.

Спасибо Господу за армию.

Ни по чему тамошнему я не скучаю, кроме звезд.

Если бы не беда с сестрой, не подумал бы и ехать в ту сторону.

Не изображай меня героем энтузиастом.

Я должен был поехать, но ехал с ужасом.

8

Гладила Джеки безупречно. Пол мыла не так хорошо, но Ленора держала ее за мастерское обращение с карманчиками, манжетами, воротничками и кокетками. Одно удовольствие было смотреть, как управляются с утюгом ее маленькие ручки, как ловко она поддерживает огонь в дровяной печи. Как хорошо чувствует, не перекалился ли утюг, чтобы не подпалил, но хорошо разгладил. Ей было двенадцать лет, и лихие детские игры она совмещала со взрослым отношением к работе. Можно было видеть, как она на дороге выдувает пузыри из жвачки и одновременно играет мячом или висит вниз головой на дубовом суку. А через десять минут чистит рыбу или профессионально ощипывает курицу. Что она неважно моет пол – в этом Ленора винила себя. Швабра была сделана из тряпок, а не из впитывающих веревок, как должно быть у хорошей швабры. Ленора подумывала, не сказать ли ей, чтобы мыла пол на коленях, но ей не хотелось видеть детское тельце согнутым на четвереньках. Салема не раз просила купить новую швабру, съездить с мистером Хейвудом в Джеффри за продуктами. Он отвечал: «Ты умеешь водить. Съезди сама», – это была одна из отговорок.